***
Чернила, конверты, пергамент и даже перо — паршивого качества, но не настолько, чтобы это бросалось в глаза. Письменные принадлежности хранятся дома в тайнике меж деревянных половиц, а иной раз вместо чистого пергамента можно использовать клочок дешевой бульварной прессы. Почерк — умышленно лишен привычной Астариону витиеватости, еще и наклонен в обратную сторону. Умел бы писать второй рукой — обязательно бы использовал и это. Отрывки рукописного текста — краткие, лишенные деталей и высоких фигур речи, чтобы мимолетом не выдать хорошо обученного грамоте мужа. Местоимения — исключены в любом виде. Писать можно только после банных процедур, чтобы дешевый пергамент не пропах привычным эльфу парфюмом. Передача письма — строго в условленном тайнике близ стройного торгового ряда в районе Храмов. Анкунину по пути на работу, и с маршрута он не сходит, а кто забирает письмо и вкладывает ответ — не его ума дело. Зарру Астарион все так же не доверяет, и посему каждый раз тщательно следит за тем, что пишет. Их договоренность опасна, и даже догадываться о ней никто не должен. И сболтни кому Касадор или реши внезапно подставить претора — к письмам никто прицепиться не сможет. Да и даже если бы претор верил лорду — все равно бы перестраховался, чтобы даже по случайно утерянному письму было невозможно определить отправителя и смысл содержания. Претор прекрасно осведомлен, каким образом выявляют автора писем, если берут их как улику. Еще обучаясь в университете юриспруденции, Анкунин думал, что по окончанию попробует себя в качестве адвоката. Собирать улики, находить логические связи, изворачиваться и выступать на публике — что может быть лучше? К тому же, ему всегда нравились неоднозначные дела, и оттого эльф изучал криминалистику с особым рвением. Проблем в усвоении материала у него никогда не было, и даже в его личном деле в архиве особой гордой пометкой стоит «феноменальная обучаемость». Впрочем, уже на середине обучения волею великого герцога Тристана Дюбуа Астариону было обещано стать не адвокатом, а магистратом в судебной комиссии. И так было даже лучше. Но знания остались, и сейчас Анкунин применяет их в полной мере. На вопрос Таврин о том, как продвигается процесс по контролю над магией в городе, Анкунин ответил полуправдой: врать не хотелось, но и выдавать своего интереса в конкретной практике не стоило. Посему Астарион ограничился простым «За последний век в судебном архиве содержится всего шесть дел с участием магов, так что проблему нельзя назвать серьезной». И это не было ложью. По-хорошему, претору бы озаботиться причиной столь небольшого количества дел, но явно не сейчас. Тав приняла ответ скептически, привычным движением изогнула бровь и оставила эту тему. Иногда Астариону кажется, что вся его полуправда считывается на той стадии, где он только открывает рот. Увиливает от темы, изворачивается, меняет предмет обсуждения — и каждый раз ловит испытывающий недоверчивый взгляд серых глаз. С другой стороны, Тав никогда не отличалась проницательностью и умением считывать так, как умеет это делать претор. Ее максимум — чувствовать, что что-то не так, но не более того. Быть может, проблема не в полуправде, а в том, какие секреты хранит сам Астарион и как меняется его собственное поведение? Только выйдя из имения Зарра, Анкунин практически вприпрыжку скакал до дома. Полный благих надежд и свято уверенный в правильности решения. И даже моросящий дождь и пробирающий до костей ледяной ветер не могут сбить его искреннего, почти ребяческого воодушевления. Ведь сейчас все точно пойдет в гору? Не может не пойти. Игривый настрой пропал сразу по возвращению домой. Оказавшись в тепле, одиночестве и под защитой каменных стен, Астарион начал думать, все глубже погружаясь в пучины сознания. И мысли эти, столь неуместно лезущие в голову, были далеко не так радостны, нежели те, что приходили на ум часом ранее. Претор очнулся только тогда, когда пролил горячего на колени и понял, что это не кружка дырявая, а руки дрожат. И все его существо буквально колотит. Сказать, что ему просто некомфортно — значит не сказать ничего. Ему страшно. От неизвестности и одновременного осознания. От понимания, на что он подписался. Спонтанно, необдуманно, просто взял и согласился на убийство. Анкунин, может, и не образец догадливости, но даже ему понятно: эксперименты Зарра подразумевают множество попыток, и лучше бы эльфу не задумываться, что он будет тестировать, к чему это приведет и что ощутят подопытные. Астарион вскакивает с кресла и ходит кругами по опочивальне, заламывая руки. Прикидывает варианты, ведет с собой диалог, уговаривает, убеждает самого себя. Да, для гурской швали это было бы наилучшим исходом. По сути, у заключенных в тюрьмах, что едят за счет граждан Врат, выбора нет, но… Но это же не о гурцах, а о самом преторе. Сначала они, а дальше что? А как матери в глаза смотреть, когда она вновь наградит его столь теплой улыбкой и снова назовет самым лучшим солнечным сыном? Отвратительно. Сердце бешено стучит, отбивает тошнотой в горле и бьет в мозги. Анкунин поднимает голову и пялится в потолок. Нервно кусает губы. А был ли у него вообще выбор? Ответь он иначе, уже наверняка лежал бы замертво в мрачном имении аристократа, и хваленая эльфийская оружейная подготовка не спасла бы. Он даже Тав ничего противопоставить не может, надумай она еще раз мазнуть по нему пламенем, а тут чертов некромант, у кого в рукаве четыре туза. И все с пиками, что направлены Астариону в сердце. Не было у него выбора. С тех самых пор, как претор решил, что ему все нипочем да пересек территорию имения Зарр, наступив на горло и внутреннему чутью, и своим подозрениям. Ему рассказали слишком много, и теперь уже никак не отказаться. Не извернуться. Не отмыться. Бледный эльф нервно смеется и снова падает в кресло. Нет, все началось не с гурцев и не с Зарра. И даже не с непомерно жестокого эдикта. С того, как он в очередной раз не подумал, совершил тупость и спешно побежал исправлять положение. И сколько таких тупостей уже произошло? Не сосчитать, но каждый раз ему каким-то чудом везло. Где-то поймут и подстрахуют, где-то получится выкрутиться, где-то надавить регалиями, а где-то… А где-то от него не зависит ничего. Одним движением Астарион откупоривает бутылку спиртного. Делает большой глоток и морщится от горечи. На трезвую голову он проест себе мозги насквозь. И что получается: его жизнь настолько ценна, что перевешивает все гурское племя и неизвестное количество заключенных в придачу? Нет, он и так это прекрасно понимал и воспринимал как данность, но сейчас осознает особенно явно. Курс мыслей резко смещается. Зарр обещал вечную жизнь и открытия в магическом поприще. Не доверять ему в этом смысла нет: его род каким-то чудом выжил в резне, что произошла несколько веков назад. Буквально восстал из пепелища, поднялся тенью высоких башен над всем городом и творит одним Заррам ведомые таинства. Касадор определенно знает, что делать. Быть может, все не так уж и плохо? По крайней мере, Астариона не просили принимать непосредственное участие. Лишь немного услужить, закрыть глаза на пару моментов и подстраховать. По всем ведомым Анкунину законам это трактуется как соучастие, но… а будет ли это преступлением, если по итогу поможет? Тварь ли он дрожащая или право имеет? А сколько вещей он сможет привнести в город, если доберется до столь близкого сердцу бессмертия? Станет великим герцогом, когда Лемар уйдет с поста. Перепишет всю законодательную базу так, как считает нужным. Принудит трущобы за городскими стенами к порядку. Откроет приют для бездомных кошек, как хотел с самого детства. Купит еще дюжину гектаров земли для матушкиных растений. Дотирует в отцовский клуб. Вложится в магическое просвещение в городе и даст Тав хорошую работу. По ее навыкам и уму. Что ж. Если он практически по своей воле согласился на огромную сделку с совестью и молчаливое пособничество убийце, то нужно начать готовить почву для грандиозного. Великого. Оправдывающего те таинства, о которых претору точно не стоит знать. И тогда и матери в глаза смотреть не стыдно будет, и отец чокнется бокалами не из жалости, а с поздравлением. Схем несколько, и они работают как часы. Основная — тюрьмы. Все жители города знают, что попасть в балдурскую тюрьму едва ли лучше смерти. Условия скотские, навещать даже временно осужденного — недопустимо, а вышедшие из-под стражи уже не возвращаются такими, как прежде. Чем конкретно занимаются тюремные надзиратели не хочет думать даже сам претор. Но мало кто знает, что единственная в городе тюрьма не только сурова по условиям, но и мала как крысиная клетка. Врата строились неравномерно, хаотично даже. Начинали с Верхнего города, что теперь кажется небольшим в сравнении с Нижним и, тем более, трущобами. Позже Верхний город обнесли стенами, огородили от всего остального экстерьера, а тюрьма осталась, и расширить ее не представляется возможным: пленников девать некуда, да и весть о перестройке быстро расползется по городу. А это будет значить только одно: в городе царят беспорядки, а среди жителей ходит огромное количество потенциальных преступников. И посему никто не должен знать, что в тюрьме вечно нет места для прибывающих. И что же в таком случае делать? Ответ до неприличия прост: утилизировать. Никто не хочет и не будет обхаживать пожизненно заключенных, кормить за счет городской казны и убирать ночной горшок. Крайний срок — пять лет, а потом места на этой бренной земле осужденному уже не найти. По пожизненно заключенному никто не будет спрашивать и плакать — приговор обязывает умереть в неволе и быть похороненным в куче грязи за стенами города. Осужденным на длительный срок, впрочем, судьба тоже не благоволит: даже пятнадцати лет заключения хватит, чтобы средний по городу человек успел состариться, угробить здоровье и молить лишь о скорой кончине. Антисанитария, условия, мрак и отсутствие и толики добра лишь благоволят настрою. А что до того, что заключенный не вышел на волю по истечении срока… Скоропостижно скончался, состарился, заболел чахоткой и не выжил — причин масса и все они звучат стройно. Впрочем, память у народа коротка, и даже собственное семейство едва ли вспомнит об осужденном уже через пять лет. Таким образом, задача претора Врат — вытащить конкретных нарушителей спокойствия из заключения, отправив не на стандартную утилизацию, а в дворец Зарра. Впрочем, этот шаг продуман. Раз в год происходит найм новых надзирателей в тюрьмы. Говорят, что смена работников необходима, дабы сами надзиратели не превращались в таких же головорезов и мучителей, что и осужденные. Бред, конечно: они приравниваются к таким же убийцам в момент, когда подают заявление на работу в тюрьму. Но великому герцогу Карузо, вероятно, виднее, и сейчас ежегодный найм играет только на руку. Все заявления герцог отсматривает самостоятельно, со всей строгостью препарируя кандидатов и задавая неловкие вопросы. Где работал, есть ли семья, почему хочет работать в такой грязной и неоднозначной среде. По каждому из кандидатов собирается подробное досье, выскабливается буквально каждый факт, и в этот момент уже подключается магистратура во главе с самим Астарионом. Великий герцог до конца не верит никому, и посему каждое составленное досье перепроверяет самостоятельно, и это тоже нужно учесть. Но, поскольку еще будучи обычным магистратом бледный эльф занимался этой ежегодной рутиной, то сейчас прекрасно знает, как обойти все проверки и сделать все максимально чисто. Временно вытащить пару неоднозначных дел из архива, аккуратно вписать несколько фактов в личные дела кандидатов — сбором материала из архива и составлением досье он уже не занимается, но список кандитатов к нему попадает досрочно. Пройтись взглядом, подписать, поставить в печать, взять в работу — и процесс пойдет. Присланные Зарром инициалы оповестили, какие кандидаты должны оказаться на должности — и Астарион приложил все усилия, чтобы их характеристика оказалась лучше прочих. Не впечатлят великого герцога в приватном диалоге — что ж, со своей стороны претор сделал все возможное. И, перебирая их досье, цельные и доступные ему одному, бледный эльф мог лишь задаваться вопросом, каков их личный интерес и знают ли они хоть что-то о покровительстве Анкунина. Этот вариант кажется Астариону самым гуманным среди прочих: по сути, осужденных приговаривают к смерти в момент заключения с той лишь поправкой, что смерть наступит не сразу. Так пусть помрут не от руки надзирателя, а послужат науке. К тому же, ему самому с плеча не рубить, в тюрьмы не заявляться и в гурцев пальцем не тыкать. Отстраненное, неуловимое участие, когда ты не видишь результат своего вмешательства напрямую, его устраивает. Второй, более грязный вариант, который претору нравится сильно меньше: доставка ресурса морем. Типовой балдурский корабль, верный Зарру моряк, заброшенный морской порт близ кладбища Мертвый Утес и десяток подопытных — тоже максимально тихо, но Астариону не нравится, что он не может отслеживать, кто конкретно находится на корабле. Все же совсем уж невинных и беззащитных, как это было с рабами, ему бы приговаривать не хотелось. Приходится верить на слово. Анкунин не был у заброшенного порта сам, но карта канализационных ходов говорит, что сточные воды вытекают близ гротов у порта. А где есть вход — там можно и пройти по ходам вплоть до имения лорда. И, хоть у Мертвого утеса никого обычно не шарахается, а сам порт скрыт настолько плотным туманом, что пришвартованный корабль не видно даже со сторожевой башни Врат, осторожность не помешает. Если скоро ожидается корабль — претору приходит записка с датой. Для Астариона это значит, что по прибытии корабля в порт нужно пролистать судовой журнал грузов и удостовериться, что заявленный груз соответствует прибывшему по факту. И что там не было недостач или зацепок. По сути, эта осторожность лишь гарантирует, что по бумагам корабль будет чист, и если вдруг начнут копать — найти ничего не смогут. На не так давно прозвучавшее предложение с детскими домами и борделями, что, как правило, идут рука об руку и являются оплотами грязи, Астарион поставил четкое, не терпящее дискуссий «нет». И это вызвало некоторые опасения, ведь изначально уговор шел только по поводу тюрем. На корабли претор согласился с огромной натяжкой. А дети и проститутки, какими бы они ни были, такой участи не заслуживают. Все же даже у претора есть сердце, хоть и покрывшееся коркой безразличия. Иронично, конечно: он подписался на грязнейшее посредничество, но все еще пытается примерить белый дублет и не замарать руки в крови. Но предложение насторожило еще и другим: Астарион не может понять, насколько велики связи лорда Зарра в городе и сколько у него посредников и заинтересованных лиц, если он может предлагать самые различные схемы. Даже такие мерзкие и противоречивые. А насколько велико его желание к познанию и мизерно ощущение ценности жизни? Это напрягает, и посему вместе с самим действом Анкунин откладывает в голове все детали и ремарки. Касадор Зарр опасен, и если что-то пойдет не так — Астариону же заводить дело и раскрывать лорда. И для этого ему нужно не только не засветиться в процессе и не выдать своего посредничества, но и накрыть всю схему. Проблема только в том, что такая сильная принадлежность к зловещему внушает граничащую с помешательством осторожность. Без стражника претор из дома не выходит, окно на ночь закрывает деревянными створками, а в каждый шаг прислуги в доме вслушивается особенно тщательно: точно ли это хлопочущая домработница? Точно ли стук разделочного ножа кухарки сделан ее рукой? Разумеется, все это — нервы и результат излишней осторожности, и это Астарион понимает. Он обязательно свыкнется и успокоится, но сейчас в сознании всплывает одна мысль: ему ужасно одиноко и некомфортно одному. И посему ему отчаянно нужна компания. На вечер, ночь, весь день. Всегда. И он знает лишь одну личность, что способна принести ему спокойствие и счастье одним своим наличием рядом.***
Этим пятничным вечером абсолютно все пошло не так, как было задумано. Претор понимает это, едва переступив порог. Во-первых, он видит дамскую накидку сразу у входа, а значит дроу явилась раньше хозяина дома. В этом Анкунин проблемы не видит: он не раз заявлял, что двери его нескромной обители всегда открыты для Тав. Ее знает и уважает вся прислуга, у нее есть копия ключей, любезно и настойчиво врученная лично Астарионом, а к ее пятничным визитам чуть ли не готовятся заранее. И, пусть время прибытия может разниться, дроу никогда не являлась к претору домой раньше него самого. Могла ждать окончания его работы в фойе Высокого Холла или занять себя чем-нибудь самостоятельно, но из принципа отказывалась наведываться раньше Анкунина. Сам бледный эльф подозревает, что дроу не столько выказывает уважение, сколько просто не хочет казаться хозяйкой в чужом доме. Зря. Он был бы не против. И все же сейчас что-то поменялось. Во-вторых, претор слышит активное копошение и женские голоса со стороны кухни. И отчетливо различает картавый, грязноватый говор кухарки и низкий, хорошо поставленный самой Тав. Интереса дроу в готовке им замечено не было. И что она забыла даже не в столовой, а в обществе прислуги? В-третьих, сегодня у нее были планы на часть вечера. Оперный кашалот, как Астарион в своих мыслях называет Луизу — больше за ее звенящую на всю округу голосистую натуру, нежели за размеры — в очередной раз предприняла попытку уговорить Тав на посещение вечера дамских культурных сплетен. Последняя, к всеобщему удивлению, сменила гнев на милость и сдалась. Тогда претор лишь злобно крякнул и вставил ироничную ремарку, что «подготовит весь арсенал хохм к приходу Тав, поскольку за пару часов ее мозг превратится в отбивную, и той потребуется реанимация смехом и адекватным собеседником». Впрочем, на этот тезис сама дроу лишь иронично дернула бровью, будто ставя личностные качества бледного эльфа под сомнения. Делать ей там и правда нечего, и Астарион не будет кривить душой, если не скажет, что не обожает Тав еще и за полное безразличие к подобным мероприятиям. В их дуэте должен быть только один сплетник, гедонист и любитель пригреть уши, и это точно не дроу. Но по всем прогнозам она должна была явиться минимум через час. И это, опять же, странно. Мягкой поступью бледный эльф проходит на кухню и, приоткрыв дверь, облокачивается о косяк. Зрелище открывается неоднозначное. Мадлена, кухарка нескромного преторского имения, копошится на кухне, размешивая в котелке что-то неизменно прекрасно пахнущее. Сама Тав же опирается о разделочный стол и… копошится в освежеванной дичи? И обеим абсолютно не до бледного эльфа. — Леди Таврин, вы неправильно держите нож, — хлопочет кухарка. — Кто ж кролей да таким хватом режет? — Не вижу разницы, — отмахивается дроу. — Так держать удобнее. И из руки не выскользнет, — и в подтверждение прокручивает кухонный нож в руке. Мадлена хватается за сердце и что-то причитает. Астарион может лишь усмехнуться, ведь обратный хват Тав он показывал сам. — Вы же тушку разделываете, а не сухожилия лосю режете! На кудахтанье кухарки дроу лишь фыркает, резко проворачивает нож и, сделав, пожалуй, слишком грубый и длинный разрез на освежеванной туше, моментально меняет нож на топор и отсекает кролю голову. Быстро, резко, не ведя и ухом. Как настоящий мясник или бывалый охотник. Астариона передергивает. Неженкой он назвать себя не может… но, пожалуй, этого он бы видеть не хотел. — И чем вы тут занимаетесь? — Анкунин таки обращает на себя внимание. — Ох, батюшки, господин вернулся! — Мадлена делает по-плебейски неловкий книксен — А мы тут… — Она неловко мнется и жует губы, не зная, что и ответить. — Мы разделываем дичь, — завершает Тав. Спокойно, уверенно. Как будто ей здесь самое место, и у него не должно возникнуть никаких вопросов. Анкунин может лишь изогнуть бровь в ответ. — Господин, ужин будет готов через четверть часа, — кидает сконфуженная кухарка. — Принесешь наверх как будет готово, — и, развернувшись, кивает головой Тав, приглашая присоединиться. Она выглядит и ведет себя странно. До тревоги настороженно. Будто охотник, которого отвлекли от добычи или голодный зверь, кому не дали сочного шмата плоти. От нее пахнет сырым мясом, специями и металлическим запахом крови — всем набором плебейской дурехи, но не леди ее статуса и интересов. И даже вымытые с мылом руки и снятый фартук не избавляют от ощущения, что она пропиталась кровью насквозь. А он сам?.. — Понравилось рубить головы кроликам, дорогая? — Чуть укоризненно хмыкает бледный эльф, когда дверь покоев закрывается за Тав. Астарион отворачивается к письменному столу и разгребает отчеты по стопкам, потому что иначе сама Таврин будет капать ему на мозги «вечным беспорядком». — Что вообще надоумило тебя прийти к кухарке? — Тебя не было дома, — жмет плечами дроу. Свечи в комнате зажигаются разом — очередная неотъемлемая часть практически существования под одной крышей с магом. — А делать без хозяина дома мне нечего. — Ты пришла раньше запланированного. — А ты опоздал на полтора часа, — сегодня он вновь был у Зарра, но про это ей, как и прочим другим, знать не стоит. — Не понравилось на посиделках с Луизой? — Скалится Анкунин, облокачиваясь о стол и расстегивая дублет. Ему нужно сменить тему, пока дроу не атаковала вопросами, из которых он не сможет выкрутиться. — Там было отвратительно, — отмахивается девушка. — Посему, — она стреляет изучающим взглядом на то, как бледный эльф кнопка за кнопкой отстегивает манжеты. — Можешь распаковывать весь свой обещанный запас иронии и шуток. И так хочется начать язвить и подначивать, но… Анкунин четко видит, как Тав пытается не смотреть ему в глаза и держаться особняком. Чуть поодаль. Усиленно старается звучать максимально непосредственно. Словно что-то скрывает или чувствует себя некомфортно. Стадию притирок и стеснения они прошли уже давно, а, значит… — К этому мы еще придем, радость моя. Но я, знаешь ли, тоже люблю послушать. О чем же говорят красивейшие мира сего? — Дублет летит куда-то в недра платяного шкафа. Претор подходит кошачьей поступью и, усаживаясь на кровать близ дроу, заглядывает в глаза. — Если у них, конечно, хватает мозгов на полноценный диалог. — Пожалуй, с тобой это обсуждать я бы не хотела, — дроу опасно щурится и недобро ухмыляется, все-таки отвечая на взгляд. Настолько натянуто, чтобы до эльфа безоговорочно дошел посыл: это косвенно или прямо касается его лично. — О, я настаиваю, — впрочем, едва ли это может его смутить. В ход идет все фирменное преторское обаяние. — Обожаю сплетни и кулуарную грязь, моя дорогая. Рассказывай.***
Имение леди — как ее, Жордани? — не вселяет и толики уюта или намека на наличие вкуса. Тав не считает себя ценителем стиля или особо утонченного вкуса, но от обилия безвкусно-дешевого золота рябит в глазах. Слишком желтого, вычурного, отполированного до мерзких бликов в глазах и кричащего о достатке. Раньше дроу думала, что только Астариону присуще выпячивать количество заработанного напоказ, но теперь бледный эльф будто кажется ей главным аскетом и любителем сдержанности. Впрочем, Луизу это совершенно не смущает. Она всегда стремилась к роскоши, и чем богаче владелец имения, тем глубже декольте примы и сладостнее речи в присутствии родни желаемой цели. Тав бы хотела назвать Луизу столь же лицемерной, как и остальную аристократию, но прима оперы хотя бы ни разу не подставляла, не раскрывала секретов дроу — даже самых незначительных — и не проявляла никаких признаков надменности или агрессии. Да и взять с нее, по большому счету, нечего. Возможно, Тав ей даже доверяет. Но это все еще под сомнением. «Сплетничья комната» выглядит как помесь будуара и курительной комнаты. Полумрачная, располагающая к практически интимной атмосфере дамских таинств, полная вычурных мотивов. Тав думается, что комната устроена не столько для перетирания костей, сколько для более специфических приемов. По этой причине на до вульгарного вычурную кровать она, пожалуй, не сядет — побрезгует. Мало ли чьи следы тут могли остаться. И чего ради она вообще согласилась? Тав только переступила порог, а ей уже хочется скривить лицо и уйти, придумав примерно тысячу причин. — Кого я вижу, — тянет вульгарно разодетая леди Жордани, отрываясь от кальяна. — Луиза, дорогая, тебе наконец-то удалось уговорить снежную королеву посетить наши скромные вечера? «Снежная королева, значит?» Тав окидывает взглядом участников дамского таинства: вместе с ней и Луизой их восемь. И все взгляды как по команде оборачиваются к ним. И дроу едва ли может определить, какого рода изучающее выражение лица застывает в глазах всех участниц. Хочется научиться считывать эмоции без чтения мыслей. — Не думала, что мое общество столь желанно, — сдержанно отвечает дроу. — Ну, что ты, Таврин, Луиза очень много о тебе рассказывала. — Только хорошего, — щебечет вдогонку прима. — Подснежник, — она склоняется к уху дроу. — Я отойду к той компании: они всегда обсуждают новинки моды и свежие сплетни холостяцкой аристократии. Леди Жордани посвятит тебя во все таинства, — ладонь Луизы ободряюще сжимается на плече Тав. — Если что — подходи, я буду очень тебе рада. И, не сказав более ни слова, прима оперы упархивает в дальний угол комнаты, оставляя дроу наедине с хозяйкой вечера. Бросила в самое пекло и оставила наедине с волком? Хороша подруга, ничего не скажешь. И жалеть ее никто не будет. Впрочем, для привыкших к подобным таинствам дам ничего предосудительного или нервного в выведывании чужих секретов нет. — И каково же это — быть в отношениях с самим претором Врат? — Хищно заводит леди Жордани. Решает начать сразу с самого главного и, очевидно, крутящегося в голове. — Не жалуюсь. — Просто «не жалуешься»? Я ожидала чего-то наподобие «захватывающе», «страстно» и «интригующе», — Марисса Жордани откидывается на подушки диванчика и снова затягивается. Тав принюхивается: в кальян явно забито что-то сильнее простой курительной смеси. — Отхватить такого кавалера и, тем более, удержать надолго, стоит многого. Леди Жордани оценивающим взглядом проходится по силуэту Тав, и та чувствует себя цирковым зверем. До омерзения знакомое чувство, идущее из самого детства, от которого она практически отвыкла за этот год. Взгляд аристократки покрывается поволокой наваждения, и та тянет дроу на себя. — Я много читала о вашем народе, дорогая Таврин, и знаю, на что вы способны, — она облизывает губы. — Порки, связывания, идущие часами прелюдии, укусы. Что такого нужно творить в постели, чтобы даже один из самых завидных кавалеров Врат настолько остепенился? В мозг столь некстати лезут картинки. Фантазии. Десятки, нет, сотни фантазий. Сверху, снизу, сбоку, с завязанными глазами. При свете свечей, в полной темноте. Горячие, потные, полные стонов и тягучих поцелуев фантазии. Поднятая сующей нос не в свое дело Мариссой тема вскрывает нутро и остается только громко признаться в мыслях: Тав ужасно, просто до дрожи в коленях хочет своего партнера. Разумеется, она представляла. Лежа ночью в родном доме, изучая «Кварту Сунэ», наблюдая за целующимися, практически лобызающимися парочками на улице. Как целует в самых сокровенных местах, как хватает, как ладонью проводит по талии вниз и сжимает на бедре. Как стреляет полным возбуждения взглядом и, чуть резковато схватив за шею, оставляет не поцелуй, но засос. Представляла сотни раз, кажется, и знала, что если даст знак — обязательно получит даже больше, чем воображала. Представляла, но пересилить страх боли, неловкость и собственный, пришедший с воспитанием, консерватизм пока что не представляется возможным. Но обо всем этом скопе мыслей никому не стоит знать. — Я так полагаю, меня желали видеть на вечере, чтобы узнать, каков Анкунин в постели? — Хмыкает Тав, скидывая наваждение. — О, об этом все в курсе, — отмахивается аристократка. — В свое время он всем давал фору. В том числе здесь, — она недвусмысленно косит взгляд к широкой постели с по-блядски вычурным балдахином, где уже пристроилась парочка сплетниц. И им, явно, слишком нравится компания друг друга. — Но ты про это, вероятно, знаешь. Разумеется, знает. Была в курсе еще до личного знакомства. В филармонии тоже не затворники сидят. И так хочется отбросить мысли подальше, но поганое «И скольких же ты в свое время отымел, чертов экспериментатор?» не вылезает из головы. Тав наивно полагала, что шлейф былых заслуг ее партнера останется где-то очень далеко за пределами их мира, но, кажется, последствия его экспериментов и личный интерес аристократок будут идти по пятам за дроу столько, сколько она будет показываться в обществе бледного эльфа. От былого наваждения не остается и следа. — А видишь брюнетку у дамского столика? Это Риза, — кивает хозяйка вечера. — Твой кавалер в свое время обошелся с ней несколько грубее, но и условия были практически полевые. О, — она стреляет взглядом в Тав. — Вы же тоже пробовали на преторском столе? Ризе понравилось, а ты что скажешь? Зрачки глаз Тав опасно сужаются. — Тогда к чему весь этот диалог, если все и так знают об опыте претора? — Просто затащить мужика в койку — мало. Они склонны не выходить за пределы одного раза. А вот удержать подле себя надолго — целая наука, практически непостижимая большинству, — фыркает Марисса, передавая мундштук Таврин. Впрочем, той не до затяжек. — Не поделишься мудростью? Единственное, чем бы она хотела поделиться — это своими фантазиями, как хорошо бы смотрелась голова Мариссы в отдельности от тела. С высунутым языком, посиневшими губами и закатанными в ужасе глазами. — Вероятно, ключ к стабильным отношениям — видеть в партнере личность, а не средство удовлетворения, — хмыкает дроу. Хозяйка вечера вновь скользит по Тав нечитаемым взглядом. А дроу так надоело смотреть и не понимать. Это раздражает. Выводит из себя. Ей надоело чувствовать себя тупицей и посмешищем. В сознание резко врезается внезапная, бьющая под дых мысль: «А что тебе мешает прочесть ее мысли?». И, собственно говоря… Ничего? Дроу все чаще кажется, что в ее мировоззрении есть огромная — размером с вулканический кратер — дыра. Раньше ее называли наивной, иногда даже глупой, и она это исправила. Потом говорили, что ей не хватает опыта для суждений. Сейчас ей не говорят ничего, но раз за разом Тав только убеждается, что нужно быть жестче. Настойчивее. Держать в узде не только себя, но и окружающих ее. И раз уж ей были даны чародейские силы с постоянно растущим потенциалом, то не использовать их было бы кощунством. Дроу погружается в ощущения. Обращается к магии. И, вперившись взглядом в глаза Мариссе, готовится слушать. — Ты слишком напряжена. Много думаешь, как бы не сказать лишнего и ничего не выдать, хотя пришла на вечер сплетен, — Марисса наклоняет голову и поджимает губы. Очевидно, чтения мыслей она не почувствует, но настойчивый взгляд Тав все-таки заметит. Считав перемену в лице дроу по-своему, она протягивает мундштук Таврин в приглашающем жесте. — Попробуй: хоть расслабишься. «Святые угодники, какая очаровательная недалекость. Сидеть бы тебе да по клавишам барабанить, а не соваться в высшее общество». Ожидаемо. Тав кивает головой, принимая мундштук и затягивается. Окидывает взглядом всю приемную. И, видят боги, лучше бы она этого не делала, потому что мысли других аристократок бьют в мозг сплошным потоком. Дроу казалось, будто до нее с Мариссой ныне никому нет дела, но это оказывается совершенно не так. «Надеюсь, хотя бы мелкие ублюдки будут похожи на отца». «Видимо, претор все-таки по экзотике. Иначе этот выбор никак не описать». «И весь эдикт — ради вот этого? Что должны уметь недоэльфы в постели, чтобы так ревностно охранять их на уровне закона?» Тав нервно выдыхает сгусток дыма. Расслабиться не получается, и дроу тянется за графином с, кажется, вином. Мерзко, отвратительно, неприятно. И мысли чужих вторят своим собственным, бьют набатом в голове и раз за разом утверждают: никогда, никогда никто не будет равнодушен ни к ней, ни к «самому видному жениху города». Краем глаза дроу замечает движение. Отделившись от кружка других сплетниц, ранее названная леди Риза хищной походкой от бедра направляется прямо к Тав. И мысли ее еще хуже прочих других. Потому что пробуждают не просто отторжение и практически осязаемое разочарование, но совершенно иной, доселе неизведанный ворох чувств. «Если красавчик все так же трахается, как несколькими годами ранее, то стоит подойти познакомиться с его пассией». — Леди Кордиалис? — Подтверждая свои намерения, Риза усаживается с другой стороны кушетки и оборачивается на дроу. Скользит заинтересованным взглядом и облизывает губу. — Краем уха услышала о вашем занимательном диалоге с леди Жордани. «А она красивая. Элегантная. И взгляд не глупый. Будет трудно. Но ничего, немного усилий — и подвинется». — Наш диалог уже закончен, — хмыкает дроу. — Ну, что вы, — нагло нарушая зону комфорта, брюнетка берет ладонь дроу в свои руки и омерзительно-располагающе поглаживает. — Нам всем было страшно интересно узнать о вашем опыте в филармонии и на личном фронте. «Интересно, а двоих за раз потянет?..» Не потянет. И не будет пробовать. И если даже мысль допустит — будет послан к чертям и навсегда. Потому что делиться дроу не будет ни с кем. — Леди Риза, — хмурится Марисса. — Вы слишком настойчивы. Очевидно, нашей гостье не нравится ваше усиленное внимание, — она недвусмысленно намекает аристократке, но ту, кажется, это совершенно не смущает. «Права была Луиза, назвав ее снежной королевой. Анкунин любит строптивых? Мне казалось, наоборот. Податливых и готовых ко всему.» И дроу может только благодарить богов, что чтение мыслей не дает визуализации. Потому что она точно, на все сто уверена, что в голове бляди раз за разом прокручиваются моменты последнего телесного контакта с ее партнером. Ее бледным эльфом. Тав резко вырывает руку и встает с кушетки. И, не сказав более ни слова, разворачивается и покидает имение. И, отрубая голову очередному зайцу — или это был кролик? — на кухне имения претора, Тав представляет во всех красках. Удар — летит башка Ризы. Длинные уши, тупое выражение лица — это так сильно подходит аристократке. Трахнуть ее мужика хочет? Пусть в пекло идет. Удар — катится башка хозяйки имения Мариссы. За неудобные вопросы. Нож вонзается в свежую плоть — так она погрузит руку по локоть и вырвет все внутренности всем, кто думает гниль про нее. Удар, удар, удар — плоть отделяется от костей кроля, а так хотелось бы, чтобы от костей врагов. И она продолжит, монотонно раз за разом, пока все они не перестанут думать о Таврин как о помоях. Как о ком-то недостойном. Как о недоэльфе, кому даже эдикт не помог отмыться от клейма отброса. Сознание лишь вторит мрачным мотивам, буквально складывая эмоции в строчки:«Бей! Рви! Жги и пытай! Режь! Потроши! Ломай и круши! Копоть и гарь! Все на алтарь!»
А что сам Анкунин? Через сколько времени он потребует ночи страсти в награду за свое ангельское терпение и приложенные труды? Сколько еще будет ходить вокруг да около, надеясь, пока она раздвинет ноги? Ему ведь не впервой и даже в радость. А если снова откажет — пойдет по известным адресам восполнять недостаток секса? А идти ему есть куда и к кому. И Тав думает, что в какой-то момент должна согласиться. Например, сегодня. Не потому что готова, уже не смущается или уже не боится боли и неловкости первого раза, а потому что страшно не хочет терять того, кому доверяет почти безоговорочно.***
— Боги всемогущие, — Астарион закатывает глаза. — Радость моя, только не говори мне, что ты восприняла сплетни так близко к сердцу. Разумеется, всего, что в голове, Тав не рассказала. Всего лишь поделилась общим пережитым опытом. — Нет, — дроу проходит к окну и облокачивается о подоконник. — Но мне интересно, сколько еще лет меня будут считать отбросом, недостойным «самого желанного любовника и жениха Врат Балдура», — она практически плюется ядом на последней части. — За одни эти мысли всю эту пеструю компанию можно повесить, — недобро скалится Астарион, устраиваясь рядом. — За мысли — нельзя. — Можно посадить по подставному делу. Мне не жалко, дорогая. — Тебе придется найти весомый повод. — О, это я придумаю, уж поверь. — А потом тебе придется столкнуться с очередным последствием принятых решений. В груди эльфа неприятно щелкает. «Последствия принятых решений?..» В дверь отрезвляюще стучат. Астарион проходит к двери и перехватывает поднос с ужином. И, кивнув Тав присоединиться, подцепляет вилкой рыбное филе. Претор устраивается в кресле у письменного стола. — Просто чтоб ты знала, — он бросает как бы между делом, но все-таки считает важным прояснить этот момент. — Я тебе никогда не изменял. — Я знаю, — это звучит слишком резко. Дроу резко выдергивает из рук бледного эльфа тарелку с жареным кролем и вновь отворачивается к окну. — И я прошу прощения, что тебе пришлось все это услышать. — Изволь, Анкунин, — вилка погружается в практически сырое мясо слишко грубо, со скрежетом проезжаясь зубьями по тарелке. С мяса почти что течет кровь, но ее это совершенно не смущает. — Ситуация неприятная, но не стоит твоих оправданий. — Это не оправдания, — голос Астариона вибрирует недовольством. Он практически переходит на фальцет, но явно понимает: одно неверное слово — и его либо снова спалят, либо сожгут весь его дом. Потому что дроу, хоть и сдерживается, но явно злится. — Ладно, — Тав грохочет пустой тарелкой о подоконник и резко разворачивается. И, не спрашивая разрешения и вводя в ступор неожиданностью, усаживается на колени бледному эльфу. — Давай, расскажи мне, что ты хочешь со мной сделать. Во всех деталях и подробностях. А лучше, — ее голос понижается до зловещего шепота. — Продемонстрируй. До Астариона безошибочно доходит смысл. Укрытый за пеленой недовольства и злобы, но он бьет в глаза слишком явно: она боится надоесть своей недоступностью. Что наскучит своими проблемами и отказами, и Анкунин потеряет терпение, благодушие и выпорхнет из их практически идеальных отношений в чьи-нибудь более доступные. Она сидит слишком близко. Обтирает его колени, опаляет дыханием, ерзает. И в глазах ее вызов, буквально кричащий: «Ну, давай, бери!». И так хочется протянуть руки и воспользоваться моментом, но повод и ситуация отвратительно неподходящие. И то, как натянуто звучит ее «продемонстрируй» лишь доказывает, что сейчас дроу руководит не готовность и возбуждение, а лишь желание восполнить пробел в отношениях. А этот момент бледный эльф видит совершенно другим. Явно не окрашенным в агрессивные тона и посыпанным ревностью и послевкусием преторских постельных заслуг. — Ты этого не хочешь, — он ведет коленом, призывая даму слезть. — Как не хочу и я. — Неужели? — Она чуть озадаченно наклоняет голову, но сбавляет в еле сдерживаемой злости. — Секс из агрессии — отвратительный повод для первого раза, моя дорогая, — скалится Астарион. — Сколь бы мне ни хотелось доставить тебе удовольствие, подстегивать тебя должно возбуждение. А сейчас, — он стреляет оценивающим взглядом золотых глаз. — Не тот момент. И где-то в глубине души он не верит, что отказывает в интиме женщине, которую столь отчаянно желает уже несколько лет. И откуда в нем столько праведности? — Я… — Тав отводит взгляд и соскальзывает с коленей претора. — Не знаю, что на меня нашло. Слишком много эмоций за раз, — она трясет головой, будто скидывая наваждение. — Это называется «ревность», и мне отрадно, что ты ее чувствуешь, радость моя, — почти мурлычет мужчина, сглаживая обстановку. Эмоциональный ряд Таврин всегда скуп на всплески, и ему болезненно приятно ощутить на своей шкуре, как она ревнует. — Но она беспочвенна, — его голос ужесточается. — И если ты дашь мне списки имен, то я посажу каждую богатенькую проститутку за то, что так погано о тебе думала. А если не даст списков, то узнает сам окольными путями. Например, через Луизу и ее чрезвычайно длинный язык. За оперным кашалотом теперь значится солидный прокол, которым Анкунин не приминет воспользоваться. — Это будет лишним. — Это будет полезным, — исправляет бледный эльф. — Поверь: посадить одного даже по подставному делу — и все сразу догадаются, в чем истинная причина. Разве не отрада для глаз? — Стало быть, хочешь покарать нескольких, чтобы дрожали остальные и выдохнули сотни? — Дроу стреляет непривычным для нее злорадным взглядом серых глаз. — Не выходя за поле теоретических размышлений скажу, что мне бы понравилось. Сердце претора вновь пропускает удар. Она определенно точно не может знать, где он сегодня был и какие дела решал с Зарром за ее спиной. Но ее реакция, реплики, ужесточение характера — все это так хорошо накладывается на его, Астариона, опыт, вплетается в единую жестокую, абсурдную картину, что у него не остается никаких сомнений в правильности принятого решения. — Понравилось бы, значит? — Ухмылка трогает губы Астариона. — С удовольствием бы посмотрела, как летят чужие головы, — нечто кровожадное сверкает во взгляде серых глаз, и спустя секунду Тав спешит исправиться. — Разумеется, исключительно в воспитательных и теоретических целях. — О, радость моя, тебе вряд ли понравится, — мурлычет бледный эльф. — Кровавое, нелицеприятное зрелище. Не для дамских глаз. — С кровью у меня прекрасные взаимоотношения, дорогой, — Тав хмыкает и кивает на пустую тарелку из-под мяса. Пожалуй, ему даже нравится, как меняется характер дроу. Стремительно, быстро, сохраняя свойственную ей одной дотошность и педантичность. Она ужесточается, принимает правила, указывает на ошибки и более не встревает с когда-то главенствующим чувством высшей справедливости. Возможно, он даже не будет против, если со временем в ней окончательно возьмут верх гены предков, и леди подобно хищной акуле в глубоких водах начнет руководить балом похлеще самого Анкунина. Абсолютно точно оценит и злорадно щелкнет зубами, когда леди нагнет всех обидчиков. А он ей в этом поможет. Станет великим герцогом, поднимется до сильнейших мира сего в статусе и протащит всех по-настоящему близких с собой в счастливую жизнь. Вне законов и устоев.***
Бледный эльф нетерпеливо дергает стопой, подперев щеку рукой. Взгляд светло-карих глаз лениво обводит пространство рабочего кабинета Анри Лемара. Быть на хорошем счету у главного среди четверки — приятно, но терять свое поистине бесценное время не хочется. Тристан Дюбуа располагается напротив и копается в каких-то отчетах, пока сам Лемар заканчивает подписание скопа бумаг. С момента, как претор написал эдикт, отношения с Тристаном заметно ухудшились. Ранее лояльный герцог, практически по-семейному добрый и закрывающий глаза на проколы и нарушения дисциплины, стал строже, аккуратнее, а приходить «просто поболтать» перестал вовсе. Тему эдикта они больше никогда не затрагивали, ограничиваясь сугубо рабочими диалогами. Появляется ли Тристан в родительском имении, Астарион не знает: у него слишком мало свободного времени об этом думать и узнавать. Хорошо это или плохо, претор сказать не может. С одной стороны, он должен быть благодарен великому герцогу за многое: чрезвычайно важное знакомство, помощь в продвижении по карьерной лестнице, предоставленные возможности. С другой: а чего он ожидал? Что можно вечность держать ручного магистрата на поводке? — Итак, я собрал вас по весьма экстраординарному делу, коллеги, — Лемар заканчивает с делами и, сверкнув уставшим взглядом из-за очков, разминает подрагивающие сухие пальцы. Сколь бы Анкунин ни уважал великого герцога, ощущение хромой утки его не покидает. У него все еще есть власть, полномочия и огромный список задач, но его полномочия истекают уже через полгода, и пора бы потихоньку сдавать позиции, уступая место молодым. В своем превосходстве бледный эльф уверен на все сто: судебная система работает как часы, жестокий эдикт лишь пошел на пользу, а отосланные в недра имения Зарра гурцы изрядно сократили количество разбоя на улицах города. Мог ли он еще несколько лет назад предположить, что стечение обстоятельств и сиюсекундных необдуманных решений приведут к столь приятному исходу? Точно нет. В любом случае, в начале агитаций за свою кандидатуру ему есть что предложить и чем аргументировать. И все же рабочий стол герцога забит бумагами примерно всегда. Астарион задумывается, потянет ли такой скоп работы. Да и надо ли ему это вообще. Отец всегда называл его гедонистом и любителем облегчать себе жизнь всеми возможными способами, от перекладывания работы и ответственности до полного избегания и умышленного игнорирования. На посту герцога такой трюк не выйдет. Но что, если… — Астарион, ты меня слушаешь? — Голос Лемара выдергивает из мыслей и не дает развить их до конца. — Прошу прощения, — хмурится бледный эльф. — Задумался о рабочем. — Тогда повторю еще раз: сегодняшним утром мне пришло письмо из Пирджерона. Лорды Глубоководья впечатлены судебной системой и ее эффективностью во Вратах. — Передайте Лордам мою признательность, — лениво бросает бледный эльф. Все, что он знает о Глубоководье, кроме того, что город пышет магией из всех щелей — то, что местные Лорды, число которых сравнимо с наполнением балдурского Сената, руководят городом. Имен Лордов никто не знает, лица их едино скрыты за темными плащами, а все городские процессы также проходят через них. В университете юриспруденции также рассказывали, что судебная система в Глубоководье оставляет желать лучшего, и оставлена на усмотрение Лордов. Посему свод законов лишен четкости, а решения принимаются абы как. Поэтому он совершенно не удивлен, что отточенная веками балдурская система так впечатлила сильнейших мира сего. — Выкажешь ее лично, — Лемар вытаскивает кусок подписанного и опечатанного сургучом пергамента. — Потому что Лорды настоятельно просят претора города посетить Глубоководье и провести консультации по нюансам балдурской судебной системы. Пальцы впиваются в подлокотники кресла. Астариону совершенно не нравится этот поворот. Нет, он всегда был только «за» посмотреть мир. Оценить, покритиковать, сопоставить все плюсы и минусы. Аткатла, Калимпорт, Невервинтер, Сюзейл — список может продолжаться вечно. Но не сейчас. — Великий герцог, — елейно тянет бледный эльф, силясь не выдать своего раздражения. — У меня куча работы, которую, очевидно, не на кого переложить, — и едва ли он привирает. — Ты же так гордишься судебной системой, Анкунин, — хмыкает Тристан Дюбуа, привычным движением накручивая прядь волос на палец. — Уверен, что работающая как часы машина не даст сбоя, если претора Врат не будет в городе месяц-два. «Месяц-два?!» Вообще-то он планировал заняться на этой неделе своей агитационной программой. Составить список заслуг, придумать как скрыть недостатки. Прошерстить всю прессу еще раз и выделить, что о нем пишут и в каком ключе. Сходить на прием на этих выходных лишь с целью заручиться поддержкой аристократии. Прознать, у кого какие планы и кто что думает. Дел по горло, и сейчас — именно сейчас! — в чертово Глубоководье?! Вероятно, все его мысли отражаются на лице. — Сомневаюсь, что система достойно выдержит отсутствие ключевого звена. — Мальчик мой, а как ты планировал оставить преторский пост, если не можешь быть уверен в работе системы? — Усмехается Лемар. Бледный эльф непонимающе пялится на великого герцога. — Твое желание занять мое место видно издалека, Астарион, — Анри переглядывается с Тристаном. — Я не буду критиковать или поддерживать твоих амбиций, но твой стройный план, каким бы он ни был, пойдет на свалку, если система рухнет сразу после твоего назначения. И ведь Лемар прав. Его ключевой тезис — в работающей судебной системе. Полетит она — полетит и сам эльф с поста. У Астариона нет на примете никого, кому бы он смело вверил обязанности и был уверен, что будет работать так, как ему нужно. Претор скользит прищуренным взглядом по силуэту Тристана и, кажется, в моменте начинает понимать всю ценность иметь того самого «удобного ручного магистрата», в ком ты можешь быть уверен и кто сделает именно так, как тебе нужно. Аккуратно, не выдавая намерений, тонко сошьет любое дело и пойдет навстречу. И, что примечательно, сейчас Астариону кажется, что на месте герцогов он поступил бы так же, как и они когда-то с его собственным назначением. — А чтобы ты не наломал дров и не ляпнул лишнего, я поеду с тобой, Анкунин, — кивает Тристан Дюбуа. — Лордам Глубоководья нужен не только претор, сведующий в тонкостях юриспруденции, но и гарант власти Врат, — вторит Лемар. — Наш дорогой друг Тристан вызвался сопровождать тебя в поездке. И, очевидно, приказ не терпит препираний. — Когда? — Астарион отводит взгляд. — Утром понедельника, аккурат после приема. И да, Астарион, — Лемар привлекает к себе внимание. — Хорошо проведенная работа в дружественном Вратам великом городе обеспечит твоей агитационной программе еще один пункт. Что ж. Быть может, все не так плохо. Ужаться за остаток недели, раскидать обязанности по магистратам, предупредить Зарра ничего не делать и нигде не светиться. А потом… А потом будет Глубоководье. И это обещает быть интересным.***
— У тебя неправильное положение ладони, и поэтому ничего не выходит. Поверни ее прямее. — Вот так? — Почти, — Тав меняет угол наклона ладони Астариона и размыкает пальцы. — Теперь легонько тряхни рукой и произнеси заклинание. — Ignis, — и снова ничего. Бледному эльфу кажется, что он безнадежен. Он не помнит, когда в последний раз усвоение хоть какого-нибудь материала давалось ему трудно, но с магией дела обстоят хуже некуда. — Да что опять не так?! — Ты произносишь заклинание так, будто вешаешь оплеуху чаду, а не призываешь огонь, — поучает дроу. — А магию нужно чувствовать. Вероятно, просить Тав научить его азам магии, доступным для всех эльфов, было не самым лучшим решением. Припоминая, что однажды у него раза с, кажется, десятого, получился маленький и слабый огненный шар, бледный эльф захотел научиться делать чуть больше. Как минимум, сможет зажигать свечи, не используя кремень и кресало да не вставая с постели. Как максимум — сможет защититься еще и таким способом. Просто на всякий случай. Астарион понятия не имеет, что его ждет в другом городе. Там же наверняка все по-другому: порядки, законы, социальные нравы. И оттого зудящая на языке неуверенность побуждает просить помощи, чтобы в городе магии уметь из этой самой магии хоть что-то. Однако, научить кого-то даже простейшей магии, когда сам являешься ее источником, а заклинания адаптируешь под себя — та еще задачка. Несомненно, наблюдать за метамагией — а Астарион запомнил этот тезис очень хорошо — чародейки приятно, завораживающе даже, но у самого претора ни черта не выходит. Эльфа хватило на два кривых игниса. Тав старается и вбивает Астариону в голову азы, описанные в книгах для самых юных неучей, но ей это тоже дается чрезвычайно трудно. Впрочем, ее упорству и терпению можно лишь позавидовать. — Чародею легко говорить про ощущение, — закатывает глаза претор. — И да: на чадо я бы руки не поднял, — эльф спешит вставить ненужную, по почему-то кажущуюся ему лично важной ремарку. — Охотно верю, — Тав издевательски тянет кончик брови вверх в типичном для нее жесте. — Давай еще раз. — Дорогая, с меня хватит, — Астарион скользит раздраженным взглядом и театрально откидывается на подушки кровати. — Готов поспорить, что великая и ужасная Мистра впала в ужас и решила прервать мои страдания на магическом поприще. И ему кажется, что этот позор, наконец-то, должен закончиться, но… — Хочешь проверить? — Дроу игриво наклоняет голову и стреляет хитрым взглядом. — И каким же образом, радость моя? — Могу показать тебе Плетение, — Тав невесомо проводит кончиком пальца вверх по руке претора. Задевает открытые участки кожи, и та незамедлительно покрывается мурашками. — Посмотришь на свою магическую нить сам. — Интересно, — мурлычет мужчина. Перехватывает ладонь дроу и оставляет легкий поцелуй. — Я заинтригован. Дроу выпрямляется на кровати, сводит ладони вместе. Прикрывает на секунду глаза, замерев в будто бы молитве и, разомкнув пальцы, высекает фиолетовый скоп искр. Пространство над головой претора превращается в… воронку? Портал? Мерцающее зарево? Нет, Плетение невозможно описать ни одним доступным синонимом. Эльф глядит на магический всполох как завороженный. Сколько же тайн хранит магия? Таврин тянет руку к воронке, и та послушно откликается. Мажет лиловым между пальцев, обволакивает ладонь — и подсвечивается серебром. Нитью, плотной, прочной и переливающейся всеми оттенками серого, белого, серебряного. И это чрезвычайно красиво. — Это — мой источник магии, — голос дроу обдает Астариона теплом, когда она придвигается чуть ближе. — Энергия, суть моего дара. Она плотнее, чем у волшебников, потому что магия течет у меня в крови, — Тав приближает ладонь с обвивающей руку как змея нитью, и Анкунину кажется, будто само пространство вокруг искрит от магии. — Протяни руку к Плетению. Он слушается и покорно тянет ладонь к воронке. Приятное покалывание в кончиках пальцев, переливающийся вихрь перед глазами, ощущение необычайной легкости и гулко стучащее сердце — ощущения просто восхитительные. Тонкая — в разы скромнее, чем у Тав — нить обвивает ладонь, сверкает сине-голубым и обдает чистой энергией. Астарион не может описать это ощущение ни одним эпитетом: остается только чувствовать. — Почему она другого цвета? — Не знаю, — жмет плечами дроу. — У каждого нить разного цвета и оттенка. Характер? Склонность к какой-то стезе магических наук? Просто воля Мистры? Никто не знает. Спроси саму богиню, но вряд ли она ответит даже с открытым Плетением, — девушка беззлобно хмыкает. Астарион в богов не верит. Знает, что они точно существуют. Думает, что, быть может, если особо усердно молиться и следовать всем догмам выбранного бога, то на твой преданный зов когда-нибудь обязательно ответят и одарят благодатью. Но ведь вера складывается из чинопочитательства? Из принятия, послушания? Ведь простого ритуала и подношения будет мало, если идет не от сердца. В таком случае, он страшно далек от любого Фаэрунского бога. Но сейчас, увидев воочию магическое чудо — не обещанное, но продемонстрированное — Астарион думает, что, вероятно, хотя бы в одну богиню можно поверить. — То есть это называется Плетением из-за нитей? — Беззаботная улыбка трогает губы претора. — Отчасти. Никто не знает наверняка, что это на самом деле. Кто-то говорит, что Плетение — это сырое магическое полотно, кто-то — что это тело самой богини. Но, в целом, — Тав окидывает взглядом Астариона. — Да, можно сказать, что оно так названо из-за нитей. Анкунин отрывается от созерцания тонкой голубой нити и обращает взгляд к дроу. И смотрит она на воронку, свою ладонь, на скоп летающих искр, так нежно и трепетно, как иной раз не смотрит даже на него. И претору ужасно, просто до одури сильно хочется, чтобы это выражение сияло на лице Тав всегда. Ведь она так прекрасна в моменты счастья и умиротворения. Астарион вдыхает разреженный воздух, и в голову бьет чистым магическим потоком. Эмоции скачут, сердце прыгает внутри грудной клетки, так и норовя пробить кости, а разум будто проясняется. И неужели это Плетение настолько сильно влияет, или ему просто хорошо в данный момент? Определенно точно нужно проверить свои ощущения. Эльф тянет дроу на себя и, обхватив за сверкающую серебром ладонь, самозабвенно целует. Нет, ему никогда не надоест и все ее касания ощущаются приятно, но сейчас… Ощущения будто усиливаются. Реакция на касание сильнее, поцелуй бьет в мозг серотонином, а затуманенный эйфорией разум пестрит самыми глупыми, отвратительно банальными мыслями и избитыми словами. Которые он, разумеется не скажет, потому что не то время и не тот повод, но кто запретит думать? — Ты же будешь скучать? — Нехотя отрывается эльф и почти шепчет, заглядывая в глаза. Атмосфера кажется столь терпко-интимной, что не хочется нарушать ее громким словом. — Разумеется, — хмыкает дроу. — Кому же еще скрашивать мое серое скучное бытие? — Никто не справится с этим лучше моего сиятельства. — И поэтому, — Тав проводит ногтем по шее эльфа, и он вздрагивает от разряда мурашек по коже. Это точно Плетение?.. — Постарайся не задерживаться. Без тебя в моем мире крайне пусто. Внезапная, практически краснокнижная нежность, что так не присуща сдержанной до чувств дроу. Это случается крайне редко, но каждый чертов раз отзывается в сердце кульбитом и медом разливается в душе. Анкунин зарывается носом в макушку Тав. Возможно, ему даже нравится этот практически плебейский запах железа и наэлектризованного Плетения. Абсолютно точно он бы хотел так провести в обнимку еще очень долго. Сутки. Неделю. Год. Вечность, что подарит ему сделка?.. Ему мало просто вечности. В ней нет смысла, если ты останешься один. Крамольная мысль, копошащаяся уже несколько месяцев на периферии сознания, наконец-то всплывает и формируется как никогда четко. Вероятно, мысль поспешна и в который раз необдуманна, и поэтому лучше молчать и взвесить все «за» и «против». Но именно сейчас, в данный конкретный момент Астарион Анкунин практически готов встать на одно колено и просить руки Таврин Кордиалис. И у Астариона нет ответа на вопрос, его ли это настоящие мысли, или же все это проделки Мистры, но одно он знает точно: он совершенно счастлив и хочет, чтобы Тав была счастлива тоже. И, пожалуй, все его мрачные секреты стоят того. И да направит его грешную душу Мистра, если она вообще хоть что-то слышит.