Падшие

      Тьма. Она начала преследовать уж слишком часто, навязчиво. Старые воспоминания, странные и порой безумные сюжеты стали не такими страшными по сравнению с незыблемым, укоренившемся в каждом уголке бескрайнего пространства, мраком. Кто-то по ту сторону кричал о помощи, а кто-то – упоенно успокаивал. Кто-то неосторожно от большой спешки хватался за повреждённые места, но при этом так, словно нёс нечто сокровенное, чтобы спасти от скорой разрухи, а кто-то даже и не касался и всё равно залечивал, соединял воедино разбитые осколки сокровища. А ещё эти кто-то иногда соединялись воедино, становились балансом, без которого Земля не смогла бы просуществовать так долго. Личность стёрлась, остался только безликий наблюдатель, который мог видеть, слышать, но не чувствовать. Времени в темноте тоже не было: проходили годы, а может секунды. Маленьких детей пугали страшными сказками о темноте, сказывали, что она непременно сожрёт их с костями, поглотит их душу. Такие сказки рассказывали до века семнадцатого, потом детей начали воспринимать, как индивидов, и все истории приняли моральный характер, что совсем не подходило под нынешнюю правду. Правду, в которой оказалась она, или это была вовсе не она, трудно сказать. Недосказанность состояла в том, что в тех сказках не уточнялось насколько мучительна эта грань. Мрак слишком примитивно называть концом; он скорее был рубежом между началом и концом. На самом деле темнота не только чернота, как принято считать, в ней достаточно света. Однако свет – не начало, как и мрак – не конец. Они держали тот самый баланс, равновесие в чужой жизни, не давали встретиться со смертью, но и удерживали от преждевременной жизни. Ещё не время просыпаться, но хочется.       «Тебе стоит немного отдохнуть» – говорил далеко-далеко мягкий, бережный голос, которому неволей можно довериться.       В начале было слово… Его слово. Он не был Богом для всех людей на Земле, но точно стал Им для неё. Потом появилась личность, и имя ей дано было Азазель. Она не проповедница, не служительница, не святая, но оставалась предана тому, кто подарил ей слово, кто позволил вспомнить ей о своей личности, кто превратил её из «никто и ничто» в существо, заслуживающее имя. Азазель боялась его силу ума и восхищалась этим, поддавалась милым речам, позволяла утешать себя в периоды жгучей жалости к себе. Он вёл её через мрак, приближая к пустоте, к неопределенности, изведанной ещё две тысячи лет назад. Но чего-то не хватало. Кого-то, кто мог бы быть также предан странному, неосязаемому Богу. Не могла ведь Азазель быть единственной последовательницей. Он где-то был, возможно, ждал её.       И в какой-то неопределённый момент она нашла выход из темноты. Всё произошло быстро: вот она блуждала по бездне, как вдруг глаза, отвыкшие от света, ослепили дневные лучи. Она медленно открыла слипшиеся веки, заставляя себя привыкнуть к освещению. Азазель не успела прийти в себя, оглядеть помещение, как удивлённый возглас сорвался с чьих-то губ, послышался шелест страниц, скрип стареньких половиц, а после хлопок дверью. Азазель теперь одна в комнате. Она хотела протереть глаза пальцами, но обе руки пронзило резкой, однако разной болью. Правая рука оказалась согнута, а передвижение ограничивала повязка, в вену левого предплечья была воткнута игла. Азазель подняла взгляд: около кровати стояла капельница. Она точно не в больнице, тогда и капельнице здесь быть не положено. Азазель посмотрела перед собой. Комната на втором этаже книжного магазина, которую ей предоставил Азирафаэль, не изменилась со дня, когда она последний раз была здесь: полуторная кровать, застеленная мягким матрасом и большим пуховым одеялом, небольшой деревянный шкаф и стол из красного дерева, покрытый лаком. Впрочем, присмотревшись, Азазель всё-таки нашла небольшое различие. Её пальто было аккуратно сложено на стуле, хотя она обычно кидала его на кровать или вовсе оставляла на первом этаже. Сколько времени прошло?       Азазель попыталась привстать и быстро пожалела. Всё тело окинуло резкой судорогой, на лёгкие что-то давило, из-за чего она испустила прерывистый вздох. Вторая попытка была более осторожной, и она смогла сесть. В дверь предупредительно постучали дважды, а после в проёме показался Азирафаэль. Азазель впервые так сильно была рада увидеть небесное создание. В его улыбке крылось не меньшее счастье. Он присел на край кровати. Они ещё какое-то время молчали, делились откровенностями в необходимой тишине. Азазель не знала, о чём думал ангел, но его глубокое понимание того, в чём она сейчас нуждалась, трогало её. Он был её Богом в темноте, он вёл её сквозь пустоту, он был с ней всё то время.       – Спасибо. – получилось сдавленно и хрипло. Азазель прокашлялась. Азирафаэль на эти слова лишь сжал губы в улыбке.       – Как ты себя чувствуешь? – спросил он.       – Хреново, – она опустила взгляд на иглу в вене, – Откуда у тебя в магазине капельница?       – Ох, – он тоже посмотрел на её руку, – кажется, в шестидесятых я захотел получить медицинское образование. – Азазель удивлённо вскинула брови, – Когда я проходил практику в больнице, то в одном из кабинетов заметил капельницу и решил, что она мне точно понадобится. Как видишь, и вправду пригодилась.       – Я даже не знаю, что более удивительно, – она посмотрела на ангела. – Твоё медицинское образование или то, что ты спёр капельницу из больницы.       – Позаимствовал, – поправил её Азирафаэль. Секунда молчания, и они оба залились смехом.       Скоро рёбра опять начали давить на лёгкие. Азазель зажмурилась от боли, восстанавливая дыхание. Это были незнакомые и от того не приятные ощущения. Она далеко не первый раз ломала себе рёбра, но раньше последствия переносились намного легче. Однажды Азазель умудрилась сломать пару позвонков и всё равно доковыляла до дома Вельзевул. У неё словно отняли маленькую привилегию, отличавшую её от людей: боль чувствовалась в несколько раз резче, чем раньше, а регенерация, словно замедлилась. Создавалось такое впечатление, будто Азазель и вправду могла иметь человеческое начало. Но это звучало до крайности абсурдно. Азирафаэль заметил быстрое изменение в Азазель, и его лицо приняло озабоченный вид.       – Забыл тебя предупредить, – начал он. – Тебе пока что нельзя много двигаться. У тебя перелом плечевой кости и ребра, вывихи на двух фалангах пальцев, разрыв лёгкого, ожоги почти по всему туловищу и сотрясение мозга предположительно третьей степени. Я смог залечить всё «чудом», но нужно время, чтобы ты пришла в норму.       – Пустяки, и не такое случалось, – она даже хотела отмахнуться рукой для пущего эффекта безразличия, но потом поняла, что не в состоянии поднять ни одну из них.       – Нет, больше не пустяки. Раньше тебе всё сходило с рук, так как ранения ты получала от людей, но демон – не человек. Я действительно не понимаю, как ты выжила. Человек уже давно бы умер от болевого шока, а ты боролась за жизнь до конца, – Азирафаэль горестно вздохнул и перевёл взгляд на пол.       В голове всё ещё вертелись те ужасные, страшные события: Кроули забегает в магазин, а у него на руках, как сначала подумал ангел, мёртвое, искалеченное тело. Они оба были измазаны в грязи и ещё в чём-то напоминавшем свернувшуюся кровь с примесью такого же, не менее приятного, как и весь их вид. Но больше всего Азирафаэль запомнил глаза демона; они были наполнены зверским гневом, из них лилось столько ужаса, безвыходности, что ангел все эти дни боялся заглянуть в них, потому что знал, что увидит эту боль вновь. Кроули охватила паника, поэтому Азирафаэль не мог позволить себе поддаться этому тоже, хотя желание рвалось с каждой секундой всё сильнее. Ангел понимал, что страх не поможет, и сидел перед телом в попытках помочь трясущимися руками. Он применял всё "чудо", на которое был способен, готов был отдать все силы обездвиженному телу, лишь бы оно пошевелилось. Он сидел перед Азазель до утра, руки, рубашка измазались в греховной крови, пока он, держа бледное лицо в руках, отчаянно нашёптывал под нос неразборчивые слова, а священные силы иссякли полностью. Тихие «пожалуйста» начали постепенно становиться молитвами. Он никогда не мог подумать, что заученные под монотонный хор молитвы могут стать искренним, душевным возгласом, прошением. Но как бы сильно Азирафаэль не старался, в небесные глаза, которых давно окутывали усталые, красные молнии вокруг, всё ещё глядели закрытые веки, полностью поглощённые синевой вен. Перед тем как отнести Азазель в кровать и попросить Мюриэль посидеть с ней, он подумал: «плохой из тебя ангел-хранитель». Ни один святой, признавший себя грешником, не смог бы понять, насколько разрушительна эта мысль. Азирафаэль нашёл Кроули сидящим на диване. Демон был без очков, смотрел вдаль как-то безучастно, а рука ненадёжно держала бутылку виски. Он был полностью сотворён из нервов и тревоги, сжавшееся тело отдавало мелкой дрожью. Ангел присел рядом, и ему тут же всучили полупустую бутылку с алкоголем. Азирафаэль, не раздумывая, сделал три больших глотка. Они не разговаривали, не касались друг друга, если не считать иногда сталкивающихся коленей, только передавали спиртное, будто это единственное лекарство, спасающее их.       – А где Кроули? – спросила Азазель, и Азирафаэль незаметно дернулся.       – Кроули, – ещё одна тяжёлая тема. – он…       Кроули почти не разговаривал. Азирафаэль так и не узнал, что случилось там, в Преисподней, что заставило демона зарыться в себе. После ангел пришёл к выводу, что он и не хочет знать. Кроули не отходил от Азирафаэля, куда бы тот не пошёл, демон следовал за ним. Только однажды, ничего не сказав, Кроули просто ушёл из магазина, но уже через минут двадцать Азирафаэль увидел на парковке старенькую машину, из которой демон достал дорожную сумку, рюкзак и чёрное пальто. За всё это время демон ни разу не навестил Азазель, он даже отказывался подниматься на второй этаж. Азирафаэль заходил к Азазель три раза в день, чтобы проверить её состояние и спускался в книжный, зная заранее, что там уже ждёт Кроули, весь тревожный и угрюмый ждёт пока его успокоят и утешат. Он, конечно, сам никогда бы не признался в этом, но Азирафаэль знал и без чьих-либо слов. Они сидели в креслах и потягивали сухое вино из коллекции ангела, когда прибежала Мюриэль, перепрыгивая через ступеньку, чуть не роняя стопку книг рукой: они оба поняли, что это значило. Кроули только указал головой Азирафаэлю в сторону второго этажа, а сам невозмутимо продолжал отпивать маленькими глотками алкоголь. И лишь после того, как все ушли, он залпом выпил содержимое бокала и взялся за бутылку, выливая в себя всё до капли.       – Ему нужно время, – в итоге произнёс Азирафаэль.       – С ним всё в порядке? – заволновалась Азазель.       – Милая, – ангел взял её руку в свои ладони, – Кроули немного чувствительнее нас с тобой, пускай и не показывает этого. Ему трудно перенести то, что произошло, поэтому ему нужно время. Я думаю, будет лучше, если вы встретитесь, когда ты полностью поправишься.       – И как скоро это будет?       – Потерпи неделю.       Глаза Азазель округлились, она сжала рукой палец ангела, силясь удержать этим эмоции.       – Что? Нет… нет, это слишком долго, Азирафаэль, – отчаянно прошептала она, словно их кто-то подслушивал, а её руку успокаивающе сжимала чужая, – пожалуйста.       Но, несмотря на сожаление в его глазах, лицо оставалось непоколебимым.       – Как долго я была в отключке? – почти смирившись, спросила Азазель.       – Трое суток.       Изо рта вырвалось неразборчивое ругательство. Она глядела в сторону, неважно куда, главное подальше от глаз ангела, сжавши челюсть. Но руку она не выпускала. Из-за штор вырывались лучи заходящего солнца, а шторы плавно покачивались. Комнату постоянно проветривали, однако Азазель всё равно кидало в жар.       – Посмотри на меня, – это говорил больше не доброжелательный ангел, а тот, кто с лёгкостью смог раскрыть её тайну за пару минут.       Она обещала себе больше не смотреть в его глаза, знала, что выдаст ещё больше секретов. Азазель боялась смотреть, боялась того властного существа, который крылся в ангеле, но всё равно поддалась на голос. Он единственный, кто мог помочь ей, и они понимали это оба.       – Ты говорил ему что-нибудь? – уточнение бессмысленно. Всё.       – Нет.       – Я просто не понимаю, откуда… Откуда ты узнал?       Ангел помолчал секунду, обдумывая решение. Она имеет право знать:       – «Стыдись, Азазель! Ибо жребий Авраама — на небесах, а твой — на земле: ты избрал землю себе и полюбил эту обитель нечистоты твоей. Поэтому Владыка Вечный, Всемогущий, назначил тебе обиталище на земле. Устами твоими лжет дух всякого зла, и через тебя нисходят гнев и несчастья на роды людей нечестивых»       Его глаза заставляли невольно наполняться слезами другие. Азазель недоверчиво качала головой, а Азирафаэль чувствовал беспричинную вину.       – Они знали, – неокрепший голос срывался на жалобные возгласы, – Они знали с самого начала! До падения, до создания, – нижняя губа предательский дрожала, – Она с самого начала знала, что я должна мучаться всю грёбаную жизнь.       Человеческое тело – всего лишь оболочка для ангела, но его сердце всё равно надрывалось от количества тяжести, источающегося из хрупкого создания перед ним. Небольшая часть, всё ещё преданная господской воле, напоминала ему, что творило это маленькое, плачущее тельце, но другая часть, наполненная любовью ко всему живому, говорила, что никто не заслуживает терпеть столько боли. Азирафаэль обхватил дрожащие плечи, пытаясь утешить пускай и искусственным, порождённым чудом, но от этого не менее убаюкивающим, безмятежным теплом.       – Я устала. – почти неслышным шёпотом произнесла Азазель. Это признание стоило ей больших усилий, но именно ангелу она с лёгкостью смогла доверить его. Она приняла свою слабость, о чём жалела ещё тысячу раз.       – Мы не всё можем изменить, – произнёс он, вглядываясь в обречённые глаза, – но мы можем продолжать бороться.       – Потому что боль делает нас сильнее? Или как там правильно? – Азазель заставила себя успокоиться – в последнее время она только и истерит, быть может, от этого все беды, – Но, Азирафаэль, смысл от борьбы, если ты заведомо останешься для всех маленькой неприятностью?       – Смысл в том, что он всё равно будет любить тебя, даже если узнает, – Азирафаэль смахнул слезу с её щеки.       – Любить?       – Ты тоже многого не знаешь, – он улыбнулся, и перед Азазель вновь появился ангел, защищающий и оберегающий от печали.       Азирафаэль хотел встать с кровати, но цепкая хватка небольшой ладони не пускала. Несправедливо, неправильно, нечестно сначала осознанно вывести на эмоции, а после оставить вместе с ними в одиночестве потерянного. Но это не та правда, которую мог вложить Азирафаэль в свои мысли и действия, а Азазель безоговорочно верила в его реальность. Он был слишком далёк, чтобы понять его цели, но близок, чтобы подчиняться любому слову. Метафоричное «Он», которое так любил использовать Кроули раньше, теперь приобретало новые смыслы. Он был Богом для одного заблудшего падшего ангела, пока тот не привёл за собой другого потерянного падшего. Он мог осудить понимающим взглядом, успокоить добродушной улыбкой, спасти, когда сил бороться за жизнь не было. Он умел управлять, а падшие ангелы были не против, потому что не знали, как справляться со своей жизнью самостоятельно. Он управлял ими и благородно, бескорыстно любил их. Именно поэтому Азазель отпустила его руку.       – Я не ухожу насовсем, милая, – он осторожно коснулся губами её макушки. Опять благословление.       Азирафаэль уже был у двери, но остановился:       – Твоё пальто, – ангел указал взглядом на стул, – Кроули съездил за твоей машиной. Одежда в шкафу, рюкзак у стола. Демоны похоже сняли с тебя пальто и оставили его в машине.       – Как мило с их стороны.       – Я попрошу Мюриэль, чтобы она сняла повязку и помыла тебя, – но перед тем, как Азазель начала бы возмущаться, он предупредительно поднял палец, – Нет, Азазель, самой нельзя.       Она так и не успела ничего ответить, так как Азирафаэль уже пропал за дверью. Азазель только теперь заметила, что находилась в той же одежде, в которой была последний раз перед потерей сознания. Майка и джинсы пропитались кровью и грязью, однако кожа была чистой. Она с раздражительным вздохом откинулась на подушку, мысленно упрекая себя за беспомощность.       В гостиной Мюриэль вытирала пыль с полок. Для Азирафаэля не была удивительна её любовь к чистоте. Все ангелы, прожившие на Небесах больше пяти тысяч лет, были повернуты на безупречном порядке и порой пугающем минимализме. Он скорее был благодарен ангелу за то, что она сохраняет в квартире и книжном пристойный вид, потому что сам Азирафаэль поддался земным искушениям в виде лени, часто называемым «творческий беспорядок». Азирафаэль передал Мюриэль свою просьбу и спустился на первый этаж. Кроули сидел всё в той же, излюбленной позе, закинув одну ногу на подлокотник, только в руке больше не было бокала. Азирафаэль приподнял бутылку вина – пусто. Он сел в кресло напротив, надеясь, что начнёт разговор Кроули. Демон, словно прочитав мысли, взял на себя первое слово.       – Как она? – спросил он с максимальной небрежностью, но скрыть тревогу ему всё равно не удалось, по крайней мере от Азирафаэля.       – Разговаривает, похоже ещё не до конца поняла, что с ней случилось, – произнёс ангел и, как-то пристыженно опустив взгляд, продолжил, – Я сказал ей, что будет лучше, если вы встретитесь, когда она полностью поправиться. Я выцепил для тебя неделю.       Кроули с усталым вздохом снял очки. Он смотрел куда-то в сторону, но после резко перевёл взгляд на Азирафаэля.       – Вы ведь не только о здоровье разговаривали? – Кроули почти ощущал его нежелание наладить зрительный контакт, – Так?       Ангел встал с кресла, направился в сторону стопки писаний, посвящённых второму пришествию. Ему нужно было занять чем-то руки. Мысли. Он не сможет соврать Кроули, даже если очень сильно захочет. Азирафаэль бездумно перебирал листы и страницы, но текст на них не желал формироваться во что-либо связное.       – Не уходи от ответа, Азирафаэль, – послышался голос изо спины. Он был неприлично близко. Спина покрылась роем мурашек. Азирафаэль медленно и каплю надменно поднял голову, а после развернулся. Он так и не смог понять, что именно осело в глазах напротив: разочарование или безнадёжная усталость.       – Мы оба чего-то не знаем, – Кроули подходил всё ближе, а Азирафаэль всё сильнее винил себя в том, что порой забывал о необходимости демона рядом с собой.       – Это меня и пугает, Ангел. – он блуждал взглядом по чужому лицу, – В какой момент у нас появились секреты?       – Когда мы перестали их делить только между собой, я полагаю.       Первым сдался Кроули: он опустил глаза в пол.       – Ты такой умный, Ангел, – змеиный зрачок затмевал почти всю золотистую радужку, – наверное, от того и так глуп порой, – горько усмехнулся Кроули.       Они молчали. В глазах демона наливалась истошная, угнетающая злоба, но совсем не на Азирафаэля. На обстоятельства, на собственное бессилие перед ситуацией, на тех, кто заставил угнетать себя существ, не заслуживающих такого отношения. Он злился на то, что его эмоциями и чувствами управляет один лишь ангел напротив и сам же поддавался этому, потому что беспрекословно доверил бы себя, свою жизнь, свою малую, дорогую часть себя лишь ему. Он любил весь мир и также сильно ненавидел его. Кроули готов был прожить в этом мире всю вечность, если бы рядом был ангел, потому что без него смысла в существовании мира не было.       – Ну же, Азирафаэль, – Кроули схватился за лацканы пиджака ангела, словно искал опору, чтобы не упасть, – залей свою идиотскую речь про то, что нашей стороны нет, – он смотрел на него с мольбой, пока тот обеспокоенно оглядывал почерневшие глаза, – скажи, что я плохой, потому что я демон, скажи, что ты любил какого-то ангела, который сдох ещё шесть тысяч лет назад, – Азирафаэль успокаивающе поглаживал Кроули по плечам, который постепенно начинал сдаваться: ярость всё стремительнее переходила на боль, – Ну же, Азирафаэль…скажи своё блядское «я прощаю тебя»…       Голова обессиленно упала на мягкое плечо. На его шею переползли тёплые пальцы, а после зарылись в медных волосах. Ухо опаляло мерное, тихое дыхание, заставляющее прижиматься ближе.       – Я люблю тебя, Кроули. – прошептал Азирафаэль, и Кроули поднял голову.       Кроули. Не нечто безликое и безымянное, не душевное «дорогой», а именно Кроули. Среди прощаний, о которых они безуспешно пытались забыть, среди попыток остановить друг друга, огородить от обдуманных глупостей, ангел и демон заслуживали найти любовь. Спустя шесть тысяч лет никто не имел права называть их чувства пороком, только потому что ни одно существо, созданное Богиней, не любило так долго, безудержно и отчаянно, как они. Они создали любовь, и, быть может, поэтому в наказание ангелу и демону были даны мучения от этого, как предполагалось, светлого чувства. Они пытались сотворить нечто тёплое, то, что теперь спасает людей от одиночества, а в ответ их творение назвали грехом. О несправедливости двух крайностей можно вести множество разговоров, но они настрадались, стало как-то плевать на Небеса и Преисподнюю.       Сложно определить, кто был зачинщиком: они почти одновременно приблизились друг к другу, трепетно накрывая чужие губы своими. Азирафаэль видел, слышал, ощущал собственным телом боль Кроули. Поцелуй ангела – самое невыносимое и приятное для демона. А поцелуй, наполненный непостижимой любовью, почти смертелен для Кроули. Он подрагивающими руками перебрался на белоснежные волосы, одной ладонью зарываясь пальцами в непослушные кудри и с безотчётной силой оттягивая пряди, а второй – обнимая за шею. Ангел прижимал его ближе за поясницу, успокаивал мимолётную боль медленными поглаживаниями вдоль спины, которая после превращалась в безудержный пыл – его остановить невозможно. Демон больше не мог, не пытался контролировать себя: он откровенно и томно выдыхал в тёплые губы, а Азирафаэль то углублял поцелуй, то наоборот касался кротко и чуть ощутимо. Кроули отдавал себя, свое тело и душу в надёжные, крепкие руки ангела, а тот и не боялся властвовать. Он проходился кончиками пальцев по чёрной рубашке, а демон выгибался, жался к нему; он ловил губами молящие вздохи, выпытывая осторожными укусами ещё больше нескромных звуков. Змея-искусителя простыми, незамысловатыми словами искусил ангел. Раньше бы Кроули возмутился, но в руках того самого ангела, он от этих мыслей становился только податливее.       Но оба понимали, что нужно вовремя остановиться, что у них нет ни времени, ни сил на человеческую страсть, как бы им этого не хотелось. Обычный поцелуй забрал у них всю энергию, говорить о большем нет толку. Азирафаэль отстранился первым, заглядывая в черноту, полностью поглотившую глаза. Губы Кроули раскраснелись, припухли, были всё ещё немного влажными, а его тело, руки в волосах и на шее, постоянно отдававшие мерзлотой, наконец стали теплыми, даже разгорячёнными. Кроули красив, неприлично красив, а в руках ангела, потеряв прежнюю напыщенную безупречность в образе, становился ещё более изумителен, удивителен, нереален. Кроули невозможно было не хотеть целовать, искусывая губы до крови, после залечивая раны тихими прикосновениями, прижимать к себе с резкостью и одновременной нежностью. Кроули невозможно было не хотеть – ангел всегда знал это, но вот, что к этому же его невозможно разлюбить – ангел понял только сейчас. Азирафаэль дал себе право на последнюю шалость: прикоснулся губами сначала к щеке, перебираясь непрерывными поцелуями на нос, вторую щеку, и остановился на лбу. Он вновь отстранился, ещё раз оглядывая лицо.       – Дорогой, я говорил тебе когда-нибудь, насколько ты красив? – прошептал Азирафаэль в губы.       – Тысячи раз, Ангел, – произнёс демон севшим, хрипловатым голосом.

***

      Не прошло и часа, а Азазель уже начала сходить с ума. Ванная, наполненная до краев, уже остыла. Она сидела, обхватив руками колени, уткнувшись подбородком в колени, и смотрела на мерно покачивающуюся воду, иногда выливавшуюся за пределы потёртого мраморного побережья. Возможно, она бы могла смотреть на солёные волны Дувра, возможно, она могла бы самостоятельно залезть в ванную. В голове всплывали воспоминания о многократных поездках от Брайтон Бич до Плимута, о проливе Ла-Манш, о долгой утренней поездке до Уэйлса, после той ночи с обстреливанием бутылок. А сейчас ни морей, ни свободы, ни скалистых побережий, ни даже демона, который постоянно шёл сбоку и слушал глупые анекдоты из разных эпох. Она ведь в то время серьёзно переживала насчёт их затяжного расследования, думала, что тратит время в пустую, надеялась, что у неё с Вельзевул ещё много времени, чтобы попрощаться. Азазель не знала, как же её легко оказываться сломать, перерезать на все кусочки и выбросить, как бутылку скисшего пива.       Мюриэль старалась с предельной осторожностью натирать мочалкой красную, облезшую кожу на спине, из которой прорезались острые позвонки и рёбра. Казалось, что одно не ровное движение, и кости порвут тонкий слой мёртвого скальпа. Азазель старалась не выдавать боль, пока шершавая губка проходилась по ожогам, только морщилась на секунду. Её больше беспокоила немощность, которую она не могла терпеть ни от себя, ни от других; чувство постыдного унижения граничило с желанием выкурить всю пачку сигарет разом и залить это чем покрепче.       – Мюриэль, ты когда-нибудь чувствовала себя бесполезной? – мочалка резко остановилась, проехавшись по не до конца зажившему месту. Азазель повернула голову, поняв, что только, что произнесла, – Черт, прости, я не имела в виду, что… короче, забудь.       – Я поняла тебя. – грустно улыбнувшись, сказала ангел, – Да, мне знакомо это чувство.       – Эм, а как ты справлялась с этим? – всё ещё смущённая из-за своих слов спросила Азазель.       – Делала что-то полезное. – логично.       – А если нет возможности делать что-то полезное? – послышался вздох.       – Азазель, если ты хочешь знать моё мнение, то я на стороне Азирафаэля. – на эти слова Азазель мимолётно закатила глаза и опять уткнулась в колени, – Мне жаль, но я правда думаю, что тебе нужен постельный режим. Когда я только увидела тебя в тот день, то… – глаза Мюриэль забегали по всем углам ванной, голос один раз дрогнул, – было страшно. Я думала, что ты мертва. Так думали все. – она помедлила, – И я знаю, что ты любишь деятельность и уважаешь свободу, но есть масса вещей, которыми ты могла бы занять себя на неделю: книги, эта странная вещица, которую привёз Кроули. Я не знаю уж, как пользоваться гаджетами, но судя по лицам людей, там и вправду есть нечто завораживающее.       – Ноутбук… – сказала Азазель тихо, словно самой себе, – точно, флешка. Я совсем забыла про неё.       – Забыла про что?       – Нет, ничего. Спасибо, я знаю, чем займусь.

***

      После разговора с Мюриэль последующие дни стали записками, краткими пометками в личном дневнике, но не полноценными сутками. Она помнила лишь, как по ночам на балконе одолевали мысли, охватывающие разум на долгие часы, помнила короткие разговоры, а самое главное, помнила записи Вельзевул, из-за которых могла лишь тупо смотреть в стену в неверии, в отрицании и в конце концов в принятии. Лучше бы она забыла о флешке навсегда, потеряла её, лучше бы демоны уничтожили пальто, в котором хранилась информация, стоящая жизни одного демона. 10 ноября, суббота.       В десять вечера последним Азазель видела Азирафаэля. Он зашёл, чтобы пожелать спокойной ночи, попросил не сидеть допоздна. Азазель сделала вид, что уже ложилась спать, но как только дверь захлопнулась из-под одеяла высунулся ноутбук. Она воткнула флешку, и сразу же на экране высветился текстовый файл:

Посвящено Азазель

      Если ты открыла этот файл, значит ты либо спёрла у меня флешку (закрой документ быстро), либо со мной что-то случилось. Это не предсмертное послание, или что-то в подобном духе. Я бы назвала это расследованием, возможно биографией, но точно не историей – звучит слащаво. До появления техники я собирала все документы бумагами, потом перенесла всё сюда, так безопаснее. Я начала писать это только что, в смысле в сентябре. Ты пару часов назад уехала в Лондон к Кроули. Я поняла, что похоже время пришло. Не знаю уж чье, но одолевают мысли, что моё. Я всегда понимала, что, к сожалению или счастью, не смогу быть с тобой вечность, но я не могла подумать, что так скоро. Как только ты сказала нам с Гавриилом об Армагеддоне, что-то перевернулось. Никогда, за всю мою карьеру, не было жертв со стороны Ада, – что очень странно, – но в этот раз они будут. Их будет много.       Я люблю тебя, хотя точнее будет написать: я всегда любила тебя. Знаю, что это смешно звучит, помню, как порой поступала с тобой, как это выглядело с твоей точки зрения, но ты никогда не была одна. Даже когда меня не было. Ты же не думала, будто я не позабочусь о тебе? Да, должность князя не давала продыху, но я всегда посылала своих людей. Ты никогда не замечала их, правда? Был ещё один работник, которого даже не приходилось просить присматривать за тобой. Он, как оказалось, занимает большое место в твоей биографии. Ты, кстати, вообще знала о том, какую роль ты сыграла в истории? Ладно, надо заканчивать с предисловием. Прости, что скрывала это всё от тебя. Так было нужно.       Начнём с того момента, как я потеряла силу. О, я помню, какой концерт тогда устроила Кроули. Он на тот момент ещё был чем-то вроде моей правой руки. Я приказала отыскать тебя, но не чтобы убить, а так, разузнать кто ты. Тогда ещё никто не знал, что он братается с ангелом. Тот ангел ему рассказал о тебе, хотя и без энтузиазма, учитывая, какую скудную информацию я получила.       Твоё падение. Помнишь, того демона, который спас тебя, а потом его за это облили святой водой? Его не обливали святой водой. Он жив до сих пор. Я придумала эту байку для тебя; знала, что ты сразу полезешь узнавать, кто этот демон. Не знала лишь для каких целей, но в твоей любопытности я не сомневалась. Я не хотела этого, потому что это я приказала ему приглядывать за тобой. Это я виновата в твоём падении, Азазель. И я уже давно поплатилась за это виной. Наверное, ты не простишь меня, хотя какая разница – я уже мертва.       Кстати, о демоне. Ты поймёшь, кто это по ходу повествования, но, если уже поняла, значит, мои опасения оправдались: он стал важен для тебя.       Азазель с ужасом захлопнула крышку ноутбука. Нет. Она накинула пальто и вышла на балкон. Нет. Этого просто не может быть. Невозможно. Сигарета тлела между зубов. Исключено. Это просто совпадение. Рой несвязных обрывков фраз не давали сосредоточиться. Азазель не могла ни думать, ни продолжать читать, ни уснуть. Глаза смотрели в пустоту, пока в голове что-то тихо нашёптывало правду. 12 ноября, понедельник.       В тот день Азазель пролежала на кровати до десяти утра, а после Мюриэль поставила капельницу и дала таблетки, о назначении которых не знали обе. Она проспала весь день, правда два раза Азазель будили, но всё, что осталось у неё в памяти – противные таблетки с привкусом соли и дешёвого пива, сырный суп, тёплые блинчики и капельница. Сон прошёл только в понедельник, около трёх ночи. На этот раз пришлось заставлять себя дотронуться до ноутбука.       До 11 века записей о тебе почти не было. Были краткие упоминания, но даже опытный историк не смог бы догадаться о взаимосвязях между тысячью разных имён. Не понимаю, к чему ты так выпендривалась, я-то всё равно знала, что у всех этих людей одно лицо. Хотя я по-прежнему восхищаюсь твоей двойственностью: сначала записи от воинов одного княжества, а после уже от короля другого государства, где он чуть ли не провозглашает тебя тэном. С годами величественность пропала, потому что люди стали умнее, а ты начала из-за этого комплексовать. Я, конечно, не знаю наверняка, но почти уверена в этом. Ладно, не столь важно, вернёмся в 1066 год. Здесь появляется небольшая легенда от одного любознательного воина.       Ниже был прикреплён ещё один файл. «      Мы высадились на английском побережье у города Певенси. Я был предвкушён планами герцога Вильгельма, а в последующем и короля. Мне нужно было показать себя, как достойного воина, так как этого ждал мой отец, пока скоропостижно не умер от мора, и от этого зависело моё положение в королевстве. Тогда герцог Вильгельм попытался укрепить дух войска: он упал на английскую землю, а после поднял две сырых горсти земли. Я восторгался им, верил в силу Нормандии и зачарованно глядел на короля. Но тихий смешок заставил меня обернуться. Позади всех стоял воин, низкорослый и какой-то щуплый, совсем не похожий на настоящего рыцаря. Лицо его прикрывала чёрная ткань, виднелись только подлые глаза. Мне не понравилось это: неужели среди нас предатель и лжец? Ещё больше меня одолели сомнения, когда мы двигались к Гастингсу. Я не спускал глаз с того человека. Он отдалился от войска, а далее меня ещё больше насторожили его действия. Воин спрыгнул с коня, оставив того на привязи и скрылся среди деревьев. Что-то заставило меня последовать за ним. Я подумал, что если поймаю предателя, то это будет триумфом для моей фамилии.       Я чуть не потерял его среди чащи, крался тихо и незаметно. Воин тоже не спешил, словно выслеживал кого-то. Он шёл медленно, переступая каждую ветку или куст, и держал наготове лук со стрелой, направленный вниз к земле. Ещё более мне показался странен этот парень, – да, это точно мелкий парнишка, – тем, как он был одет. На нём не было ни доспехов, ни шлема – я сначала подумал: точно безумец. На поясе висели ножны, а из них поблескивал меч. Волосы его черные, как дьявольская душа, и короткие, растрёпанные, вьющиеся на концах. Не у викингов, не у англосаксов не было моды на такие причёски: тогда чьим разведчиком он являлся? Я задумался и не увидел, как воин остановился. Я, опомнившись, притаился за деревом. Парень смотрел вперёд как-то долго, а после резко развернулся и выстрелил в сторону дерева, за которым прятался я, так, что стрела пролетела прямо перед носом. Я ещё никогда не сталкивался со смертью так близко.       «Я ещё двадцать минут назад понял, что ты следишь за мной.» – произнёс он. Голос был совсем юношеским.       Я, – мне стыдно это признавать, – поражённый страхом, вылез из укрытия. Он продолжал идти вперёд, я за ним.       «Кто ты такой?» – спросил я, показывая всем видом, что не боюсь парня.       «Не знаю, кто угодно: Артур, Цезарь, Македонский, – и как там его ещё, – он остановился, что-то вспоминая. – Который полмира Римской империей заделал.»       «Октавиан Август?»       «Точно!» – протянул он и пустился дальше, не замечая меня.       «И всё же, ты очень подозрителен. Зачем ты ушёл от войска?»       «А ты?» – со вздохом сказал он. Кажется, я ему надоедал.       «Чтобы проследить за тобой. Вдруг ты подослан Гарольдом? Я получу большую власть в будущем королевстве герцога Вильгельма, если расквитаюсь с предателями. Мой отец был сподвижником. Ты что-нибудь слышал о графе Мортене?»       Он косо поглядел на меня, словно насмехаясь, что злило.       «Не имел чести брататься с бастардовыми дружками.» – его слова всё больше приводили меня в гнев.       «Как ты смеешь так называть Вильгельма и сподвижников!?»       Он расхохотался.       «А это разве не дурость мира? Один чёрт, якобы наследник, пообещал второму свой трон, потом оказалось, что и третьему что-то там обещали. И так не первый раз. Все сражаются, а сами не знают, за что сражаются, им только повод дай.»       «Зря ты так говоришь. Когда я стану помощником герцога Вильгельма, я всё исправлю, – я вдруг вспомнил о главном препятствии. Было неблагоразумно делиться этим с подозрительным незнакомцем, но я никому не мог рассказать своих переживаний, чтобы не порочить честь, но, признаться, меня долго тяготило это. Вероятно, это было неправильностью, но я всё же поддался соблазну. – Только вот с недавних пор появился один человек. Герцог Вильгельм к нему по любому вопросу обращается, спрашивает постоянно мнение, советуется с ним, но я не доверяю ему. Между людьми ходят слухи, что он чернокнижник, тёмный колдун. Я пару раз видел его глаза, хотя он постоянно прикрывает их: жуткие, жёлтые такие. А когда он злится, то начинает шипеть, точно змея. Некоторые даже говорят, что видели, как он вызывает огонь, двигает предметы, не касаясь их.»       Мой собеседник остановился и нахмурился. Мне всё-таки удалось привлечь его внимание.       «Ты тоже встречал таких?» – спросил я.       «Нет, просто… просто твоя история… эм, занимательна» – безымянный воин продолжил идти, погружённый в свои мысли.       Не знаю, как долго мы шли, но больше юноша не был так разговорчив. Уже начинало темнеть, я остановился, соорудил себе привал. Утром моего спутника не было. Я понял, что не знаю, где нахожусь, и побрёл в неизведанном направлении, моля Господа помочь мне, пока не нашёл войско. Никогда впредь я не видел этого человека и не слышал о нём, но в моём сознании до сих пор всплывают образы его дикарских глаз.»       Я не удивилась, когда, через какое-то время, мне доставили письмо Эдгара Этелинга к Малькольму. Он так разгорячённо и сердечно упрашивал того отдать тебя против Вильгельма. Он готов был обменять всё своё войско на тебя: я бы посмотрела на то, как ты одна дерёшься с тысячами одичалых мужиков. Но письмо так и не дошло Малькольму. Я подослала наших парней следить за обстановкой, но какого же было моё удивление, когда в итоге письмо они нашли у Кроули. Я не смогу тебе приложить текст, так как оно давно утерялось где-то в Преисподней.       В комнату постучали. Азазель, погружённая в текст, дёрнулась от звука и машинально захлопнула крышку ноутбука. Из-за двери показалась Мюриэль: стало спокойнее. Если она начнёт интересоваться, почему Азазель не спит, то ей будет легче выдумать отговорку. С Азирафаэлем этот трюк бы не прошёл.       – Можно? – спросила ангел. Азазель ударила рукой по кровати рядом с собой. Мюриэль присела. Они бы так и продолжили молчать, если бы тишина для Азазель не была уничижительна.       – Не знаешь, чем заняться? – ангел кивнула.       – Не можешь уснуть? – Азазель кивнула в ответ.       – Мы можем помочь друг другу, – улыбнувшись, сказала Азазель, а Мюриэль вопросительно посмотрела на неё, – скоротать время разговорами.       Лунный свет плавно попадал в комнату, окутывая полумраком, в котором всё вокруг напоминало Вселенную, не обременённую людьми, грязными демонами и педантичными ангелами. Мюриэль села напротив Азазель, неловко повторяя её позу: скрещенные на кровати ноги. Ангелу казалось это положение странным, но вполне удобным для разговоров.       – Ты когда-нибудь спала? – спросила Азазель, а Мюриэль помотала головой, – Вот и правильно: сон содержит сильное привыкание, – она зевнула.       Они вспоминали прошлое: одна жалела, что не побывала на Земле раньше, а вторая уверяла, что оно того и не стоило. Сытый голодного не разумеет. Летающий падшего не поймёт. Они вспоминали книги и звёзды, предавая им особую значимость в центре всего живого. Азазель рассказывала смешные истории, а Мюриэль смотрела на неё с ужасом.       Они разговаривали, пока, в конце концов, Азазель не уснула. 14 ноября, вторник.       Это стало вредной привычкой: отсыпаться весь день, а следующую ночь бодрствовать. Но по-другому не получалось, Азазель неимоверно тянуло в сон. Всё повторялось изо дня в день, только теперь Мюриэль иногда задерживалась, и они, слово за слово, начинали болтать о бессмысленных важностях. Это помогало им обоим: ангелу отвлечься от одиночества, а Азазель забыть хоть на минуту Кроули. Она не желала больше открывать злосчастный документ, но всё равно рвалась к ноутбуку при первой же возможности. Зачем? Для чего? Почему? Она не сможет промолчать, но что сказать ему – еще одна головоломка.       А ещё больше хотелось к Вельзевул. Азазель представляла, как демон пишет все те строчки, как она, возможно, закусывает губу, чтобы не поддаваться эмоциям, пока выводит на мониторе «я люблю тебя». Они никогда не разговаривали о чувствах – запрещено, но Азазель знала, сколько силы воли потребовалось Вельзевул, чтобы написать эти поганые слова. Знала и о том, что даже в уединении демон не позволяла себе испытывать хоть что-то человеческое, потому что ненавидела каждую слезу, каждую улыбку, каждый вздох, напоминавший о связи с людьми. Вельзевул была горда, сильна, вспыльчива, любима. Никто не смог понять всю глубинность этого демона, никто не мог называть её «Вельз». Во всех культурах и религиях люди боялись Баал, его мощи, называли Сатаной, но не были способны увидеть её в начальниках крупных корпораций, в одиноких, богатых дивах, которые грациозно сидят в ресторанах, в трудоголиках из кафе, старательно стукающих по клавиатуре ноутбука. Она была всеми сильными, пускай и не эмпатичными, эксцентричными людьми, той, кем стоит восхищаться и подражать. Она была – единственная загвоздка.       «Знаешь, за этот месяц я почувствовала себя гораздо нужнее, чем за две тысячи лет.»       Готовность Азазель набить лицо, стрелять в грудь, пока патронник не опустеет, выпотрошить все внутренности того, кто сказал это Вельзевул была бескрайней. Она бы сделала это, только саму себя столь изощренными способами убить невозможно. Самоистязание есть самоубийство немного в другой форме, более жестокой, но также это и бессмыслица, от которой даже самыми героическими попытками не убежишь. Азазель попробовала, и стремление завело её в ещё более нещадный круг самобичевания. Если ей передалась сила Вельзевул, после рождения, так почему не передалась стойкость, после смерти демона? Она как никогда нужна сейчас Азазель, чтобы перестать лить несуществующие слёзы при каждом воспоминании. Ей необходима твёрдость, чтобы в порыве гнева не расплакаться перед Кроули, уверенность, чтобы не раскрывать душу перед своим ангелом-хранителем, как только он понимающе взглянет на неё. У Вельзевул было безразличие, которое, оказывается, порой важно.       Бесполезно просто думать, поэтому Азазель вернулась к важному историческому наследию.       Пропустим несколько столетий, там ничего интересного. Лучше обратимся к 1431 году. Ты хорошо поиграла в то время, горжусь. Ты ведь всю столетнюю воевала за англичан, чем тебя так зацепила французская девчонка? Хотя даже не буду интересоваться, я, скажем так, не совсем осведомлена о сочувствии, как ты. А то, что после её смерти ты перешла на сторону французов, было чем-то вроде протеста против Господской воли? Если да, то чего ты тогда ко мне приходила изливать душу потом, сама виновата. Не любила я, если честно, все твои слёзы, не потому что считала тебя жалкой, а потому что чувствовала себя проповедником. Даже сейчас в дрожь бросает. Короче, вернёмся к нашей невинной простушке. «      Я встретила её ещё, когда жила в Домреми, не зная страха и боли. Это случилось после видений. Как сейчас помню тот солнечный, беззаботный день. Мы встретились в лесу. Сначала я увидела лишь простое, но благородное синие платье, под которым виднелась рубашка из тонкого льна. Голову и плечи закрывала тёмно-болотная накидка, спускавшаяся до голеней. Я не видела ещё её черт, но понимала, что она направляется именно ко мне. Я подумала тогда, что стала удостоена разговора с графиней или баронессой, но как только она сняла капюшон, разумила, что заблуждаюсь. По плечам незнакомки расплылись тёмные волнистые локоны до поясницы, а лицо её было маленьким и несообразным. Несмотря на живость и покорность в лице её, я видела также и надменность, величие, непозволенные невинной деве. Однако же она улыбнулась мне, словно мы старые друзья.       «Жанна?» – спросила она.       «Да. А Вы кто, извольте?» – я посильнее сжала корзину с продуктами.       «А я… – она нахмурилась, вглядываясь в облака. – Я твой помощник.» – обычно священные лики говорили подобное объявление с торжеством, она же произнесла с остротой.       Я недоверчиво посмотрела на неё. Что-то неправильное было в её образе, богохульное. Она заметила это и сморщилась.       «По крайней мере попытаюсь им быть. – девушка сжала губы и смущённо покосилась в сторону. – Зови меня… Эзель»       «Вы англичанка?» – я опешила.       «Ох, нет же. Если бы я сказала своё настоящее имя, ты бы перепугалась ещё больше. – она хотела что-то сказать, но постоянно сомневалась, я видела это в её глазах. Точно, ещё глаза. Я подумала, что она ведьма тогда. Впрочем, до сих пор думаю об этом. – К тебе ведь приходили Гавриил или Михаил, или ещё кто-нибудь из этой оравы?»       «Откуда..? – в горле стало сухо. – Да, ко мне являлись архангел Михаил и святые Екатерина и Маргарита.»       «Нет, ты путаешь немного, это были не святые Екатерина и Маргарита, а Михаил и Уриил, а Михаил, как ты говоришь, был Гавриилом. – я удивлённо уставилась на Эзель. – Я знаю, о чём говорю. В общем, хотела тебя предупредить, не слушай их. Да, они архангелы и всё прочее, но не стоит.»       «Что…что Вы такое говорите?!» – я пустилась дальше, желая забыть дурную развратницу.       Но не успев сделать и пары шагов, меня схватила маленькая ручонка за плечо. Клянусь Господом, в тот момент я почувствовала, как нечистый умысел овладевает мной. Наша встреча стала заблуждением, из-за которого я сейчас сижу запертая в замке. Этот листок – моя исповедь, и я готова признаться, что нечиста, что вступила в разговор с дьяволом.       «Эй, знаю, как это всё звучит, но ты должна меня выслушать. Я хочу помочь тебе. – я отдернула руку Эзель, но все же остановилась. Во взгляде ее проскользнуло нечто похожее на благодарность. – Ты, скорее всего думаешь, что особенная, что выбрали именно тебя, что ты “дева, спасшая Францию», но я знаю правду. Они просто ткнули пальцем на карту и выпал твой дом. Им нужна жертва, но никак не спасительница.»       «Что Вы несете? Какая жертва? Я служу только Богу и своей стране и не собираюсь слушать небылицы от первой встречной. А Вам я могу лишь посоветовать бояться, как бы на Вас не донесли за ведьмовство.»       Я последний раз взглянула на Эзель, лицо которой приобрело печальный, разочарованный вид, и, резко дернув подолом юбки, пустилась своей дорогой.       В следующий раз мы встретились, когда я была несправедливо заточена в замке. Суд не выполнил свои обещания. Я была полностью разбита и потеряна, молила Бога о прощении, искупляла свои грехи, но ничего не случалось. За что Он так со мной? Как я провинилась перед волею Его? На секунду мне показалось, что мои мысли скверны, поэтому заново начинала молиться, терзая неподобающие деве короткие волосы, изламывая свои пясти. Чувство беззащитности следовало за мной каждый раз, когда я смотрела на платье, в которое меня заставили облачиться вновь. Всё, всё, всё было неправильно. Всё душило.       Дверь со скрипом отворилась. Я подумала, что настал мой час, но нет. Это была та девушка, которую я повстречала в родных краях. Внешний вид её почти не поменялся, только теперь с уверенностью я могла назвать её придворной госпожой. В руках Эзель был мешок с полна набитый чем-то. Она села передо мной, не стесняясь грязью и пылью, маравшими платье.       «Я говорила тебе… – начала Эзель полушёпотом. Упуская весь статный образ её, лицо было наполнено горечью и усталостью, – Я говорила тебе!» – безудержный крик отчаяния заставил меня поёжиться.       «Всё случилось так, как того пожелал Господь.» – с удивительным спокойствием произнесла я.       «Да, и Он пожелал твоей смерти, – она помолчала. – Как думаешь, сколько всего отобрал у меня этот идол, которому ты так охотно поклоняешься, из-за встречи с тобой?.. Всё, что я имела на Земле – Эзель схватилась за прутья решётки, приблизив лицо. – Почему ты не послушала меня? Почему? Почему?!» – мне показалось, что хрупкая сталь начала ломаться под натиском её пальцев.       «Вы были не последняя, кто отговаривал меня. – я вспомнила странный случай, произошедший через полгода после нашего с Эзель разговора. Моя собеседница вдруг притаилась, утихомирилась. – Когда меня проверяли на верность слов, то должны были пригласить церковников на беседу. Но это были не церковники, я знаю точно. Помню, как в мою комнату вошли двое мужчин, они больше походили на дворян, чем на духовенство, причём оба были полными противоположностями. Первый уверял в правильности моего поступка, а второй же наоборот. Потом они начали спорить, совсем позабыв о том, что в комнате нахожусь я. Их вывод показался мне невежественным; они сказали, что-то вроде «лучше не стоит менять ход событий». Я рассказала о нашем с тобой разговоре, и тот господин, что настаивал на ненадобность моих намерений, сразу изменился, будто понял, что я говорю именно о тебе. Он поник и неожиданно изменил своё мнение.»       «Ты помнишь, как они выглядели?» – спросила Эзель.       «Плохо, всё было как в тумане. Помню только, что от первого так и лился свет, как от ангела, а второй выглядел и вёл себя точно демон»       Дверь снова скрипнула, и из-за неё выглянул страж.       «Простите, Ваша светлость, время выходит.» – заикаясь, произнёс он.       «Закрой дверь.» – резко и протяжно ответила Эзель.       «Извините, но констебль простит…»       «Пусть тогда констебль попробует хоть раз в жизни закрыть рот, если не хочет, чтобы вместо замка осталось пепелище.» – после каждого слова голос становился всё громче, а страж исчезал за дверью всё стремительнее. Когда мы вновь остались наедине, Эзель вздохнула и перевела взгляд на меня.       «Вы имеете большое влияние. Вы служите при дворе?» – сказала я.       «Да, но не совсем. Я воин, рыцарь – как угодно. Как ты, только для короля я сильное орудие. Про меня велено всем молчать, потому что мужчины до сих пор не могут принять, что они не всесильны.» – признаться, я даже улыбнулась.       «И Вам это нравится?» – спросила я.       «Убивать? Нет. Но на всё Господня воля. – последние слова Эзель произнесла с призрением, и улыбка тут же сошла с моих уст. – Не так ли, Жанна д’Арк?»       «Вы сами выбрали этот путь. Господь никогда бы так не поступил.» – я тоже взялась за прутья решётки, приблизившись лицом. Я думала, что так смогу убедить её в своей правоте.       «Сколько умерло человек от Чумы? Тысячи? Десятки? Погибло полмира. А знаешь, почему? Потому что Ему стало скучно. – её речи, слова, лицо – всё было отвратно. – Я хотела помочь, как и хотела помочь тебе, но люди были уверены только в правде Бога. Мне не шестнадцать лет, а почти полторы тысячи, так что, поверь, я знаю, о чём говорю.»       Но я не собиралась сдаваться. Несмотря на то, какое богохульство несла за собой Эзель, я понимала, чего её не хватало – любви. Я поднесла руку к её щеке и, мягко улыбнувшись, произнесла:       «Тебе поможет вера.»       Она резко отстранилась. Гнев в её глазах не описать ничем. «Ошибаешься.» – процедила Эзель, бросила мешок и быстро направилась к выходу.       Она бросила мешок и быстро направилась к выходу. Внутри оказались мужская одежда, чистый пергамент и чернильница с пером. Она дала мне выбор. Я сижу в мужской одежде и сейчас дописываю последние строки своей жизни. Я никогда не умела ни читать, ни писать, но чудом дописываю это. Аминь.»       Тебе не дали расслабиться; уже через пару лет началась самая наиглупейшая, на мой взгляд, война аристократов. Я постоянно вспоминаю её и думаю, что моя «гордыня», за которую так обозлилась на меня наше величество, не сравниться с заносчивостью ста пятидесяти цветов розочек. Ирония в том, что ты ненавидишь розы так же, как ту войну. Осталось не так много с того времени, и, что из этого правда, нельзя сказать: ходили слухи, что ты имеешь политические связи с Анжуйской, после думали, что ты незаконнорожденная дочь Эдуарда IV и в сговоре с Глостером. Ты скорее всего не знала о делах королей, но вот все обвинения в твою сторону, которые мне удалось откопать: 1. Подозрения в убийстве последнего Ланкастера 2. Признание вины в смерти детей Вудвилл и Эдуарда IV 3. Предательство страны       Казнь была неизбежна. Тюдор почти провозгласил тебя врагом народа, пока на арену не вышел вековой заступник. Вот честно, если бы я узнала в те времена, что он помогает тебе из подполья, то… не придумала ещё. Но ему точно бы не посчастливилось. Неизвестно, что наговорил Кроули Генриху, но осталось ответное письмо короля. «Достопочтенный граф,       Я принимаю к сведению ваши слова и меняю своё решение. Мне показались ваши доказательства достаточными, чтобы прекратить дело над Эзель. Вы правы, я поспешил с выводами, так как неблагоразумно было обвинять девушку в делах, совершённых, когда ей было не более пяти лет. В своё оправдание, могу сказать, что был крайне повержен междоусобицей в стране, а среди придворных ходили слухи, что она ведьма и живёт уже более ста лет. Но я продолжу настороженно наблюдать за ней, так как она имела большое влияние при дворе, а для девушки её возраста это почти невозможно.

Всего наилучшего,

Генрих Тюдор»

15 ноября, среда.       Капельницу перестали ставить, но от таблеток отказываться всё ещё было нельзя. Азазель спала по четырнадцать часов в сутки, и этого казалось недостаточно. Азирафаэль приходил редко, а когда это случалось, то Азазель всеми силами пыталась оттянуть момент прощания. Опять. Опять он говорил, что уходит не навсегда, она цеплялась за его руку, впиваясь короткими ногтями. Во взглядах и жестах находились тысячи вопросов, которые Азазель не могла произнести. Как там Кроули? Он всё ещё ждёт? Почему он так поступил? Она искала ответы в словах Азирафаэля, в собственных мыслях и в записях Вельзевул. Но единственное место, где таилась истинная правда, было недосягаемо.       Азазель спала, не ела и читала. Она несла полусонный бред, пока разговаривала с Мюриэль, а, просыпаясь, обнаруживала, что голова лежит на плече или, в редких случаях, на ногах ангела. Мюриэль спокойно покидала Азазель, и та, чтобы вновь не разрыдаться от душащих предрассудков, продолжала читать.       Хотела бы объяснить для чего показываю тебе всё это. Изначально я собирала все бумаги для себя, но в связи с последними событиями я поняла, что ты тоже должна знать. Твоя память – вещь, которой не стоит доверять. Я знаю, что ты не помнишь и половины своей жизни, точнее помнишь, но размыто. Поэтому я хочу, чтобы ты знала правду.       Ты бы знала, как я рада, что мы прошли средневековье. Я сама путалась, пока собирала записи. Перенесёмся в Новое время. В одном из трудов неизвестного человека, неизвестного времени мне удалось отыскать легенду, которую принимали за действительность. Я уверена, многие факты искажены, но главная суть осталась невредимой. Предположу, что случай, описываемый на бумаге, произошёл в семнадцатом веке. Окунёмся в атмосферу пиратской неромантичной романтики. «      Она рассматривала карту, раздумывая, какую даль посетить на этот раз, когда в каюту ворвался старпом, а в след за ним ещё десяток мужчин: матросы, лоцман, квартирмейстер.       «Капитан! – от крика вздрогнула и испуганно мяукнула чёрная кошка по кличке Муха. Питомца она любила и уважала больше, чем кого-либо на борту. – Капитан, там корабль с пиратами… в общем, они просят вернуть украденное. Говорят: либо переговоры, либо драка.»       «Джереми, сукин ты сын, я же просила не врываться без предупреждения. – она погладила собравшуюся скрыться от шума Муху. – Чего они хотят?»       «Чтобы мы вернули краденое» – подтвердил квартирмейстер.       «А мы что-то крали?» – с открытым сарказмом произнесла капитанша.       «Значит всё-таки… – начал один, а после все хором подхватили. – Драка! Драка! Драка!» – они подняли кулаки в воздух, подначивая командира.       «Ладно, всё, успокойтесь» – со смехом сказала капитанша, единогласно прозванная бортом, Азазель.       Вся команда выбежала на палубу во главенстве капитана. Перед ними показался корабль в раза два больше, чем их собственное судно. На борту стояли десятки людей, злобно наблюдавших за каждым действием противников.       «Позовите капитана!» – крикнула она, и из скопища пиратов пробрался человек, отличавшийся от остальных пиратов; он был изящнее: не такой крупный и массивный, на каких уже рвётся грязная рубашка от переизбытка мышц, но и не матрос-юнец с незаурядными чертами лица.       «Он перед тобой, Эзель» – после его слов Азазель заметно напряглась.       Она металась взглядом по всей палубе, которая стала вдруг чужда, но всё равно возвращалась к капитану. Тот оперся о фальшборт и улыбнулся ещё сильнее, обнажив зубы. Волосы его были длинными, медными, закручивались на концах, виднелись маленькие косы, хаотично заплетённые, глаза не видны из-за тёмных очков. Тело покрывала чёрная рубашка, неприлично расстёгнутая на три пуговицы. В то время, как Азазель же была почти противоположностью: короткие, мужские волосы, которые она постоянно убирала с глаз рукой из-за беспокойного ветра. В многослойной одежде она всё равно постоянно мёрзла, а корсет поправляла при каждом тяжёлом вздохе.       «Она Азазель, кретин!» – крикнул Джереми, стоявший поодаль капитанши и готовый уже пуститься в бой.       «Ох, как грубо. Тебе стоит научить своих друзей манерам. – весь его вид насмехался над людьми на палубе. Но не над Азазель. – А ещё тебе стоит не брать чужое.»       «У меня есть каперское свидетельство от Англии, так что чёрта с два Испания получит что-то обратно.» – произнесла глава корабля.       «Мы не от Испании, а так, сами по себе. – пираты, окружавшие его, согласно закивали. – Я уже выдвинул свои требования.»       «Предлагаешь абордаж?»       «Предлагаю дуэль.»       Все затихли. Волны стучали по дереву обоих кораблей, предвещая неизбежное. На лоб Азазель вновь упал навязчивый локон, только она не поправила его; она смотрела в глаза капитана, стараясь уловить его намерения. Он уже одержал одну победу над ней.       «Я согласна.»       Вся команда удивлённо уставилась на Азазель. Она нарушила свой же договор: по правилам решение должно приниматься сообща.       Они условились сражаться на корабле Азазель на шпагах. Команда противников перебралась на палубу. Образовался просторный круг, внутри которого стояли капитаны, держа оружие наготове. Азазель, прославившаяся беспощадностью и уверенностью в собственных силах, впервые оказалась растеряна. Это видели все. Она кружила головой в поиске чего-то отдалённого и нашла это в своём противнике, однако уже было поздно. Бой начался.       Он дал ей шанс напасть первой. Шпаги воссоединились. Каждый выпад оказывался блокирован. Вокруг доносились поддерживающие возгласы, но Азазель думала только об одном. Ей удалось произнести свою мысль, когда орудия столкнулись, опасно близясь к концам.       «Ты демон.» – прошептала она.       Он, воспользовавшись заминкой, вывернулся и нанёс почти сокрушительный удар, если бы не изворотливость Азазель. Конец шпаги был в угрожающей близости с её горлом.       «Быстро ты догадалась.» – произнёс он, приближаясь.       Азазель увела его шпагу вниз. Ещё долгое время продолжалось безрезультатное столкновение оружий. Азазель начинала медлить, не так ловко и расторопно уклоняться от шпаги, а враг был полон сил.       «Азазель, верни мне того, кто принадлежит мне.» – скучающим голосом произнёс он.       Следующий удар Азазель пропустила, капитан мог бы нанести последнюю атаку, но не стал этого делать. Она смотрела на него недоумённо, совсем позабыв о дуэли. Обе команды затихли, ожидая развязки.       «То есть как это «кто»? – она обернулась к подчинённым. – У нас на корабле человек?!»       «На суше все сами по себе, капитан. – смельчаком выступил квартирмейстер – Он выглядел богато.»       «Так, а какого чёрта ты притащил его на корабль?»       «Он был не против.» – непринуждённо пожал плечами квартирмейстер, словно украл мелочь с торгового порта, а не человека.       Азазель вновь обернулась на вражеского капитана, подошла ближе, чтобы разговор хоть немного напоминал о приватности.       «Вельзевул будет недоволен, если узнает, что ты помогаешь людям.» – прошипела она, вскинув голову.       «До меня дошли слухи, что твой корабль находится в крайне бедственном положении.» – он улыбнулся одним уголком губ, пока Азазель чуть ли не пыхтела от гнева, поджав губы и раздувая ноздри.       Она развернулась и пошла в сторону трюма, перед этим сказав старпому:       «Отдайте человека, заберите золото – и взмахнув шпагой, продолжила. – и только попробуйте сегодня зайти в мою каюту.»       Азазель воткнула оружие в неподалёку стоящий ящик, который отважно забрал ярость капитанши. Она скрылась в трюме.       «А я всегда говорил: женщина на корабле к беде.» – произнёс полный, смуглый мужчина с вражеского судна.       «Искупаться захотел?» – капитан ткнул его шпагой в грудь.»       Следующая внушительная запись появилась в девятнадцатом веке. Вот здесь я даже предположить не смею, откуда она взялась. Предполагаю, что какая-то проститутка подслушала ваш разговор и записала это. Я, на самом деле, тоже бы так сделала, если бы услышала, что происходит сговор против королевы. Ладно, проехали. «      Она вошла и первое же, что сделала – закатила свои круглые глазки. Мистер Дункан, шлёпнув молодых девиц по бёдрам, приказал им покинуть уединённую зону. Девушки, фривольно покачиваясь, покинули комнату, перед этим, словно случайно задев длинными пальцами плечо странной посетительницы. Она не была привлекательна, чтобы понравиться такому господину, как Алджернон Дункан. Костюм на ней – тряпки, умирающего от голода, бедного мальчишки, скула, вместо изящной остроты, несла за собой только кровавый след, а глаза закрывались, как от долгой бессонницы. Она тут же достала папироску и закурила. Мистер Дункан потягивал трубку опиума.       «Почему? Есть столько мест – паб, парк, да хоть кладбище. Нет, нужно обязательно беседовать в борделе.» – сказала она, глубоко затягиваясь.       «Запахи похоти тоже волнуют меня, развращают, понимаете, мисс. – ответил Дункан.       «По-моему отсюда несёт только венерическими заболеваниями.»       Он указал взглядом на свободное место на диване.       «Я постою. – ответила она на приглашение. – Что Вам нужно?»       «Азазель, я много интересуюсь, происходящим в Англии. И в газетах часто мелькают убийства, а что самое интригующее – убийства не раскрыты по сей день. Я сначала подумал, что Вы соучастница "сорока слонов". Но узнал, что Вы не карманница, поэтому данный вариант отпал. – собеседница смотрела в сторону, не желая даже взглянуть на уважаемого человека. – Кто ваш заказчик?»       «Тот, с кем Вы никогда не удосужитесь встретиться.» – произнесла Азазель. Брови её сходились с каждой секундой всё ближе, будто она родилась с хмурым, неприветливым лицом.       «Что ж, я хотел предложить Вам сделку. Я не имею жалости к убийцам, но Вы, к удивлению, не выбрали путь падшей женщины, – на этих словах Азазель с некоторой злобой усмехнулась. – и я нахожу Вас профессионалом своего дела. Я довольно скептически отношусь к нынешнему правителю. Сколько раз уже покушались на королеву, – кажется пять раз – и так и не сумели убить её. Вы только представьте! – Дункан затянулся трубкой и на выдохе продолжил. – Я могу предложить Вам десять тысяч фунтов стерлингов за маленькое убийство.»       «И зачем Вам это?» – спросила Азазель. Она потушила папиросу о кирпичную стену и бросила окурок на пол.       «Это не столь важно. – мужчина оживился, до этого расслабленный под действием дурманящего опиума, теперь привстал с дивана и начал пылко и горячо говорить. – Подумайте, как много алчности: мне приходится ходить по этим отвратительным местам, накуриваться, убивать себя. Это уничтожает меня, мисс…»       Азазель облизнула губы и презрительно улыбнулась.       «Вы говорите, что это алчность? Правда? – она обвела руками помещение и, выставив угрожающе палец, продолжила. – Знаете, что такое алчность? Это опиумная война, колонизация, голод, борьба против тех, кто способен любить. А знаете, кто стоит за этим? – Азазель вскинула брови. – Такие, как вы, мистер Дункан.»       Он фыркнул и повалился обратно на диван:       «И что же, Вы убьёте меня?» – мужчина вдруг начал безумно смеяться, смахивая слёзы. Он расставил руки, дал понять, что готов к расстрелу.       «Нет, я не буду убивать Вас, потому что знаю, что вы должны умереть в мучениях и страданиях, а пулей Вы слишком легко отделаетесь.» – она направилась к выходу, когда Дункан вскочил с дивана и приблизился к Азазель.       «Ты такая же, как и все. Падшая девка! Чудовище! Разгильдяйка! – он сжал её за плечи, развернув к себе. – И ты должна за это поплатиться.»       Но он не успел ничего сделать, так как раздался выстрел. Мужчина осел на одно колено. Выстрел. Он полностью стоял на коленях. Он взвыл, сложа ладони вместе, пока к его лбу был приставлен револьвер. Ни один мускул на лице Азазель не пошевелился. Она убрала оружие и скрылась.»       Есть ещё одна версия, где ты всё-таки убила его. Надеюсь, что версия с убийством правдива. 17 ноября, пятница.       Ничего не происходило.       Мы подбираемся к концу. Вы с Кроули уже приехали к нам домой. Слушай, я наговорила тебе много всего. Я хотела, чтобы ты приняла мою смерть легче, подумала, что если мы поссоримся, то ты не будешь меня долго оплакивать и всё такое. Если тебе интересно знать моё реальное мнение: я считаю, что с Кроули тебе будет лучше. Он сможет позаботиться о тебе так, как я не могла. И ты звонила мне пару дней назад, плакала, поэтому я думаю эта запись поможет тебе.       Твои поездки в Россию, чтобы увидеться с писателями, всегда смешили меня. Но до чего ты напугала бедного поэта в этот раз. «      Я уже начал сходить с ума. Или это продолжается так долго, что я и не успел заметить. Чёрный человек приходил ко мне. Мой! Мой Чёрный человек. Подумываю переписать поэму, пока разум ещё жив. Нет. Нет, это всё ложь, гадкая, паскудная ложь. Неужто я стал неугоден, я должен повторить судьбу Блока или Гумилёва? Я нахожусь в горячке все последние дни, не понимая, где правда, а где бредни. Отставить. Я успею, я обязан успеть переписать «Чёрного человека». Так, он наведался прошлой ночью. Постараюсь изложить всё в точности, как было.       Чёрный человек пробрался во мраке, как и предполагалось, около полуночи. Я проснулся от скрипа полов в дряхлой комнатке в Ленинграде. Я был одет… Во что же я был одет? Кого это волнует. Он сел в кресло – достаточно далеко от кровати. Черты не описать, не могу, Чёрный человек выбрал место удачно, скрываясь за тенью. На нём не плотно, даже воздушно висел костюм, не доставало шляпы. Я молчал, надеясь, что смерть будет лёгкой.       «Ваше выступление с «Чёрным человеком» меня поразило – произнёс он развязно, как говорил по обычаю я после пары спиртных напитков. – Только, знаете, не понимаю, почему Вы так ненавидите Чёрного человека. Вы показали всю боль, преследовавшую Вас в моменты, пока Вы писали о красоте природы. Как по мне, именно эта боль, сделала Вас тем поэтом, каким Вас любят.»       Мне удалось уловить акцент, почти незаметный; Чёрный человек разговаривал уверенно и скоро на русском, но западные ноты отзывались в мягкости слов, требующих твёрдость.       «Вы убьёте меня?» – первое, что пришло мне на ум.       «Нет же, я Ваш поклонник.» – рассмеявшись, ответил он.       «Жаль.»       Не знаю, зачем произнёс это. Мне было бы приятнее умереть от собственного лирического «Я», чем от удушливых репрессий. Не подумайте, если вдруг это кто-то прочитает, не подумайте: не смелость заставила меня написать это; если запись и попадёт в чужие руки, то только в когти дьявола.       «Но знаете, что убьёт Вас точно? Ваше нежелание бороться за жизнь. – продолжил Чёрный человек. Он сгорбился, опершись локтями о колени, будто собирался рассказывать мне неведомую тайну. – Зря Вы сбежали от Ганнушкина, Сергей. Вы – наследие страны, вы могли бы стать мировым наследием, если бы немного подлечились.»       «Вы удивитесь, если я назову мировым наследием Маяковского? – Чёрный человек помотал головой и как-то отчуждённо вздёрнул плечом. – Он заносчивый выпендрежник, готовый рваться, куда угодно, а я не смог бы так. Я не обладаю такой силой, я не вижу смысла бороться.» – послышалась усмешка печальная, но не теряющая остроты.       Чёрный человек бросил взгляд на наручные часы; не поверю, что он смог что-то разглядеть в той темноте. Забыл отметить: костюм несуразно висел на нём, был размера на два больше, однако я отметил богатство и английский надменный аристократизм в его манерах.       «Знайте, Сергей, я не Ваша горячка и не белочка. Я есть, я перед Вами. Извините, что покидаю Вас так рано, мне ещё нужно успеть увидеться с господином Булгаковым. – он поднялся с кресла, отряхнув пиджак от несуществующих пылинок, и только тогда я заметил, какой маленький был Чёрный человек. – Всегда попадаю в Ленинград не вовремя: то декабристское восстание, то теперь это, чёрт пойми, что. А я, между прочим, по-своему люблю эти края. – он остановился между проходом. – Помните, у Вас всегда есть выбор. До свидания.»       Он скрылся. Я не мог боле уснуть, думал. Несколько раз прошёлся по комнате, но ничего так и не нашёл. Я не спал до утра, думал пойти в кабак, но сил так и не нашлось.»       К сожалению, тебе не удалось его спасти. Он умер через пару дней.       Я не сомневаюсь, что ты встретилась с Булгаковым. Обидно ли было, что ты не стала прообразом Воланда? Ну, по крайней мере, ты не врывалась к нему домой среди ночи, что радует.       Последняя найденная мной запись. Датируется в 1958 год. Кёльнский собор. Я недавно узнала, что его собираются достраивать. И тут же вдруг конец света. От символичности, которую так любят Небеса, меня блевать тянет. «      Эта встреча весьма загадочна по сей день. Прошло уже десять лет, на тот момент мне было сорок пять, и я искренне полагал, что уже достаточно мудр и просвещён. Сейчас я собираюсь уходить со службы, уезжать из Германии, но каждый раз, пока веду богослужение, проповедую, выслушиваю искупление прихожан, в памяти и сердце всё равно остаётся лишь одно событие, скручивающее тайное место, где храниться безграничная любовь к людям и Богу. Я читаю молитвы, Евангелие, я слушаю людей, плачущих и разбитых, но не думаю о их боли, я отчего-то переношусь в дождливый день, вижу дитя, глаза которого замылены невысказанной горечью, скорбью и потерей. Она появилась ещё раньше: я часто наблюдал за ней на службе. Она глядела отстранённо, но когда я начинал зачитывать «Евангелие от Матфея», то она склоняла голову и начинала часто вытирать пальцами щёки.       Один раз мне удалось застать её около распятия Геро. Люди начинали покидать собор, я кратко поговорил с постоянными прихожанами, а после заметил её вдали. Она, – как позже я узнал, её зовут Азазель, – одиноко стояла, задрав голову и сцепив крепко пальцы на своём кожаном рюкзачке. Я никогда не видел её в светлых тонах с улыбкой на лице и сначала думал, что девочка просто носит траур.       Я подошёл к ней, как можно тише, чтобы не испугать:       «Здравствуй, служба уже закончилась, – она медленно перевела взгляд с распятия на меня, и тогда я впервые смог разглядеть раскрасневшиеся глаза. – или ты хочешь искупиться?»       «Я исповедуюсь, Отец.» – я не стал задавать ещё больше вопросов и пригласил рукой прогуляться к витражам.       Мелкие капли дождя ложились на стёкла и, казалось, будто Святые Пётр и Себастьян тоже оплакивают наши грехи.       «Вы никогда не предавали сомнению теодицею?» – спросила она без доли страха.       «Разумеется, нет. А ты, дитя?»       «Я пыталась понять.»       В просторном соборе эхом раздавались капли дождя, стук коротких каблучков на её туфлях и её подрагивающий голос, как от долгих, постоянных слёз.       «Как тебя зовут?» – спросил я.       «Азазель. – я нисколько не смутился, но она всё равно начала объясняться. – И перед тем, как вы подумаете: нет, мои родители не сатанисты. У меня вообще родителей нет… Хотя, в общем, у меня есть мать, но она бросила меня очень давно. Знаете, люди вокруг неё постоянно восхваляют её, любят, верят ей, идут за ней, неважно, что бы она не совершила. А когда я пытаюсь показать этим людям, кто она, сказать, эй, вообще-то она бросила меня на произвол судьбы, тогда никто не задумывается, а можно ли ей и впрямь так безоговорочно доверять. Я не единственная, у неё много детей, с которыми я ни разу не виделась. Но у меня есть старшая сестра, которую тоже выбросили, как ненужный мусор. – она затихла, прерывисто вздохнув, и продолжила. – Не знаю, зачем рассказываю вам это всё, извините.»       «Всё в порядке, Азазель. Тебе стоит высказаться. – я улыбнулся, попытался заглянуть ей в лицо, расположить к себе, но она рассматривала заострённые верхушки колонн, резьбу на высоких арках. Она пыталась убежать от разговора, который сама же и начала. – Скажи, ты приходишь сюда, чтобы найти спасение?»       «Я не знаю, мне больше негде искать спасение. Не подумайте, я верю в Бога, верю больше, чем остальные люди, больше, чем Вы. Дело в том, что вера меня уничтожает, но у меня нет другого выхода.» – она остановилась, вглядываясь на этот раз в резную Миланскую Мадонну.       Она говорила правду. Я первый раз встретил человека, который отчаянно верил в Господа, не думал даже отступать от веры и в то же время страдал от веры. Я долго после размышлял, с кем разговаривал. Посланник Божий или друг дьявола. Но ни к тому, ни к другому описанию Азазель не подходила. Возможно, она была послана Богом мне, чтобы я переосмыслил что-то. Однако, что именно, мне неясно.       «Скажите, зачем эти католицизм, православие, протестантизм и ещё штук десять течений, если всё равно Он один наблюдает за нами, решает, кому жить, а кому нет? Зачем, бороться за свою правду, если Он сам в конце концов решит, что правда только в Нём? – она говорила спокойно, как говорят при обычной обеденной беседе, а по её щекам стекали слёзы. – Зачем Он убивал людей? Что сделали Ему Содом и Гоморра, а люди, погибшие в потопе? Что плохого совершила я?»       У меня были ответы на все её вопросы, но ни один из них не отвечал человечностью, которая лилась из её глаз, которой она тихо кричала. Я был в ступоре.       «На всё воля Божья, Азазель.»       «Непостижимый план… – она понимающе кивнула и протёрла тыльной стороной глаза. – Да, я знаю, благодарю Вас, Отец… мне нужно уходить.»       Последний раз я оглянулся, когда она выходила на улицу. Я только потом заметил, что у неё не было зонтика, а в Кёльне беспрерывно целый день хлестал ливень. Больше Азазель я никогда не видел.»       И последнее. Ты говорила мне, что украла свою машину во время погони около Букингемского дворца. Я тогда ещё подумала: какое значимое лицо будет разъезжать по центру Лондона на внедорожнике. Когда я начала жить среди людей, то стала лучше разбираться в бумажках и документах. Составило немного усилий, чтобы найти договор о покупке твоего «Ленд Ровера». Видела бы ты мои глаза, когда в строфе «покупатель» я нашла имя Энтони Дж. Кроули. Конечно, я не думаю, что он с распростёртыми объятьями вручил тебе ключики от машины. Предполагаю, что в один день ты проснулась и обнаружила на столе ключи, вышла на улицу и вуаля, неизвестная машина перед домом открылась. Я угадала?       Да, она угадала.       Теперь точно всё. Не хочу развозить здесь сопли, так что… Я верю, что у тебя всё получится, что ты обретёшь то, что так долго ищешь.

Вельзевул.»

             Азирафаэль сдержал обещание. На следующее утро он с радостью объявил, что постельный режим окончен. Появилась новая проблема. Азазель не хотела видеть Кроули. Но никому нельзя было говорить об этом. Единственная, с кем она могла поделиться тягостной тайной, умерла.       Ей пришлось спускаться одной, Азирафаэль остался наверху. Ноги спотыкались на лестнице, путались, из-за чего приходилось крепко хвататься за перила. Она с трудом прошла преграду и оказалась в зале. Он стоял, всё такой же, ничуть не изменившийся. Для него прошла неделя, когда Азазель пришлось опять пережить ужасающие две тысячи лет. Она пыталась разглядеть хоть немного вины, найти что-то новое в его лице, но ничего. Словно он никогда не прикладывал свою руку к её падению, никогда не спасал её, никогда не защищал. Словно они познакомились месяц назад и все доказательства Вельзевул были фальшью. Самое страшное, что, смотря на него, она чувствовала только пустоту.       Руки, оттолкнувшие её две тысячи лет от летящего копья, осторожно убрали пряди волос с её лица:       – Ты в порядке? – Кроули смотрел «настоящими» глазами. Он спросил её это, разглядывая покрасневшие маленькими точками нос и глаза. Видел и всё равно спрашивал.       Потребовалась вся воля, чтобы не кинуться на него; объятия и драка сейчас имели одинаковое значение. Воспоминания хлынули, не те, о которых писала Вельзевул, а собственные, реальные.       – Да, а ты?       – Я тоже.       Им было приятнее питаться ложью друг друга, чем долго размусоливать больную правду.