Можно и проиграть

В ту ночь, когда воздух пах мороженным, телефон загорелся твоим именем. Я хотела спросить какого чёрта, но ты молчала. Слишком долго для человека, который всегда говорит первым. Мне пришлось сесть, чтобы сосредоточиться. – Открой дверь, пожалуйста. – Последние слово выдало тебя. Не помню, как оказалась на пороге, но помню тебя тогда: спутанные волосы, опухшие веки, синяк на скуле и мятая блузка с рваным рукавом. Я даже успела подумать, что кто-то, пахнущий дорогими духами и унынием, ошибся дверью. Кто-то с твоей родинкой у глаза. Кто-то с твоими руками в дрожи и ногтями в крови. Кажется, я не слишком аккуратно затащила тебя в комнату, хотя тебе было страшно. Я поняла это только когда закрыла дверь, а ты отступила от меня на два шага. Пришлось сосчитать до десяти, чтобы слова перестали быть искрами: – Всё в порядке, Гвен, всё хорошо. – Я зажгла прикроватную лампу, не нарушив дистанции. – Ты можешь надеть что-нибудь из шкафа. Если хочешь. Я сделаю тебе кофе. – Хорошо, – ответила ты, и совсем не сдвинулась с места. Я поняла, что нужно выйти. Тогда мне впервые пришлось добавить успокоительное в твой кофе. Я долго думала, что сказать, если ты заметишь изменение во вкусе. К счастью, этого все еще не произошло. Может, ты знаешь и молчишь? Когда я зашла, ты уже переоделась в чёрно-жёлтую рубашку и устроилась на подоконнике, делая вид, что рассматриваешь нечто интересное за окном. – Не знала, что тебе нравятся мусорные баки, – говорю я и протягиваю тебе кофе. – Подумываю в них кое-кого похоронить, – выдыхаешь ты. Я ждала, что ты скажешь, что у кофе странный вкус, откажешься его пить или вообще выльешь на меня, как твой отец вылил бы его на новенькую служанку, но ты ничего такого не сделала. Лишь держала чашку так, будто это был единственный предмет, что ты успела вынести из горящего дома. – Вечер среды отлично подходит для этого, – продолжила я твою похоронную мысль, пока заворачивала куски льда в блузку. Замерзшие пальцы плохо слушались, выходило так себе. – Утром приедет мусоровоз и отвезет мертвеца в мусорные края. Ты молчала, наверное, представляла эти самые края. Я приложила завернутый лёд к твоему лицу и ты вздрогнула. – Извини, – шепчу. – Подержи так немного. Так мы и сидели на подоконнике, подогнув колени. Ты пила кофе, я считала секунды. На семьсот девяносто второй из них ты спросила: – Хочешь покурить? Слова снова заискрились и мне пришлось зажмуриться, прежде чем выпустить их наружу не такими острыми: – Нет. От этого сгниют кости. Ты откладываешь промокшую ткань и достаёшь из карманов зажигалку с сигаретой. Они одного цвета. Поджигаешь и подносишь к губам, так легко, будто проделывала такое уже множество раз. Потом все меняется: ты делаешь вдох и кашляешь так сильно, что мне приходится зажать тебе рот рукой. Ты заваливаешься в сторону, я держу тебя за плечо. Мне привиделся стремительно падающий самолёт, за рулём которого я. Только я совсем не пилот и от этого страшно. Ты хлопаешь меня по колену и самолёт исчезает. – Прости, задумалась,– говорю я и убираю руки. Ты делаешь ещё два вдоха и неестественно шепчешь: – Мне надо в туалет. Ты почти бежишь. Я открываю окно, чтобы перевести дух и проветрить.