Прошла неделя. Или всего пару дней. Время было неосязаемым врагом, вертящимся вокруг, напоминавшем о неизбежности их судьбы. Оно стремительно улетало, растекалось между пальцев, плутало, не давая прохода, как навязчивый консультант, и следовало позади, притаившись, чтобы напасть, пока неосознанно настигает сон или скука – любая повседневная монотонность. Время мельтешило перед глазами на улице, но стоило попасть в книжный магазин в Сохо, оно оставалось за дверью и подсматривало через окна, пожирало голодным взглядом, однако не могла взять в свои права магазин. Минуты – не страшно, часы пробивали на лёгкую панику, а вот сутки, они пугали сильнее всего. Азазель не могла совладать со временем, побороть его, поэтому самым лучшим вариантом находила прятаться в четырёх стенах и глядеть в глаза своему страху через окна, в которые билось время завывающим ветром.
Она сидела на втором этаже на диване, уложив голову на поднятое колено, пока на первом происходили разговоры за чашками чая или бутылками спиртного, когда как. Мюриэль вновь была занята книжным. Азазель пыталась предложить свою помощь, но её постоянно отвергли под предлогом: не стоит – однако прогуляться ангел соглашалась с радостью. Порой её казалось, что книжный запредельно велик, что есть уголки, которые невидимы для тех, кто не отдавал своё сердце служению магазину, иначе она не могла объяснить каждодневную работу Мюриэль. Ангел была единственной, с кем Азазель могла непринуждённо болтать о глупостях. С Азирафаэлем она перекидывалась парочкой дежурных фраз, а с Кроули, с ним было всё куда сложнее. Они почти не разговаривали по условному желанию Азазель. Она часто засматривалась на демона, но тот никогда не смотрел в ответ, поэтому взгляд медленно опускался вниз на искусанные заусенцы у ногтей. Один раз он всё же нарушил условие Азазель, заговорив, когда они остались одни на первом этаже. Мюриэль в тот день позвала Азирафаэля помочь ей с книгами, хотя Азазель прекрасно знала, что ангел уже давно стала букинистом куда более ответственным, чем Азирафаэль.
– Азазель, – она чуть не вздрогнула, услышав, давно забытое этим голосом имя, – ты не хочешь мне что-нибудь рассказать?
Она не поднимала взгляд.
– Нет, а ты?
– Я тоже.
Его дьявольский приём Азазель давно раскусила: он спрашивал первый, зная, что та солжёт, поэтому без зазрения совести лгал тоже.
Её подолгу мучило их равнодушное поведение, словно конца света не будет, словно они не умрут через месяц. Азазель не понимала, почему Азирафаэль и Кроули могут смеяться, предаваться воспоминаниям о прошлом, обсуждать искусство, пока через щёлку двери за ними наблюдает время. Никто не объяснял ей, зачем это нужно, но при этом все понимали, что она слишком мала, чтобы слушать приватные обсуждения ангела и демона. Её пожирала изнутри скоротечность и беспомощность, пока они в своих личных беседах думали о невозможном будущем. Возможно, Азазель и вправду была ещё недостаточно остепенившейся, чтобы понять, почему они вели себя так.
После мысли приводили её к другой волнующей теме. Кроули. Слова Азирафаэля о его любви начинали приобретать новый смысл. Знал ли ангел о безвозмездной помощи Кроули – вопрос, на которой ещё предстоит искать ответ. Азазель с каждым днём погружалась в воспоминания глубже, ища мотивы; жестокие, гнусные воспоминания, которые она подавляла на протяжении многих лет, приходилось вытаскивать из себя силой, за которыми следовало разочарование и угнетение. Было больно, но это слишком примитивное выражение, чтобы описать то, что творилось в её голове все те дни. Азазель приняла тактику самоистязания, лишь бы не спрашивать причины у Кроули.
Ещё она часто начала думать о любви. Конечно, несомненно, любовь есть, она блуждает по улицам, её можно найти везде, выглянув в окно или ещё проще спустившись на первый этаж к ангелу и демону. Ей нравилось наблюдать за зачарованными глазами Кроули, который словно забылся, потерялся во времени и пространстве, для которого больше не существовало тревоги и проблем, который пускай и на пару минут, но отдалялся от забот о мире, а всему виной были тёплая улыбка, долгие речи и много-много простых ангельских мелочей. Азазель некогда видела такие же глаза и у Гавриила, но списала это на небесные заморочки. Сейчас же она поняла, как сильно ошибалась. Любовь окружала её всю жизнь, но никогда не принимала в своё окружение.
Однажды, лет двадцать назад, Азазель краем уха уловила: «любовь живёт три года». После она узнала о книге, названной так же, и, прочитав, пришла в замешательство, сопровождаемое думами о глупостях, которые пишут авторы в своих любовных бульварных романчиках, выдавая нелепость за гениальные идеи; массовый читатель наестся этим с полна, но не заметит, что вместо чёрной икры, приправленной «эмоциональные монологи» он ел опарышей, а вместо устриц, политыми соусом «динамичный и неожиданный сюжет» – сопли человека, назвавшего себя Писатель. Люди были интересны, а их глупость ещё более непредсказуема. Однако это не столько волновало Азазель, сидящую на диване второго этажа, сколько сама цитата. Если любовь живёт три года, то, вероятно, шесть тысяч лет – а это примерно восемьдесят человеческих жизней, три жизни Азазель, шестьдесят веков и две тысячи раз, чтобы влюбляться каждые три года – неоспоримое опровержение слов того, кто похоже и не любил-то по-настоящему. Приводя эти расчёты в голове, Азазель ни разу не успела пожалеть, что поспособствовала горящим глазам Кроули.
В это же время для Кроули не было слова «любовь». Он трактовал чувство особенно, он называл нечто непостижимое «обязанностью». Азирафаэль зачастил говорить: я люблю тебя, Кроули – а демон никогда не отвечал, потому что даже божественному существу покажется странным выражение «я обязан тебе». Кроули чётко понимал это не меньше, чем осознавал то, что всего у него две обязанности. Спасение Земли или Вселенной? Так, увлечение, чтобы скрасить спокойные дни, досуг, чтобы не помереть от скуки. Если от уничтожения мира он не потеряет свои обязанности, то в целом ему плевать.
Демон он, или ангел, или ещё какой-нибудь экземпляр творения Божьего – это не могло ни при каких условиях дать права отказаться от обязанности. И именно поэтому он продолжал безусловно хранить в памяти голубые глаза, видеть во снах светлую, смущенную улыбку и думать только об одном ангеле после того, как этот ангел его покинул, именно поэтому он принял молчание Азазель без вопросов и обид и готов был ждать до самого конца света, когда она сама заговорит с ним.
Ещё Кроули до безумия преданный демон – правда эта мысль его злит.
Он получил счастье: у него вновь есть ангел, идиллия в книжном магазине, где поздно вечером остаются только разговоры с придыханием и чоканье бокалов, короткие касания, которые теперь перерастают в нечто большее. Всё, что было потеряно, получено с компенсацией, но ему оказалось мало, а это больше, чем злило – приводило в гнев.
В магазине начали потихоньку появляться цветы из квартиры: некоторые были уже негодными, осыпались или завяли, другие подсохли на концах лепестков. Кроули радовался истощённым растениям, так как его ярости было где разгуляться. Демон поливал растения, брызгал вянущие лепестки, но особо прихотливым вместо ухода доставалась его крепкая рука.
Кровавая лилия была самой капризной из цветков. Она не поддавалась никаким ухищрениям, ругательствам, тёплая вода и солнечный свет тоже не помогали. Кроули почти ощущал, как она издевается над ним, тянет ядовитые лепестки, напоминавшие больше шипы, и заставляет дотронуться до своих иголок, ставя этим самым требование. Он бы давно расправился с ней напоказ другим, как делал это с остальными растениями, но все цветки, он и лилия знали, что Кроули никогда бы так не сделал, потому что она единственная была трепетно любима и точно так же гордо одинока. Демон подолгу стоял перед ней, опершись о стол и нависая, а лилия теснилась в небольшом горшочке и каждый день осыпала яд на влажную почву. В какой-то момент он понял, что теряет её навсегда. Кроули мог посадить новую лилию, более светлую, удобную и не такую опасную, только вот ему нужна была именно эта кровавая лилия.
– Что я делаю не так? – произнёс сухо демон, впиваясь пальцами в края стола. – Я посвятил тебе столько лет, одной тебе, а ты не даёшь даже посмотреть на себя. Знаешь, как долго я пытался достать тебя, сколько сил ушло, чтобы вырастить тебя, сколько я вложил в тебя? И всё это, чтобы ты теплилась в комнате, в хороших условиях и цвела. Но ты не хочешь. – он оттолкнулся от стола, сжал губы, в попытках придумать ещё слова, которые могли бы заставить растение ожить. Однако уже перепробовано всё. – Да пошло оно!
Кроули изнурённо смахнул горшок со стола, и тот с грохотом разбился, оставляя на полу плодородную землю и сухие лепестки лилии. Он облокотился о деревянную поверхность; лицо скрылось за руками, а пальцы пробрались под очки, потирая щиплющие глаза. Ладони перебрались к волосам, зарылись в них. По комнате пронёсся глухой медленный выдох.
Краем глаза Кроули заметил, как рассыпанные куски глины соединились в более просторный горшок, чем был до этого, земля и лилия свободно поместились в него, а все осыпавшиеся сухие иголки вновь оказались на цветке острыми лепестками, покрытой приятной взгляду, ядовитой росой. Лилия снова стояла на столе, только теперь полная отравляющей жизни. Он недоумённо посмотрел на растение, а после его пробило неожиданной, мелкой дрожью от легкого прикосновения вдоль позвоночника. Кроули узнает эту нежность из тысячи. Он выпрямился и чужие руки пробрались к животу, прижимая ближе, заставляя испускать беззвучные прерывистые вздохи из приоткрытого рта. К спине прильнуло мягкое тело, шею щекотали непослушные белоснежные кудри. Кроули положил руку поверх ангельской, и гнев, который он безуспешно пытался выместить на цветах, вовсе исчез.
– Всегда есть решение, дорогой, просто иногда мы не способны его увидеть. – прошептал Азирафаэль ему в спину, а затем перевёл взгляд на лилию. – Ей всего лишь не хватало места. А ещё больше ей не хватало добрых слов.
Кроули на секунду показалось, что красные лепестки встрепыхнулись, будто согласились со словами ангела. Демон развернулся лицом к Азирафаэлю, не разрывая объятий.
– Ты слишком невыносим, чтобы злиться ещё и на тебя, Ангел. – голос сохранял самообладание и некоторую резкость, но только не тело, которое готово было потеряться в тёплых руках, не губы, облизанные за пару секунд множество раз, не взгляд, прикованный к проницательной улыбке.
Да, Азирафаэль невыносим своей любовью и добротой ко всему. А главное, что выводило Кроули более всего, – невинное собственничество, которому демон невольно потакал. Этот раз и последующие не станут исключениями, потому что ему нравилось, что, впрочем, тоже было невыносимо.
Кроули был готов вечность смотреть на его невыносимые бледные губы, на невыносимые глаза, в уголках которых виднелись маленькие морщинки от многократных невыносимых искренних улыбок. Он мог нескончаемо поглаживать невыносимые розоватые от робости щёки, зарываться пальцами в невыносимые неряшливые волосы. В горле пересохло и, казалось, единственное, что могло спасти от смертельного обезвоживания – долгие поцелуи во все ангельские невыносимости. Кроули не должен был этого делать; он запрещал себе даже касаться Азирафаэля из-за страха всё испортить, навредить своему ангелу, но теперь не было времени терпеть, бояться несуществующих проблем: осталось не так много времени. Кроули коснулся губами виска, спрашивая разрешения, и, почувствовав ответ от пальцев, легонько цепляющихся за его пиджак, перешёл на глаза, затем на щеки, шею, чуть ниже уха. Он остановился возле губ, в непозволительно душащей близости, вдыхал чужой воздух, потому что своего не хватало.
– Я тоже люблю тебя, Кроули. – прошептал Азирафаэль, преодолевая незаметное расстояние с помощью слов. Кроули испустил хриплый вздох и скривил рот в пренебрежение, которое почему-то чаще по отношению к Азирафаэлю походило на удовольствие.
– Ради всего святого, что есть в тебе, заткнись, Ангел. – прошипел он и тут же впился в губы напротив.
Поначалу было странно, внутри сидело ощущение неправильности, ведь не иметь права даже случайно прикоснуться на протяжении шести тысяч лет, а после в один день получить всё, о чём мечтал когда-то Кроули под воздействием спиртного и ангела, сидящего подле – довольно резкая смена обстоятельств. Наверное, он бы не приспособился так быстро, если бы не знание неизвестности впереди них. Поэтому Кроули выбрал наслаждаться моментами поцелуев, объятий и других приторных страстей, от которых его тянет блевать, пока об этом не начинает говорить ангел. С Азирафаэлем любая пылкость становилась до крайности нежной и правильной, а слащавые лобзания выворачивали душу наизнанку, от них стоял ком в горле, от них хотелось причинить боль, потому что только так демон мог показать ангелу, что он значит для него. С Азирафаэлем всё было по-другому.
Кроули приноровился к неожиданным приливам любви от Азирафаэля: они были и раньше, но только в виде слов, которые стирали землю из-под ног демона, заставляли отвести взгляд и забиться змеиное сердце с непримиримой быстротой. От действий было ещё тяжелее. Он привык чувствовать по утрам крепкую руку на голой коже, но не смирился живот, втягивавшийся при каждом случайном поглаживании, так что ладонь сползала ниже. Кроули нравилось беспечно раскидываться на кровати, чтобы края ночной рубашки задирались, оставлять расстёгнутыми верхние пуговицы, а после наблюдать за бегающим взглядом Азирафаэля, однако искусанная губа подло выдавала его умыслы, нравилось сидеть на краю кровати с растрёпанным видом, который демон хранил только для ангела, и обнимать того за поясницу, пока чужие пальцы зарывались в медные волосы и аккуратно поднимали его голову за подбородок, заставляя посмотреть в небесные глаза. Ангельский взгляд зачаровывал, откидывал рассудок в дальний ящик, куда обычно никто не заглядывает, заставлял его руки безотчётно, плавно расстёгивать пуговицы на жилетке Азирафаэля. Кроули примирился с тем, что даже из-за самых целомудренных поцелуев изо рта вырывались томные вздохи, причиной которым были тёплые ладони, греющие его тело, прижимающие к шёлковой простыне; он не держал в себе и стоны больше похожие на умоляющий скулёж, когда ангельские губы переходили на шею, спускались к ключицам. В эти моменты Кроули уже давно был потерян, не помнил, как Азирафаэль успокаивал его, переплетая их пальцы, целуя змею на виске и набухшие венки на лбу, шепча на ухо что-то вроде: тише, дорогой, тише, Кроули, – и всё это ради того, чтобы подготовить, как оказалось, совсем неведомого Кроули к самому сильному проявлению любви. Демон не осознавал, что жался ближе, непозволительно ближе к ангелу, что из глаз стекали редкие слёзы от неимоверного желания, которые тут же исчезали, стоило мягким губам коснуться их. Он открывал глаза в полном мраке, но отчётливо видел яркие, горящие глаза напротив, заставившие его сделать всё это. Он чувствовал ладонь на щеке и чужой нос сталкивавшийся с его собственным.
– Я люблю тебя, Кроули, – последнее, что он слышал перед тем, как уснуть. И лёгкий поцелуй в лоб заставлял полностью отключиться.
Кроули привык к этому, но сердце не привыкнет никогда.
Они сидели на разных этажах, в разных комнатах и думали об одном и том же, что приняли трактовать по-разному. Так бы и продолжилось, если бы почти одновременно они не уловили взглядом в окне нечто непривычное. Азирафаэль остановил рассказ, когда заметил, что демон сцепил очки и встал с кресла, подходя к окну. В этот же момент дверь второго этажа с грохотом хлопнула и на лестнице показалась Азазель, перепрыгивавшая неаккуратно ступеньки и споткнувшаяся один раз о загнувшийся конец ковра. Но её это совсем не волновало, она схватила пальто с тумбы и выбежала на улицу, оставив входную дверь на распашку. Для неё больше не существовало ничего: ни прохожих, которых Азазель случайно задевала, пока выбегала на тротуар, ни открытой двери в книжном магазине, куда с радостью пробрался сквозняк. Она выставила руку вперёд, словно пыталась удостовериться, словно уже не верила глазам, и на пальцы опустились маленькие белые узоры, тут же растворявшиеся. Азазель посмотрела в небо и на лицо упали ещё пару хлопьев. Снег. Она обернулась: за ней стояли Азирафаэль и Кроули, прибывающие не в меньшем смятении.
– Какое сегодня число? – спросила Азазель у ангела.
Тот тоже обернулся к Мюриэль, стоявшую в дверях.
– Мюриэль, какое сегодня число? – она посмотрела на троицу, как на безумцев.
– Тридцатое ноября, – ответила она и Азазель с Азирафаэлем переглянулись. – А что случилось?
– Снег, – пояснил Кроули, всё это время разглядывавший серые тучи.
– А это плохо? – спросила ангел.
– Метель в конце ноября в Лондоне последний раз была лет сто назад. – пояснила Азазель, посмотрев на Мюриэль. – Ещё рано, слишком рано, – прошептала она и вновь обернулась на заснеженную дорогу.
Чёрное пальто и волосы успело полностью обсыпать белизной. Азазель мельтешила взглядом по прохожим, скользящим машинам на перекрёстке. Свежий воздух душил. Фаланги пальцев подрагивали, покрылись алой краснотой. Азазель не нравился снег, мысли поглотили настолько, что она не замечала, как зубы стучали от холода, а нос шмыгал сам по себе. Кто-то положил руку на её плечо, Азазель чуть не подпрыгнула на месте. Это был Азирафаэль. И только он: Кроули и Мюриэль исчезли, а дверь в магазин была закрыта.
– Ты замёрзла. – произнёс он.
– Дело не в изменении климата. – в полголоса сказала Азазель, будто их кто-то мог подслушивать, и свела брови к переносице.
– Я знаю, милая.
Она отвернулась, ещё раз обдумав решение, и посмотрела на ангела.
– Ты ведь знаешь про кладбище недалеко от Эдинбурга? Там ещё стоит статуя Гавриила – спросила Азазель.
– Я там был.
– Мне нужно туда. – и сделав паузу, продолжила. – Сейчас.
– Азазель, в такую погоду тебе нельзя… – нравоучительно начал Азирафаэль, но его прервали.
– Так поехали со мной, – она умоляющие смотрела на ангела. – Пожалуйста, мы успеем до заката, если поедем сейчас.
– Милая, – его голос смягчился, а во взгляде читалось понимание, однако ему снова не дали договорить.
– Азирафаэль, пожалуйста, времени всё меньше.
Они замолчали. Ангел сжал губы и смотрел вниз, а Азазель надеялась уловить в его лице хотя бы намёк на согласие. В конце концов, Азирафаэль вздохнул и положил руки на её плечи.
– Кроули не сильно обрадуется, если мы возьмём его машину, но это будет лучше, чем твоя, – произнёс он, и по лицу Азазель расплылась улыбка во все двадцать восемь зуба.
Кроули, мягко говоря, был не в восторге. Пока Азазель мельтешила по всему магазину в поисках нужных вещей, Азирафаэль старался уверить Кроули, что с его автомобилем всё будет в порядке.
– Ты давно признал, что это наша «Бентли». – произнёс Азирафаэль.
– Я не говорил такого. – сквозь зубы процедил Кроули, но, быстро смирившись со своей слабостью перед просьбами ангела, вздохнул. – Зачем она вам?
– Помнишь, ты мне показывал статую Гавриила на кладбище? – на эти слова демон выгнул бровь. – Азазель сказала, что ей нужно туда.
Кроули нахмурился и пристально посмотрел на Азирафаэля. В соседней комнате раздался грохот, словно кто-то уронил футовую стопку бумаг. Они одновременно посмотрели в сторону, откуда разнёсся звук.
– Прости! – крикнула Азазель. Кроули перевёл взгляд на Азирафаэля.
– Только не говори, что опять оставишь на мне магазин. – сказал демон.
– Просто помогай Мюриэль. Ночью мы уже будем дома. – улыбнулся ангел и быстро поцеловал Кроули в щеку. Азазель наконец нашла всё, что искала и теперь стояла у двери с папкой бумаг в руках, ожидая Азирафаэля. – Не скучай, дорогой.
Он взял запылившееся пальто с вешалки и накинул на себя.
– Больше шестидесяти миль в час. – предупреждающе ткнул пальцем в воздух Кроули. – И только попробуй перекрасить машину во все цвета радуги! – напоследок бросил он, когда те уже почти скрылись за дверью.
Демон как-то досадливо вздохнул, закатив глаза, и развернулся. Позади стояла вечно улыбчивая Мюриэль с книгой в руках. Порой Кроули завидовал её оптимизму. Он слегка наклонил голову, вглядываясь в ангела.
– Хочешь пиццу? – спросил Кроули.
– Что это? – нахмурилась Мюриэль.
– Хочешь. – протянул он и обогнул ангела, скрываясь на втором этаже.
Они уже выехали из города, – за рулём был Азирафаэль – а Азазель так и рассматривала документ, на котором большими печатными буквами было выведено её имя, не решаясь открыть. Она заметила досье ещё давно, когда ангел в первый раз раскрыл её тайну по одним лишь глазам. Вместо того, чтобы решиться, преодолеть страх мелких букв, скрывавших откровения Азазель, она успела несколько раз искусать губы до крови, слизать красные капли с щиплющих ранок, переломать и перещелкать суставы пальцев и, не уставая, всю небольшую дорогу нервно постукивать ногой по чистому ковру, успевшим покрыться песком с кед Азазель, который она насобирала за осень. Азирафаэль иногда поглядывал на неё, но ничего не говорил, верил, что она сама решиться открыть документ. Однако его быстро охватили, из-за маленького пространства в салоне, паника и страх, источающиеся от Азазель, словно магнитными бурями.
– Азазель, – стук ноги, хруст пальцев резко прекратились. – всё в порядке.
Она сглотнула ком в горле и одними кончиками пальцев приподняла корешок. Глаза забегали по тексту и с каждой строчкой брови хмурились всё сильнее, а нервное дыхание чаще слетало с губ. На последних двух словах Азазель не выдержала и поднесла руку ко рту. Она недоверчиво помотала головой.
– Я… я не убивала столько людей. Максимум тысячу, – Азазель посмотрела на Азирафаэля, а тот как-то сочувственно опустил взгляд на руль, – Азирафаэль. – окликнула она ангела, хотя он и так всё прекрасно слышал.
– Я верю тебе.
– Нет, я про другое. Почему здесь ваши с Кроули имена?
Состраданию не осталось места, теперь оба были встревожены. Азирафаэль крепче сжал руль и прибавил немного скорости, переходящую за отметку положенного.
– Раньше там было имя Вельзевул. – только произнёс он, но этого было достаточно, чтобы понять, что ангел и демон больше не считались для Небес живыми существами.
Теперь они стали оружием для управления разумом незрелой, запутавшейся девчонки. Они стали пушечным мясом. Азазель захлопнула папку и бросила её на заднее сидение, словно та должна сейчас же взорваться.
– Я не позволю Им. – сказала Азазель, смотря вперёд на дорогу, которая ежесекундно покрывалась слой за слоем снегом.
Машины были редкими прохожими. Из всего живого, казалось, остались только они вдвоём: от неба и заснеженной земли с этого момента стала чувствоваться лишь смерть. Азазель не знала куда себя деть в маленьком пространстве: все пальцы перещёлканы, губы изъедены – поэтому она похлопала по карманам пальто и достала пачку сигарет, приоткрыв боковое окно. Азазель зажгла сигарету, а потом только вспомнила о том, в чьей машине находится.
– Не говори ему. – вместе с голосом по пространству разнёсся дым. Фраза относилась далеко не к курению. Азазель надеялась на ответ, но ангел молчал. – Ты, что даже нотации мне читать не будешь?
– Это было бы неуместно, – Азирафаэль вздёрнул плечом. Азазель же ждала пояснений. – В двадцатых я пристрастился к трубкам, но Кроули не нравилось то, что я курю, не нравился дым и вкус, поэтому мне пришлось отказаться.
– Это удивительно, – усмехнувшись, сказала она, а после резко поникла, потухла – Расскажи мне ещё что-нибудь о Кроули и о вас и вообще о том, как так всё сложилось. Я, как оказалось, знаю его намного дольше, чем два месяца.
– Например, две тысячи лет?
– Ты знал?! – воскликнула она от удивления, нежели чем от возмущения.
– Предполагал.
Они замолчали. Азазель отвернулась к окну, машинально придвинулась к стеклу и свободной рукой обхватила живот, обнимая саму себя. Глупая, детская обида. Она понимала, что Азирафаэль ни при чём, но всего равно показательно развернулась от него, обозлилась совершенно без причины. Спустя десять минут, показавшимися часом бессмысленных раздумий, она услышала долгий, протяжный выдох и стук пальцев по рулю, заметила, что её руки покраснели от ветра, сигарета, забытая ещё на половине, давно дотлела до фильтра. Азазель выбросила её на мороз и закрыла окно.
– Мы с Кроули знакомы дольше существования мира, и порой мне кажется, что мы знаем друг друга лучше, чем самих себя. – начал ангел. – Я знаю все его предпочтения, вкусы, увлечения, короткие хобби. Я знаю, что Кроули обожает детей и что, несмотря на его заносчивость, он самый преданный из всех, кого я встречал, а, поверь, мне посчастливилось узнать огромное количество людей и эфирных существ. Я знаю, что он не привязывается ко всем без разбору, а если так случается, то готов пожертвовать Вселенной ради тех, кого любит.
Азазель постепенно начала увлекаться до боли откровенным, честным, тяжёлым монологом и не заметила, как с распахнутыми, любознательными глазами слушала про незамысловатую и в то же время витиеватую любовь, проявлявшуюся в каждом произнесённом ангелом слове. Ей нравилось разговаривать о чувствах, а ещё больше нравилось разговаривать с тем, кто преподносил чувства, как самое высокое, ценное в начале всей Вселенной, кто мог научить её любить так же чисто, светло, так же тихо и до жжения в глазах ярко. Азирафаэль не просто ангел по всем принятым канонам, он стал учителем, наставником, в котором проявлялась самая грубая жестокость в виде разочарованных глаз и запредельная нежность в виде гордости, святым Отцом, которому ей не было бы стыдно раскаиваться из раза в раз, который будет слушать её исповедь, пока она не замолкнет и не улыбнётся с грустью. Азазель с Кроули похожи – любят привязываться.
– Когда он отправился в Ад, я вспомнил, скольким он жертвовал, чтобы спасать меня. Кроули не рисковал бы своей жизнью, чтобы спасти девочку, которую знает пару месяцев. – продолжил Азирафаэль. – Я думаю, ты понимаешь, что пару месяцев для нас ничто. Он бы не пытался помочь тебе, если бы ты не была важна ему. Подкупило его, вероятно, что ты подросток не просто по образу, но и по своей сути, что ты останешься вечно той, кого он мог бы защищать и беречь. – он украдкой как-то печально посмотрел на Азазель, улыбнувшись. – Ты хотела послушать о любви, но даже от неё иногда бывает больно. Прости, милая.
– Я пала, потому что он хотел помочь мне. Не думаешь, что он просто откупался за то, что сделал? Он ведь прекрасно знает какого это… – она сглотнула, хотя во рту было противно сухо, – Ну, падать.
– Это не в его духе. По началу он мог, но не две тысячи лет точно.
Азазель верила Азирафаэлю, не могла не верить, и всё-таки внутри не переставала глодать мелкая, жалкая озлобленность на весь мир из-за одного демона, который решил, что способен ей помочь. Лучше бы он защищал мир от неё, лучше бы он закрыл дверь перед её носом в их первую встречу, или, точнее сказать, в первую встречу для Азазель. Это было столь непривычное, новое чувство. Она держала обиды, злилась на Вельзевул, но это никогда не исходило из привязанности, как сейчас.
– Но почему тогда он ничего не говорил мне, почему он скрывался? – сказала Азазель обессиленно и при этом как-то надрывно, – Почему он с самого начала не мог рассказать?
– Я не знаю, милая, но я знаю точно, в чём люди преуспели в отличии от нас. – ангел сделал паузу, а Азазель выжидающе смотрела на него. – Они умеют разговаривать друг с другом.
Она со вздохом опустила голову. Азирафаэль вновь оказался прав, однако эта правда никак не могла помочь Азазель. Оставшуюся дорогу они ехали молча, думая каждый о своём и в то же время об одном и том же. Автомобиль уже останавливался на условной парковке, какие были при каждом кладбище, когда Азазель осенила важная мысль, фраза, вертевшаяся на языке, при каждом тайном разговоре и встрече с ангелом. Она винила, почти возненавидела свою душу за то, что последнее время она так была зациклена на Кроули, что забывала на секунды о самом важном в её жизни демоне, который сделал её той, кем она является, воспитал в ней чёрствость и смелость, быстро растворившиеся под влиянием порой бессмысленной теплоты Кроули. Она совсем не замечала, что всё это время с ней был вовсе не демон, а сущность, вид которых она презирала, пока не познакомилась с Ним.
Двигатель заглох.
– Азирафаэль, – произнесла Азазель тихо, что её не услышали бы даже заблудшие духи. – спасибо.
– Ох, Азазель, мне не трудно. – он улыбнулся, в своей привычной манере, одними глазами, поджав губы.
– Я не про поездку. – она взглянула на него и с лица ангела тут же спала вечная, порой наигранная невинность. Он сдержанно кивнул, и в одном лишь жесте было больше осознания, чем в словах.
Они выбрались из машины; Азазель прихватила папку с заднего сидения. В Шотландии не было снега, но холод ещё сильнее продирался сквозь пальто и тонкую кожу. Туман оседал к ногам плотным дымом. Азазель осмотрелась вокруг себя, пыталась продраться глазами через серые сгустки. Взгляд остановился на статуе. Азирафаэль следил за её действиями, пытаясь понять, что у Азазель в голове. Он не спрашивал, ради чего они отправились в такую даль, почему именно в этот ужасный, слякотный день. Ему и не требовалось узнавать: ангел понимал. Но Азирафаэля пробирали любопытство типичного букиниста, небесная мания всезнания: что заставляло Азазель совершать импульсивные, бессознательные поступки. Какой-то моторчик в голове, работающий на последнем издыхание, или, наоборот, полный хаос в душе. Ответ пришёл, когда Азазель помчалась в сторону кладовки, – он вспомнил голос Кроули, у которого частенько чёрные очки приобретали розовый блеск. Ребёнок, точно. Азирафаэль, в перерывах между размышлениями о смутной для него семейной связи между Азазель и Кроули, непроизвольно стал задумываться о том, кто для него эта неоткуда взявшаяся фигура. Монстр, Азазель, милая – резкая градация. Он, в отличие от демона, понимал на что способна Азазель, на великие, жуткие, страшные свершения. Она не знала, как контролировать это, а ангел умел ею управлять и делал это только в благих целях. Азирафаэль не уловил момента, когда искренне желал научить её жить без вреда себе, потому что Азазель имела удивительную способность: причиняя боль себе, она уничтожала тех, кого любит.
Они уже оказались возле кладовки. Азазель нацелила пистолет на замок, но ангел быстро остановил её одной рукой, а второй – взмахнул, и замок упал на траву. Она прошла внутрь и, порывшись недолго, вышла с лопатой.
– Я надеюсь, ты не собираешься раскапывать могилы. – сказал Азирафаэль.
Азазель лишь мимолётно улыбнулась. В глуби виднелась маленькая прогалина, вокруг неё расступился туман. Азирафаэль взглянул на статую: каменные глаза Гавриила были направлены именно в то место, куда стремительно направлялась Азазель, на крохотное местечко, заросшее папоротниками, в которое не поместилось бы тело человека. Засучив рукава пальто и собрав волосы в хвост, из которого всё равно выпала отросшая чёлка, Азазель принялась копать. На кладбище стояла тишина, никого не было, казалось, даже сторож не вышел на работу в такую мерзлоту. Слышался только звук сухой земли. Она вырыла небольшую яму, осела на колени так, что покрывшаяся инеем пожухлая трава хрустнула. Азазель достала зажигалку и подожгла над провалом все две тысячи лет своей жизни. Пепел осыпался крупными кусками, а огонь распространялся по бумаге стремительно. Пламя иногда подрагивало из-за промозглого ветра. Обжигающая краснота была уже в дюйме от заледенелых пальцев, и только тогда Азазель отпустила теперь бессмысленную бумагу догорать в яме. Ничего не произошло: мир не рухнул, Ад и Рай не начали войну, в её душе осталось всё также пусто. Азазель вытащила флешку и кольцо. Если первый предмет она без раздумий бросила в яму, то второй – не осмеливалась. Она повертела кольцо, нетронутое и забытое в глубине карманов. На её плечо легла теплая, несмотря на мороз, рука. Она поступала правильно – кольцо осталось покоиться в самодельной могиле. Азазель сгребла землю обратно руками, плотно утрамбовав, и поднялась на ноги.
– Не мог бы ты..? – спросила Азазель.
Азирафаэль кивнул и взмахнул рукой. Перед ними появилась небольшая, как и сам демон, но величественная, как её имя, надгробие из чёрного мрамора. Острые гравированные буквы гласили:
Вельзевул
Великий князь Ада, преданная возлюбленная и заботливая сестра.
4 день творения – 2029г.н.э.
Вельзевул бы с отвращением смотрела на тех, кто плачет над её могилой, а не восхваляет её, не улыбается после её смерти, но Азазель не могла подавить в себе рвущуюся горечь, не могла остановить руку, прижимающуюся к губам, чтобы не выдать противных для демона звуков скорби, не знала, что её лицо искривилось от режущей муки. Но Азазель не проронила ни слезы, потому что солёные, бессмысленные капли оскверняли, оскорбляли душу Вельзевул.
Азирафаэль приобнял Азазель за плечи. Она заставила себя успокоиться, посмотрев в небо, будто надеялась разглядеть там хотя бы силуэт демона, и так же резко опустила голову, вспомнив, что пытаться найти её на небесах, ещё большее оскорбление чести любого демона. Азазель тихо усмехнулась и шмыгнула носом.
– Она любила цветы? – спросил Азирафаэль и сразу заметил, как переменилась Азазель. – Любит. Она любит цветы?
– Всё в порядке. – произнесла Азазель и рукой утёрла никак не успокаивающийся нос. – Не очень, но ей нравит…нравилось сочетание мальвы и жёлтой гвоздики.
Азирафаэль взмахнул рукой и надгробие оплели фиолетовые цветы, а вокруг разрослись жёлтые.
– Они никогда не завянут. – сказал ангел.
Азазель неожиданно развернулась лицом к Азирафаэлю, а после обняла его, сжимая со всей силы чужое пальто. Она дрожала далеко не от грусти. Это был отчаянный гнев, сдерживаемый при всех, кроме Азирафаэля. Она отчего-то знала, что только ему может излить настоящие эмоции и не будет осуждённой и высмеянной за это. Она знала, что Азирафаэль никогда не станет задавать лишние вопросы, потому что понимал всё по одному случайному взгляду или жесту.
– Пожалуйста, не уходите, не оставляйте меня, пожалуйста, я не знаю, что буду делать без вас, – шептала она в плечо одно и то же, словно в приступе, пока спину и волосы успокаивающе гладили. – пожалуйста, прошу, пожалуйста, мне так страшно…
– Ты молодец, Азазель. – он отстранился, взял бледное лицо в руки, заглядывая в глаза. – Ты отпустила.
Она мелко, отрицательно затрясла головой:
– Я никогда не отпущу её.
– Ты отпустила прошлое. – улыбнулся ангел и вновь притянул в объятья. – Всё когда-нибудь обязательно станет хорошо.
– Ты обещаешь? – глухо пробормотала Азазель.
Это было бы пустое, заведомо ложное обещание. С каждой нагнетающей секундой вера Азазель растворялась. Было неуместно вообще просить у него что-то, особенно то, что не сможет выполнить никто кроме всеобъемлющей тени, которая уж точно не станет давать поблажки. Азазель Она никогда не спускала с рук любое «неправильное» действие, сейчас же странно притаилась, словно наступило затишье перед бурей. Но Азазель всё равно не переставала верить в силу своих убеждений, благодаря которым заменила тщеславный пьедестал Всевышней на Азирафаэля.
– Я сделаю всё, чтобы помочь тебе. – единственное обещание, которое с уверенностью мог дать ангел.
Он оставил Азазель наедине с могилой, дав попрощаться. Она вернулась через полчаса и села на заднее сидение, а после почти сразу же уснула. Начинало темнеть, туман по-прежнему не рассеивался. Азазель проспала всю дорогу, а Азирафаэль бездумно смотрел на трассу, не замечая ничего вокруг себя, так как был полностью отдан каким-то далёким обрывочным мыслям.
