:
Тэхён ушёл. Намджун читает на оставленной записке «Простите меня. Я его люблю», когда заходит проведать омегу после битвы. Прошла неделя, но стая по-прежнему погружена в траур. Похороны были проведены на третий день: оборотни по традиции развели огромный костёр и со слезами провожали души своих близких на небеса. Испещрённые мелкими шрамами пальцы сжимают бумажку в клочок. Альфа поднимает глаза к потолку, глубоко вдыхая. Душит боль в сердце и выходит из дома вожака к чёрту, быстрым шагом двигаясь к своему. Ботинки утопают в слепящих сугробах, пока солнце ярко освещает поселение, находясь в самом центре ясного голубого неба. В морозный воздух впитался запах крови, который никак не исчезнет. Быть может, Намджуну это просто кажется. Опустошён. Нет больше обиды на судьбу и страха быть узнанным. Даже боль, пришедшая с осознанием прочитанного в записке, резко пропала, оставив после себя целое ничего. Для неё места больше нет. Хватило шести дней тихого скулежа и воспоминаний, повторявшихся каждую минуту. Он убил десятерых отречённых. С животным остервенением вгрызался в плоть и отрывал кровавые куски, обострённым зрением предугадывал каждую атаку, но не уследил, чёрт возьми, оказавшегося за спиной ублюдка, которого так глупо и опрометчиво взял на себя щенок. Вичжон выскочил из ниоткуда и повалил изгнанника почти в полтора раза больше его самого на землю. Восемнадцатилетний альфа боролся до самого конца, но подоспевший к своему дружку отречённый без толики сожаления сомкнул челюсти на юношеской шее, оборвав жизнь. Намджун убил двенадцать изгнанников, но даже это не смогло помочь, когда он загибался в истерике, окружённый отвратительной тишиной своего дома. Впервые стало противно быть в собственном теле. Почему жив он, а не мальчишка?:
— Ему не становится лучше, — сиплым голосом произносит Юнги. Чимин не отходит от кровати, крепко держа лежащего без сознания мужа за руку. Проказа медленно ползёт вверх, затрагивая плечи и часть груди. Доберётся до сердца и тогда поглотит полностью, лишив даже той малой надежды, что продолжает теплиться в умирающем омеге. Зверь остервенело носится по клетке, не понимая, чем помочь и что сделать, чтобы его альфа вновь обнял, прижал к себе, шепча на ушко, и окутал ласкающей хвоей. Сам Чимин едва понимает, где находится. Он почти ничего не ел последние дни. Разве что пару ложек, которые в него запихнул Хосок и которые он почти сразу же вырвал спустя несколько часов. Организм не позволяет себе жить, метка на шее жжёт кожу и покрасневшие глаза, пока собственное сердце отказывается биться без чонгукового. И Чимин с ним полностью согласен. Он увядает на глазах Юнги, который бессилен. Старший приходит к нему каждый вечер, когда заканчивает изнурительную работу в стае. Сейчас её стало ещё больше: оборотни восстанавливают постройки и взорванные дома, убирают мусор и расчищают дорожки от выпавшего снега. Скорбят по ушедшим, хоть и понимают, что те теперь на них с небес вместе с Луной и Великими Предками смотрят. Пытаются постепенно жить дальше, зная, что их срок пока ещё не пришёл, с трудом возвращаются к привычному укладу жизни. Чимин так не может. — Без тебя смысла в жизни никакого, — шепчет, стеклянным взглядом смотря на Чонгука. Наверное, он даже не замечает стоящего рядом Юнги. Не видит ничего кроме своего мужа. У альфы глаза закрыты и лицо такое безмятежное, что кажется, будто он спит и вот-вот проснётся. Вьющиеся чёрные волосы растрёпаны на пуховой подушке, ресницы слегка подрагивают, когда зрачки под веками непроизвольно дёргаются, и Чимин бы поверил в то, что это просто сон, но чернильная проказа, медленно поглощающая тело его истинного, не позволяет этой мысли даже на секунду задержаться в голове. Эта дрянь съедает Чонгука заживо. Чимин видит, что пятно захватывает всю левую часть тела и почти касается груди, где сердце всё ещё бьётся. Он сводит брови на переносице и поднимается на затёкшие ноги, проходя мимо Юнги. — Мин-и, — растерянно зовёт старший, следуя за провидцем, — куда ты? Чимин оставляет без ответа — выходит на улицу, даже не захватив с собой ботинок. Босыми ногами ступает на холодный снег и обращается в волка. Одежда рвётся, бесполезными лоскутами оставаясь на земле, а Юнги взволнованно смотрит на уходящего в лес белоснежного оборотня, слыша на задворках чиминово: «Позаботься о нём». Хватит бездействовать, сложив ладони в молитве. Судьбе плевать на твои завывания, она движется вместе со временем, не останавливаясь, не оборачиваясь. Эта персона жестока и прекрасна одновременно, она лучший учитель, который только может быть, потому что ты будешь учить одно и то же до тех пор, пока не дойдёт. Чимин хорошо запомнил этот урок, ещё когда находился в южном поселении. Днём он учился, игнорируя насмешки одноклассников, после занятий терпел побои, а вечерами запирался в своей комнате, чтобы лишний раз не попадаться на глаза отцу и старшему брату. Знал, что приносит им боль одним своим видом. Из всего множества вариантов он выбрал терпеть, но не сейчас. Чимин устал ждать, когда кто-то свыше смилостивится и поможет. Чонгук для него стал смыслом существования, поселился в сердце и сознании. Без него омега не сможет. Поэтому он возьмёт судьбу в свои руки. Толстый слой снега затрудняет бег, но волк справляется, лавируя меж деревьев Зимнего Леса. В тёмно-синих глазах ничего кроме решительности, в движениях лишь уверенность. Ему больно, ему страшно, но он спрячет эти чувства, соберётся, придёт в себя и сделает всё, чтобы Чонгук жил. Кажется, провидец даже знает как. В нос бьёт солёный бриз, и снег под белыми лапами сменяется чёрным песком, пока в мех задувают сильные порывы холодного воздуха. Северное Море, как и всегда, неспокойно: кобальтовые волны бушуют, напарываясь на каменистые скалы, бьются о них, оседая пеной, лижут чёрный берег, вновь набрасываясь, словно олицетворяя шторм внутри каждого оборотня. Чимин не боится громыхающих туч вдалеке, не вздрагивает, когда гроза трещиной пронзает хмурый небосвод. Он делает шаг к морю и позволяет волнам намочить босые ступни. Провидец закрывает глаза, сжав кулаки, делает глубокий вдох и концентрируется на внутренних ощущениях в поисках того хрупкого состояния души, когда Духи с ним общаются. Он пытался достичь этого с помощью отваров, но слишком поздно понял, что в них не было нужды. Лишь избавившись от шторма внутри себя, можно научиться контролировать видения. Принимать сигналы Великих Предков без боли и страха перед неизвестностью. Теперь, когда у Чимина есть конкретная цель, Духи его слышат. И они отвечают ему. Омегу подбрасывает вверх, в невесомость, но он больше не боится. Знает, что ему не навредят. Сейчас он получает ответ на свой вопрос. Чимин оказывается в странном пространстве, словно ноги утопают в облаках. Он вроде стоит, но в то же время парит в воздухе. В глазах картина постепенно проясняется, вспышками возникают цветные пятна, и спустя минуты провидец смотрит на лежащего в метре изгнанника. Тень больше не ухмыляется, не смотрит с превосходством — в его глазах океанами боль плещется, а из уст вырывается скулёж. Не будет такому чудовищу покоя даже после смерти. — Что ты сотворил с Чонгуком? — Чимин подходит ближе, толкнув носком в бок. Изгнанник вскрикивает — любое малейшее движение разносится по телу адским пламенем. Даже собственное дыхание становится пыткой. Слёзы срываются с ресниц, но омеге плевать. Этот ублюдок заслужил своё наказание. — Я задал тебе вопрос, — чеканит, ногой наступая на плечо. В глазах пугающая пустота, а голос пропитан решительностью. Это вовсе не надменность или чувство превосходства. Чимину отрадно видеть, что изгнанник страдает, но эта мелкая победа меркнет на фоне событий. Сейчас ему нужен ответ, который может дать только Тень. Поэтому Духи и направили его к провидцу. — Говори! — повышает голос, рыча. Отречённый закрывает лицо руками и вопит от боли. — Чёрная… м-маги… гия… — захлёбываясь в собственной крови, выплёвывает. Чимин хмурится и наступает на выставленную руку, пригвождая ладонь с растопыренными пальцами к подобию земли. Тень кричит, извиваясь, отчего ещё больше боли сам себе приносит, и в какой-то момент омегу не больно толкают в живот, выкидывая из фрагмента. Он делает несколько шагов назад по инерции и упирается спиной в широкую грудь альфы. Хвоя пропитывает воздух и заставляет нутро трепетать. Зверь поднимает морду, не веря, а сердце заходится в истерическом биении. — Чонгу… — омега пытается повернуться, но не выходит. Ладони мужа ложатся на его живот и мягко поглаживают. Чимин от этих прикосновений покрывается мурашками, затихнув. Понимает, что всё это лишь видение, но ощущения его настоящие. Он осторожно, боясь, что неловким движением вновь собьётся с пути, накрывает своими руками чонгуковы, когда тот наклоняется, прошептав в самое ушко: — Не могу дождаться. Картина резко пропадает, и провидец вздрагивает, когда слышит сдавленный плач отречённого у себя в ногах. Догадка посещает голову, но Чимин мотает головой в неверии. Нет. Нет, это слишком жестоко. Это неправильно. Так… т-так нельзя! Он ищет подтверждение своих слов в глазах Тени, а тот, не чувствуя ничего кроме боли, выдавливает из себя жалкие слова, превращающие душу Чимина в руины: — Жизнь за жизнь. Огромная волна сносит с ног, и омега падает на мокрый берег, громко дыша. Нагая кожа покрывается мурашками от холода, пока в глазах собирается влага. Чимин запоздало понимает, что плачет. Жизнь за жизнь. Чёрт возьми, они ставят на чаши весов жизнь Чонгука и их будущего ребёнка, заставляя выбирать?! Омега прикладывает испачканные в песке руки к щекам, нещадно ударяя самого себя, чтобы призвать к разуму, убедиться, что эта больная мысль — всего лишь плод его воображения, а не настоящее, в котором судьба словно пытается изжить его со свету. Как… как она может так поступать с ним? — Н-нет, — шепчет, срываясь на истерический смех. — Этого не может быть, — повторяет. Прикладывает руку к своему животу и с замиранием сердца прислушивается, ожидаемо ничего не замечая. Там ничего нет. Внутри Чимина нет никакой новой жизни, никакого щенка, никакого продолжения их рода. Это невозможно. Неправильно. Несправедливо. Нет. Нет… Жизнь на жизнь. — Грёбанный ублюдок! — кричит, срывая голос, который тонет в шуме волн. Даже после смерти не даёт покоя. — Гори в аду! Вечность реви от боли, сам себя сожри и подавись, мразь! Чудовище! Чёртов отречённый… — он хватает сам себя за горло, бьёт в грудь кулаком, выбивая из лёгких воздух. Отказывается от этой реальности. Не хочет, чтобы жизнь была так жестока с ним. Почему всё время так? Словно он родился для того, чтобы страдать. Как он может выбирать между двумя жизнями? Чонгук ведь так сильно хотел щенков… в последнее время говорил об этом постоянно, стараясь не напирать, но Чимин видел, как светятся его глаза при виде малышей, и как же он хотел порадовать своего альфу, в действительности позволить им создать физическую форму своей любви. Но теперь это невозможно. Уже зародившаяся жизнь внутри — цена жизни истинного, и омега соврёт, если скажет, что колеблется. Их совместная мечта или жизнь Чонгука? Выбор очевиден. Но это не значит, что Чимину не больно. Он поднимается на ватные ноги и шагает в бушующее море, игнорируя колющие холодом волны. По лицу стекают слёзы, смешиваясь с солёными брызгами, и омега, войдя в воду по плечи, резко оседает вниз, полностью погружаясь. Кричит, изливая всю скопившуюся боль от несправедливости, чувствует, как нутро прожигает ледяной водой, как ещё не развитая жизнь внутри постепенно отмирает вместе с львиной долей его души. Он сжимает кулаки до побеления костяшек, обхватывая себя руками, и упускает из памяти момент, когда кислород в лёгких заканчивается, погрузив во тьму.:
То, что происходило после, Чимин вряд ли помнит: организм, находясь под давлением, в конец истощился и просто выключился, понимая, что больше вывозить не сможет. Провидец открыл глаза уже в своём доме, вместо тёмного, налитого свинцовыми тучами неба увидев обычный деревянный потолок. Кожи больше не касался солёный бриз и холодные мелкие песчинки, только мягкость простыни и пухового одеяла, приятно огибающее ноющее тело. Чимин не вспомнит, как его вытаскивали из воды два волка, как откачивали до щемящего сердца знакомые руки, лишь на сотую долю секунды ему удалось тогда открыть глаза и краешком сознания зацепиться за светло-бурый мех крупного волка, который скрылся почти сразу, как омега снова задышал. Он остался на песчаном берегу Северного Моря, смаковавший последствия совершённого выбора: тело, казалось, пронзали тысячи острых игл от ледяной воды, но боль концентрировалась в одном конкретном месте. В животе, где умерла их частичка. Чимин морщится, когда пытается смочить горло слюной, и с пыхтением поворачивается на бок, где вместо привычно сопящего оборотня его встречает пустота постели. Это заставляет напрячься. Чонгука они положили на их кровать, пока омега спал на диване, но, если мужа здесь нет, значит, он… он проснулся? Мысль ослепляет и проходится по телу волной тока. Провидец резко поднимается и сразу же об этом жалеет — в глазах стремительно темнеет из-за падения давления, и истощённый организм едва ли не отключается снова, но Чимин с болезненным стоном остаётся в сознании и скидывает тяжёлые ноги на пол. Ощущение, что он находится в чужой шкуре. Конечности его вяло слушаются, дыхание затруднено, и даже мысли сбиваются, разбегаясь как тараканы в стороны. Ужасное состояние. Он зажмуривает глаза от постоянных вспышек боли в онемевших ногах и руках, встаёт через силу и сразу валится на пол. Грохот проносится по деревянным стенам, отбиваясь от черепушки, и сдавленный стон срывается с губ. Тяжело. В нём с каждым пройденным днём сил всё меньше остаётся, запас иссякает вместе с желанием двигаться дальше. Хочется быть наглым и требовать немедленного результата, хорошего будущего и счастливой жизни, но по итогу все надежды разбиваются о реальность, в которой Чимин снова один. И в этот раз причина действительно в нём. Будь у тебя возможность вернуться в ту ночь в пещере у Северного Моря, ты бы изменил своё решение? Не послушал бы волчонка, который молил не уходить, обещая привести помощь? Сбежал бы? Уберёг бы Север от этой участи? Исчез бы из жизни Чонгука, так и не появившись в ней? Нет. Повторись этот момент хоть тысячу раз, Чимин бы не ушёл. И он ненавидит сам себя за этот твёрдый решительный ответ без тени сомнения, но по-другому не может. Не может добровольно стереть лучшее время в его жизни. Он помнит каждую мелочь. Помнит жар тела и мягкость антрацитового меха, за который цеплялся, едва находясь в сознании; помнит лёгкую растерянность, появившуюся на лице альфы, когда он предложил спать вместе; как горели пальцы, находясь в жалких сантиметрах от спящего на второй половине кровати; помнит, как сосредоточенно Чонгук готовил ему еду и лекарства из тепличных трав, как просыпался по несколько раз ночами, чтобы проверить температуру и состояние, как старался ранними утрами ходить тише, чтобы не разбудить скрипучими половицами и дверьми, как подрагивали густые ресницы, отбрасывая тень на щёки, когда уставший после рабочего дня альфа дремал в кресле с книгой в руках. Чимин может и делал вид, что не замечает, но он помнит всё. Как трепетно и нежно смотрел на него муж, когда он искал нужные склянки, чтобы обработать содранный бок. До мелочей запомнил восхищение с любовью, направленное на него, когда вышел в свадебной рубашке, и поверить не мог, что все эти прекрасные эмоции были только для него, чтобы в тёмных глазах плескалась забота и тепло, а в объятиях можно было утонуть, спрятавшись от колючего мира. Чимин каждый момент их совместной жизни наизусть выучил, и он ни за что не откажется от них. Ему нагло хочется всего и сразу. Дрожащие пальцы сжимаются в кулаки, загребая мелкие пылинки на полу. Провидец опускает голову и до выступившей крови закусывает губу, давит поскуливание от собственного бессилия и молится Луне, Природе и Духам о помощи. Не верит, что те могут быть настолько жестокими. Отобрать папу, отца, любимого и его ребёнка… за что вся эта плата? Что во Вселенной имеет настолько высокую цену и почему Чимин должен её платить? — Пожалуйста, — через боль в горле сипит. — Я не могу без него, — мотает головой, позволяя слезам в сотый раз скатываться по щекам. — Я так сильно его люблю, — шепчет. Плечи дрожат от тихого плача, а силы покидают его вместе с жизнью. — Чонгук, я прошу тебя… будь со мной. Всегда. Всегда… — Я ведь обещал. Чимин застывает, распахнув глаза. Родной голос эхом проносится в ушах, а самому пошевелиться страшно. Ему ведь не послышалось? Чонгук… он… Биение учащается, сердце гонит кровь по сосудам, и дыхание… Луна, Чимин забывает, как нужно дышать. Он нервно сглатывает и камнем сидит на полу, боится, что разум с ним играет, рисуя несуществующие образы, что пришедшая за ним Смерть дарит сладостное видение напоследок, оттого жмурится, выдавливая слёзы. И никак не ожидает, что на спину ляжет тёплая ладонь, что его мягко развернут и, надавив на затылок, затянут в объятия, от которых душа болезненно из пепла возродится, а исхудавший зверёныш вскочит на слабые лапы, испуганно мотая мордой. Чимин чувствует дыхание на своей шее, ощущает прижатые к коже губы и тихий, ласкающий шёпот в самое ушко, не понимая, вправду ли всё это с ним происходит. — Прости меня, — слышит. — Прости за то, что подвёл тебя, Мин-а. И это обращение, эта форма его имени, которой к нему может обращаться лишь один оборотень во Вселенной, запускает внутренние механизмы, вынуждая громко всхлипнуть, оторвавшись от любимого тела. Чимин испуганно смотрит на сидящего рядом Чонгука: растрёпанный, уставший, со свежими шрамами после затяжной битвы и потемневшими гематомами, но такой счастливый и живой, что своей улыбкой разрушает любые побочные мысли. Настоящий. — Гук-а, — жалобно хнычет омега, впечатываясь носом в шею. Шмыгает громко, сдавливая в объятиях под грудной смех мужа. Чимин цепляется за спину пальцами, водит ладонями, самого себя убеждая, что нет, не видится, действительно здесь и сейчас рядом с ним. Губы дрожат в улыбке, пока слёзы солёными дорожками скатываются с холодных щёк. — Спасибо, — судорожно шепчет, поднимая заплаканные глаза к потолку. Спасибо за то, что услышали и помогли, несмотря на все плохие слова и мысли, которые Чимин кричал. Чонгук обнимает его в ответ, боясь своего хрупкого, сильно похудевшего мальчика сдавить. Позволяет глушить в себе рыдания и гладит по спинке, напевая детскую песню, чтобы успокоился, чтобы убедился и перестал бояться. Не один. Больше нет. — Я рядом, — шепчет, пуская мурашки по всему телу. Чимин громко всхлипывает. — Люблю, — неразборчиво, но Чонгук понимает. Наконец-то счастье в руках.::
Тэмин просыпается посреди ночи от странного шороха за стеной. По началу думает, что показалось, переворачивается на другой бок и подкладывает сложенные ладошки под щеку, закрыв глаза, но в следующий момент звук повторяется, сбивая настрой. Омега сводит брови на переносице и приподнимается на локтях, прислушиваясь. И вот снова. Словно кто-то неумело крадётся по полу, неловко заваливаясь на каждом шагу. Вздыхает, поджав губы. День выдался сложным: охота в волчьем обличье с раннего утра и до самого вечера, а после помощь в столовой, где не хватило рук из-за предстоящей Ночи Полнолуния. Тэмин по идее должен видеть седьмой сон, а не дёргаться от малейших шорохов, но наученный за последний год, он спит чутко, реагируя даже на сильный ветер за закрытым окном. Всё дело в Ину. Младший брат, потерявший лучшего друга, замкнулся в себе и отказывался выходить на контакт, чем напугал отца и Тэмина. Он и раньше не был очень громким и болтливым, но смерть Гаэля превратила его в призрака. Пустые глаза, в которых не осталось слёз, сорванный после истерики голос и дрожащие руки — таким он был почти полгода. После начал медленно восстанавливаться: поддерживал разговоры за обеденным столом, пытался концентрироваться на уроках в школе и один раз даже отпросился к Чжухёку на ночёвку, получив немедленное согласие от отца и старшего брата. Но он изменился. Тэмин знает, что Ину не глупый, не станет причинять себе боль, но всё равно спускает ноги с кровати, вздрагивая от холода деревянного пола. Он тихо, не создавая и звука, приоткрывает свою дверь и проходит по коридору, остановившись у соседней комнаты. Осторожно прижимается ухом к закрытой двери и прислушивается. Вновь какое-то шебуршание, которое продолжается в течение нескольких долгих минут, за которые лучник успевает замёрзнуть, стоя в одной тонкой ночнушке, едва доходящей до колен. Отросшие каштановые прядки падают на глаза и щекочут, здорово раздражая. Хочется просто ворваться в комнату и убедиться, что всё в порядке. Кто знает, может, Ину просто ворочается во сне? Но сердце подсказывает, что лучше немного подождать. И не ошибается. Тэмин слышит приглушённый голос младшего брата, плавно вплетающийся в тишину спящего дома. — Привет, папа… Омега цепенеет, задержав дыхание. В глазах непроизвольно жжёт от подступающей влаги, и он гулко сглатывает, зажмурившись. Их папа погиб во время родов, так и не поцеловав своего второго малыша в лобик. Не успел. Тэмину тогда было пять лет. Отец первое время не мог справиться с двумя волчатами, ему необходимо было побыть наедине с мыслями, поэтому дети жили у дяди, пока альфа не собрался, наконец, с силами и не забрал своих мальчиков домой. Им было трудно, но спустя много лет они смогли прийти к тому, чтобы называться настоящей семьёй. Пусть неполной, но счастливой. Вечерами они сидели у окна в родительской спальне и смотрели на звёзды, среди тысячи серебристых огоньков пытаясь найти папу. «Какая из них?» — спрашивал маленький Ину, положив голову на плечо отца. Тэмин, устроившийся с другой стороны, повторял позу младшего брата и с интересом смотрел на взрослого, который трепал обоих по макушкам с грустной улыбкой. «Самая красивая», — неизменно отвечал. Эта была их маленькая традиция — усаживаться втроём и рассказывать папе о прошедшем дне, о последних новостях и просто обо всём, что только придёт в голову. В такие моменты казалось, что он был рядом. Отцу становилось немного легче, а детям — радостно от мысли, что папа, пусть и далеко, но слышит их. А потом, утром, они просыпались и наперебой рассказывали о том, как во снах к ним приходил папа. Тэмину, на самом деле, ничего такого не снилось, но ему хотелось поддержать младшего, который постоянно задавал вопросы о том, как выглядел их папа, как говорил и как пах. — Прости, что так давно не разговаривал с тобой, — Тэмин чувствует. Ину наверняка поднимает глаза к небу, взяв паузу, чтобы собраться с мыслями. Теребит пальцами край рубахи и поджимает губы. Всегда так делает, когда переживает. У самого сердце начинает биться чаще. — Мне было очень тяжело, — шепчет. — Очень больно. Знаешь… в тот день я должен был отправиться к тебе. Наконец-то увидел бы тебя, обнял крепко-крепко и никогда больше не отпускал. Но Га… — замолкает, понимая, что слова в горле застревают. Сложно. Безумно сложно говорить о таком вслух. Признаться самому себе в том, что произошло. Своими руками лопнуть пузырь, в котором пребывал почти год. — Гаэль… — сглатывает, чувствуя, как сердце с болью отзывается на дорогое имя. — Помнишь его? — спрашивает едва слышно. — Высокий такой, с зелёными глазами и со смешными фенечками, которые носит с детства… — взгляд стекленеет. Ину заламывает брови и шумно выдыхает, приложив ко рту ладонь. — Носил. А ещё сплёл три одинаковые с небольшими деревянными подвесками и подарил по одной Ину и Чжухёку. Омеги, которые часто шутили над «детскими забавами», никогда не снимут разноцветные браслеты. Солёная капля падает на подоконник. — Он там с тобой? — шепчет. — У вас всё хорошо? Он обижен на меня, да? За то, что так и не научил стрелять из лука, — Ину шмыгает покрасневшим носом и накрывает лицо ладонями. Дурацкая затея. Зачем он вообще решил тревожить папу? Почему не мог справиться сам? — Прости, — давит сквозь душащие слёзы. — Прости меня, Гаэль. Ты не должен был уходить… это всё из-за меня. Твой дедушка так сильно плакал, а ему ведь нельзя. Он здоровьем стал совсем слаб, без тебя пропадёт. Я к нему каждый день стараюсь ходить, но мне так стыдно. Из-за меня он похоронил своего любимого внука. Тэмин отрывается от двери и смахивает ладонью слезу. Он заносит руку, чтобы постучать и войти в комнату, обнять младшего и сказать, что его вины ни в чём нет, что Гаэль погиб не из-за него, но не может. Так и застывает с поднятым кулачком, потому что приходит осознание. Ину нужен не брат, говорящий на ухо, а время, чтобы проститься с лучшим другом. Это его боль, и никто не поймёт его так, как это необходимо. Тэмин будет рядом, поддержит, стоит только пальцем поманить, но сейчас лучшей помощью будет отойти и позволить прожить потерю в одиночестве. Поэтому омега отворачивается от двери и медленно садится рядом, спиной прижавшись к стене. Он подбирает под себя ноги и прикрывает глаза, слыша тихий голос Ину. Тот плачет, душит всхлипы в ладонях, но продолжает говорить, чувствуя, как внутри шторм начинается, снося хлипкие стены. Сам исцеляется, выплёскивая на звёзды переживания, просит прощения и благодарит, даёт обещание, что будет жить дальше и позаботится о дедушке, и снова плачет, вспоминая их совместные моменты. От этого в душе теплеет, и ближе к наступающему утру разморённый Тэмин слышит тихий смех, по которому так сильно скучал в последнее время. Он не успевает дойти до своей кровати, крепко засыпает прямо под дверью младшего брата в неудобной позе. А Ину на рассвете, выплакавшийся, осторожно выходит из комнаты и накрывает сопящего брата пледом. Задерживается на закрытых глазах и садится рядышком, почти соприкасаясь плечом. — Спасибо, — одними губами произносит. За то, что сделал правильный выбор, позволил побыть в одиночестве и остался рядом.:
Чонгук едва волочит ноги, возвращаясь домой. Вспотевший от тяжёлой работы, с гудящими мышцами и плывущим мозгом, он щурится от заходящих лучей морозного солнца и мечтает о спасительном глотке воды. В последний год прибавилось работы: обучение студентов пришлось временно приостановить из-за того, что поселение было частично разрушено. Все силы молодые и взрослые оборотни тратили на восстановление построек, так что работала только школа, чтобы волчата не слонялись по улицам и не мешались под ногами. Совместными усилиями за долгие и изнурительные два месяца без выходных северяне, борясь против снега, холода и метелей, отстроили новые дома, теплицы и общественные здания. Казалось бы, можно облегчённо выдохнуть и со спокойной душой вернуться к обычной своей жизни — преподавать и принимать пациентов, вечерами наслаждаясь компанией мужа. Но всё не так просто. Дело в Чинсу. Потерявший родителей альфочка по-прежнему живёт с дядей, но у того есть и своя семья. Мальчик чувствует себя лишним и часто проводит время в доме лекаря, задерживаясь допоздна, а иногда отпрашивается на ночёвку, зная, что Чимин и Чонгук никогда не откажут принять волчонка под бок. Они за этот год стали настолько близки, что теперь кажется странным, когда в доме не слышно топота щенка. Поэтому Чонгук отстраивает новый дом, где будет место и для подрастающего юноши. Задерживается каждый день после работы и возвращается поздно вечером, встречая на диване либо одного Чимина, либо Чимина со спящим под боком Чинсу. Хосок начал строить дом для себя, когда только прибыл в стаю, но вскоре надобность отпала. По началу альфа хотел отдать постройку для запасов, чтобы была польза стае, но после, узнав о проблеме Чонгука, решил помочь. Из-за статуса вожака и лёгших на плечи обязанностей он не всегда может присоединиться к стройке, но лекарь один не остаётся: кто-то из молодых альф-студентов всегда прибегает к учителю, готовый ускорить процесс. В первый раз было жутко неловко, да и со временем ничего не изменилось, но без дополнительных рук Чонгук бы не справился. Чимин тоже помогает, особенно в выходные. Он в конце концов тоже студент, ходит на занятия и исправно учится, запоминая лекции, но альфа либо мягко просит пойти домой, либо, сдавшись под напором, даёт что-то максимально лёгкое, слыша хихикающий над ними молодняк, пока омега с ним спорит. Чонгук открывает дверь и, по дороге сняв ботинки с курткой, заходит в гостиную, заставая неизменную картину — подобравший под себя ноги Чимин. Сейчас сидит, обложив себя кипенно-белой тканью, и пытается делать ровные стяжки, неловко попадая иголкой в пальцы. Он, услышав, выпрямляется и аккуратно откладывает почти готовую рубаху, когда рядом с диваном садится альфа, украв с пухлых губ поцелуй. — Так поздно пришёл, — недовольно бурчит Чимин, но всё равно млеет, когда Чонгук не ограничивается одним — целует щёчку, в линию челюсти и мягкое ушко, потянув к себе. — Совсем себя не жалеешь. — Хочу закончить к началу зимы, — отвечает альфа и поднимается, взяв исколотые иголкой руки в свои. В этом году Юнги побежит с венком, и Чимин, помня его подарок на свою свадьбу, решил отплатить тем же. Да, он не папа, чтобы шить белую одежду, и выходит, что он полностью нарушает традицию, но ему так сильно хочется порадовать старшего. Вновь став главным, Юнги тонет в обязанностях и делах стаи, поэтому у него нет времени на то, чтобы подумать о наряде, а идти в той, что отдал Чимину, будет странно. Нужно новое, роскошное, красивое. Провидец, исходя из своих скудных навыков шитья, может предложить только «новое» из списка. Он подошёл к делу ответственно, правда: спрашивал, как нужно шить, у ткачей, которые с радостью обучили омегу, искал нужную ткань и завалил Чонгука вопросами о том, какой узор лучше сшить, а потом часами корпел над рубахой, серебряными нитками рисуя полумесяц и россыпь звёзд с бутонами алой розы. Он на свой страх и риск пришил драгоценные минералы, исколов себе все пальцы, но остался доволен. Каждый стежок был сделан под чутким руководством, каждый шов накладывался со всей возможной ювелирной точностью, а сама рубаха перешивалась трижды (трижды!). Чимин столько ткани испортил, прежде чем прийти к варианту, который устроил его, врединку. Осталось лишь дошить воротник, и готово. Чонгук целует каждый покрасневший от работы пальчик и тянет к себе, носом зарываясь в шею. Вдыхает спасительный запах первоснежья и словно восстанавливается после тяжёлого дня. — Пойдём спать, — шепчет и слышит согласное мычание в ответ. Бросает взгляд на переливающийся в свете лампадки узор на рубахе и невольно грустнеет. Чимин прослеживает за взглядом и поджимает губы. Да. Он тоже подумал о Тэхёне. Каждый день думает о нём: когда охотится в лесу, в который вернулась дичь, когда купается с Юнги в горных источниках, когда шьёт эту рубашку вечерами, когда печёт медовые печенья и кушает любимые кудрявым омегой булочки с корицей. Любое занятие напоминает о его друге, с которым они слишком мало общались, когда была возможность. Тэхён стал родным, и его отсутствие остаётся дырой в сердце каждого оборотня. Чонгук потерял старшего брата и лучшего друга. Они столько раз обходили леса и горы, но так и не нашли их. Боялись предполагать худшее, пока одним ранним утром Чимин не вскочил с кровати с криками, испугав мужа. «Живы, — запыхавшись, тараторил. — Они вдвоём и живы. Они были в том видении про Чинсу и Юна. Сидели в сторонке позади меня и о чём-то спорили. Я видел их, Гук-а. Они вернутся». В тот же момент они сорвались из дома, чтобы сообщить новость Юнги и Хосоку. Старший омега тогда едва на ногах выстоял (не без помощи своего альфы). У всех отлегло. Они скучают, беспокоятся о том, хорошо ли Сокджину и Тэхёну, есть ли у них место, где они могут спокойно спать, здоровы ли они, насколько сильно устали и почему не возвращаются. Много вопросов, а в ответ гарантия, что встретятся. И это немного успокаивает. — Скоро совсем похолодает, — произносит Чонгук. — Надеюсь, они подготовились. — Вдруг они вернутся на праздники? — робко предполагает Чимин. — Природа всегда направляет своих детей домой. Поэтому щенята гуляют по поселению без надзора, а подросшие юноши могут даже выходить в лес. Конечно, от всех опасностей Природа не защитит (например, от страшных кабанов или особо мощных лосей), но заплутавших среди хвойных деревьев она всегда возвращает к поселению. Быть может, она поможет и в этот раз? Чонгук задумчиво мычит, положив подбородок на белую макушку. Омега дышит ему куда-то в ключицы, прижавшись к коже холодным носиком. — Может быть, — он хочет в это верить. Чтобы они вместе отпраздновали Ночь Полнолуния, чтобы Сокджин увидел старшего брата рядом с любимым альфой, как давно в тайне надеялся, чтобы открытый и сентиментальный Тэхён крепко обнимал и осыпал шутками и комплиментами. Он бы непременно сказал что-то вроде: «Вот видишь. Твоё счастье нашло тебя». Может быть, они вернутся, и эта маленькая надежда станет их будущим. Достаточно с них страданий, верно?:
Юнги растерянно переводит взгляд с одного волчонка на другого, приоткрыв рот. В ответ на него смотрит пара детских умоляющих глаз со сложенными ладошками. Признаться, он не ожидал такого напора. — С ночёвкой? — переспрашивает, сглотнув. Юн кивает, а Чинсу, испугавшись, что расслышал в интонации взрослого сомнение, делает шаг вперёд и выпрямляется: — Я спросил разрешение у дяди заранее, и он согласился. А ещё я прибрал комнату и постелил себе матрас, чтобы Юн-и мог поспать на кровати. Со мной ещё Банги живёт, и он тоже не против. Мы с ним вместе приготовили игры и ещё… Альфочка осыпает своими стальными аргументами, пока в голове Юнги эхом отражается «Можно мне сегодня остаться с ночёвкой у Чинсу-я?». Не то чтобы он против, просто это было так неожиданно. Юн знает Банги, с этим омежкой он в последнее время хорошо общается, иногда даже отпрашивается погулять втроём, поэтому неудивительно, что возможность провести целый день, а потом ещё и ночь с друзьями, его радует. Но это первый раз, когда Юн будет ночевать вне дома. Казалось бы, о чём переживать — дядя Чинсу живёт напротив их дома, но всё равно! Небольшая паника подкрадывается. Глупые мысли лезут в голову, от которых не выходит отмахнуться. Хочется плюнуть на всё и забрать своего рыжего малыша, никуда не пуская, но рассудок возвращается на место, когда Юнги замечает изменившийся взгляд сына. Юн очень чуткий. — …так что мы всё продумали. Во-от, — заканчивает Чинсу в неловкой тишине. Он испытующе смотрит на взрослого и открывает рот, чтобы сказать ещё кое-что, что забыл, но Юн мягко цепляется за рукав кофты и просит взглядом помолчать. — Папа, всё хорошо? — омежка подходит к старшему и внимательно следит за выражением лица. — Я никуда не пойду, если ты не хочешь. И эта фраза становится финальной. Юнги стыдливо опускает глаза и садится на корточки, обняв волчонка. Да как он вообще может отказать ребёнку в обычном желании дружить с другими детьми? Как он может отказать малышу, который прямо сейчас говорит о том, что готов пожертвовать временем с этими самыми друзьями, лишь только бы папе было спокойно на душе? Совершенно бессилен перед этим мальчиком. — Конечно, можно, — произносит, услышав, как Чинсу с облегчением выдохнул. Стоит признать, что альфочка хорошо подготовился. Юнги невольно думает, что его малыш будет в безопасности рядом с таким другом. — Если что-то случится, ты всегда можешь вернуться домой, — на всякий случай говорит, чтобы омежка не подумал, будто ему в дом нельзя будет в этот день. — Хотя я уверен, что всё будет хорошо. — Спасибо! — звонко произносит Чинсу и даже не раздражает. Наоборот, Юнги улыбается и сгребает его в объятия. Рад, что альфочка учится жить дальше. — Спасибо, — повторяет на ухо Юн, растапливая сердце. Старший потерпит одну ночь. Не страшно.:
Страшно! Юнги нервно сглатывает, когда понимает, что это не просто первая ночь без Юна. Это первая ночь наедине с Хосоком. И теперь омега не может закрыться в своей спальне, потому что они уже давно решили перебраться в одну кровать, чтобы Юн не бродил по дому по ночам, собирая родителей. Да, прошёл год. Да, за этот непозволительно огромный срок у них не было близости, потому что оба были заняты: вожак и главный омега. Первые месяцы они даже с трудом могли увидеться — целыми днями пропадали в поселении, занимаясь восстановлением зданий и перераспределением запасов. Юнги порой ночами сидел за бумагами, пытаясь сообразить, как лучше сделать для стаи. Хосок до самого вечера охотился вместе с отрядами, загоняя дичь обратно в Лес, а после ушёл на почти полтора месяца в Восточный клан, чтобы рассказать о случившемся и помочь им с похоронами. Это время было для них тяжёлым во всех смыслах. Хосок страдал бессонницей, а Юнги просыпался в холодном поту от кошмаров, пока Юн спал между ними, обнимая. После, когда поселение было отстроено, траур закончился и решились проблемы с охотой, их внимание переключилось на оставшихся таких, как Чинсу. Юнги ходил по стае и помогал, чем мог, часто работал в столовой и наведывался в дома, где жили сироты без родственников. За ними присматривали одинокие оборотни. Намджун забрал себе маленького альфу, которому едва исполнилось три года. И ему тоже требовалась помощь поначалу. Юнги много времени проводил у лучшего друга. Хосок занимался перераспределением сил на границе, чтобы патрульные больше отдыхали, не проводя смены по двенадцать часов в сутки. После помогал в составлении расписания для учеников — старшие должны были отправиться на учебные охоты, знакомиться с их Природой, на что тоже требовалось время. Сейчас, когда дела идут хорошо, нет никаких казусов, подошло время Ночи Полнолуния, пришедшее вместе с новыми заданиями: организовать место, украсить площадь, приготовить еду, подготовить стойла и укрепить теплицы. Оба возвращаются домой уставшие и тратят последние силы на Юна, который дни проводит вместе с Банги (они пока в школу не ходят, поэтому играют либо в доме у дяди Чинсу, либо у Хосока с Юнги). А сегодня они остаются наедине. Не замученные работой, без преграды в виде Юна между ними. Полностью предоставленные друг другу на всю ночь. И почему-то Юнги совсем не хочется спать. — Луна, — выдыхает обессиленно, закрыв пылающее лицо ладонями. О чём он вообще думает?! Хосок моется перед сном, пока омега пытается не сожрать себя мыслями. Единственное, что они позволяли друг другу, это поцелуи. Острожные, чтобы не попасться на глаза Юну, и совершенно не способные заглушить возникающий внизу пожар. Юнги соврёт, если скажет, что не хочет зайти дальше. Даже при одном упоминании внизу живота стягивает. Великие предки, он чувствует себя каким-то подростком с недержанием. Жуть. Альфа заходит на кухню, где за столом сидит сосредоточенный Юнги, и вскидывает бровь. — Огонёк? — низкий голос пускает мурашки по телу, и омега поворачивается, стараясь придать себе максимально непринуждённый вид, но маска вдребезги ломается, когда Юнги взглядом упирается в голый торс Хосока. Он сдавленно пищит и отворачивается, вскочив со стула. — А где одежда? — выдыхает с возмущением, вызвав у альфы нервный смешок. — Холодно же, — сразу добавляет. Ну да, так и поверил. Казалось бы, что такого. Не в первый раз он видит альфу обнажённым. Это в принципе норма у волков, которые при обращении не всегда могут прикрыться по волшебству появившейся накидкой. Некоторые, особо чувствительные к холоду (такие, как Юнги), просто цепляют небольшой плащ на шее и бегают в волчьем обличии прямо так, с одеждой, которая порой мешается под лапами, или зажимают её в пасть, если прям ну очень необходимо, но большинство о таком не заморачивается. Вынужденно обратился? Ничего страшного. Добеги до дома и там уже переоденься. А вот Юнги себе могилу роет. Взвинченный весь, стыдящийся мыслей, которые с каждой секундой становятся смелее. Перед глазами разгорячённое после мытья тело альфы с невысохшими каплями воды на груди и животе. Вот бы провести по рельефу мышц пальцами, погладить каждый кубик и спуститься вниз, по косым мышцам, переходящим в… — Спокойной ночи, — тараторит и срывается в спальню. Плевать. Запрётся и переждёт ночь. Озабоченный, чёрт возьми. Вот только позорно сбежать ему не дают — ловко и как-то слишком просто ловят поперёк талии и заставляют посмотреть в глаза. Хосок с довольной улыбкой глядит на розовые щёки и оглаживает их костяшкой указательного пальца. — Без меня собрался? — издевается, на что Юнги показательно фыркает и упирается руками в голую грудь. От прикосновения покалывает ладони, но он стоически это игнорирует. — Соскучился по нашему метру? — в ответ кидает. Отстраниться не может. Держат его очень крепко. Хосока это правило до чесотки раздражает. Сначала их разделяли два шага и пропасть в виде юнгиевого страха, потом неожиданной преградой стал Юн, который их же и сблизил. Так сильно хотелось прижать истинного во сне, уткнуться носом в шею и дышать, дышать, дышать сладким персиком, но вместо этого альфа с долей грусти встречал маленькую розовую пятку, упирающуюся ему либо в живот, либо в лицо. Юн почему-то всегда предпочитает обнимать Юнги во сне, альфе оставляя ноги. А ещё он иногда пинается. — Ты от меня больше не сбежишь, огонёк, — понизив голос, произносит Хосок. Юнги от потемневшего взгляда теряет внутренний стержень. Чувствует желание, которым пропитана полынь, и невольно закусывает нижнюю губу. Зверь довольно рокочет, когда его прижимают ещё ближе. Чего ты боишься? Чего стесняешься? Это твой альфа, и его мысли полностью совпадают с твоими. Омега пробует расслабиться в объятиях, но осекается, когда чувствует возбуждение Хосока бедром. Чёрт. Внизу живота сводит узел, а губы в нетерпении покалывает от фантомных поцелуев. Хочет. Очень сильно. А Хосок словно специально медлит, продолжая смотреть в глаза и смущать одним своим видом. Ему самому вообще не стыдно, и ещё важно, чтобы Юнги тоже не было. Роднее друг другу никого не было, нет и не будет. Пора бы отбросить ненужные мысли. Альфа наклоняется, видя подрагивающие ресницы, спускает руки на тонкую талию и шепчет в самое ушко: — Я ничего не сделаю, пока ты не попросишь. Ребячество? Отнюдь. Желание сломать между ними все стены? В точку. Юнги от шёпота гулко сглатывает. Ненавидит, честное слово. А ещё больше желает. Чтобы руки были на нём, чтобы кожа горела от прикосновений, чтобы внутри перестало быть так пусто. Может, действительно достаточно? Переживать, надумывать, стесняться. Время идёт, оно никого не щадит, другим всё равно на тебя и твоё образцовое поведение. Быть может, пора подумать о себе и о своих желаниях? Наверное… Юнги попробует. Он вплетает подрагивающие пальцы в серебряные волосы и оттягивает, заставив посмотреть в глаза. Хосок терпеливо ждёт, поглаживая большими пальцами кожу сквозь тонкую ткань рубахи, и Юнги, встав на носочки, произносит в самые губы: — Поцелуй меня. Секунда — ровно столько даёт альфа, чтобы вдохнуть воздух, но Юнги не успевает. Хосок резко приникает к приоткрытым губам и вгрызается грубым поцелуем. Так, чтобы до звёздочек в глазах и ватных ног. Омега теряется от резкости и глухо стонет в поцелуй, когда вожак нетерпеливо ласкает языком, проникая глубже. Он рисует узоры, очерчивает зубки и посасывает поочерёдно губы, царапая клыками до розовых борозд, руки смещая вниз, на ягодицы. Юнги пытается поспевать за ритмом, но сбивается окончательно, когда его подхватывают на руки, вынудив скрестить за спиной ноги. Ладони поднимаются с груди на горячую шею, стискивают до лёгкой боли, поглаживая предплечья, пока Хосок несёт его по коридору, спиной толкая дверь в первую попавшуюся спальню. Он подходит к кровати и мягко опускает омегу на простыни, не отрываясь от опухших губ. Между ними тянется блестящая паутинка слюны, когда Хосок отстраняется, переходя на призывно открытую шею. Юнги лежит с разведёнными широко ногами, пока над ним, удерживая вес, чтобы не придавить, нависает альфа, который, добравшись до жилки, всасывает кожу с громким звуком, цепляет зубами, оставив багроветь засос. Старший сдавленно стонет, когда горячие руки забираются под рубашку, поглаживая плоский животик и поддевая кромку штанов. Одежда здесь явно лишняя. Хосок на секунду отрывается, помогая снять ночнушку, швыряет её куда-то в сторону, чтобы не мешала. В нём голодный до омеги зверь сидит, которого с трудом приходилось сдерживать из-за малыша Юна в доме, но сегодня они целиком и полностью предоставлены друг другу, и эта мысль срывает кандалы, выпуская наружу волка. Хосок опускается вниз, захватывая в рот торчащий сосок. Играется с ним языком, слыша тихие всхлипы сверху, и прикусывает, рукой накрывая бугорок на штанах, ткань которых стремительно темнеет. У Юнги давно не было секса, оттого ощущения обострены до предела. Он запрокидывает голову, открывая вид на шею, усеянную засосами, и выгибается в пояснице, когда альфа, взяв в рот второй сосок, рывком снимает штаны, сжав округлые бёдра руками. Стон срывается с губ, и желание затмевает разум. Хосок не торопится, ласкает долго, чтобы не сорваться на бешеный ритм, хотя в его действиях скользит грубость от нетерпения. Юнги таким раскладом недоволен: он хочет его до боли, поэтому берёт инициативу в свои руки. Резко отталкивает и валит спиной на кровать, залезая сверху. Хосок удивлённо вскидывает брови, когда омега припадает к его губам, затягивая в поцелуй, и одновременно с этим снимает штаны, освободив вставший член. — Огонёк… — альфа не успевает озвучить мысль. Юнги, сидящий на нём верхом, выглядит потрясающе. — Я хочу тебя, — жарко шепчет омега, потираясь влажным входом. — Хочу тебя внутри, — окончательно добивает, прикусывая пульсирующую жилку на шее. Хосок рычит и вновь меняет их местами. Ему пока ещё хватает сил вспомнить о комфорте, поэтому, как бы не хотелось приступить к главному, немного отодвигается, вводя указательный палец на половину. Юнги заламывает брови и притягивает к себе, не желая чувствовать холод между ними. Только тело к телу. — Луна, — шипит альфа, добавляя второй. Ловит губами срывающиеся стоны и целует во вспотевший висок. — Хосок-а… — жалобно хнычет. — Потерпи немного, огонёк, — ласково уверяет, разрабатывая стенки на манер ножниц. До одури узко и влажно. Естественная смазка сочится, стекая по пальцам, а персик вкусно оседает на языке. — Н-не хочу, — Юнги мотает головой и громко дышит, схватив за запястье. — Хочу тебя. — Тебе будет больно, — ещё хотя бы немного. Хосок не хочет, чтобы их первый раз был таким. Нужно, чтобы омега получил максимум удовольствия от процесса, но, кажется, Юнги уже не соображает. Глаза, в которых ничего кроме желания, действуют гипнотически, вылезшие клычки протыкают кожу до кровавых бусин. Словно у него течка. Никаких побочных мыслей кроме одной. — Пожалуйста, Хосок-а. Всё. Он сдаётся. Альфа с хлюпаньем вытаскивает пальцы и под потемневшим взглядом слизывает смазку. Юнги тянется к нему, но его мягко опускают обратно, надавливая на плечи. Хосок наклоняется и медленно целует, приставив твёрдую головку ко входу. Он входит плавно, задерживаясь на несколько секунд, чтобы Юнги привык и боль прекратилась. Истинный жмурится и короткими ногтями впивается в плечи. Грудь вздымается, а пальчики на ногах поджимаются, когда Хосок проникает глубже, на половину, медленно сходя с ума от узости. — Луна, — низко стонет. — Ты потрясающий, — в ушко, оттягивая мочку зубами. Юнги от комплимента теряется, смутившись, и в следующее мгновение громко стонет, когда альфа резко входит полностью, попав в простату. Старший давится воздухом, когда его вновь утягивают в кусачий поцелуй, и едва сознание не теряет от резкого темпа: Хосок двигает бёдрами, чувствуя, как стенки расслабляются, наращивает темп, сжав кулаки по обе стороны от растрёпанного омеги. Юнги несдержанно стонет от головокружительных ощущений, когда альфа лбом упирается в ключицы. Стены отражают пошлые шлепки тел, а воздух нагревается, пропитываясь полынью и персиками. Взрывной дуэт. — Хо… я… с-сейчас, — голос дрожит от возбуждения, а Хосок, припав зубами к пульсирующей жилке, резко вонзает клыки под вскрик Юнги. Протыкает кожу и с наслаждением облизывает кровь, позволяя ароматам смешаться. Почти одновременно с омегой дёргается в пришедшем оргазме и, спустя несколько толчков, изливается внутрь, чувствуя, как набухает узел. — Л-луна… — сорванным голосом сипит. От метки в сочетании с невообразимым оргазмом в глазах разноцветные пятна взрываются, пока по телу приятной истомой разливается тепло. Хосок осторожно ложится на спину, пока Юнги укладывается сверху, всё ещё зажимая его внутри себя. Узел образовывается, отнимая силы, и дарит незабываемые ощущения. Такое впервые с ним. — Не замёрз? — Хосок только сейчас замечает, что за окном начинает идти снег, а едва соображающий Юнги тихо смеётся в плечо. — Что? — Мне точно не холодно, — тянет, получив в губы ещё один поцелуй. Узел спадёт только через несколько часов, а обессиленный омега уже чувствует, как дрёма накрывает его тёплым одеялом. Он устраивается поудобнее и прижимается губами к шее вожака. — Прости, — вдруг произносит Хосок. Юнги мычит в ответ. — За то, что не спросил, — поглаживает пальцем прокусанную кожу. Омега вместо ответа немного тянется выше, потревожив узел. Вожак морщится от лёгкой боли и застывает, когда зубки протыкают кожу на шее. Юнги кусает больно, слизывая с наслаждением кровь, и метит своим запахом, покрывая воспалённый участок мокрыми поцелуями. — Я хочу быть только твоим, — заплетающимся языком произносит старший. А у Хосока в душе салюты взрываются. Кажется, так ощущается счастье?:
Ночь Полнолуния в этом году особенная. Возможно, дело в украшениях, которые создавали талантливые руки, или блюда вышли настолько вкусными, что слюнки текут, а может, всё из-за Природы, которая решила подарить северным волкам настоящий праздник. Чимин запрокидывает голову и с таким же восторгом, какой испытывал в первый раз, наблюдает за медленным танцем снежинок. Они кружатся, подгоняемые ветром, поднимаются вверх и опускаются по спирали, покрывая землю пока ещё тонким слоем снега. Воздух насыщается привычным морозом, а щёки немного розовеют от холода, пока с приоткрытых губ вздымается пар. Оборотни веселятся у костра, пьют вино и едят закуски. Танцуют, громко подпевают музыкантам и смеются, но, если хорошенько присмотреться, можно заметить, что каждый волк за время празднования хотя бы раз поднял взгляд на тёмный небосвод в надежде увидеть покинувших их родных. Скорбь — это не то чувство, от которого можно избавиться со временем. Она становится подругой жизни и может только ненадолго спрятаться, но не исчезнуть. Потому что невозможно забыть о тех, кто теперь стал серебряным огоньком подле самой Луны. Память о них в мелочах закрадывается. Например, когда Ину теребит разноцветную фенечку на запястье, несмело улыбаясь в ответ на громкие шутки старшего брата, или когда Чинсу, тыча указательным пальцем в небо, знакомит Юна со своими родителями, выискивая их среди звёзд. Когда Намджун, посадив на колени трёхлетнего волчонка, подаёт ему печенья со стола, а Юнги с глазами, полными сдерживаемых слёз, бережно принимает подарок Чимина. Лёгкая печаль появляется, стоит только задуматься и остановиться на минуту в непрерывном течении жизни, в голове акварелью рисуются воспоминания, фантомные чувства вызывают призрачную улыбку или жжение в глазах, а в душе что-то слабо дёргается, как если бы кто-то, кого уже не встретить на этом свете, задевает её струны, напевая только вам знакомую мелодию прошлого. Они не говорят скорбеть по ним вечность, лишь ласково просят не забывать, наслаждаться своей жизнью и делиться новыми воспоминаниями. Не жить тем, что не вернёшь, а открывать пути и запасаться историями, чтобы потом, когда встретитесь, без устали рассказывать новости. Смерть — это не конец. Это просто завершение одного маленького этапа, за которым кроется нечто, что познать сможешь только ты сам. Никто не расскажет. Это твоя история и твой сюрприз. Её не нужно бояться, ждать или надеяться на неё. Не нужно ненавидеть и заходиться в беспомощном плаче. Она так же естественна, как рождение. Стая потеряла своих братьев, и понадобится ещё много времени, чтобы шрамы затянулись. Поэтому они, уставшие после тяжёлого года, с облегчением выдыхают и отключают головы, наслаждаясь заслуженным отдыхом. От всего. Юнги впервые не наблюдает за весельем, а участвует в нём — Хосок тянет за руку в центр, к костру, и, широко улыбаясь, дурачится по-детски, вызывая ответную улыбку. На мгновение становится так легко, и железные оковы с ног спадают. Ничего больше не тянет вниз. Они обнимаются, смеясь с молодняка, который не упускает возможности подшутить над вожаком и главным омегой в ответ, разговаривают друг с другом и с оборотнями, которые время от времени к ним подходят. Спустя время к ним присоединяется Намджун, которого, крепко ухватив ладошкой за указательный палец, тащит малыш Сангву. Альфочка намерен веселиться, а патрульный не мог отпустить трёхлетку одного. За ним гуськом тянется цепочка из таких же малышей и тех, что постарше. Чинсу, крепко сжав в своей руке руку Юна, подбегает к волкам и хватает Хосока за руку, собирая небольшой хоровод. Их маленькая компания разрастается, и Юнги позволяет себе искренне улыбнуться без какой-либо тени печали в глазах. Кажется, он счастлив. — Ты спросил меня: «Почему огонёк?» — на ушко шепчет Хосок, когда дети от них отстают, продолжая веселье. Юнги прикрывает глаза, положив макушку на широкое плечо. Накрывает своими ладонями руки альфы на животе, поглаживая мелкие рубцы. — Потому что благодаря тебе я выбрался из тьмы. Ему казалось, что он оказался на Севере из-за Чимина, словно чувствовал его, но на деле тянуло далеко не к брату. Луна, Природа и Духи направляли на встречу к истинному. Теперь Хосок знает. Что старшего, что младшего — обоих привели, показав, где их настоящий дом. Он поддевает огненные прядки, заправив за ухо и оставляет поцелуй на порозовевшей от танцев щеке. Юнги забавно морщится, но встаёт на носочки, чтобы было удобнее. Ему нравится. Чонгук, смотрящий на старшего брата, беззлобно усмехается. Вот теперь да, смотрятся. Он, наверное, никогда в жизни ещё не видел, чтобы омега так счастливо улыбался, позволив себе расслабиться. «Наконец-то», — проносится в голове с облегчением. Целитель отводит от пары взгляд и почти сразу встречается с невероятными кобальтовыми глазами. У Чимина в белоснежных волосах застряли снежинки, на воздушных губах играет расслабленная улыбка, а зажившие от иголки пальцы поглаживают чонгукову ладонь, даря спокойствие. Они оба не любители шумных праздников, поэтому предпочитают сидеть немножко поодаль, в удобной обстановке наблюдая за стаей. Пусть оборотни веселятся за них тоже. Альфа притягивает к себе, позволив устроиться на груди, а сам прикрывает глаза, выдыхая, когда чувствует, как муж обнимает в ответ. Они закончили строительство нового дома накануне Ночи. Осталось только сообщить новость бегающему по площади Чинсу и перебраться в новое гнёздышко, где будет чуть больше места для нового члена их маленькой семьи. Чимин, исправно занимающийся вместе с другими студентами, постепенно входит во вкус медицины и уже помогает с простыми процедурами, удивляя отменной памятью и концентрацией. Видения больше не вырывают его из реальности посреди белого дня, а оборотни не смотрят с отвращением и ненавистью. А ещё омега часто охотится в Зимнем Лесу и делает успехи. Его жизнь стала насыщенной, полной эмоций и интереса. Но она бы не стала такой без особенного человека рядом. Чимин знает, что бы ни случилось, дом больше не встретит его оглушающей пустотой, ведь там всегда будет Чонгук. И если что-то произойдёт, он не будет один, потому что их «Люблю» всегда слышно во фразе «Я рядом», и пока они рядом друг с другом, всё будет хорошо. Провидец переплетает их пальцы и млеет от тёплых прикосновений, когда муж целует тыльную сторону ладони. В это мгновение вспышка в голове бьёт смазанным образом. Чимин жмурится, чувствуя, как Чонгук крепче обнимает, и широко распахивает глаза, посмотрев на альфу. — Видение? — Тэхён и Сокджин, — бормочет омега, вскакивая со скамейки вместе с мужем. — Я видел их здесь, — в душе трепещет предвкушение вперемешку со страхом. Не показалось же? Точно было! Чимин озирается по сторонам, не отпуская руки Чонгука, и подрывается в сторону Зимнего Леса, когда родной, бархатный голос ласково произносит из-за спины: — Здравствуй, ледяной принц.