Любовь — просто иллюзия

хибари и мукуро вместе. относительно. потому что назвать их парой язык не повернётся, но и друзьями их нельзя считать. нет, они просто раскладывают по очереди друг друга на разных горизонтальных-вертикальных пригодных и не очень поверхностях. адреналин, заставляющий кровь вскипать, чувство нахождения на грани — либо я сверну тебе шею, либо вытрахаю из тебя душу — каждый раз как впервые. любовь? оставьте это новому дону вонголы, который всё ещё вздыхает по своей школьной любви, с которой вряд ли скоро встретится вновь. мукуро прячет за длинными рукавами синяки на запястьях от крепких пальцев, а иногда и верёвок, укреплённых пламенем облака, хибари под высокими воротниками рубашек фиолетово-бардовые укусы и следы тонких пальцев, что сдавливали шею на грани между слегка придушить и выдавить кадык, позволив задохнуться. мукуро на общих собраниях язвит и едко шутит, хибари мечет молнии взглядом и практически рычит сквозь зубы. гокудера бесится на них даже сильнее, чем на легкомысленность ямамото, и иногда в порыве бешенства кидает в них папку из рук, реборн вздыхает и кривит губы в усмешке — для него это всё детский сад, пока туман и облако не вступают в открытую конфронтацию — это не проблема. тсунаёши же смотрит тяжёлым взглядом, сложив руки с переплетёнными пальцами под подбородок, и никто, даже лучший киллер, не может прочесть эмоции, плещущиеся в глазах неба. хибари грубо ловит мукуро за отросший почти до лопаток хвост, а затем заталкивает в одну из комнат — кажется, это маленькая гостиная с камином. хибари хватает за хохолок и заставляет встать на колени, как когда-то поставил его мукуро — даже спустя почти пять лет обида за проигрыш какому-то туманнику всё ещё бурлит в крови, заставляя с силой сжимать зубы от злости. мукуро смотрит с вызовом, а потом берёт сразу глубоко — до горла, пуская по телу вибрации стоном. хибари запрокидывает голову и закусывает губу, сдавленно мыча — большего он себе никогда не позволяет. мукруо с силой впивается пальцами в его бёдра — потом обязательно останутся синяки, которые можно будет обводить пальцем, ниточками иллюзий из тумана дорисовывая узор. хибари кончает резко, толкаясь бёдрами вперёд, заставляя мукуро подавиться — белёсые струйки спермы стекают из уголков губ, а хибари ухмыляясь нажимает пальцами на подбородок, не давая открыть рот и сплюнуть. мукуро сверкает разноцветными глазами, но всё проглатывает, а после падает назад, садясь на задницу — колени болят от долгого сидения в одном положении. хибари заправляет рубашку и защёлкивает пряжку ремня, а после широким шагом покидает гостиную. мукуро откидывает голову на сидение кресла и прикрывает глаза, с губ срывает вздох. на языке горчит. как он докатился до этого? может, стоило остаться в вендикаре? для помощи тсунаёши хватило бы и хром, но. мукуро всё ещё помнит хмурого, с синяками под глазами от недосыпа тсунаёши, что спустился на нижние уровни в сопровождении вендиче. помнит, как ощущал горячие ладони, мягко обхватывающие под коленями и за плечи, а по телу разливалось пламя неба, даря покой и чувство защищённости. помнит, как тсунаёши неделями сидел у его постели, держа за руку — шёпотом то прося прощения, за то, что позволил вендиче забрать мукуро, то за то, что пришёл так поздно. мукуро постоянно едва слышно смеялся и говорил, что тсунаёши ничем ему не обязан, а также напоминал, что, несмотря на спасение, всё ещё ненавидит мафию. тсунаёши на это мягко улыбался и обещал лично помочь уничтожить все семьи, что следуют пути семьи эстранео, а после замести любые следы причастности. мукуро на это всегда смеялся и говорил, что тсунаёши слишком добр для такого, но савада смотрел серьёзно, а на дне глаз полыхали оранжевые искры небесного пламени, что может быть убийственным. неожиданно щеки касается что-то влажное и прохладное; мукуро распахивает глаза — он совсем упустил момент, когда задремал. рядом обнаруживается тсунаёши — оранжевый галстук расслабленно болтается на шее, рубашка расстёгнута на четыре пуговицы, а пиджака и вовсе нет. в руках у неба бутылка лимонада со вкусом киви, — «он же противно сладкий, мукуро» — «а киви и не должен быть кислым. если ты ел только кислые — они были неспелыми» — которую тот донышком прижимает к щеке мукуро. — прости, что разбудил, — вполголоса произносит тсунаёши, когда понимает, что мукуро проснулся и понимает, кто перед ним. мукуро забирает из его рук лимонад и делает пару больших глотков, ненадолго задерживая лимонад во рту, чтобы перебить горечь на языке. — ничего. тем более мне не стоит спать в таком месте, — отмахивается мукуро и замечает, что кто-то разжёг камин, чтобы в комнате было теплее. кажется, он спал дольше, чем ему кажется. тсунаёши кивает, а затем вперяет в мукуро внимательный взгляд, из-за которого у рокудо по спине бегут мурашки. отсветы пламени из камина смешиваются с икрами неба на дне зрачков, создавая целое адское пламя... печали. господи, какой же грустный и потерянный взгляд у тсунаёши, и как же он раньше не замечал этого, думает про себя мукуро, всматриваясь в чужие карамельные глаза. тсунаёши смотрит, смотрит, смотрит, а мукуро чувствует как из-за его взгляда сердце ускоряется в биении, больно стукаясь о рёбра. мукуро хочет сказать: не смотри так на меня; хочет сказать: мне больно; хочет сказать: мне не вздохнуть под твоим взглядом, но язык присыхает к нёбу. а тсунаёши... тсунаёши вдруг укладывает голову на его колени, на которых, о боги, засохли капли спермы, одну руку он кладёт перед собой на ноги, обтянутые кожаными штанами. мукуро забывает как дышать, замирает с прямой спиной, словно проглотил металлический прут, расширившимися глазами смотря на своё небо. тсунаёши тяжело вздыхает и еле слышно спрашивает: — почему он? мукуро не нужно уточнять, о ком спрашивает тсунаёши, но — ответа у него нет. он и сам не понимает, какого чёрта связался с хибари. просто однажды они протирали спинами друг друга — больше всё же кёя — тренировочный зал, а в следующее мгновение мукуро оказался верхом на хибари, жадно впиваясь в его губы, в то время как облако обеими руками забрался под футболку тумана. тогда всё было как-то очень быстро: мукуро от боли искусал ключицы хибари, пока тот вбивал его в маты, прикрыв глаза, словно и сам не верил в то, кого видит под собой. второй раз случился через пару недель — их вместе отправили во францию; хибари вышел из душа в одном полотенце, что-то нашло на мукуро, и вот он осознаёт себя сжимающим шею кёи, а тот ногами обхватывает его поясницу, заставляя теснее прижиматься и входить как можно глубже. они никогда это не обсуждали, просто время от времени зажимали друг друга то тут, то там, оставляя лишь личные спальни неприкосновенными. почему хибари? мукуро не сможет объяснить это даже самому себе. возможно, какая-то часть его сознания, что пострадала больше всего, впитала всю пережитую боль, а также вину за убитых им, а потому требовала наказания за грехи, а кто как не жестокое облако подходило для такого. мукуро кривит губы. мукуро наконец делает глубокий вдох. мукуро натягивает маску с выражением лёгкой издёвки и высокомерия, а затем мягко поднимает голову тсунаёши за подбородок, заставляя его сесть ровно, а после целует. этот поцелуй не похож на те, которые дарит ему хибари, как и на то, как он сам целует его; этот поцелуй на вкус как газировка с киви, что слегка горчит из-за той мерзости, что так и не ушла с языка мукуро. тсунаёши как-то отчаянно хватается за плечи рокудо и неуверенно отвечает на поцелуй, но словно бы пытается оттолкнуть его от себя, две противоположные эмоции борются между собой, а само небо не знает какой отдать предпочтение. мукуро облизывает нижнюю губу тсунаёши, а после медленно переходит поцелуями на шею, так удобно не скрытую воротником рубашки. в горле поднимается кислый комок отвращения к самому себе, но он пытается не обращать внимания на это чувство, вместо этого легонько прикусывает выпирающую ключицу тсунаёши, заставляя его сдавлено застонать и — это его главная ошибка. тсунаёши из-за звука собственного голоса приходит в себя и отталкивает мукуро; щёку обжигает пощёчиной, а с губ срывается болезненный смешок. мукуро жалок. — ч-что ты делаешь? — мямлит тсунаёши, чуть отползая от тумана по ковру. — ну, меня хватит и на тебя, и на хибари... ты ведь этого хотел? я весь твой, — на последних словах мукуро разводит руки в стороны, словно приглашая обняться. тсунаёши обжигает его взглядом, в котором плещется обида пополам с злостью; щёку мукуро обжигает ещё одной пощёчиной, такой сильной, что голову мотает в сторону, а в ушах начинает звенеть. сквозь этот шум мукуро, кажется, слышит, что тсунаёши обзывает его кретином, рокудо краем глаза замечает, как он спешно покидает комнату. какой же мукуро жалкий. отвращение к самому себе душит не хуже пеньковой верёвки, что затягивают вокруг шеи висельников. мукуро подтягивает колени к груди и утыкается в них лбом, щёки холодит слезами, что быстро-быстро бегут из глаз.