***
Ожидание. Бездействие. Невозможность сделать хоть что-то здесь и сейчас. Собственная немощность и малодушие. Грызущее чувство одиночества. Столько негативных, тоскливых характеристик, и все они описывают состояние бледного эльфа слишком сильно. Внутреннее чутье в который раз не ошиблось. Орало, взывало прислушаться, билось в истерике и заставляло течь пот по спине. Но Анкунин, как и всегда, оказался не из умных и догадливых. Умение считывать эмоции и невербальные сигналы не помогло, импровизация не спасла, моральный компас вновь сбился. А ведь он только-только начинал жить нормально. Пытался совмещать полезное и правильное, прислушиваться к голосу совести — и вот снова сидит и тоскливо размышляет над причиной своих поступков. В прошлый раз это было тупое желание обладать и отсутствие и толики эмпатии. В этот — все то же, помноженное на дурость да жадность. Астарион задумывается над тем, что, вероятно, абсолютно все, кто когда-либо называл его идиотом, были правы. Зарр определенно психопат. Быть может, реально экспериментирующий на жертвах ради некромантии. А, может, простой маньяк, кому развязали руки да преподнесли свежего мяса прямо на блюдечке. В любом случае, таинствами вечной жизни никто с Астарионом не собирался делиться, да и никаких благих намерений тут не было. И это было настолько очевидно с самого начала, но редкостный дебилизм и алчность из нутра не выжечь. Ощущение безвыходности и удушающей горечи ходит с претором под ручку уже более недели, и даже ненадолго избавиться от сего не получается. Оно перебивает даже тоску по дому, и так нестерпимо хочется обратно, в теплые объятия Тав, чтобы зарыться ей в макушку лицом да забыть обо всем. Чтобы пространство вокруг сузилось до комнаты родного дома и теплого тела рядом, а остального мира не существовало вовсе. А еще страшно хочется с кем-то поделиться. В прошлый раз это был отец, сейчас же нет никого. Кому скажешь — ужаснутся да сдадут властям, и будут абсолютно правы. Молчание угнетает. Раздражает. Как и бесят беззаботные толпы на улицах, слишком яркое солнце, да отвратительно заунывная арфа на первом этаже гостиницы, чей звон Астарион слышит даже в закрытой комнате с наглухо запертыми дверями и створками. А ему так сильно нужно не просто в уединение, но туда, где будет по-настоящему тихо. И, волею судеб, самым тихим и безлюдным местом в городе оказалась небольшая молельня Тира, расположенная в дальней башне дворца Пирджерона. И как так вышло, что в городе, где главный лорд столь ревностно поклоняется Тиру, нет ни одного храма поклонения богу правосудия? Все боги ведь требуют подношения. Восхваления. Увековечивания в мраморе да золоте, что так наглядно покажет их мнимое величие. Они требуют показного почитания. Послушания. Беспрекословного подчинения кем-то написанным догмам. Да, боги существуют, но они глухи, слепы и безразличны к своим слугам. И, сколь бы великими они ни были, их присутствия на белом свете нет. А божественное чудо? Бред сумасшедшего. Богам нет дела до демонстрации своего величия. Даже Плетение Мистры Астариону показала Тав, а не богиня лично, так с чего бы ему во что-то верить? Ведь настоящая вера — не та, когда ты знаешь о существовании, а когда поклоняешься и надеешься на благодать — складывается из слепого почитания, вопреки всему разумному и логичному. Усевшись на скамье, бледный эльф буравит взглядом табличку с высеченными догмами Искалеченного Бога. «Покажите правду, накажите виновных, исправьте неправильное и всегда будьте в своих действиях истинным и справедливым. Поддерживайте закон везде, где Вы проходите, и наказывайте тех, кто делает что-либо незаконно. Ведите записи ваших собственных управлений, дел и решений, поскольку с их помощью можно будет исправить ваши ошибки, будет процветать ваша хватка на законах всех земель, а ваша способность увидеть правонарушителей расширится. Будьте бдительны в своих наблюдениях и порывах, и Вы сможете обнаружить тех, кто затевает несправедливость, прежде чем их действия будут угрожать общественному порядку. Обеспечьте месть виновным за тех, кто не может сделать это сам.» Астариону кажется, что догмы Тира писал паладин-законник или особо ревнивый до своей профессии магистрат. Слишком много «закон», «накажите» да «порядок». Он читал эти догмы десятки раз, заучивая и проговаривая машинально, не думая и не придавая и толики значения. Он сам должен был регулярно, буквально каждое утро перед работой возносить молитвы Искалеченному Богу, прося его благодати да наставлений в делах судебных да вершении справедливости. Только зачем? Чтобы вершить правосудие, нужно знать закон. Чтобы знать закон, нужно учиться и читать правильные книги. Чтобы писать и дополнять законы, нужно опираться на моральные установки общества. А моральные установки определяются прогрессом и полезным поведением. В математике Астарион тоже был хорош и точно знает: в этом уравнении нет ни единой цифры, что можно вынести в скобки и посчитать за божественное вмешательство. Абсолютно все слеплено, сделано и построено руками смертного. Взгляд желтых глаз задумчиво мажет по скромному вырезанному в камне изваянию Тира. Однорукий, слепой и такой старый — образец немощности. Когда-нибудь и сам бледный эльф точно так же состарится, ослепнет и станет в чьих-нибудь глазах посмешищем да тенью былых заслуг. Если эти былые заслуги вообще когда-нибудь случатся. — Пришли помолиться, добрый господин? — Будто из ниоткуда выплывает жрец Тира. По-видимому, единственный, кому доверено ухаживать за молельней. Добрый. Куда ему там. Его доброта слишком выборочна и граничит с помешательством в своей избирательности. — Пришел посидеть в одиночестве, — отрезает бледный эльф. — Всего лишь? — Жрец не ведет и бровью. — Родной дом подходит для этого куда лучше молельни Бога Правосудия. — Дома не так тихо, как здесь, — Астарион дергает плечом. — По крайней мере, было. — В таком случае, не буду вам мешать, господин. Я заменю свечи на алтаре и оставлю вас в молчаливом одиночестве. Анкунин скользит взглядом по жрецу. Седые волосы, сморщенные руки, скромное одеяние, амулет Тира с клинком да простая вышивка на рукавах и подоле — вот и все, чем владыка правосудия наградил своего последователя. Возможно, максимум, что принесло ему богослужение — работа во дворце Пирджерона. Жрец, медленно согнувшись, гасит уже догорающие до конца свечи. Так тухнут ложные надежды и мечты. О славе и успехе, о богатстве и величии. Надежды о таком призрачном разделении на полезное и правильное. — И сколько нынче платят жрецам Тира? — Астарион решает разбить тишину. — Нисколько, — рука старика чуть подрагивает. — Но, вероятно, вас, господин, не устроит ни один из вариантов, что я мог бы сказать. И в целом он прав. Скажет, что платят много — значит, религия — прибыльное дело. Скажет, что мало — значит, что жрецы не просто набожны, но еще и глупы настолько, чтобы доедать последние корки, но так ничего и не сделать с этим. А «нисколько» — что на смертных плевать не только Тиру. — Верно, — хмыкает бледный эльф. — «Нисколько» — не слишком ли малая цена за поклонение? — Астарион кивает на изваяние Тира. — Не все в этом мире исчисляется золотом и благами, господин, — жрец вытаскивает новую свечу и, чиркнув кресалом, зажигает огонь. — У меня есть небольшая комната в башне замка, вкусный обед на замковой кухне, здоровые дети и вера. У многих нет и этого. — Золото позволяет довольствоваться всем, что этот мир может предложить, — фыркает Астарион. — А не «чем-нибудь, чего нет у многих». — Стало быть, вы живете ради благ и золота, господин? — А ради чего еще? В конце концов, даже алтари богам и храмы строятся на монеты, а города в статус великих возносит количество денег. Порок ли роскошь? — Скалится бледный эльф. — Догмы этого бога про это не говорят. — И все-таки вы здесь, — жрец Тира оборачивается на Астариона, и тот видит его умудренные старостью глаза. Настолько светлые и чистые, будто смотришь не на старца, а на младенца. — Не дома. Не в шумной таверне. Не в храме любого другого бога и не на приватном покаянии. А здесь, в обители Владыки Правосудия. Что привело вас подумать и посидеть в одиночестве именно сюда, господин? — Старик проплывает мимо алтаря и присаживается на другой край скамьи. — Моя работа обязывает возносить почести Тиру каждое утро, — Анкунин буравит взглядом мерно горящие свечи. Смотреть на жреца совершенно не хочется. — Возможно, я чувствую с ним больше единения, чем с прочими богами, — что бы это ни значило. — Стало быть, вас что-то беспокоит, добрый господин? — Голос жреца тихий, спокойный и по-старчески монотонный. Последние полторы недели как. Грызет, скребет, отравляет изнутри, снится в кошмарах и преследует по пятам. И выжечь это и успокоиться не представляется возможным. Астарион разваливается на лавке и откидывает голову на спинку. — Один уважаемый мною старик как-то похвалил меня за решения, что я принимаю. В ответ я спросил его, кто я для него. Впрочем, он ушел от ответа. Видимо не знал, что сказать. Или же не хотел отвечать, — бледный эльф нервно хмыкает. — Но знаю я сам. Я — великий грешник. Больший, чем вы можете себе представить, а зовете меня «добрым господином». — И что вы чувствуете, господин? — Я… — Астарион осекается. — Я не знаю. Тогда это казалось таким естественным и полезным, как само собой разумеющееся, — эльф сводит брови к переносице. — И кажется даже сейчас. Тогда почему же так паршиво? — Вероятно, ваш поступок, каким бы он ни был, противоречит вашей натуре, господин. Но не всегда правильное решение означает лишь то, что сделает вас счастливым. И это — цена правосудия, что исповедуют прихожане Тира, — жрец кивает на изваяние Искалеченного Бога. — Правосудие? Ха! — Астарион резко подрывается со скамейки и заламывает руки. — А что есть правосудие? И кто его определяет? А кто карает? — Голос эльфа дрожит и повышается с каждым вопросом. — Этим должен был заниматься я. И что же? Я стою здесь, перед богом, что должен покарать меня на месте, но ему совершенно плевать и на меня, и на свои же догмы, и на прочих! Скоп свечей резким движением летит вниз с алтаря, затухая и размазывая горячий воск по полу. Но Астариона это не волнует совершенно. И так хочется ядовито плюнуть и на догмы Тира, что не работают, и в само изваяние. Издевательски несовершенное, но такое статное и кричащее о своей мощи. И где же она, о, слепой однорукий владыка праведности? — Так в чем же правосудие, о, благодетельный жрец?! — Он практически выплевывает последний вопрос, тяжело дыша и еле сдерживаясь от закипающей злости. — Правосудие — в контроле над своими соблазнами и осознании своих поступков, — жрец не дергается с места, не кричит и не двигается, но претор четко видит, как ужесточается его взгляд. — Потому что только переступая через себя и совершая преступление — неважно, умышленное или нет — вы ощущаете вину. А что есть вина, господин? — Осознание совершенного, — голос Астариона надламывается. И ведь дело даже не в гурцах. Решение было обосновано, если не правильно. Кому они нужны? Кто о них спросит? Никто. Да только проблема-то в самом Астарионе. При нем это были гурцы и заключенные, а кто был на кораблях? А кого Зарр, возможно, таскал втихую от Анкунина и прочих городских ушей? А насколько далеко простираются лимиты возможностей маньяка с непомерно огромным имением и казной, буквально набитой алмазами? И обо всем этом претор должен был подумать. А он же сделал наоборот. Самолично отдал десятки на растерзание некроманту-психопату, да еще и ничего не получил в ответ. Подписал смертный приговор и им, и остаткам своей морали. — А почему вы ощущаете вину, господин? — Жрец Тира впивается в Анкунина взглядом. Не моргает, буквально буравит, и под его напором хочется съежиться. — Потому что осознаете, что принятое решение не было правильным. И вы можете уговаривать себя, что это не так и вы все сделали верно, но чувство вины все скажет за вас. И для этого, — он кивает на каменное изваяние за спиной претора. — И нужны догмы Тира. Культ Искалеченного Бога насквозь пропитан тихой грустью и печалью. Правосудие пронизано моралью, сложными выборами и последствиями. Будь ты паладин в сияющих доспехах или коррумпированный магистрат — последствия поступков всегда будут лежать на тебе. И жизни, жизни, жизни — сотни, если не тысячи судеб, что обязательно придут по твою душу если не воочию, то во снах, преследуя за каждое принятое решение. Астарион оборачивается к алтарю Тира. Затравленным взглядом мажет по строчкам выбитых в сознании слов. И лишь в одном моменте их смысл бьет в самое сердце, насквозь пробитое виной: «Покажите правду, накажите виновных, исправьте неправильное и всегда будьте в своих действиях истинным и справедливым.» — Я не знаю, как это исправить, — предательская слеза течет по щеке, и Астарион порывисто смахивает ее рукавом дублета. — Это просто невозможно. Слишком много воды утекло. — Осознание — первый шаг к искуплению, господин, — старик поднимается со скамьи и, подойдя, кладет ладонь Анкунину на плечо. Бледный эльф нервно дергается: ладонь старца непривычно тяжела и тепла. — Вы можете сознаться в своих грехах и предстать перед честным судом, — он вытаскивает из сумки новую свечу и, еще раз щелкнув кресалом, ее зажигает. — А можете пойти по пути силы. «Обеспечьте месть виновным за тех, кто не может сделать это сам.» — Месть, значит? — Болезненно хмыкает Анкунин. — Искалеченный Бог приемлет принцип «око за око»? — Догмы Тира не только о порядках и мягких сердцу наказаниях. Они и о силе. Силе исправлять свои ошибки. Силе принимать решения и жить с последствиями оных. Если вы считаете, что месть поможет, то пусть она свершится. Претор резко отворачивается от жреца. Снова заламывает руки и нервно ходит по кругу. Он слишком сильно погряз в этом всем. Сбился с курса, потерял даже иллюзию контроля, дал себя обмануть как щенка. Он не сможет отомстить, ведь Астарион — не рыцарь и не паладин с мечом наперевес. Всего лишь увязший во взятках и дерьме трусливый магистрат, и даже все титулы и регалии этого не исправят. Он не способен на убийство голыми руками, и хваленая эльфийская оружейная подготовка не поможет. Отомстить в самом тривиальном значении он не в состоянии ни в одном из сценариев. А что делать? Только жить с этим и надеяться, что последствия никогда не всплывут. Концентрироваться на хорошем и оберегать важное. Ладонь нащупывает коробочку с кольцом в кармане дублета. Прав был Лемар: самые страшные преступления, непростительные глупости и благороднейшие поступки всегда совершались из-за дел сердечных. Но ведь вопрос в мотиве. Самое его правильное решение было навеяно важным. Глупый, сдуру написанный эдикт, но сколько приятных вещей он по итогу подарил? Очередное идиотское решение всплывает в сознании: нужно закрыть все свои дела здесь, проявить немного настойчивости и упорства. Приехать обратно и не струсить. Не развернуться и убежать, сверкая пятками, а принять единственное правильное решение. Прижать Зарра. Сделать предложение Тав. Стать герцогом и повесить некроманта. Закопать эту тайну так глубоко, чтобы не пришла по его душу никогда. — Спасибо, — Астарион выплывает из мыслей и оборачивается к жрецу. …Но, к своему удивлению обнаруживает, что молельня абсолютно пуста. Только он, звенящая тишина, раскиданные по полу свечи да каменное изваяние Искалеченного Бога. Печального, старого и слепого, но все такого же справедливого и наставляющего тех, кто идет по пути истинного правосудия. Бледный эльф обессиленно падает обратно на скамью. Он обязательно, абсолютно точно соберет себя по кускам и исправит все свои ошибки, но сейчас… Сейчас ему нужно просто выплеснуть слишком долго копящиеся эмоции. И, абсолютно не сдерживаясь, Астарион захлебывается в истерике, впервые за все это время.***
Тихий гул, приятный треск свечей, звон бокалов и практически уютная атмосфера: гостиница «Золотая Арфа» дом, конечно, не заменит, но все-таки что-то в ней есть. Во всяком случае, среди всего скопа гостиниц, таверн, трактиров и прочих увеселительных заведений это место кажется самым комфортным. Великий герцог, наконец-то выплывший из одних ему известных дел, почтил Астариона своим присутствием и ныне восседает рядом, периодически разбавляя меланхоличную атмосферу непринужденным диалогом. В моменте Астариону кажется, будто образовавшаяся пропасть даже не столь велика, как он думал. — И что это? — Анкунин косится на бутылку. — Оранжевое вино, — Тристан выверенным движением выбивает пробку. — Крепкая дрянь. Будешь? — Ненавижу вино, — кривится претор. — Ах, да: бренди, бренди и еще один бокал бренди этому господину, — подначивает герцог. — И так пока из ушей не польется. — Адова сера, только не это!.. — Да-да, Анкунин, я все еще помню твое празднование выпуска из университета, — Тристан сверкает хитрым взглядом. — Кое-кто слишком сильно хотел выглядеть взрослым. А потом: «Дядюшка Тристан, что-то мне нехорошо», — герцог повышает голос, имитируя жалобный фальцет Астариона. — «Дядюшка Тристан, я не чувствую кончиков ушей!» и «Дядюшка Тристан, прикройте, отец заругает!». Астарион прыскает от смеха. Ладно, это действительно было неловко. Сколько ему было? Кажется, двадцать семь? Сущий ребенок по меркам эльфов, но половозрелый взрослый член общества по мнению остального, менее живучего города. Что ж, нужно было соответствовать настоящим взрослым, которые курят, пьют, бранятся, играют в азартные игры и прелюбодействуют. И оттого в программу празднования теперь уже взрослого Астариона входило все культурное и некультурное. Впрочем, только выпустившийся магистрат посыпался уже на пункте «выпить», толком и не добравшись до остального. Кажется, тогда он смешал все, что только можно, просто эксперимента для. Потом, кажется, пытался совратить какого-то аристократа, но был в мягкой форме послан куда подальше и пошел запивать поражение на любовном фронте чем-то еще. Кажется, висел на шее у дядюшки Тристана, абсолютно искренне убеждая, что точно не подведет великого герцога на посту магистрата. Абсолютно точно проиграл кому-то в карты любимый коллекционный кинжал, расстроился и зашлифовал свой позор чем-то еще. В любом случае, проснулся Астарион с головной болью доселе невиданной силы. Матушка тогда полдня хлопотала рядом, отгоняя всю прислугу от перебравшего молодого господина, отец тренировался в злой иронии над его состоянием, а герцог лишь усмехался да практически умилительно тряс головой. — Да ладно, — отмахивается бледный эльф. — Зато было весело! И, возможно, поучительно. Не «возможно», а «точно». Тогда Астарион понял несколько вещей. Первое: вино и бренди лучше не мешать. Второе: у опьянения есть три стадии, и лучше бы ему остаться на первой. И третье: настоящие взрослые таких дебошей себе не позволяют. Но вино он с тех пор на дух не переносит. — Опыт — сын ошибок трудных, — хмыкает герцог. — Но на то вы и дети, чтобы их совершать. — Великий герцог, — Астарион расслабленно подпирает щеку ладонью. — Неужто все еще считаете меня дитем неразумным? — А тебе есть чем доказать свою «взрослость»? — Отбивает герцог. — Количество твоих регалий и должность не играют никакой роли. Ты спотыкаешься на каждом шагу. Совершаешь ошибки, которые ни один умудренный опытом не допустит. Лезешь куда не стоит, а выплываешь исключительно на чужой помощи и природной изворотливости, — Тристан окидывает взглядом помещение гостиницы. — Последнее, к слову, хорошее качество. — Ах, все не можете простить мне эдикт и проявление самостоятельности? — Очаровательно скалится эльф. — О чем я и говорю, — Тристан Дюбуа не ведет и ухом. — Прошло почти два года, а тебе все в голову не придет, что это вопрос не самостоятельности, а обдуманности. Ты думаешь, я не знаю, как ты принимаешь решения? На первом этаже гостиницы снова появляется волшебная арфа. И, получив предварительную дозу аплодисментов — как будто магический инструмент вообще способен их распознать — начинает играть. Мотив Астариону незнаком, но грустное, минорное настроение считывается сразу. В сознании сразу всплывает до боли родной и знакомый образ, и хочется снять это тоскливое наваждение. К арфе сразу подбегает бард, по-видимому зная мотив. И, усевшись рядом с магическим инструментом, начинает подпевать:«Как умрет богач над своей казной, По ночам все плачет звериный вой, Злато-серебро не забрать с собой, Стережет добро словно пес цепной»
— Хаотично. Спонтанно. Без задней мысли, — продолжает Тристан. — А знаешь, кому твое дерьмо разгребать? Окружающим, потому что самостоятельно без чужой помощи ты едва ли на что-то способен. Анкунин может лишь нахмуриться. Ему нечего сказать в ответ и нечем возразить. Ведь герцог прав, и все его грандиозные проколы сглаживались кем-то еще. Там поможет Тристан, там одобрит Лемар, здесь закроет глаза Тав. А сейчас…«Как не кончив песни, поэт умрет, Соловьиным стоном зальется ночь, Горек дар его — словно дикий мед, И сказать нельзя, и молчать не в мочь»
…А сейчас он совершил ту самую ошибку, с преодолением которой ему не поможет никто. И именно сейчас Астариону практически ощутимо страшно не суметь. — И поэтому, — Тристан барабанит пальцем по поверхности стола в такт мелодии. — Я здесь. Не чтобы сделать тебя вечным должником или ручным магистратом, а чтобы помочь повзрослеть, наконец. Это не диалог вышестоящего и подчиненного. Не разговор отца и сына. Так не общаются друзья или товарищи. Тристан Дюбуа — настолько заботливый дядюшка, насколько это возможно. В моменте Астариону становится практически по-семейному тепло. Уже немного позабытое чувство, которого ему так не хватает в этом чертовом городе. — Отчего же перестали приходить дать поручения, герцог? — Астарион заметно сбавляет в спеси и агрессии. Настроение приобретает меланхоличные нотки, но лучше так, чем открытая конфронтация или уныние. — Ты весьма явно дал понять, что не хочешь помощи и наставлений, — хмыкает герцог. — Что ж, Анкунин, вместе с независимостью приходит и ответственность. Посему, если ты желаешь совершать ошибки и самостоятельно из них выплывать, то так тому и быть. — Я просто хотел, чтобы меня уважали, — голос эльфа понижается до сиплого шепота. — Неужели я столь многого прошу? — Ты сам не уважаешь тех, кто ниже тебя по списку регалий, Анкунин. А детей аристократии? Тоже нет. Ты уважаешь только тех, кто может тебя напугать или придавить. Говоря твоим языком: с чего бы кому-то делать это по отношению к тебе? И в сознании моментально всплывает это уничижительное «девочка-фортепианистка», «серость» и еще примерно тысяча эпитетов, что так наглядно подтверждают сказанное Тристаном. На языке снова оседает горечь вины и несправедливости, и бледный эльф трясет головой. Боги милосердные, только не сейчас!..«Если я умру — на твоих руках, Ты меня оплакивать не спеши, Как могу уйти, возвратиться в прах, Не насытив глаз, не смерив души»
— А еще, Анкунин, открою тебе тайну: новым герцогом тебе не стать, — продолжает Дюбуа. — Не после Лемара и не ближайшую сотню твоих лет так точно. — Будете ставить мне палки в колеса, великий герцог? — Астарион мажет немного замутненным взглядом по силуэту мужчины. — Нет, — хмыкает Тристан. — Опыта у тебя нет и насмотренности. Винить тебя в этом бессмысленно: вся твоя жизнь была кем-то устроена от самого рождения и до сегодняшнего дня. В любой другой момент Астарион бы картинно возмутился, закатил глаза к потолку и начал сетовать на неуважение, культ больших и сильных взрослых да на личную неприязнь герцога. Но не сейчас. Разумеется, он все прекрасно понимает. Анкунина можно обвинять в чем угодно, но все-таки самокритики он не лишен. Быть может, вся его жизнь — это одно сплошное желание вырваться из статуса золотого мальчика и добиться чего-то самостоятельно?«Не при звездах приду, да не при луне, В темный волчий час на твое крыльцо, Выйди, выйди, сердце мое, ко мне, Дай мне вновь увидеть твое лицо.»
— Знаете, герцог, — задумчиво тянет бледный эльф. — А ведь вы тоже совершили ошибку. Не было бы меня на посту — не было бы проблем с глупым и упрямым магистратом, — Астарион нахально клацает зубами. — А вот тут, пожалуй, соглашусь, — усмехается Тристан. — Мне хотелось дать тебе шанс. И, в целом, ты неплохо справляешься. Но, все-таки, прислушивайся иногда к тем, кто опытнее. Иначе когда-нибудь ты совершишь настолько непоправимую ошибку, из которой не выберешься никогда.«И милее утро, светлее дня, Выйдешь ты, мой друг, привечать меня, Спроводить меня на далекий путь, Серебром в висок, да осиной в грудь.»
***
«Адресат: Таврин Кордиалис. Врата Балдура. Верхний город, поместье Кордиалис. Отправитель: Астарион Анкунин. Глубоководье. Морской район, Гостиница «Золотая арфа».
Начало положено — пусть это даже имена адресата и отправителя. Да только он в который раз не знает, о чем писать. Слишком много событий разворачиваются рядом, но о которых рассказывать абсолютно точно не стоит. Возможно, стоит начать с чего-то емкого и нейтрального? Например, о том, как проходят рабочие будни и чего Астарион добился в своей поездке. Определенно точно нужно добавить что-то приятное в самое начало, чтобы письмо не звучало как отчет или отписка ради галочки. «И снова здравствуй, дорогая Таврин. Безумно скучаю и считаю дни, когда снова смогу вернуться домой.» Допустим. Немного сопливо для той, кому письмо предназначено, но в целом пойдет. Можно же ему хотя бы на бумаге выразить свои чувства?! «Поездка сильно затянулась, а местные лорды все еще не могут принять решение, устраивает ли их балдурский тип судебной системы. За все время я так и не понял, зачем был нужен здесь: мои консультации и безупречные знания юриспруденции бессильны против местных порядков. Впрочем, сенат осознаёт, что эта идея не имела никакого смысла, и через несколько дней мы отправляемся обратно.» Почта во Врата из Глубоководья отправляется каждое утро по сухопутному тракту. Примерно через две недели Тав получит письмо, а сам Анкунин с герцогом планируют отчаливать обратно через недели полторы. По его прикидкам, он должен прибыть через пару дней после получения письма. В самый раз для того, чтобы его уже ждали с замиранием сердца и искрами из глаз. «Я знаю, что тебя интересуют местная музыка и магия. Первое — дерьмо, второе — на уровне.» Ну, как сказать «на уровне»… Сравнение не будет релевантным: разрыв слишком огромен. Пропасть, вулканический кратер, целая вселенная отделяет уровень магии Глубоководья и Врат. Но, пожалуй, об этом в красках и деталях писать не стоит — ведь точно расстроится, что не видит сего вживую. Астарион был бы не против как-нибудь еще раз посетить этот город. Просто так, отвлекшись от всего да взяв дроу под мышку. Ей бы точно здесь понравилось: и оживленные магией вывески, и пролетающие над головой грифоны, и многочисленные башни волшебников. Да и ведь не одним Глубоководьем ограничивается мир — континент огромен, и выбрать явно есть из чего. «По возвращению домой намереваюсь сутки не вылезать из имения Кордиалис, стирая твои пальцы о клавиши фортепиано, а губы — о мои. Страшно скучаю по тебе и перебираю днями и ночами все самые безумные воспоминания с тобой в главной роли.» Перо резко скрипит по пергаменту, зачеркивая текст. Астарион недовольно цокает: последние строчки явно были лишними. Определенно точно не стоит писать что-то практически интимное в письме, где черным по белому значится его имя. Да и в целом Тав не стоит знать, как ему тут тоскливо да одиноко без кого-то практически по-семейному родного. Хотя что значит «практически по-семейному»? Именно для того, чтобы «практически» переросло в «фактически», он и пытается выстроить хоть какое-то начало. Хотя бы уведомить леди о своем скором прибытии. Бледный эльф крутит в ладони бархатную коробочку. По-хорошему, предложение руки и сердца должно идти после свидания. Да не просто свидания, а настоящей операции, спланированной так тщательно, чтобы в серьезности намерений не осталось сомнений. «Выходи за меня.» «По возвращении я планирую…» «Хочу…» Нет, нет и еще раз нет. Анкунин перечеркивает строчки. Какой идиот будет писать о подобном в письме? Приедет и сделает все сам. Но как бы это было? Отец говорил, что приволок матери тележку цветов, подгадав нужное значение. Цветы определенно должны быть и здесь, как нечто само собой разумеющееся, и эльф даже как-то видел в лавке Глубоководья синие орхидеи, так похожие на Плетение. Но этого мало. Нужно что-то еще. Спросить бы совета самой матери, но ее, к сожалению, рядом нет. Чем вообще можно удивить мага? В балдурской академии магии ей делать нечего, в Холле Чудес она бывает регулярно, тестируя и испытывая ткани с магическими нитями, но Башня Рамазита… Анкунин довольно кивает своим мыслям. Да, магическая башня подойдет лучше всего. Таинственная, источающая Плетение, закрытая от посторонних, но разве он какой-то плебей или рядовой гражданин? Золото решит все проблемы — и магические замки спадут, и все таинства откроются с большим удовольствием. Да и потом явно будет что вспомнить с особой гордостью и столь присущим Анкунину бахвальством. «Я вернусь через несколько недель и сразу поеду к тебе. Нам есть что обсудить, и я надеюсь, что ты отнесешься к разговору серьезно.» Пожалуй, это тоже будет лишним. Даже намекать не стоит — это должно быть неожиданным и бьющим под дых. А вот про то, что он молодец и раздобыл чертову магическую книгу, написать стоит. «Приобрел в магазине магических товаров книгу, которую ты просила взять. Ни черта не понял, но уповаю, что ты все объяснишь, как ознакомишься с содержанием. Последний трюк с магическим шаром пришелся кстати: зажигаю свечи перед сном.» Астарион задумывается: по каким-то неведомым причинам абсолютно все его контакты с Зарром так или иначе были связаны с дроу. Не буквально, разумеется. Но стоило ей однажды сказать про некромантию — и вот претор уже изучает все то немногое, что доступно к прочтению. Стоило ее матери упомянуть чертовы амнские камни — и вот Астарион уже бежит в поместье к психопату, засунув поглубже и внутреннее чутье, и банальный здравый смысл. Стоило Тав попросить найти чародейский талмуд — и вот бледный эльф уже ломает голову над тем, как же было хорошо жить в неведении и не думать, как выбраться из того дерьма, куда он сам себя же и зарыл. Притягивает ли Тав несчастья, сама того не ведая? Возможно. Но, не кривя душой, Астарион бы поставил на другой, более правдивый вариант: хабалистая карлица из магической лавки права, и он просто идиот. «Также у меня есть для тебя еще один подарок. Не хочу раскрывать раньше положенного — увидишь сама.» И все-таки хочется оставить хоть какой-то крючок. Просто чтобы подогреть интерес, а прибытия его белокурого величества ожидали еще сильнее. Астарион придирчиво осматривает черновик. «И снова здравствуй, дорогая Таврин. Безумно скучаю и считаю дни, когда снова смогу вернуться домой. Поездка сильно затянулась, а местные лорды все еще не могут принять решение, устраивает ли их балдурский тип судебной системы. За все время я так и не понял, зачем был нужен здесь: мои консультации и безупречные знания юриспруденции бессильны против местных порядков. Впрочем, сенат осознаёт, что эта идея не имела никакого смысла, и через несколько дней мы отправляемся обратно. Я знаю, что тебя интересуют местная музыка и магия. Первое — дерьмо, второе — на уровне. По возвращению домой намереваюсь сутки не вылезать из имения Кордиалис,***
Типовой балдурский корабль ощущается как настоящая благодать. Бледный эльф устал ждать, гнить да тухнуть в другом городе. Бесспорно, первые несколько недель были веселыми и богатыми на впечатления, и претору даже удалось отдохнуть от рабочей суеты, но потом стало скучно, тоскливо да одиноко. К тому же, у Астариона по горло незавершенных дел, и с ними он планирует разобраться в ближайшее время. А лучше — сразу по прибытии, не теряя ни секунды. Всю дорогу обратно он проводит в раздумьях, все глубже погружаясь в пучины сознания. В сотый раз нервно перебирает презенты из Глубоководья, будто боясь, что какой-то из подарков волшебным образом исчезнет из мешка. Книга для Тав — на месте. Кольцо — под сердцем в кармане дублета. Две бутылки оранжевого крепкого вина для отца — на месте. Семена какого-то растения для матушки — на месте. В последнем, к слову, Астарион совершенно не уверен. «Сходи туда не знаю куда, принеси семян не знаю чего» — вот и весь запрос. Немного помозговав, Анкунин разумно предположил, что нужно купить семян для цветов, что во Вратах не сыщешь. Название Ornithogalum umbellatum ему также ни о чем не говорит, и остается лишь надеяться, что этой травы у матери в саду не водится. Когда ему совсем уж нечего делать, претор крутит в руках приобретенные для себя любимого новые кинжалы. Открытый лорд Пирджерон не соврал: ассортимент «Свистящих клинков» в приятном смысле поражал. Оружейный магазин, специализирующийся на кинжалах и метательных ножах — что может быть лучше? Эльф с огромным удовольствием приобрел не просто клинки, но небольшие, прочные и элегантные кинжалы, а по личной рекомендации хозяина заведения — еще и ножны для скрытого ношения. И остается лишь надеяться, что клинки претору никогда не пригодятся. Астарион прекрасно понимает, что все телодвижения совершает скорее от нервного ожидания, нежели простого беспокойства, но сделать с собой ничего не может. И, пока дни в дороге обратно идут, эльф пытается выстроить в голове некое подобие плана. Когда нагрянет к Зарру, что скажет, на что надавит, чем припугнет. Отдельным пунктом, выведенным в голове под знак вопроса, значится: «Как он уйдет живым от этого психопата?». В сознании ни единого четкого ответа, сплошные зарисовки плана, и легче от этого не становится. Нужно импровизировать, ведь… она спасет, верно? Всегда спасала. Так почему не должно повезти и сейчас? И, когда корабль наконец-то пришвартовывается в порту родного, по-плебейски воняющего рыбой, сыростью и деревом города, таймер в голове начинает отсчет. Нельзя терять ни секунды. Они приплыли глубоким вечером четверга — практически ночью — и до утра понедельника у Астариона есть несколько свободных дней. Пресса, однако, оповестит город о прибытии великого герцога обратно в город — и, следовательно, претора тоже — утром пятницы. Внимание к Анкунину будет чуть более повышенным, и ни о каких решениях проблем говорить будет нельзя. Его единственный вариант — идти разбираться прямо сейчас, не теряя времени, пока никто не знает, что он в городе. И, коротко кивнув герцогу на прощание и отвлекшись на пару минут на «созерцание видов родного города», Астарион подрывается с места. Первым делом — скинуть лишние вещи. Нервно пересекая границу Нижнего и Верхнего города, претор кивает почтительно кланяющейся страже у ворот и, практически перейдя на бег, мчится к дому. Ставни окон — закрыты. Свет — вроде бы не горит. Проворачивая ключ в двери, Астарион бесшумно, подобно злостному нарушителю закона, проскальзывает внутрь своего собственного дома. Никто не должен видеть, что Астарион прибыл домой. Внутри ожидаемо тихо и безлюдно — во время его отсутствия прислуга появляется в обители эльфа раз в неделю, просто сохраняя внутреннюю чистоту и ухоженность. Воздух внутри удушающе-спертый, но претор все так же не решается открыть ставни. Нервно трясет ладонью — и совсем маленький шарик огня зажигается в ладони. Астарион думает, что все-таки стоит сказать спасибо чародейке за полученные знания. Заперевшись в рабочем кабинете, Астарион еще раз проверяет комнату на предмет обыска. Просматривает замки стола, примерное количество книг на полках, упорядоченность бумаг на столе. Заныривает под стол и, отодвигая деревянную половицу, вытаскивает из-под полога бумаги. На этих страницах, в этой самой папке — его личная погибель. Заметки, ремарки, письма от Зарра, личные наблюдения, график прибытия кораблей. Тщательно задокументировано, логически подведено — Астарион записывал каждый нюанс на случай «если». Сейчас — период немного другого «если», но ежели ему суждено не выбраться из имения Касадора, то папка должна попасть в нужные руки. Спешно накинув темный, менее заметный в ночи плащ да скрепив новые клинки скрытно в рукаве, Астарион все так же тихо выскальзывает из дома. Следующая остановка — Высокий Холл. Разумеется, от ночного администратора не скроется личность посетителя, но вопросов претору никто задавать не будет. Бросив дежурное: «Да, прибыли пару часов назад. Да, нужно решить кое-что по работе», Анкунин поднимается на третий этаж к третьему справа кабинету. Зарр скорее всего понимает, у Астариона есть все доказательства его вины на руках. Если он решит их уничтожить, то вытащить бумаги из Высокого Холла будет невозможно. Забраться в дом претора всяко проще, чем пройти через весь скоп охраны, администрацию, найти верный кабинет в нужном крыле и изъять необходимые документы. Что до остальных работников здания: без необходимости никто не будет шариться по кабинету претора, поэтому можно быть относительно спокойным, что просто так серьезнейший компромат на эльфа не найдут. Немного подумав, Астарион чиркает на клочке пергамента:«Если со мной что-то случилось, то все нужное вы найдете здесь. P.S.: Мне очень жаль.»
И, скрепив пергамент с еще свежими чернилами и папку с документами, Анкунин откладывает компромат в верхний ящик рабочего стола. Облокачивается о рабочий стол и снова задумывается. Стрелка часов показывает два ночи, и примерно через три начнет светать. За это время ему нужно успеть столь многое и грандиозное, что голова идет кругом. О каком-то разумном и работающим как часы плане речи не идет: у Астариона его нет никогда, и он надеется исключительно на импровизацию, что так часто выручала его шкуру и жизнь из самых различных передряг. Спасет ли сегодня? Эти три часа покажут. Вариантов у него немного. Можно оставить все как есть, ничего не делать и продолжать позволять набрасывать себе лапши на уши. Безопасно, но мерзко и неприятно. Еще вариант: сейчас он придет среди ночи в поместье к психопату и маньяку, выскажет ему все, что думает, откажется от сделки и закончит свое бренное существование там же. Отвратительный в своей прозаичности вариант, но именно это Астарион и предполагает. Быть может, перед бесславной кончиной получится ранить лорда, а то и убить, но далеко претор не уйдет. Впрочем, есть еще один вариант: дождаться рассвета и сдаться герцогам, выложив все как на духу. Зарра поймают, инициируют расследование, абсолютно точно казнят, но и сам Астарион на воле не останется. За соучастие в таком преступлении его ждет в лучшем случае обезглавливание, в худшем — пожизненное заключение. А что происходит с теми, кого запирают навсегда, претор знает. Это в любом случае смерть, так не лучше ли хотя бы попробовать сделать хоть что-то перед кончиной? Остается лишь самый радужный вариант: каким-то образом Астарион выкрутит диалог так, что выйдет напуганным, но живым из имения Зарра. И будет это целиком и полностью зависеть от того, что претор скажет лорду, как среагирует некромант и насколько сильно Анкунин даст слабины. Процент вероятности крайне мал, но… может, получится?***
Ночные улицы родного города уже не кажутся столь безопасными, и бледный эльф ускоряет шаг, надеясь не оставаться на открытом воздухе столь долго. Завернуть за угол, пройтись по безлюдному переулку, занырнуть под услужливо развороченную ограду, скрытую за широкими кустами — и вот претор на территории Зарра. Страшно ли ему? До потери пульса и дрожи в коленях. Собирается ли он постыдно отступить и продолжить жить как ни в чем не бывало? Абсолютно точно нет. Не сегодня. Сегодня у Астариона его собственный день — а, точнее, ночь — храбрости, слабоумия, упрямства и отваги, и тратить этот настрой понапрасну Анкунин не будет. Камердинер открывает боковую дверь поместья так, будто на дворе не середина ночи, а разгар солнечного дня. Будто никто не спит и совершенно не против подобных поздних визитов. И все-таки некоторое замешательство очевидно. Абсолютно точно «отчалившего в другой город» претора на пороге имения Зарра никто не ждал. Камердинер недовольно окидывает бледного эльфа взглядом и, кинув что позовет лорда, спешит откланяться. Поместье Зарра все такое же неживое, холодное и мрачное, а ночью так особенно. Астарион ежится: то ли от холода, то ли от скребущего душу страха. Стоять в приемной он, однако, не намерен, поэтому стартует прямо к кабинету лорда. За несколько своих визитов бледный эльф заучил примерное строение замка, пожалуй, слишком хорошо. И, согревая окоченевшие в могильном холоде имения руки, претор подходит к заветной двери. И, глубоко вздохнув и прикрыв глаза на секунду, громко и нагло бьет в дверь. Замок в двери кабинета громко щелкает, эхом отскакивая от полупустой залы приемов, и сердце Астариона медленно отбивает в такт. Ну что, поехали? — Господин претор? — Касадор скептически приподнимает бровь и буравит Астариона взглядом. — Не ожидал вас увидеть в моем поместье. Особенно в столь поздний час, — тон его скрипучего голоса сочится издевкой. — Вижу, ко сну вы не отходили, лорд Зарр, — хмыкает бледный эльф. В глазах лорда ни намека на заспанность, одеяние — идеально выглажено и явно не натянуто впопыхах. — Прибыл обратно в город этим вечером и решил сразу навестить своего дорогого знакомого. И, более не размениваясь на любезности, претор заскакивает в рабочий кабинет Касадора. Зажигает свечи выверенным движением: быть может, у Зарра и впрямь были дроу в роду, но высшему эльфу Анкунину свет точно нужен. — Итак, — Астарион разваливается в гостевом кресле как будто ни в чем не бывало. Как и во все разы, что были до этого. Нога на ногу, локти на подлокотники, поза выдает вальяжность и полную расслабленность. По крайней мере с виду. — Мне интересно, сколь далеко вы продвинулись в своих экспериментах в мое отсутствие. — Лишь на немного, — Зарр проплывает мимо и усаживается в кресло хозяина кабинета. Как ни в чем не бывало. — Напомню вам, претор, что вы строго-настрого запретили любую самодеятельность на время вашего отбытия из города. — Я помню, — едко отмахивается Астарион. — И все-таки ничего? — Мы уже обсуждали этот вопрос, господин претор, — с нажимом поучает Касадор. — Эксперименты требуют времени и материала для изучения. К тому же, — он слишком ядовито ухмыляется. — Для бессмертного время вечно. В вашем случае, претор, в довесок к желаемому добавляется эльфийское долголетие. Извечный мотив, что всплывал раз за разом. «Искусство требует времени», «спешить — все портить», «бессмертный на часы не смотрит». Анкунину надоело ждать, но еще больше осточертело быть в неведении. А сейчас его заебало быть одураченным. Эльф берет себя в руки, пытаясь не выдать очевидной агрессии. — Неужто столько подопытных — и никаких подвижек? Сколько уже побывало в вашем имении? — Он картинно строит задумчивое лицо. — Дважды в месяц приплывают корабли с, по вашим словам, примерно дюжиной жертв. Сколько заключенных прибывают из тюрем я точно сказать не могу, но, по ощущениям, примерно пятеро за месяц, — он стреляет пронзительным взглядом золотых глаз. — Итого: примерно сотня за все время. И вы, лорд Зарр, хотите мне сказать, что сотня ушла вникуда? — А чего вы ожидали, господин претор? — Касадор отвечает на взгляд, и от буравящего пронзительного зрительного контакта Астариона практически выворачивает наизнанку. — Я в самом начале говорил вам, что искусство требует жертв. И, чтобы стали счастливы тысячи, нужно пожертвовать сотнями. — Я ожидал, что увижу наглядную демонстрацию ваших изысканий, — претор придвигается ближе, облокачиваясь о стол. Диалог приобретает все более напряженные тона, и он более не видит причин скрывать своих настроений. — Но пока что я замечаю только то, что мое покровительство приводит к жертвам, с которыми что-то происходит, тела куда-то пропадают, а их количество должно только увеличиться. — Хотите отказаться от сделки, претор? — Касадор практически любовно подпирает ладонью подбородок. В свете свечей тень падает на его лицо, обрамляя узкие, тонкие черты, пожалуй, слишком зловеще. — Вы зашли слишком далеко, господин Анкунин, но все еще пытаетесь примерить белый дублет. Некромантия никогда не была наукой для пацифистов, и оттого она столь охраняема практикующими. Не нравится быть злодеем в собственноручно написанной истории? — Он мерзко, сипло хмыкает. — Или, быть может, вам вдруг стало жаль гурцев? Их диалог элегантен, по-аристократически любезен, но нотки агрессии уже не просто проявляются, а плавают на поверхности. Будто они не завуалированно угрожают друг другу, а орудуют шпагами в соревновательном поединке. — Ах, если бы дело было в гурцах, — скалится претор. — Но, как вы знаете, я побывал в городе, что признан оплотом магии. В самых разных проявлениях. И, волею судеб, мне удалось познакомиться с некромантом, чьи научные изыскания я увидел воочию. День храбрости, слабоумия и отваги должен продолжаться. «Хочешь что-то сделать? Подумай». Он подумал и продумал. «Решился? Доводи до конца». Не доведет, но закончит и поставит точку. — Я знаю, что идеального бессмертия, описанного вами, не существует, лорд Зарр. И не может быть. Гробовая тишина повисает в могильно-холодном имении. Глаза в глаза, укол за уколом. Касадор пропускает короткий смешок, и Астарион непонимающе хмурится. Он ожидал чего угодно: что поменяется в лице, сразу накинется, начнет оправдываться. Любой возможный вариант, но не тот, где Зарр совершенно не будет удивлен. — Стало быть, глупый, ослепленный регалиями щенок наконец-то понял, во что ввязался по-настоящему? Зарр скидывает маску в одно мгновение. Показная любезность исчезает, практически доброжелательная полуулыбка спадает, обнажая истинное лицо лорда. Зловещего, холодного, надменного и абсолютно невменяемого. — Ты очаровательно наивен, Астарион, — Касадор практически поет, омерзительно растягивая слоги. — Как неразумная, заблудшая овца. Тебе хватило буквально пары фраз, чтобы настолько беззаветно поверить в святость некромантии, что ты был готов закрывать глаза практически на все, — Зарр тянет сухую тонкую руку, и бледный эльф нервно отшатывается, вжимаясь в кресло. — Но ровно до того момента, пока не пострадала твоя личная непогрешимость. И чем же ты лучше? Только тем, что у него все еще есть желание разорвать эту порочную связь. — Однако на твоем месте, я бы задумался над другим, — узкие красные глаза хищно скользят по силуэту эльфа. — Какой ты видишь свою смерть? Быстрой и безболезненной? Или медленной и мученической, чтобы на том свете дали поблажку? Потому что, — Касадор стреляет взглядом за спину претора. Щелчок — дверь кабинета лорда закрывается на замок. — Живым ты отсюда не уйдешь. Сердце падает в пятки. К горлу подкатывает тошнота. Пот ручьями течет по спине, а ладони одновременно холодеют и потеют. В голове набатом стучит, внутреннее чутье взывает к пощаде, мысли мешаются в кучу, а от былой уверенности не остается следа. Он же ничего не сможет сделать. Ударить скрытым клинком? А убьет ли? А успеет ли? Он же даже руки поднять не может, настолько страшно! «Боги милосердные!..» Анкунин собирает себя по кускам, включая единственное подвластное ему чувство: гнев. А он побуждает к действию. Гнев - это агрессия, хамство, закипающая в жилах кровь. Сейчас его спасет только это. Продавить, запугать, зажать авторитетом и вшивыми регалиями. Уничтожить чертовым гневом. — Ха! Смерть в мои планы не входит, — ядовито заводит Астарион. — И вы на меня руки не поднимете. А знаете, почему, лорд Зарр? — Зрачки глаз опасно сужаются. И кажется, что ядом из его слов можно не травить, а убивать. — Потому что не один вы знаете толк в своем деле. За все время нашего общения у меня накопилось достаточно сведений обо всех ваших делах, — бледный эльф смотрит исподлобья. — Я знаю, где искать, куда обращаться и как находить нужную мне информацию. И вся она любезно собрана, отсортирована и лежит в разных частях города в нескольких экземплярах, и абсолютно точно попадет в нужные руки, если моего присутствия в городе не досчитаются. Абсолютная ложь. Единственная папка со всеми действами Зарра лежит в верхнем ящике рабочего стола претора в Высоком Холле. Но об этом Касадору знать не нужно. — Поэтому, лорд Зарр, из чувства преступной солидарности я сделаю вид, будто нашей сделки никогда не было. Но если хоть волос упадет с моей головы или головы моих близких — вам не жить. Ваши надзиратели из тюрьмы будут выдворены и обезглавлены. Корабельный порт — разрушен до основания. Поместье — приватизировано городом. А вы, — Астарион недобро скалится, представляя в красках и деталях. Его откровенно заносит, но нужно доводить до конца. — Будете публично унижены и повешены на главной площади города. И не сомневайтесь: при расследовании судебного дела мое имя нигде не всплывет, потому что вы заведомо связались с лучшим в этой стезе. Астарион выдерживает долгий зрительный контакт. Бешеный, полный гнева и бушующих эмоций его, и холодный, хищный и задумчивый Касадора. Надменно изогнув бровь, некромант кивает головой. Дверь кабинета снова щелкает, и этот звук ощущается не иначе как божественная благодать. — Выметайся из моего поместья, щенок.