Молодость всё простит

Что Юджи говорит здоровому восьмичасовому сну? Не сегодня. Беречь себя смолоду не имеет смысла, потому что, как известно, молодость всё простит. И татуировки, набитые по-пьяни у друга в гараже, и разбитые коленки со счёсанными локтями — результат падения с мотоцикла, и баловство травкой у того же друга — надо же как-то снимать стресс от такого необдуманного поступка, и секс с тем, кто старше и опытнее в разы (в разы — необязательно может быть перед опытнее). Молодость простит даже выкрашенные в зелёный волосы на лобке — уговор дороже любых денег. И деньги, кстати, молодость тоже простит. Вернее, способ их заработка. Разводить лохов на сайте знакомств — самый простой из них. В идею, подброшенную Сукуной потехи ради, Итадори вписался без каких-либо предрассудков. Ты — то, что ты ешь или мотаешь на жопу, мучаясь от любви к лучшему другу. Размазня, другим словом. Единственным словом, которым Юджи описывает себя в контексте разговоров с самым жалким человеком на планете, — с собой. Из всех людей, которых с уверенностью может назвать близкими — а это и Нобара, и Мегуми, и Чосо, его непутёвый старший брат, и Тодо, — самым особенным по всем канонам несправедливости считает именно Сукуну. Он для него авторитет. А делать так, как он говорит, — возможность провести с ним порой даже очень много времени. Юджи любит завладевать его вниманием. И не то чтобы для этого жертвует собой или своими интересами. Нет. Им вдвоём действительно кайфово вместе. Как и полагается лучшим друзьям. Даже если Чосо мешает дышать Сукуной — кайфово всё равно: Юджи с недавних пор учится держать в голове мысль, что изначально Рёмен был другом брата. Не его. Его он стал значительно позже, когда своими тупыми шутками заебал настолько, что Чосо пришлось их разнимать: подрались на лужайке перед домом. И да, сайт знакомств — действительно прибыльная тема. Деньги — пополам, но иногда всё же не в равном количестве. Если, например, на дикпик удалось развести именно Юджи, а не Сукуне или Чосо (предпочитают иногда играть в соло, когда особенно деньги нужны). Мужчины действительно готовы платить, чтобы на их член взглянули хотя бы одним глазком. А если при этом сказать, что это не самое отвратительное, что ты видела — фейковый аккаунт развратной девочки-студентки творит чудеса, — на счёт прилетает многотысячное спасибо, выползающее из банкомата в виде зелёных бумажек. Естественно, никаких тормозов у этих троих нет: отказали, когда судьба сплела вокруг них свои сети, продиктовав выпутываться из дерьма, в котором оказываются из раза в раз, как хотят. Полагала опрометчиво, что из этого союза выйдет что-то адекватное, но нет. Сукуна — сынуля начальника полиции, жертва жёстких ограничений и завышенных ожиданий. А у Юджи с Чосо есть ворчливый дед, держащий свой продуктовый магазинчик и выделяющий деньги только под расписку. Разве это повод быть хуже других? Однозначно нет. Хотя, в какой-то степени, они поступают не очень честно. Однако цель преследуют — высшую. На страже сохранности чужой психики. Борцы с писюнами, которые прилетают в личку чаще чем «привет». «Познакомимся?» Деятельность по ловле уёбков-извращенцев на сегодня пора бы приостановить. Молодость, конечно, и бессонные ночи простит, только самого себя винить утром не хочется. Жаль, участь эта настигнет через пять часов, если уснёт в следующую же секунду. Ну, или хотя бы через десять: отправляет короткое «нет» потенциальному спонсору пива на выходные и «спокойной ночи» с сердечком — кое-кому особенному, которого держит в секрете. Даже от Нобары и Мегуми. Поправив подушку и накинув на ноги одеяло, Итадори активирует режим экспресс засыпания. Вслушивается в звуки, убеждаясь, что из всех живущих в этом доме бодрствует до сих пор только он. Дед снова отправился в царство грёз под телевизор. У Чосо, чья комната за стенкой, тихо ещё с двенадцати часов. Зевает, смаргивая проступившие слёзы. Вот-вот готовится отойти в мир иной, как вдруг из объятий сна резко вырывают мелкие камешки, отбивающиеся от окна с периодичностью в тридцать секунд. Сукуна всегда отсчитывает пол минуты, прежде чем убедить обратить на себя внимание новым броском. Настойчивый слишком. Юджи, по большей части, за это в него и влюбился. Рёмен всегда добивается своего. А поскольку Итадори он своим не считает — в том смысле, в каком хотелось бы, — парень собирает в кулак всё своё самоуважение и продолжает делать вид, что спит. До тех пор, пока Сукуна не начинает лезть к нему в окно. — Хуяк, — объявляет так о своём появлении, пробираясь внутрь. С подоконника спрыгивает слишком шумно. — Ты ебанутый? — шипит Юджи, отдирая голову от подушки. — А ты чё, спишь, что ли? — спрашивает Сукуна, бесцеремонно заваливаясь к нему на кровать. Кроссовки предварительно скидывает у стола. — Представь себе, — отодвигается парень на максимально безопасное расстояние. Два сантиметра ебать как спасают положение. Жаль, не тел, которые снова никак друг с другом не соприкоснутся. — Значит, просыпайся, — укладывается поудобнее Сукуна, поворачиваясь к Юджи лицом. — Иди доёбывай Чосо, — прижимается спиной к стене. Дальше… как можно дальше надо быть. — Не рычи. — Тебе чё надо вообще? — Мне смертельно скучно. Не хочу проёбывать последнюю ночь перед школой на сон. Тоскливо Рёмену делается. Оно и понятно: этот год для него последний. Дальше — по съёбкам из Мелроза в лучший юридический колледж Нью-Йорка. Отцу угодно, чтобы сын стал судьёй. И плевал он на его успехи в спорте, склонность к естественным наукам и желание стать грёбаным инженером-проектировщиком медицинских роботов. По приколу, опять-таки. Не имеет ведь значения, кем он хочет быть, раз за него уже всё решили. Юджи, однако, не верит, что Сукуна в самом деле оправдает ожидания отца. Он бунтарь, а бунтари до последнего противятся обществу, пока не настаёт время начинать что-то представлять из себя для себя же. Если в этом, конечно, появляется необходимость. — Да… — вздыхает тяжело Итадори, — лето быстро пролетело. — Да ладно, зато весело было, — подбадривает Сукуна, распаковывая из сознания воспоминания. — Я набил на жопе татуировку и проколол язык, Чосо трахнул дочь директора, а ты… — А я?.. — замирает в ожидании продолжения парень. — А ты… — испытывает некие трудности, — ёпт, Юджи, неужели ты не сделал никакой хуйни за лето? — Сбор коллекции дикпиков считается?.. — Нет! Сукуна в разочаровании переворачивается на спину. Залипает в потолок так вдумчиво, будто в плавающих по нему тенях от деревьев можно найти идею для самой постыдной херни. Итадори даже готов ему помочь. Знает, что можно сделать, чтобы позора хватило на всю эту и следующую жизнь. Начал бы с вопроса как бы невзначай: «А штанга в твоём языке не мешает целоваться?» — а после по-братски попросил бы доказать, что нет. Прикинулся бы, что тоже хочет такую штуку, только с условием, что она действительно не доставляет дискомфорта. Сердце колотится бешено, неистово перекачивает кровь, приливающую к щекам пиздецки горячими волнами. Юджи никак не может на это решиться, а когда набирает воздуха полной грудью, чтобы наконец спросить то, из-за чего, возможно, умрёт в следующую же секунду, — вибрация телефона сбивает весь настрой. Сообщение от неизвестного отправителя приходит, провоцируя сжатие очка до размеров иголочного ушка: Итадори не хочет верить, что знает, от кого оно. По спине пробегает колющий холод, когда Сукуна перехватывает телефон. Юджи перебирает в голове рандомный набор цифр, которые задаст в качестве нового пароля. — Так-так, — забавляется Сукуна, заходя в приложение. — «Тоже ложусь спать. Спокойной ночи». Прикреплённая к сообщению фотография голого торса едва не провоцирует сердечный приступ. Это он… Это тот, от кого Итадори всех скрывает. Блядская незаживающая царапина на безупречном теле, проходящая дугой через всю грудь, вызывает неподдельный у Сукуны интерес. Он ухмыляется, намереваясь пролистать диалог выше, однако Итадори вырывает телефон, когда он успевает заметить кое-что крайне провокационное. Оказывается, поворот головы может издавать скрипучие звуки. — «Я соскучился»? Это чё, блять, за хуйня? — Ну, знаешь… Люди говорят такое, когда болезненно переживают отсутствие кого-либо или чего-либо в своей жизни… — Ты чё, пидор? Настанет ли более подходящее время признаться, что Юджи гей, ещё хоть раз? Вряд ли. Повлияет ли это откровение на дружбу с Сукуной? Однозначно да. Он запишет его в свой действующий журнал петухов и будет задирать, покуда деменция не поразит его гениальный мозг. Нет, Рёмен забудет любой другой никому не нужный факт, даже своё имя, но этот — будет помнить до последнего вздоха. Удавится вовсе, если узнает, что столько замечательных лет потратил на дружбу с геем. Влюбился в лютого гомофоба. Могло ли что-то в жизни Юджи ещё пойти не так? — А ты чё, юмора не выкупаешь? — переобувается в воздухе Итадори. — Нет, — напряжённо отвечает Сукуна. — Знаешь, сколько у пидоров денег? Можно вообще нихуя не работать. Только им наёбывать, как скучаешь, и всё. Гг вп, изи мани. — Да ну? — Отвечаю. Попробуй. Такого тупого выражения лица у Сукуны Юджи ещё не видел. Смесь картинного отвращения с мазками запаздывающего осмысления услышанных слов и затёртой до покраснения глаз настороженностью. Поистине печальное зрелище. Итадори ненавидит себя и ту секунду, которая была единственным шансом умертвить надежду на взаимность. — Хуйня какая-то, — отзывается категорично Сукуна, — у меня кишка тонка для такого. — Знаешь, в контексте нашего разговора эта фраза звучит очень двусмысленно… — подстёбывает его Юджи, моментально перевоплощаясь из человека с разбитым сердцем обратно в лучшего друга. — Да иди ты, бля, — усмехается, как-то неестественно тяжело вздыхая: — Больше так не пугай. Я ж в натуре подумал, что ты пидор. — Хорошо, что я не пидор. — Это точно. — Прикинь, какой пиздец бы был, если бы я был пидором и влюбился в тебя? Роет себе могилу. Последние три года только этим и занимается, пожиная плоды собственных неправильных суждений. В четырнадцать казалось, что чувства к Сукуне — навеянная фильмами о любви херня, неосознанная, несерьёзная, простудившая сознание неизвестным вирусом, который лечится только временем или встречей с той самой, какую постоянно визуализируют с Тодо. В пятнадцать перестало вставать на обычную, нормальную, добротную такую порнуху: понял, что возбуждается исключительно на ту, где нет женщин. В шестнадцать стал представлять себя на месте пассива, а в семнадцать — в полной мере осознал всю хуёвость своего положения. Не излечился от Сукуны. Только сильнее им заболел. — Фу, даже представлять не хочу, — морщится Рёмен. — Мерзость. Мерзость. Очень подходящее слово для описания того, что начинает чесаться изнутри, продевает кишки, как петельки, связывая из них нечто нелицеприятное. Это нормально — иметь своё мнение. Нормально — не любить в ответ. Считать чувства парня к парню чем-то отвратительным — тоже нормально. Юджи понимает чужую реакцию, но отчего-то воспринимает её на свой счёт особенно остро, не так, как обычно. Обычно не хочет уебать Сукуне так, чтобы вместо глаз жидкость сочилась из сбитых костяшек. Обидно вообще-то до слёз. Литра слёз, что ещё ни разу по нему не выплакал. Не счёл Рёмена достойным таких переживаний, да и вины на нём никакой за чьи-то чувства нет. Вся ответственность на Юджи, хоть и бессмысленно отдавать предпочтение самобичеванию, когда люди не имеют права выбирать, какими родиться и в кого влюбляться. Тяжело. Мешает. И мерзко на самом деле то, что ни на секунду не перестаёт мечтать поцеловать его, когда лежат вот так, совсем близко друг к другу, до утра. Расстаются с первым будильником. Юджи не может себя этого лишать. До тех пор, по крайней мере, пока не выяснил, почему всё-таки Сукуна приходит ночевать сюда, а не остаётся у себя дома. Предполагает, что он боится спалиться перед отцом за новые синяки на лице. — Ты, что ли, опять попиздился с кем-то? — всматриваясь в припухлость на его щеке, спрашивает Итадори. Заранее знает ответ. Сукуна, в общем-то, просто так никогда не приходит. — А, да херня, — отмахивается Рёмен. Переводит тему: — Чё, может, мяч пойдём покидаем? — Ты прикалываешься? — Не вижу проблем. — Ну вот и иди кидай один. Я спать. Итадори поворачивается к стене лицом. Закрывает глаза, что щиплет и жжёт, и надеется быть услышанным. Без лишних уговоров, у которых результат всегда один, — невозможность устоять перед Сукуной, готовность следовать за ним хоть на край ёбаного света. Даже если то, что разгорается огнём внутри, когда Рёмен лбом прижимается к его лопаткам, — мерзость. — Это как-то по-пидорски, — критикует его действия Юджи, сжимаясь до грёбаных судорог. Сводить начинает всё тело, и расслабиться не получается никак. Рой мыслей выедает сознание, наполняет его одним единственным: «Зачем Рёмен это делает?» Зачем, блять? — Заткнись, — шепчет устало, не проявляя при этом никакой агрессии, — я не пидор. — Те, кто называет пидоров пидорами, — пидоры. — Ещё раз назовёшь меня пидором, останешься без зубов. — Ой, всё, не рычи. Сукуна усмехается, шумно выдыхая воздух через нос. Щекотно. По обнажённой спине пробегают мурашки, подставляя Юджи самым несправедливым образом. Хочется съёжиться, спрятаться под одеяло, отстраниться, сбежать в конце концов: на полу спать тоже удобно, полезно даже. Очередной повод ненавидеть ночь: себя ведь уже никуда не денешь. Не скрыться никак, ведь вся темнота в душе такая же, как наружи. Одна густая масса, сплошняком, и не найти в ней комфорта. Не когда безответно влюблён. — Заебал дёргаться, — произносит Сукуна усталым голосом. — А ты заебал дышать мне в спину, — фыркает Итадори, накрываясь одеялом по грудь, — отвернись и не мешай мне спать. — Это ты мне своим пиздежом мешаешь. — Чему хоть? — Я думаю, как тебе провести лето незабываемо. И кое-какая идейка у меня есть. Вставай. Бесцеремонно тянет на себя, заставляя щекой проехаться по матрасу. Парень тут же поднимается на руках, скорбя по размазанному по подушке смущению и тем прекрасным мгновениям, когда Сукуна переворачивал с ног на голову жизнь брата, а его, Юджи, существование — игнорировал напрочь. Хорошие были времена. — Это обязательно? — скулит недовольно Итадори, всё ещё надеясь вымолить разрешение провести ночь в кровати. — Обязательно, — убивает надежду первой, проворачивая на хую все эти враки о том, что она умирает последней. — Пойду Чосо разбужу. — Зачем? — ловит свои джинсы и толстовку, которые Сукуна небрежно кидает ему, стянув их со стула. — Пойдём в школу разрисовывать доски хуями. Юджи бросает на Рёмена пронзительный взгляд, ожидая того самого момента, когда наконец выкупит рофл. Однако с появлением хитрой ухмылки на чужом лице парня прошибает осознание, что этот сраный авантюрист не прикалывается. Скорее всего, он даже спланировал всё заранее, заявившись сюда в эту ночь только за тем, чтобы школа точно их с Чосо не забыла. Не для Юджи, в общем-то, старается. — У, нет, никакой школы. Нам дед череп к херам размозжит, если узнает, что мы снова съебались из дома, — вполголоса произносит Итадори, в самом деле пугаясь. — Он размозжит тебе череп, если узнает, что ты с пидорами общаешься, — брезгливо отвечает Сукуна, пытаясь тем самым подъебать. — Ну про тебя же он знает, — злится парень, начиная сортировать обиду по оттенкам: вдруг так быстрее получится с ней совладать, — так что за это мне вообще ни капельки не страшно. — Ты чё, сука, снова пидором меня назвал? — Пидарасом. Сукуна сжимает руки в кулаки. Чтобы вывести его из себя, хватает, как правило, одного слога какого-нибудь недоброго слова. То ли с головой проблемы, то ли с гневом — остальные готовы у него за спиной дискутировать на эту тему часами. Настоятельная рекомендация во всех случаях — в лицо ему ничего не говорить: кинется в драку без разбора, наплюёт на статусы и положение, перекроет себе все дороги в будущее, но никому не позволит задеть своё самолюбие. Бесчисленное количество ссадин на его теле — тому доказательство. Иногда даже не успевают заживать. Юджи каждый раз с огнём играет. «Пироман ебаный», — так его в таких ситуациях называет Сукуна, но всегда держит себя в руках. Братья — единственные, с кем он всё решает словами. Потому сейчас просто… обещает? — Собирайся, блять. Мы не спалимся.

***

Криминала в Мелрозе немного, а тот, который совершается на улицах, в барах или мошенниками по телефону, должной опасности для жизни граждан не представляет. Самый беспонтовый город Миннесоты, существующий в истории, кажется, только благодаря проделкам подростков. Тоже, по сути, безобидным. К мелкому хулиганству тут все привыкли, и пресекать его поэтому стремится мало кто. Даже папашка Сукуны закрывает глаза на многое, если в этом, конечно, не задействован его сын. Как он наказывает Рёмена, никто не знает: все, пожалуй, уверены, что он спускает любое злодеяние ему с рук. Иначе бы он попросту не устраивал новых. Спрашивать, откуда у Сукуны ключи от эвакуационного выхода, значит, охуенно рисковать. Один маленький вопрос грозит не только бездарной потерей времени: прекрасное расположение духа того, кто всё это затевает, — что-то абстрактное, нежели хрупкое. Не пытаться косплеить бабку, пошедшую не на тот свет, а попавшую на тот, — главное негласное правило. Из них троих генерирует всратые идеи всегда Сукуна, Чосо с Юджи лишь помогают с реализацией, на выходе получая незабываемые впечатления и хлещущий изо всех доступных мест адреналин. Постановка тупых вопросов вот вообще никак в их компетенцию не входит. А сердце готово остановиться ещё с тех пор, как сбегали из дома через окно на кухне. — А тут точно не понатыкали камер за лето? — начинает волноваться Юджи, пугаясь отскакивающему от стен эху. — Ты опять рычишь? — подсвечивая фонариком порожки, спрашивает Сукуна. — Да ссыкотно как-то… — ёжится в неловкости парень. — А ты не ссы, — подбадривает Чосо, — мы тут быстренько. — А если нас поймают? — Да не поймают нас. Как будто охранникам к вай-фаю разрешили подключаться, чтобы они тут кого-то ловили… Звучит… вполне резонно. За все годы обучения Юджи ведь и правда не помнит, чтобы охранникам платили за что-то, кроме просмотра сериалов. Они даже драки баскетболистов не разнимают, что в сезон происходят через тренировку и каждую игру с командами из ближайших городов. Нет, пытаются предотвратить конфликт, конечно, но страх получить по ебалу как-то больше пребыванию в сторонке благоволит — не на площадке. Да и в целом, пожалуй, их работа — формальность. Так, для успокоения души директора. Чтобы знать, что если в школу кто-то и пробирается, то только еноты, которые самым наглым образом воруют печенья в столовой. Сойдут ли Сукуна, Чосо и Юджи за енотов?.. Эволюционировавших до уверенного прямохождения, например, серьёзного облысения кожных покровов и способности рисовать анатомические органы на любых поверхностях, кроме парт и стен. Они ж не вандалы какие-нибудь. Однако Юджи склонен верить в обратное. В школу пробирается с подобным хулиганистым намерением впервые. До этого по пустым этажам бродить приходилось только в поисках свободного туалета, чтобы помочь Сукуне отмыть кровь с лица и разъёбанных о чьё-то лицо костяшек. Иногда с себя, если Рёмен слишком увлекался, а Чосо не успевал оттащить того пидараса, что, не сумев принять поражение, провоцировал всю «Упс, я сделал это снова» на драку («Упс, мы снова трахнули в жопу всех» — альтернативное название команды. Напечатано мелким шрифтом на бирке красно-чёрной формы). «Упс, я ударил тебя. Въеби мне в ответ, если найдёшь на моём теле живое место». Юджи передёргивает от облепивших мозг, как мухи падаль, мыслей, сколько всё-таки они с Сукуной позволили услышать этим стенам. И сейчас, скорее, непривычно подниматься по лестнице на третий этаж с целью сделать учителям маленькую гадость, а не чтобы трясущимися руками попытаться отстирать с одежды кровь. Хотя, такого варианта Юджи тоже не исключает. Кто знает, что будет, если они попадутся. — Хуяк! — открывает дверь на третий этаж Сукуна, пропуская братьев вперёд. — А потише как-то можно быть? — фыркает Юджи, фонариком телефона освещая коридор. Убеждается, что они здесь одни. — Да расслабься, братишка, — обнимает за шею одной рукой Чосо, — если что-то пойдёт не так, мы вспомним про наши быстрые, не боящиеся пизды, ноги. — Меня напрягает, что ты не исключаешь, что что-то может пойти не так… — Ты своими выебонами на нас беду накличешь, — раздражается Рёмен, обнимая парня с другой стороны, — всё будет ровно. — Когда вы оба убеждаете меня, что всё ровно, всё всегда идёт по пизде. Так что… Жарко между ними двумя. Неуютно. Неловко. Ощущает себя таким крошечным, не поспевая за их огромными шажищами, коими они отмеряют метры душного коридора. Пыльного ещё вдобавок ко всему: навести порядок к первому учебному дню уборщики не потрудились. Зато эти трое тут сейчас кое-что наведут. Суету. Из объятий спешит выбраться очень скоро. Не любит, когда они вот так его зажимают в моменты всеохватывающей паники. Да и без повода когда — тоже не любит. Злиться начинает, в экстремальных ситуациях делая шаг навстречу безрассудству первым. Как бы доказывает, что не душнила, что в деле не только потому, что так Рёмен сказал, — самому захотелось. Что ебать как мечтал изрисовать школьные доски хуями — доказывает. В темпе вальса подбегает к первой аудитории, с особым — показным — энтузиазмом дёргая ручку двери, как вдруг случается непредвиденное. На ключик оказывается закрыто. — О нет, не может быть, — безэмоционально произносит Юджи, — придётся возвращаться домой, не причиняя школе ущерба. Жалость-то какая… — Не рычи, — осаждает Рёмен, — на третьем этаже всегда кабинеты закрывают. — А нахуя мы тогда сюда пришли? — не понимает логики парень. — Отсюда проще стелсить, — спокойно поясняет Чосо, — шансов попасться меньше. — Рёмен обещал, что мы не попадёмся… — Конечно, не попадёмся. — И дед нас не поставит на горох вместо сна? — Не поставит. Я этого не допущу. Ну да, конечно. Он всегда так делает: сначала убеждает ему верить, а потом клянётся деду, что больше никогда не станет подстрекать младшего брата на хуйню. Юджи с самого начала знал, что они в дерьме. Ещё с тех самых пор, как Сукуна снизошёл до: «Какой же ты, оказывается, еблан. Походу мы с тобой в натуре подружимся». Вот прям тогда же, обменявшись с Рёменом коронным рукопожатием после череды бездумных ударов друг по другу, Юджи себя на страдания и обрёк. На самообман — впридачу: никакие это не страдания. Ему охуеть как весело с этими двумя. Все эти авантюры — лучшее, что только могло с ним произойти в этой жизни. Юджи правда ценит каждый момент, проведённый вместе с Чосо и Сукуной. Воодушевлённым на приключения, однако, остаётся недолго. Мешкает у лестницы, отчего-то прислушиваясь к шестому чувству не спускаться на второй этаж, но эти двое снова не оставляют волнению шанса. Тащат за собой, отпуская только у владений замдиректора (школьного психолога по совместительству). Сукуна как всегда заводит свою, полную желчи, шарманку: — Фу, бля, — в отвращении морщит нос, с усилием дёргая ручку двери. Знает, что этим заклинанием вход в пещеру не откроет, но всё равно пытается. — Вот Сенсею я бы на щеке огромный хуище нарисовал. Нестираемым маркером, сука, чтобы все знали, какой он хуесос. Юджи в такие моменты предпочитает отмалчиваться. — Ты заебал на Сатору гнать, — встаёт на защиту чужого достоинства Чосо, — охуенный пацан же. Свой. Наш. — Хуяш, — цедит сквозь зубы Рёмен, — своего я в нём никогда видеть не буду. — Ага, — усмехается, — сам же первый бежишь ему пять давать, когда он на тренировки к нам приходит. — Я целюсь в ебало… Чосо закатывает глаза. Абсолютно безосновательная, по мнению братьев, неприязнь к Годжо за последние года полтора надоела порядком. В чём её причина — к этому времени, увы, выяснить не удалось. Только то, что это что-то личное, известно. Юджи лишь надеется однажды узнать, о чём так много времени болит сердце Рёмена. — Ну что, Миссис Браун, — ворвавшись в кабинет учительницы по биологии, произносит Сукуна в пустоту тёмного помещения, — я посвящаю этот прекрасный хуй со здоровенными яйцами вам. Надеюсь, вы любите члены с большими головками. И, достав из кармана упаковку с мелками, начинает рисовать свой очередной нелицеприятный шедевр. Юджи пытается заставить себя стыдиться, но никак ощущение удовлетворения не заглушить. Так этой вредной старухе и надо: меньше будет пиздеть на виду у всех, что парень — имбецил, раз покрасил волосы в розовый. Про смену имиджа даже Сукуна ничего плохого не сказал, с перекошенным ебалом кивнув: «Тебе идёт». А ещё Чосо поддержал, покрасив в тот же цвет кончики. — Ещё волосы на яйцах подрисуй, — садясь на парту, командует что-то там Юджи, не намереваясь принимать в художествах непосредственное участие. — И так собирался, — фыркает Сукуна, — а ты хули уселся? Помогай иди давай. — Не рычи, — отвечает, болтая ножками, — я попозже.