Enculé. Ублюдок

      На следующей неделе в интернат заедут еще несколько новеньких, поэтому Марселю сказали в спешном порядке скооперироваться с кем-то, чтобы не занимать комнату одному. Мол, такие порядки — когда переезжают всей комнатой, студентов так и оставляют, как жили вместе, чтобы меньше путаницы было. Если бы Мосс с самого начала был в курсе, прихватил бы Демьена в охапку. Только, перед этим пришлось бы приобщить несчастного к спорту и отучить от полюбившихся русских запоев. Отсюда за такое быстро вышвырнут. Коменде-то насрать, а вот тренер строгий.       С кем можно скооперироваться? Да с кем угодно. С кем угодно кроме тех, кто считает Марселя геем, поскольку, как там сказал тот белобрысый? «Не любят здесь этого». А поскольку сказанного не воротишь, да и не особо хочется, остается только ждать, когда расползутся слухи — если вообще расползутся. На удивление пока спокойно, в коридоре помидорами не швыряют, вещи не портят, в туалете не пристают — ни с кулаками, ни с чем еще. Марс только не знает, это потому что всем на него резко плевать стало или потому что образ конченого мудака перекочевал сюда прямиком из вузовских стен? С чего бы это, интересно. Он же даже ничего тем двоим сделать не успел.       Сами друг на друга напоролись, сами друг другу носы разбили, потом от нефиг делать гематомами покрылись и, в довершение ко всему, сами друг друга скотчем связали.       Марсель ухмыльнулся, расстегивая карман рюкзака и звеня ключами от комнаты. Их так и нашли, наверное, как он их оставил. С завязанными конечностями за спиной и в довольно…странной позе.       Как только у него фантазии хватило. Сначала же хотел просто пару уроков дать на будущее, да вот, не сдержался.       Повернул ключ в двери, полу-устало ввалился в темную комнату, кинул рюкзак на пол. Не сразу заметил Сутулого и потому — чуть дернулся.       — Твою мать…       — А? — не понял Саня.       — Тебе кто ключи дал, говорю? — не слишком дружелюбно отозвался Марс.       — Я теперь твой новый сосед, можешь радоваться, — без энтузиазма проговорил Заимников. В кромешной темноте его голос звучал как гром среди неба. Это действительно был повод порадоваться. Теперь это хотя бы не его задача — бегать по комнатам и гадать, где не пошлют сразу, а хотя бы выслушают.       — Сладость моя, — Марс расплылся в улыбке, которая в полумраке наверняка больше походила на оскал, — что мне сделать, чтоб тебя отблагодарить?       Недолго думая, подошел к кровати и опустился на колени перед Заимниковым. Тот от неожиданности дернулся и резко включил тусклый свет у кровати. Затем дернулся еще раз, уставившись на Марса.       — Я думал, рожа твоя уже получше, — кивнул на разукрашенную морду француза, а тот только отмахнулся.       — Это еще свежее. Ну и? — приблизился, наклонившись к ширинке Сани и, поймав второй ошарашенный взгляд, затронул языком щеку изнутри, — Как благодарить? Наверное, ты уже наслышан, как я умею благодарить, м?       Заимников, вопреки ожиданиям, лишь коротко кивнул и скучающе поплыл взглядом к окну.       — Прав был Демьен, ты псих.       Марсель тут же потерял всякий интерес и поднялся с колен. Падая на свою кровать, съязвил:       — А, так этот тебя подговорил переехать. А я-то думал, Санечка, мы с тобой родственные души. Подвела меня моя чуйка.       — Это точно. — мрачно заявил Заимников и уставился на Марселя.       Ему поспать бы, бедному. Стеклянным взглядом своим таращит, а от тусклой прикроватной лампочки мешки еще глубже кажутся.       — Это в смысле? — свернул голову Мосс, приподнявшись на локте.       — Ну, вообще. Ты. — надавил Саня, — Этот твой переезд в Спортивный. Этот твой…выпад… — и глаза отвел, будто сам не понял, что конкретно имел в виду.       — Какой выпад?       — Не нравится мне, — сквозь зубы процедил Заимников с явным раздражением, — людей на себе до комнаты тащить.       Точно. Это же он его тогда полуживого до двери тащил. Вроде, даже за льдом сбегал — Марсель ни в какую в медкабинет не пошел.       — А мне не нравится, когда мне указывают. — пожал плечами Марс и лег обратно. — В следующий раз не тащи. Я бы не помер, уж поверь.       Заимников не знает всей его биографии, иначе от шока валялся бы в припадке — с такими травмами, какие у него за всю жизнь были, просто не живут. Саня вообще его не так хорошо знает, он-то с ним в вузе не пересекается. Кроме Демьена, пожалуй, на все 100% его не знает в принципе никто, да и тот — может, всего процентов на 90… Чтобы логику Марса нормально понимать, с ним находиться надо долго, мучительно и постоянно, а это никому не нравится. Только семье.       Только семье когда-то нравилось.       — Нахуй ты это, братан? — вырывает Сутулый из размышлений, — Весь Спортивный уже про тебя пиздит, хочешь проблем?       «Пиздит» — это типа «болтает», на их жаргоне. Но, в данном контексте, скорее всего, «разносит сплетни». Еще немного, и Марс точно от кого-нибудь здесь снова услышит, что про него «слыхали».       — А кто-то может мне их обеспечить? — по кошачьи потянулся Марс и расслабленно глянул на Саню, а тот вдруг застыл. Что-то в лице у него изменилось. Может, понял что-то, на самом деле давно очевидное, а может, его от марселевского оскала так переебало. Ну не в силах Мосс это контролировать — само оно.       — Могут. — уже менее уверенно.       — Потому что я гей? — сладко облизнулся Марс и заигрывающе стрельнул глазами в Заимникова.       Тот как-то подзавис на этом движении и опустил голову. Покачал секунд пять, поднял обратно.       — Уже не поэтому.       Марс хмыкнул. Поди этих русских разбери. Нет, то есть, он догадывался, почему на этот раз, но тотальное осознание своей паршивости ни в коем разе не подталкивало к изменениям. Даже напротив — вселяло мнимую уверенность в том, что только его козлиность в конечном счете ему верна и остается. Люди — не животные. Они куда хуже, кормом собачьим не задобришь. И предать не побрезгуют, и по головам пройтись, и искренне недоуменно по другую сторону решетки на тебя посмотрят, пока руки сковывает железом и звенит дверь камеры. Типа — не при делах.       — Ты Хольцева не беси. Иначе всем тут мало не покажется. Тебе-то точно, а мне с тобой — чисто заодно.       Марс удивленно вскинул бровь.       — Ты про блондинчика? Он тут самый спокойный.       И тут же поймал какой-то очень странный взгляд Заимникова. Тот так глянул, будто Марсель только что при нем откусил ножку кровати и не поморщился.       — Виктор Хольцев? Который с тобой в группе по легкой атлетике?       — Ну да. — Марс пожал плечами.       Заимников косо улыбнулся и кивнул.       — Ну, ты знаешь, в тихом омуте… — и почему-то замолчал, продолжая смотреть на Марса. Тот — на него. Так бы и просидели, наверное, еще минут 5, если бы француза не заколебали интриги.       — Что там? — закатил глаза раздраженно, и еще больше закипел, когда Саня сморщил лоб и сбито уточнил:       — Где?       — В омуте. — разговор все больше походил на перетирания двух душевнобольных.       — Черти. — на полном серьезе выдал Саня.       Ему наверное, кличку Сутулый не просто так выдали. У него там от недосыпа, похоже, совсем в голове помутнело.       — Какие черти? Ты обкурился?       У Сани только спустя пару секунд на лице отобразилась некая неловкость вперемешку с пониманием.       — А, бля, — усмехнулся, — все время забываю, что ты не просто так картавишь. У нас поговорка такая есть, типа «в тихом омуте черти водятся». Это про то, что спокойные на вид люди часто оказываются не такими, какое впечатление производят.       Господь бог. Еще одна местная поговорка и у Марселя мозги вытекут.       Марс удовлетворенно кивнул, мол, спасибо, что разъяснил. Теперь он и сам про русских кое что понял — у них через слово либо мат, либо поговорки.       Вообще Марселю было приятно знать, что иногда о его национальности напрочь забывали. Видимо, от акцента он почти избавился. Того и гляди, скоро станет как Демьен, тоже всякими русскими штуками «кидаться». А французская картавость часто воспринималась как немецкая. Кто-то даже уверял его, что Марсель — немецкое имя. Может, оно и так.       Может, Марс в душе вообще эскимос, кто бы знал, что у него там с этим духом происходит. Врачи говорят, ничего серьезного, это лечится. Они вообще много что говорят. Последнее, что он от них слышал — «время смерти 20:58».       С тех пор в больнице ни разу не был. Уже четыре года как.       Про Хольцева Марсель не думал. В смысле — вообще. У него была дурная привычка лезть в говно, но обычно такое случалось совершенно спонтанно. Конечно, кроме злого умысла примотать голову одного парня к паху другого и привязать их на скотч к батарее какой-то аудитории, предварительно избив и скрепив сзади руки. Но, Виктор Хольцев для Марселя был каким-то…нормальным. Его здесь боялись и, бесспорно, уважали.       Ему одному из них, пожалуй, втащить хотелось меньше. Просто потому что он его, вроде как, пальцем не тронул. Хотя, слышать, что об тебя не хотят мараться, — удовольствие не из приятных.       Заимников сказал только, что Виктор может составить нехилую конкуренцию на отборочных, но пока Марса это не волновало. Все проблемы по мере поступления. Если потребуется, и его с дороги сметет, а если нет — то найдет другое дерьмо себе под настроение и обязательно в него залезет.       Так он лениво размышляет, потягиваясь и разминая конечности в огромном зале, где уже в 7 утра куча такого же сонного народа так же лениво гнет свои кости в разные стороны. Наблюдает за девчонками, тянущимися в шпагат, скользит взглядом по аккуратным подтянутым формам. Русские девушки на самом деле невероятно сексуальные.       В Спортивном правила другие, не как в общаге — подъем общий в 6 утра, зарядка, затем у каждой группы утренняя тренировка по направлениям. На зарядке в общем зале и гимнасты, и баскетболисты, и футболисты, и кого только нет — Марс даже подумывал на еще одно направление записаться, только найти бы дополнительные 6 часов в сутках, ну и плюс не спать можно. И будет он, как это говорится, многосторонне развитый.       Местный тренер — не свойский физрук из института. Тут на зарядке реально помереть можно, если у него настроение плохое. Не помрет только Сутулый, и то потому что, видимо, настолько заколебался, что аж привык. Вон, с футболистами в кругу колени разминает. На Марселя косится а потом — куда-то вправо, напряженно. И Марс знает, что этого делать не стоит, а все равно голову в ту сторону дергает, и буквально нутром чует, как Заимников от его резкости невольно прикрывает глаза.       Кто-то из парней в своем кругу по приколу легонько толкает Марселя и тот на это слегка отвлекается, кивает, типа слышит. Парни здесь и прикольные есть, шутки травят, которые он наполовину не выкупает. Слишком много фигуральных выражений, от которых голова уже кругом. Слова ему говорят менее красноречиво, чем взгляды, на которые он просто напарывается своими глазами, и уже оторваться не может. Не потому что боится показаться слабым, а потому что под ребрами что-то заходится, скребется, а мышцы напрягаются и улыбка вправо сама косит.       Так у него бывает перед хорошей стычкой.       Пятеро парней у выхода нервно мнутся, и на него поглядывают злобно. Злобнее всех, конечно, те, которых пару дней назад нашли в аудитории, пародирующими эротическую инсталляцию. Один из них особенно краснеет от злости, что-то говорит остальным и на Марса кивает, другой тупится в пол, остальные трое — растерянны, но будто тоже решают, в каком месте его по-тихому закопать. Вряд ли бедолаги рассказали корешам, что именно Марсель с ними сделал, иначе краснели бы уж точно не от злости. Если только кто из вуза проболтается. Ну, или у него зачешутся руки кинуть фотку в общий чат группы — там по-любому кто-то этих узнает. Сам Марс понятия не имеет даже, как их зовут.       Какое-то быдло, которое надо учить. Так он решил их звать.       Василий Ильич вплывает в зал без свистка, строго вышагивая по прямой, и гомон прекращается. Все по струнке бегут в шеренгу. Спортсмены, мать их, такие все из себя дисциплинированные, чтят правила, лишний раз не пикнут, ага. Вон, два самых порядочных тоже в шеренгу идут, только зачем-то постоянно на дверь смотрят. На Марса и на дверь, будто ждут кого.       И до француза только сейчас доходит. В зале нет его.       Даже смешно становится, как это он мог сразу не заметить. Против воли улыбается, опуская голову. Ильич, как его тут иногда зовут, не любит опозданий. Он вообще ничего не любит — ни когда кто-то шепчется, делает лишние движения, да просто дышит. Но, когда опаздывает…       Только ребята заканчивают выстраиваться, буквально секунд 20 спустя, дверь распахивается и забегает Хольцев. Не запыхавшийся, не с виноватым лицом, не извиняясь и не пытаясь успеть так, чтобы тренер не видел. Просто забегает и смотрит на Ильича. Тот — на него.              И тишина гробовая.       — Дверь заклинило? — мрачно поинтересовался тренер и парни справа от Марса перестали дышать.       — Нет. — спокойно ответил Виктор, видимо, уже готовый к тому, что его ждет.       — Чистой одежды не нашлось? Пришлось стирать? — шагнул к белобрысому и тот, не отводя взгляда, только коротко мотнул головой.       — Нет.       — Болезнь? Травма? Похмелье? — все тише и тише заговорил Ильич, и Марс каким-то шестым чувством понял, что Сутулый где-то в начале ряда снова прикрыл глаза.       — Нет.       — Десять.       — Кругов? — спокойно и немного обреченно уточнил Хольцев. Он, видимо, заранее приготовился ко всему, поэтому не дернулся, когда по всей шеренге от неожиданности прошла легкая нервная волна, как только тренер взревел гулким басом, так сильно контрастирующим с тишиной:       — Минут! Десять! Минут! — гаркнул Ильич. У него даже сухожилия на подкачанной шее натянулись — отсюда будто-бы видно. Развернулся к шеренге и повторил уже тише. — Остальные сели.       Толпа студентов не без облегчения плюхнулась на лавку и следующие десять минут смотрела за Хольцевым, гонявшим по залу под свисток Василия Ильича. Марс пригляделся: видно, что устал, но не по лицу, а по ногам, немного забитым — приземляется в беге не так резво.       У тренера за опоздания на каждого свой метод воспитания. Хольцев — легкоатлет, поэтому вынужден убивать ноги уже на тридцатом, или какой там, круге. Если бы опоздал Тарас из единоборств, заставил бы подтягиваться. Если бы кто-то из гимнастов — посадил бы на шпагат тоже минут на 10, без растяжки. На каждое спортивное направление у него, в общем, свои приколы. Знает, у кого какие мышцы чаще болят, и на них давит. Изверг почище самого Марса.       — Пиздец, — шепнул Марселю парень по соседству и тот, не глядя, кивнул.       Хорошее слово, этот их «пиздец». Идеально без акцента получается и национальную картавость не выдает.       По истечению десятой минуты кто-то с лавки встал и, зажав в руке тренерский секундомер, вскрикнул:       — Время! Тренер, уже спокойно стоявший посреди зала, кивнул. Бросил Хольцеву:       — Свободен.       Кто-то уже начал вставать с лавки, подниматься обратно в шеренгу, переговариваться, но потом все снова подняли глаза на тренера, когда он почему-то повторил еще раз:       — Свободен, Хольцев. — уже громче. Тот, не обращая ни на кого внимания, с каменным лицом нарезал очередной круг по залу.       Одиннадцать минут.       — Показушник. — хмыкнул Марс себе под нос.       Девочки играючи хихикают где-то в стороне. «Братаны» его одобрительно переговариваются, кивая с явным уважением. Тренер уже как-то устало, будто это не в первый раз, трет глаза. Говорит:       — У нас времени в обрез, все встали на место. Хольцев, завершай круг и в шеренгу. Последний раз говорю.       Хольцев только спустя полминуты напряженного молчания останавливается. Все-таки немного запыхавшись, зато как гордо — типа, и опоздал, и размялся, и наказание мне ваше до лампочки, для себя побегал. И вообще, готов к труду и обороне.       Это у них тут так говорят. Марс сам до конца не знает, что это значит.       — Спасибо, тренер. — ровно выдает Виктор и вызывает у Ильича легкую, едва-едва заметную для тех, у кого зрение минимум единица, улыбку.       — Встал в строй, оболтус.       Потом он отправил бегать всех по кругу где-то три минуты, потом были какие-то упражнения, растяжка, как на обычной зарядке. Потом снова в шеренгу и так еще несколько раз. Потом зачем-то делились на пары — вернее, Ильич сам всех делил, потому что «здесь не кружок по интересам и надо привыкать к выходу из зоны комфорта».              Марсу все равно уже, у него выход из зоны комфорта наступил еще на моменте, когда пару лет назад им с Демьеном показали комнату в общаге, втолкнули внутрь и пожелали осваиваться, а после — намекнули, что не стоит задерживаться, так как очереди в душ здесь длиннее, чем поезда в метро. В Спортивном, кстати, с этим было немного лучше — из-за постоянных физических нагрузок студентов руководство сжалилось и расщедрилось на целых две душевых на этаж.       — Соколова — Морозова, Костюценко — Глиникова, Смирнов — Лопатин, Мосс — Хольцев…       Марсель не сразу включился в монотонный голос, даже не сразу врубился в смысл. Кивнул, вышел на середину, и только потом понял, что его напарник остался стоять в стороне. Только потом соотнес, чья это была фамилия.       Повернулся, поискать его взглядом, и нашел — случайно, прямо позади себя, будто в затылок дышал. А сейчас — лицом в лицо. Они одного роста — оба высокие. Наверное, думает Марс, если бы блондин был ниже, смотреть в эти колючие, почти черные, глаза было бы проще.       Хольцев обходит Марса, встает напротив со спокойным, таким же ровным, как тогда в туалете, лицом. Смотрит Марсу в глаза, и опять не получается прочитать в нем хотя-бы что-то. Понять, что у этого «самого спокойного» на уме. Марсель уже про себя додумывает — угроза. Просто потому, что есть у русских какая-то поговорка про спокойных людей, и, ему кажется, этот Виктор — именно такой случай.       Улыбнуться снова само собой получается.       — У нас тут парная деятельность сейчас начнется? — вскидывает бровь и подначивает, — Ты, наверное, другую, поприятнее хотел, но увы, пока только пресс качаем.       Хольцев не моргает. Просто смотрит на Марса так, будто сейчас врежет. Это Марс тоже сам додумывает. Но, не так уж и далеко уходит от своих рассуждений, потому что тот спокойно, но чуть громче, чем нужно, будто бы хочет, чтобы тренер услышал, говорит:       — Я это трогать не буду.       Но тренер не слышит. Здесь в хочу-не хочу играть не принято. И он про это знает не хуже самого Марса.       Казалось бы, да и насрать. В тот раз тоже не тронул, сейчас-то что. Но Марс просто не сдерживается. От такого тона, от этого напускного хладнокровия, пусть и очень отточенного, у него рука сама тянется наверх, к лицу этого Виктора, и тут же откидывается резким брезгливым хлопком. Кисть даже легким ожогом прошивает. Хольцев продолжает смотреть в упор. И теперь Марсу уже не кажется, он уже не додумывает — тот на него реально смотрит, как на говно.       Не надо быть русским, чтобы такой взгляд прочитать. Он в любой стране одно и то же означает.       — А ты знаешь, — пакостно лыбится Марсель, — что если долго смотреть человеку в глаза, он может подумать, что нравится тебе?       Спрашивает специально наигранно, с придыханием, будто чем серьезнее у Хольцева лицо, тем больше хочется его растормошить. Выбесить.       Бесит его спокойная рожа — Марс только сейчас понял. Понял, как сильно хочет его достать.       — А ты знаешь, что если привязать двух парней друг к другу, можно найти себе врагов до конца выпуска? — в тон ему переспрашивает Хольцев, и француз тут же переключается.       — Что ты говоришь, сладкий? — склоняет голову Марс, и Виктора, наконец-то прошивает хоть какая-то эмоция. Похоже на отвращение. Наверное, оно и есть. — Я не против, даже если твои собачонки в следующий раз решат напасть на спящего. Только, кто знает, может, после этого мне взбредет в голову их кислотой облить?       Марс невинно хлопает глазками, но уже начинает пилить Хольцева другим взглядом. Тем, который мало кто помнит, потому что после него обычно сотряс бывает, или что похуже. Между ними напряжение такое, что можно воздух ножом резать.       Тренер дает команду, все опускаются на маты, кроме них двоих. Они так и продолжают стоять. Кто-то из них сейчас должен лечь, а второй — сесть и держать колени. Марсу быстрее становится пофиг и он ложится. Кто знает, что у Виктора этого за ассоциации, в самом деле. Хольцев в непонятных эмоциях, спустя время, садится на его ноги. Неохотно берет за щиколотки.       Колени не трогает.       — Ты против толпы ничего не сделаешь. — говорит шепотом, как только звенит свисток и Марс первый раз подтягивается к ногам. Дожидается второго раза и продолжает, — Я тебя предупреждал.       — О чем? — косит под дурачка Марсель, так же шепотом выдыхая на очередном подтягивании, когда их лица находятся почти на одном уровне.       — Возможно, позже тебе объяснят. — почти равнодушно отзывается Виктор и вдруг перестает пилить Мосса глазами.       Вообще смотреть на него перестает.              И желание «побесить» внезапно сменяется дикой, просто кошмарной усталостью. Марс падает спиной на мат и вдруг, неожиданно для себя, выдыхает.       — Да не пидор я.       Лежит и смотрит из-под ресниц на серьезную морду Хольцева. Тот не то чтобы не верит, просто глаза снова к французу возвращает и долго смотрит. С нечитаемым взглядом.       — Мосс! На курорте? — орет тренер где-то сбоку и Марсель продолжает качать пресс.       Изверг, черти бы его драли. Не видно что-ли? Он не в настроении на весь этот ваш спорт. Сам не знает, что случилось — силы будто выкачали. Даже ехидничать уже не хочется, не потому что боится кучки придурков, которые что-то там сделают толпой. А потому, что оказалось все слишком примитивно.       — Зачем врал?       — А зачем твой друг сказал, что я на его хер таращусь? Нужен он мне больно. — и, немного полежав с закрытыми глазами, уже тише добавил, — Вы здесь все такие тупые, или это мне с вузом повезло?       Хольцев молчал слишком долго и Марсель, все же не удержавшись, приоткрыл глаза. Лицо того не изменилось, только голову наклонил, как собака, будто обмозговывает.       Будто у кого-то из них тут есть, чем обмозговывать.       — Хороший вопрос. — наконец, выдавил.       Марс хотел было огрызнуться, но тренер громко подул в свисток и крикнул «меняемся».

…

      Поговорку «не буди лихо пока оно тихо» Марсель решил проверить уже утром следующего дня. Не знает, что за «Лихо» и почему у русских все тихое — то оно, то омут, в котором по словам Заимникова водятся черти, но знает точно, что и то, и другое — про Хольцева.       Знает, и все равно идет проверять.       Потому что не закончил. Потому что синяки еще сходят, а тем троим совсем не досталось. Узнал все же, кто были эти трое несчастных, еще не подозревающих о своей печальной судьбе. Прикинул, сколько синяков у него появится после предстоящей встречи. В принципе предположил, что это не так много, но решил, что прихватить подарок Демьена будет не лишним. Бейсбольная бита приятной и придающей силы тяжестью повисла в руке.       Утром в коридоре тихо, а те трое как раз, как по расписанию, курить бегают в лес, чтобы тренер не видел. Марсель проследил их из окна третьего этажа, когда три силуэта перешептались и под шумок скрылись за елками.       Их и бить уже не так хотелось. Просто, для профилактики. Чтобы знали, на кого можно тявкать, а на кого — нет. Скоро отборочные. Марсу там проблемы не нужны.       Перебьет их всех сейчас по-быстрому, а потом будет уже спокойнее.       — Ты че, весь интернат решил к хуям против себя настроить? — мрачный голос из-за спины срезонировал в ушах, когда Марсель уже приготовился ступить шаг вниз по лестнице.        «Самый спокойный» стоял, привалившись к стене. В одних тапках, спортивных спальных шортах и какой-то растянутой футболке, видимо, первой попавшейся под руку. Он, оказывается, на его этаже живет. А Марс и не знал.       — Тебе-то что, красавчик? — выдавил Марсель едкую лыбу и невинно вытянул вперед биту, — Хочешь составить им компанию?       — Нет. — ответил тот сухо.       И лицо у него ровное. Такое каменное, без эмоций и намека на настроение. Хоть на что-то.       — Тогда, — чуть-ли не напевая, сказал Марс, — катись.       И, широко улыбнувшись, брови вскинул. Не надо его сейчас, такого взвинченного, от дела отвлекать. Упустит их сейчас — и все, потом под камерами только, либо в туалете каждого по отдельности пасти, с битой в руках. Либо до следующего раза ждать, пока курить соберутся, но он уже сам не выдержит. Руки чешутся.       Со вчера, почему-то, сильнее зачесались.       — Ты мстишь за то, что тебя избили? — не особо впечатленно спросил Хольцев.       А Марселю вдруг стало так смешно, что даже сдержаться не получилось. Он заржал в голос, прижав биту к животу и согнувшись пополам, хриплым своим и немного гиенистым смехом. Наверное, сейчас как полнейший псих выглядит. Ну да, ему же миллион раз говорили.       — Это не месть, дурачок, — ответил, просмеявшись, — это утренняя зарядка. Я тут у вас бейсбольной секции не заметил. Открываю свою. Хочешь вступить?       — Тебе еще мало досталось. — Хольцев не обратил внимания на кривляния Марса. Ему они, кажется, вообще пофигу. И сказал вроде также равнодушно, как и до этого, но что-то на секунду в его голосе изменилось. И Марсель эту перемену заметил.       Где-то на первом этаже послышались шорохи — тишина разбавилась, коменда встала.       — Мало? Это почему? — сощурил глаза.       Времени все меньше, а он тут тратит его на какого-то «спокойного» парня за светской беседой. Желание побесить вдруг сменилось на желание хорошенько вдарить.       Спустя секунду Марсель наконец понял, причину.       Хольцев вдруг оторвался от стены и зачем-то сделал шаг.       — Потому что я не бил. — не угроза как будто. Просто констатация.       Голос не злой. Просто никакой. Хольцев вообще немногословный, даже сейчас стоял и смотрел спокойно, будто насквозь Марселя видел. И мысли про чертей вдруг стали отчетливее.       Марс тоже зачем-то шагнул вперед. В теле странная дрожь мелькнула даже на секунду, но не от страха, и не так, как бывает перед драками. Другая какая-то дрожь, пока не разобрался, но повторить уже хочется.       — А ты попробуй. — снова непроизвольно потянул губы куда-то в веселый оскал. — Ты же руки не хотел марать. Теперь знаешь, что я не из этих. Марать уже не так страшно?       Хольцев все с той же каменной рожей неотрывно пялился в упор. Видимо, пытался прикинуть, есть ли теперь, за что Марсу двинуть, да и хочется ли.       — У вас тут ко всем геям так относятся? — вскинул бровь Марсель.       — К ним везде так относятся. — надавил на слово «везде» и, как будто, где-то там, внутри, далеко за стеклянной маской, его самого немного передернуло. От отвращения.       — И это норма, ты считаешь? Не слишком ли твои песики много себе позволяют?       Марсу просто надо уточнить. Окончательно убедиться, что здесь все конченные. Что он все правильно делает и что его временное помешательство — не привет с того света от старых «приколов» с психикой, а реальная справедливая расправа.       Он не всегда это отличить может.       К Хольцеву подошел почти вплотную и последнее спросил уже в полтона. Ему почему-то, с ним одним только башню не рвет. Наверное потому что за его внешнего хладнокровия мозг Марселя ничерта прочитать не может. И из башки не идет то, что сказал Заимников. Про то, что за этим хладнокровием скрывается.       Марс ткнул в чужую грудь битой, уже ожидая, как Хольцев ее резво скинет. Но, тот ничего не сделал. Просто уставился опять своим ровным взглядом, будто в голове одна единственная мысль заела, только не понять, какая.       — Не знаю. — тихо прошелестел Виктор. А затем как-то иначе глянул на Марса и впервые, впервые за все время дернул угол рта в сторону, почти как сам Мосс иногда делает. — Я бы их топил.       Спокойно сказал. Будто так и надо. Будто это — в порядке вещей.       Марсу плевать. Ему реально на все плевать с высокой колокольни.       Марс не моралист. Вообще-то, он и сам ублюдок конченый, если его знать получше. И вообще-то ему вся эта фигня не сдалась. Идея просто сама в голову просочилась, когда внизу захлопнулась дверь и коменда громко начала возмущаться, мол «куда ходили в такую рань». Когда Марс понял, что стоит слишком близко, и что те трое уже поползли наверх. Он выждал.       Выждал, когда трое уродов поднимутся на их этаж и схватил Хольцева за волосы, со всей дури впечатавшись ему в губы, так, что зубы заболели. Коротко, не размыкая рта. А затем, глядя тому в глаза, с максимальным презрением сплюнул на пол, рядом с его кроссовками.       А Хольцев больше на него не смотрел. Пусто — в стену. Его наверняка уже порвало изнутри, да только куда ему расщедриться хоть на что-то. У него только нос дернулся, а взгляд — куда-то даже не в бетон, а сквозь него, будто экран завис.       Марс на секунду оглянулся и, к разочарованию, понял, что наверх поднялись не те, кто надо. Какие-то две девчонки, оторопевшие от зрелища и, видимо, прочитавшие у Хольцева что-то в лице такое, что заставило их оперативно смыться наверх — на четвертый. Молча.       — Утопи. — улыбнувшись, низко шепнул Марс и, обогнув Виктора, крепче сжал биту.              Подавил желание зарядить ей по затылку со спины.       Идет уже не на улицу — просто к себе. Все настроение пропало, даже биту хочется в помойку выкинуть, только Дем обидится. Агрессивно трет рукой губы, пока печь не начинает. Надо бы зубы почистить. Второй раз.       Он бы их всех сейчас голыми руками придушил. Без биты. Без всего.       Уроды, блять.        «Блять», кстати, тоже хорошее слово. Надо записать в словарик русских, во все времена действующих, волшебных междометий.       Открыл дверь так резко, что чуть не снес. Сразу напоролся взглядом на сонного Заимникова, который с самого утра — уже за ноутом. Тот лениво повернул голову и замедленно моргнул.       Марс оглянулся еще раз — за ним никто не пошел. И почему-то очень остро ощутил, что это даже хуже, чем если бы пошли.       У русских есть еще одна поговорка. «После драки кулаками не машут». Сегодня он, зачем-то, ее нарушил.