Fiat justitia

      Выходной день Астариона Анкунина вновь проходит в работе. По крайней мере, если вычитка всей городской прессы за день может считаться таковой.       В один момент это стало привычкой: из статей Балдурского вестника он узнает, какой вопрос будет стоять на повестке дня, из желтушных газет — кто попросит о посильной и совсем не безвозмездной помощи, а кого будут обсуждать в кулуарах еще несколько недель.       Бульварная пресса как явление Астариону нравится. Манера написания, наполнение статей, поводы, мастерски выкрученные факты — можно только снисходительно улыбнуться и отметить, насколько изобретательные лица работают на желтуху. Помимо прочего, претор Врат подмечает и откладывает в памяти, кто позволяет себе писать слишком много.       Свободы слова, о которой любят грезить запойные менестрели и сопливые юнцы, никогда не было, нет и не будет. Даже сама мысль о подобном когда-то точно так же была подкинута, внедрена, стройной идеей посеяна в нужные умы. Будь Астарион глупцом, не знающим ничего о политике и внутренней кухне города, обязательно бы возмутился подобной цензуре. Отмечал бы любые словесные формулировки, похожие на пропаганду, скалился и ругался на лживую писанину. Но, благо, ему доступно чуть больше знаний, чем плебейскому большинству, поэтому столь идиотским мыслям он не предается.       А чтобы их не возникло даже в зачатке, за качеством прессы необходимо следить. Посему, кладя руку на сердце, претор считает вычитку газет своей прямой обязанностью. Коих, впрочем, и так неприлично много.       Поставив в голове пометку «Запросить из архива больше информации о гномьих технических наработках» и «Уточнить у цензора актуальное состояние Censura morum», Анкунин отрывается от газет и прикрывает глаза. Весеннее солнце только начало греть, наконец-то вырвав первенство у вечных туч и серости, и эльф необычайно этому рад. Солнце ему всегда нравилось. Видимо, корни матери сказываются: она часто сетует на погоду в городе, еще чаще — выказывает желание психануть и уехать на юг, в жару. Да такую, чтобы кожа слезала, вода обжигала, а тело загорело до состояния печеного картофеля. И Астарион прекрасно понимает мать в ее желании. Но кто же его отпустит?       Эльф косится на часы в кабинете: опять задерживается. В этом винить матушку он тоже не может: сам такой же. Казалось бы, должность уже два года как претора должна приучить к распорядку и пунктуальности, но, видимо, эти понятия всегда будут идти отдельно от Астариона. Впрочем, едва ли кто-то может предъявить эльфу за опоздания. Вовремя он приходит только на мероприятия, где его белокурое величество дожидаться не будут.       В дверь наконец-то стучат, и эльф лениво поднимается открыть. По-хорошему, это бы делать прислуге, но сегодня претор с широкой руки дал всем выходной. Иногда случаются дни, когда даже мышиное копошение прислуги раздражает. Сегодня один из тех случаев, когда Астариону хотя бы полдня хотелось побыть в звенящей тишине и без посторонних в доме.       Эльф дергает за ручку двери.       Первое, что видит Астарион — рыжий скоп кудрей, а затем чувствует удушающие объятия. Теплые и солнечные, как и полагается. Улыбка невольно расцветает на лице. — Придется обойтись без семейной гостеприимности и чаепитий, — хмыкает эльф вместо приветствия. — Вы опоздали. — И это то, что ты скажешь родной матери? Вот негодник, — Виттория Анкунин стреляет в сына ехидным взглядом. — И кто тебя таким вырастил? — Даже не знаю, — вторит сын, копируя ухмылку матушки. — Рад тебя видеть, отец. — Взаимно, сын. Твоей матери потребовалось чуть больше времени выбрать наряд на прием, — качает головой отец.       Астарион — живое подтверждение избитой фразы «дитя своих родителей». Яблоко от яблони упало настолько близко, что сомнений в родстве не возникает никаких. Несомненно, он унаследовал только лучшее. Аристократичная бледность и черты лица отца, лунного эльфа, и кудри да пронзительные янтарные глаза матери, солнечной эльфийки, — более идеального сочетания сыскать невозможно. Невероятно кроткий характер Астарион также унаследовал от матери. Иногда казалось, что Виттория ему скорее подружка, нежели матушка — настолько они были похожи. И сплетнями поделится, и подколет когда нужно, и рассмешит. Два сапога пара — это про них. Иногда эльфу видится, что Адам смотрит на их вечно гогочущий семейный дуэт как на умалишенных.       И в чем он не прав?       Впрочем, влияния отца также принижать не стоит: без Адама эльф бы остался таким же беспечным, как мать, и не научился бы ни аристократическим изыскам, ни более комплексным фигурам речи. И, уж тем более, не стал более собранным и хитрым, нежели матушка. Виттория, несомненно, великолепная мать, но для знати уж слишком проста, а ее длинным языком иногда можно вытирать пол. Хорошо, что ее есть кому останавливать. Отца Анкунин уважает. И, разумеется, любит, но, пожалуй, все-таки чуть меньше матери.       Как Адам с Витторией вообще могут спокойно уживаться, Астарион не понимает до сих пор. Как мать выносит вечно собранного и не в меру спокойного отца, не помирая от скуки? Как отец терпит язвительность и излишнюю беспечность матери?       Анкунин слышал тезис о притягивающихся противоположностях, но в его картине мира это все еще никак не складывается. Его партнер должен быть таким же дерзким, изворотливым и ехидным, чтобы понимать друг друга с полуслова. Еще, пожалуй, таким же говорливым. И точно, абсолютно точно его партнер должен быть ценителем высокого искусства, щедрым на комплименты, потому что самого Анкунина можно называть не иначе как рукотворным шедевром современности. Быть может, когда-нибудь, он найдет пассию по своим запросам, но сейчас его устраивает гордое одиночество, прерываемое периодическими плотскими вылазками. Но наблюдать за родительским счастьем все равно приятно.       И, кажется, они страшно опаздывают на прием. Герцог Дюбуа, несомненно, питает исключительно теплые чувства к семейству Анкунин, но ради них никто не станет задерживать начало торжества. Выпутавшись из теплых цепких материнских объятий, Астарион вскользь окидывает свое отражение в зеркале — как всегда очарователен — и, нацепив праздничный дублет, — как обычно кричаще яркий — выходит с родителями из дома. Старшие не вылезают из поместья без кареты, будь это даже вылазка в соседнее имение, и именно поэтому сейчас у них еще есть шанс успеть на прием аккурат назначенного времени.

***

      Высокий Холл недаром вторым именем зовется Дворцом Герцогов. В каком-то плане Холл — сердце Верхнего города и одна из главных достопримечательностей Врат. И, если в будни Холл полон работающего на благо города народа, в выходные дворец забит аристократией. И порой Астарион не узнает это место в моменты торжеств. Все самые роскошные приемы проходят именно здесь, и оттого пропускать подобное непростительно.       Семейство Анкунин появляется четко к назначенному времени. Эльф ленивым взглядом окидывает пространство: главная приемная светится, блестит, сверкает от роскоши. Канделябры, радужные блики витражей, магические огоньки, игральные столы, фуршет, оркестр, — буквально все, чтобы занять аристократа. Назначение приемов разнится от раза к разу: иногда происходит по большому поводу, как, например, приветствие нового герцога или очередная годовщина города. Иногда, как сейчас, «просто потому что». Знати нужно развлекаться, быть облизанной и услышанной высшими этого города, а герцогам нужно тонко намекнуть, что аристократия все еще не главенствует над городом. Немного лести, вычурных реплик, танцев, развлечений, кулуарных сплетен — и все довольны.       Бледный эльф затрудняется ответить, к какой касте принадлежит.       К приемам Астарион, пожалуй, слишком привык. Вычурные, ничем не отличающиеся друг от друга кроме внешнего обустройства, они сливаются в единую картинку, бликуют в глазах и размываются в сознании. Но эльф бы сильно покривил душой, если бы сказал, что из раза в раз посещает рауты только из необходимости. Ему нравится быть частью этой роскоши. Не просто пазлом или винтиком в механизме, а существенной его частью. Быть приглашенным не только по праву рождения, но и по регалиям оказывается приятным.       Родители покидают эльфа почти сразу же по прибытии: их интересы в беседах, пожалуй, слишком различны, чтобы держаться друг друга весь прием. Астариона это устраивает: кровные узы, несомненно, важны, но чувство обособленности стоит дороже. Хотя, пожалуй, матушка бы с удовольствием присоединилась и перетерла кому-нибудь косточки, иной раз опережая Астариона в издевках над очередным незадачливым аристократом. Но при отце ей нужно хотя бы попытаться держать рамки приличия, подобающие дамам ее возраста. Анкунин хмыкает: пара бокалов исправит это недоразумение, а когда Адам сядет за игральный стол, Виттория подскочит к сыну сама. И, ехидно изобразив лицо полной грусти о потерянном муже, пригубит еще пару бокалов на пару и присоединится к обсуждению. Проводить время с матушкой ему нравится.       Первый бокал улетает махом. Астарион кривит лицо: опять поганое вино. Несомненно, дорогое и старое, но ему бы хотелось чего-то покрепче. Скажем, бренди. Закусывает форелевым канапе: пьянеть в его планы не входит. Не в начале приема и не таким паршивым пойлом.       Четыре герцога обозначают начало приема очередной громкой и совершенно неинтересной Астариону речью. Они всегда говорят об одном и том же, меняя местами эпитеты и формулировки. Благодарят знать за посещение, желают всем благ, оповещают о том, как все в городе хорошо и как городские работники пашут в поте лица на благо развития Врат. Едва ли это можно назвать ложью: в Верхнем городе и правда всегда хорошо, но одинаковые речи уже сидят в почках. Впрочем, едва ли сам Анкунин мог придумать что-то лучше, дай ему шанс стоять на месте герцогов. В завершение владыки города всегда хлопают в ладоши и приглашают к началу веселья. Эльф слушает вполуха, находя даже паршивое вино интереснее.       «Глубочайше прошу прощения, великий герцог Дюбуа, но вы скучнее даже моей прежней работы».       Потом, как правило, идут танцы. Всегда начинают с полонеза, и этот раз не исключение. Дополняют менуэтом, паваной, под конец шлифуют вальсом. К танцам у Астариона двоякое отношение: этой науке он обучен, но не видит необходимости лишний раз демонстрировать свои умения. В его картине мира, танцевать нужно только со своим партнером и исключительно в хорошем расположении духа. Так, чтоб искры из глаз, сердце выпрыгивало из грудной клетки, а дыхание учащалось, и даже не от движений. Звать первую попавшуюся леди он не намерен: его белокурое величество слишком брезглив до разделения сего таинства абы с кем. — Скучаете, господин претор? — Темноволосая аристократка обмахивается веером, стреляя в Анкунина самым хитрым взглядом, на который способна. — И вам доброго вечера, леди Риза, — дежурная вежливость. — Наблюдаю в надежде, что этим вечером произойдет что-то отличное от десятка прошлых. — Ах, вы слишком сконцентрированы, — хихикает женщина. — Господин, вы когда-нибудь расслабляетесь? — Я — сама беспечность, леди, — отбивает Анкунин. — В прошлый раз вы мне таким не казались, претор, — брюнетка подходит слишком близко, чуть закусив губу. Ее читать слишком легко. Астарион мысленно ведет отсчет до того, как она начнет намекать.       Три, два, один… — Быть может, мне стоит почаще заглядывать к вам в кабинет?       Если бы можно было закатить глаза или, например, вернуться в прошлое и вычеркнуть этот момент, Анкунин бы так и сделал. Леди Риза сильно прокололась на мошенничестве со взятками, но этого было бы достаточно, чтобы вся пресса узнала о ее махинациях и разнесла весть по всему городу. Несомненно, взяточничество в городе практиковалось с регулярной частотой, но, если ты этим занимаешься, то делай аккуратно и с нужными лицами. Проиграл на своей жадности — что ж, тогда пути у тебя два: громкий скандал или приватный диалог с претором Врат.       Пекущаяся о своей репутации, аристократка пришла к претору с запросом посодействовать, чтобы ни одно издание не написало про нее ни строчки. Счет шел на дни, если не на часы, и Астарион разумно прикинул, что леди может себе позволить выплатить двойную цену за подобное содействие. Десяток тысяч честно прикарманенных золотых — вполне разумная цена за ее репутацию и потраченное время магистрата. Однако Риза с прайсом согласна не была. Но была не против разделить. Поэтому Анкунин взял пополам деньгами и пополам натурой, разложив порочную леди прямо на преторском столе. Эльф по-джентльменски довел дело до конца, дама осталась довольна, но Астарион разумно решил, что игра того не стоила и, пожалуй, все-таки нужно было брать деньгами. А еще что ему точно нужен диван в кабинет.       Она была красива, молода, но совершенно ему не интересна за пределами одного раза. Впрочем, Риза так не считала, и каждый раз самостоятельно заводила беседу, недвусмысленно намекая претору на продолжение. Чего конкретно добивалась дама своим вниманием, эльф знать не хотел.       Анкунин не привык хамить аристократкам в лоб, но тут, пожалуй, сделал бы исключение. — В прошлый раз вы были слишком старательны в подтирании своих грехов, леди, — недобро скалится эльф. — А мои консультации стоят денег. И, кажется, ваш карман мою цену не тянул.       Аристократка безошибочно считывает намек и, недовольно поджав губы, спешит уйти. Анкунин позволяет себе закатить глаза.       В его положении есть некая ирония: его одновременно везде ждут и справедливо боятся. Каждому необходимо завести знакомство с претором Врат, и чем более близкое, тем лучше. Причины могут быть разными, от обычного желания в момент нужды попросить о содействии, до интереса или вожделения. Аристократия падка на статус и регалии, и чем их больше, тем сильнее у дам разгоняется пульс. Астарион привык к повышенному вниманию. Из-за внешности, богатого рода и исполинского количества связей, но с вступлением на должность магистрата внимания стало еще больше.       Став претором, Анкунин ощутил всю двойственность внимания: каждое знакомство или общение сквозит осторожностью. Впрочем, весьма разумной. Эльф не привык решать личные проблемы в зале заседаний стуком молотка, но подпортить кому-то жизнь вполне мог. Поэтому, привыкший читать язык тела, Астарион раз за разом замечал, как напрягается и старательно подбирает выражение аристократия в его обществе. И это одновременно и тешило самолюбие, и вселяло серую тоску.       Как будто иногда хотелось чего-то настоящего.       Чтобы быть к кому-то настоящим, нужно либо иметь тот же статус и схожие регалии, дабы не бояться, либо нужно быть слабоумным. Отважным, слишком беспечным, излишне надменным — не важно, в понимании Астариона это все слабоумие.       Герцог Дюбуа был настоящим. Позволял Анкунину слишком много вольностей, пустил его работу на самотек, но неизменно относился к эльфу как к родному. Матушка была настоящей, определенно не влезающей в понятие аристократии своим слишком ярким характером. Отец был настоящим. Остальные — серые и скучные в своей сдержанности.       Впрочем, по прошествии трети торжества, гости неизменно пьянеют, открывают душу и впускают даже претора в ряды обсуждающих, как будто бы не боясь, что он услышит что-то не то. Анкунин любит сплетни. Именно в них открывается другая сторона аристократии, живая и яркая. Перетирать кому-то кости любят все, и, иронично, чаще всего делают это не умысла ради, а просто чтобы поделиться и над кем-то похихикать. Эти моменты, несомненно, самые настоящие, и оттого Астарион цепляется за сплетни особенно крепко. Хотя, есть в том и другой нюанс: вовремя услышанная новость может помочь в дальнейшем, на худо или благо попавшего под обсуждение злых языков. И, когда несчастный пойдет к Анкунину за содействием, тому будет на что опираться.       Что ж, самое время окунуться в мир сплетен.

***

      Музыка на приемах неизменно радует. Иначе и быть не могло, ведь зовут всегда работников филармонии. Эльф кивает своим мыслям, чокаясь с немного охмелевшей матушкой бокалом, и прикрывает глаза в удовлетворении: мед для ушей.       Филармония и оперетта ему нравятся, но, пожалуй, чистая музыка все-таки звучит лучше. Музыка позволяет себе эксперименты, нестандартные звучания, в то время как оперетта неизменно идет по пути консерватизма. Застоялое прошлое Анкунин переносит едва ли лучше, чем серость.       Разумеется, после того самого заседания филармония для Анкунина заиграла новыми красками. У Джавьена никогда не возникало ни юридических, ни бюрократических проблем, но, даже если бы они случились, эльф бы помог Кордиалису из чистой благодарности и уважения. Даже у Астариона они есть. Звучание фортепиано эльф теперь также старается выделить из общего потока музыки. И в том ничего странного нет: фортепиано сделало его претором, и не обращать внимания стало просто невозможно. Поэтому премьеры в филармонии Анкунин никогда не пропускает, неизменно выкупая место в ложе. Звук приятнее, народу меньше, обзор лучше — все как полагается. — Господин Кордиалис! — Виттория неприлично громко кричит заведующему филармонии и машет рукой, привлекая внимание. Глаза десятка аристократов обращаются к ней, но матушке, кажется, абсолютно плевать.       Джавьен усмехается краешком рта и подходит, держа жену под руку. — Простите меня, грешную, господин Кордиалис, — Виттория прижимает ладонь к груди, опираясь второй рукой о плечо сына. — Но сегодняшняя музыка страсть как хороша. Не будь я так пьяна, точно сделала бы реверанс и расцеловала скрипача в обе щеки, — она определенно уже слишком поддата и давит подступающую икоту. — Благодарю, мадам Виттория, — кивает Джавьен. — Пожалуй, это — самое честное признание в любви к нашему скрипачу за все время существования филармонии, — конферансье позволяет себе улыбнуться этой незамутненной, практически детской честности. — Градус, что поделать, — матушка трясет уложенными кудрями, скользя хитрым взглядом по чете Кордиалис. — Трезвой ты едва ли скромнее, — подкалывает мать бледный эльф. — Сегодня фортепиано звучит особенно прекрасно, — сдержанно хвалит Астарион, приобнимая Витторию за плечо. Нет, ему не стыдно за ее поведение, но матушке определенно больше не стоит пить. — Передать фортепианистке горячий преторский привет? — Хохочет женщина рядом с Кордиалисом. Встречается с Джавьеном взглядом и издевательски тянет уголок рта вверх. Для Астариона этот жест непонятен. — Кстати, мадам Саретта, — Виттория вновь подает голос. Блики свечей отражаются в янтарных глазах женщины. — Почему именно черный?       Саретта Кордиалис, супруга Джавьена, негласно отвечает за моду в Верхнем городе. Прошедшая через огонь, воду и немыслимые условия труда на швейной фабрике Нижнего города, Саретта выскребла, буквально выгрызла зубами себе место в жизни. Ее вкус в одежде был бесспорно неподражаем, изделия рук ее портных — лучшие в городе. Поначалу делавшая каждый выходной костюм собственноручно, женщина быстро начала обрастать деньгами, заказчиками и любовью. К тому же, мадам Кордиалис обладала исключительными руководящими качествами, что позволило ей открыть свое производство и одновременно прикупить здание под магазин в самом центре города. Дом Мод госпожи Кордиалис уже несколько десятков лет по праву считается лучшим, что может предложить все Побережье Мечей.       По большому счету, род Кордиалис приписали к знати первостепенно за заслуги Саретты, а уже потом за культурный вклад Джавьена. Посему держится эльфийка статно, позволяет себе чуть больше, чем прочие, и гордится своим положением. Астарион не может осуждать мадам за вольности: однажды получив билет в жизнь, ты будешь цепляться за каждую ниточку, дарованную судьбой. Это стоит слишком многого.       Анкунин не может не уважать эту женщину. Саретта может велением левой пятки ввести новый элемент в выходной костюм, резко сменить цвет коллекции или изменить дизайн вышивки, и, если первое время ее будут обсуждать или не понимать — к концу сезона вся знать будет одеваться по новому образцу, а остальные дома будут делать «так, как в Доме Мод».       Не так давно Саретта всерьез начала интересоваться совмещением моды и магии, и Астариону страшно интересно, чем этот интерес обоснован и во что выльется. — Черный — цвет благородной сдержанности, уважаемая Виттория, — женщина снисходительно поднимает на матушку взгляд разноцветных глаз. — И цвет авторитарности. Черный не бывает пустым. На нем одинаково хорошо смотрится золотая и серебряная вышивка, цветные вставки, а украшения из камней особенно выделяются на фоне черного. К тому же, — Саретта указывает на свое платье. — Черный может быть разным. Мглистым, цвета ночного неба, антрацитовым, угольным, графитовым — под любой повод и запрос. — Матушка слишком любит яркие цвета, — хмыкает Астарион. Солнечная эльфийка Виттория Анкунин просто не может позволить себе затемнять бронзовую кожу и рыжие кудри темным цветом. — Попробуйте темно-зеленый, — кивает Саретта. — Яркое, несомненно, прекрасно, но пестрого должно быть в меру, — женщина впивается в Анкунина взглядом.       Ей не в чем его упрекнуть: все костюмы Астариона сделаны в том же Доме Мод, но с требованиями о ярких элементах. Если она вставит хоть слово о его одеянии, то подставит саму себя. Впрочем, замечание главной по моде в городе все-таки немного укалывает. Возможно, эльфу стоит пересмотреть свои вкусы. Но одеваться в могильно-черный с головы до пят он не станет и под страхом смерти. — Звучит…интересно, — задумывается матушка. Скользит взглядом по роскошному одеянию Саретты и, кажется, что-то обдумывает. — Мадам Кордиалис, вы проводите консультации? — Для вас — охотно.       Удовлетворенно кивнув, Виттория отводит главу Дома Мод в сторону. Саретта, впрочем, не особо и против ее компании. Астарион переглядывается с Джавьеном взглядом и считывает то же легкое снисхождение. «Женщины!». Эльф чокается с конферансье бокалами. — И как проходят рабочие будни, Анкунин? — Он, как и всегда, излишне прямолинеен. — Веселее, чем раньше, господин заведующий, — усмехается эльф. — Первый год было тяжело, а потом пошло как по маслу. — Ответ, на который я и рассчитывал, — кивает старый эльф. — Анкунин, ты мне должен.       Запрос слегка сбивает с толку. Да, должен, и за помощь в деле, и, по сути, за должность претора, но он несколько задержался с требованием вернуть долг. — Все, что угодно, господин Кордиалис, — губы растягиваются в ухмылке.       Эльф и правда может сделать, кажется, абсолютно все. Увеличить жалование? Намекнуть, чтобы филармонии выделяли больше бюджета? Договориться о поставках инструментов или тканей вне налогов и отчетностей? Просмотреть отчеты о тратах и внести пару правок? Решить любой бюрократический вопрос? Посадить неугодного по подставному делу? Никаких проблем. — Таврин нужен новый преподаватель юриспруденции. — Посмотрю по списку работающих магистратов и предложу пару кандидатур. Какой нужен опыт, стаж работы, возраст, потолок оплаты? — Учить ее будешь ты, Анкунин.       Астарион стреляет удивленным взглядом, чуть не поперхнувшись вином. — Прошу прощения?.. — Ты не ослышался, — кидает Джавьен. — Вернешь долг занятиями с моей дочерью. — И к чему ей мои знания? — Пожалуй, его специфика заходит слишком далеко для обучения обычной аристократки. Не говоря уже о его статусе. Серьезно? Претора в учители? Что за вздор! — Таврин задает слишком много вопросов, — хмыкает Кордиалис. — Весь базис она знает, но ее интересует больше нюансов, часть из которых затрагивают нынешнее законодательство и судебные процессы. И, в особенности, много вопросов у нее вызывают проведенные тобой дела. Нынешний учитель уже не может ответить на все вопросы. Посему мне нужно, чтобы это сделал ты и подтянул общие знания, если имеются дыры, — мужчина поворачивается к Анкунину. — От себя прошу уделить особое внимание обязательственному праву и вещному праву. Проведешь несколько занятий, вынесешь вердикт об общих знаниях. Список магистратов приготовишь, исходя из имеющихся дыр и специфики, а дальше разберемся.       Это звучит до абсурдного просто. В практике Астариона было несколько клиентов, кому он оказывал услуги юриспруденции, будучи простым магистратом. Ему даже нравилось, хотя аудитории, конечно, не хватало. Провести несколько занятий, повысив кредит доверия, и со спокойной душой жить дальше?       Несопоставимо низкая цена в сравнении с тем, что Джавьен мог попросить.       Проблема только в том, что его первый контакт с серой дроу, мягко говоря, не задался. Если она будет колоться так же, как несколько лет назад, то это сильно усложнит процесс, а приходить домой претор будет сильно за вечер. — В таком случае, — Астарион старательно пытается не выдать ухмылки. — Придется слегка подвинуть рабочее расписание. Пусть приходит в Высокий Холл. Третий этаж, третий кабинет справа. — Изволь, Анкунин, — Кордиалис кривит рот. — Занятия будут проходить у меня в поместье. От Высокого Холла недалеко, туфли не сотрешь.       Что ж, долг платежом красен.