AU – 2024. На темной стороне есть печеньки.

- Возьмите меня... Это тело - смешное, нелепое. Мягкое грузное тело с коротенькими ножками, россыпью веснушек на плечах и выпирающим пузом. Но сейчас для Мишки нет никого более желанного. Завтра, может, он сам улыбнётся. Завтра, при свете дня, возможно, они вместе будут рисовать друг друга смешными каракулями и смеяться над собственной несопоставимостью и над рисунками. Но это потом... Но сейчас - Мишка не думает ни о чем об этом, Мишка не помнит о собственной красоте, о которой он знает - о, как он знает! Сейчас ему хочется лишь одного: зацеловать это тело, ощущать его под руками, ощущать неожиданную мягкость кожи, ощутить на себе его тяжесть, хочется смотреть в это лицо, хочется быть с ним, соединиться с ним, слиться с ним, стать с ним единым целом, хочется говорить и называть вещи своими именами. - Возьмите... ну же... бери меня.. ну... Он счастливый. Мишке в такие минуты кажется, что он никогда еще не был так счастлив. Хотя вообще-то был, ровно так же - и вчера, и позавчера, и третьего дня. Мишке в такие минуты не думается, что вообще-то это всё незаконно, и что если всё вскроется, это им обоим очень дорого встанет. Хотя эта мысль и гнездится у него где-то на краю сознания постоянно. Но сейчас это не имеет никакого отношения к его счастью. Мишке не думается о том, что это: навсегда? Или только до поры до времени? Хотя и эта мысль живёт у него в уголке сознания постоянно. Но не сейчас. Она, может быть, выползет днем, и может быть, тотчас уйдет, а может, отравит весь день тревогой. Но не сейчас. Не в такие минуты, когда он смотрит на спящего Эйзена. На полуоткрытые во сне мягкие губы, и россыпь веснушек на не закрытом одеялом плече, и так и не высохшие капельки пота на лысине и в складках шеи. На маленькие пухлые ручки, смешные, если уж честно - но все равно такие милые до щемящей нежности любимые руки, на спутанные клочковатые волосы, на опущенные во сне ресницы, белесые, как у Бальдра. Мишке хочется спать, его клонит в сон и уносит в сон, и одновременно - жалко спать. Жалко спать и не смотреть на спящего Эйзена. Мишке бы знать, что думает об этом сам Эйзен. Он так же счастлив в такие минуты?.. Наверное. Или, может, его мысли на краю сознания настойчивей Мишкиных и пробиваются наружу не только днем. Мишка не знает. Он знал в самый первый день, точнее, первую ночь. Точней даже в первое утро. А с тех пор - может, всё сорок раз поменялось. А может, и нет. Эйзен об этом не говорит, и Мишка не спрашивает. Им нравится называть вещи своими именами, нравится обоим, но это не те вещи. Сказать о том: Мишка, я так бесконечно счастлив, и плевать на все остальное... Или: Мишка, я не могу не думать об этом, даже в минуты экстаза, Мишка, мне страшно за нас, и вообще, я не знаю... Сергей Михайлович не говорит ничего такого, и, наверное, и никогда не скажет. Мишка говорит. Мишка говорит: я так вас люблю. Так люблю, вы даже не представляете. Так люблю, что мне кажется, что меня вот-вот разорвёт от любви. И мне не жаль разорваться. Мишка говорит: возьмите меня. Мишка говорит: я так счастлив сейчас, и плевать на все остальное. В какие-то минуты он это думает. Но когда-то - не думает ни о чем. Когда-то - он слишком счастлив, чтоб думать хотя бы о чем-то. Когда-то - слишком хочет зацеловать, почувствовать, налюбоваться. Слишком хочет сказать - совершенно другое. Наверное... Наверно, и Эйзен тоже.