Серебро под патиной

      Непониманию место тоже находилось. Далеко не всегда, при всей осторожности перед неоднозначным, перед людьми, перед качествами и добродетелями, почитаемыми людьми — но не им — Сяо совершал правильные поступки. Его моральный компас дëргал стрелками только в моменты сломов: в самом деле, для чего менять приоритеты, когда нет поводов? Однако притяжение другого, соседнего компаса моменты затишья стрелок превращало порой в практически рулетку. Подобный компас принадлежал немногим фигурам из прошлого и всего одной в настоящем.       Люмин он не хотел воспринимать подобным образом.       Говорило упрямство — сильное, больше похожее на вопреки, чем разумное — но не могла никак женщина порядков даже не иномирных, а иновселенных быть авторитетом и колебать принципы. Не могла — но колебала.       С тем, как поступала, сомнения были, что у неё самой этот компас есть — а всё потому что совершала она добро, приходя к нему не сразу, а через путь отрицания и торга. Сяо относился к этому абсолютно нейтрально — понимать, что к чему, чем чужая голова забита и к чему стремится, он собирался только при одном условии: если дело касалось Моракса.       Сейчас дело касалось его совершенно прямым образом: в ладони Сяо вертел маленькую открытку, место которой по культурным соображениям было на столе. В самом его центре, в отдалении от других предметов и точно в отдалении его рук — но вместо этого открытку он зажимал пальцами, стоя в пустой комнате один до появления шагов. — Читать чужие письма неприлично, адепт, — опасно близко прозвенел голос.       Сяо застыл лицом, руками продолжая двигаться естественно и спокойно. — Я бы и не стал, — холодно ответил он, даже не обернувшись на Люмин. — Господин не удосужился сложить в конверт. — Ну и что? — Люмин смерила его с прищуром куда свирепее, чем обычно бывал у него. — Свернул и положил в карман. Не глядя. Как положено.       Он усмехнулся и протянул ей лист, на правах как посыльного, так и доверенного лица всё ещё чувствуя себя главнее. Пусть переписка и личная тайна, следить за тем, что попадёт к господину, важнее, чем ненароком не оскорбить чувств какой-то вертихвостки. Той, что общается с Фатуи — тем более. Той, что обманула уже всех, кроме него самого — втройне.       Люмин брать не торопилась. Её в тот миг штормило смесью из гнева, презрения и вкуса ошибок.       Всего какой-то миг, и её отвращение нагнало воспоминания прошлого. Остро, как нож в рёбра, всплыла мысль о чужом надзоре. К шее подкатила холодная ярость, к спине — испарина. Запястье выгнулось, прижимаясь к платью тем же жестом, что и века назад — прикрывая подол от движения, когда под ним что-то необходимо было пронести в тайне. Чувства сместились — их центр из настоящего перешёл к давно утраченному. Люмин ощутила себя грязной, слегка даже обворованной — как будто этим пусть не самым красивым, но всё же довольно мелочным жестом Сяо отнял у неё не только право взглянуть на бумагу первой — и единственной, помимо отправителя — но и часть личной свободы.       Воля складывается из мелочей — сломленная воля лишена возможности взглянуть на эти мелочи со стороны. Она попросту не придаёт им значения. Тяготы чужих тисков ощущаются равномерным пластом, когда как отдельные пальцы в крепком хвате куда важнее. Только несломленный разум замечает изъяны чужого контроля — покорный привык приписывать любой верёвке тяжесть цепи. Любой нитке. Любому волокну.       Люмин не сдалась. Не сломилась — быть может, была потеряна, была оклеветана, освистана, шагала всегда впереди то брата с пристальным, сохнущим от Бездны взглядом, а ещё веком и щекой, то Дайнслейфа, готового расстелить над любой лужей свой плащ, но дотошно выворачивающего карманы… То кого бы то ни было ещё, уверившегося, что власть над чужой судьбой получить очень легко: достаточно начать с личных вещей.       Теперь вот он, Сяо. — Положи туда, где взял.       Лёд в голосе Сяо хорошо услышал, но понять, откуда он взялся, не удалось. — Я не брал, — недоверчиво склонил он лоб, не понимая, о чём она. — Я его и принёс.       Лёгкая интонация вопроса Люмин чуть успокоила — вернее, вывела из транса, в который она погрузилась с желанием вспомнить, какими были первые свободные шаги, когда никто не рылся в вещах, не листал её спрятанные книги и не патрулировал комнату, где она спит. — А? О…       Она попятилась на шаг от мимолëтного недомогания, и Сяо снова переменился в лице. — Что с тобой? Путешественница?       Люмин прислонилась к стене, совершенно не желая, чтобы он подходил, но он всё равно подошёл. Просьба остаться на месте так и не прозвучала.       Сяо успел подумать, что она дурачит — притворяется больной или тянет внимание на себя. Зачем? Здесь какая-то хитрость? В чем-то проступила его подозрительность, в чем-то осторожность — он бы куда охотнее решил, что Люмин каким-то образом угроза для Моракса, чем то, что её может расстроить простое чтение дежурной вежливой открытки.       Стена непонимания была нерушима, хоть и почти прозрачна — и всё же он понял, что сделал что-то не то. Должно быть, смертные придают очень большое значение личным письмам. — Извини, — сдержанно приблизился, ожидая хотя бы диалога, но Люмин молчала, и чем дольше длилось молчание, тем больше к сердцу прокрадывалось ощущение вины. — Я прошу прощения, — повторил он ещё неувереннее, протянув ей открытку — само письмо.       Люмин смотрела куда-то между ботинок. Доски пола. Трещины между ними. Такие же, как на её прошлом — много, иногда слишком. Царапины от каблуков. Щербины. Сами доски не без изъянов: сучки, пятна. Где-то плывёт линия сруба… Она задумалась и вернулась в себя только с касанием к плечу.       Сяо чувствовал, как нагрелась её аура — как в ней проскальзывает весьма знакомое ему чувство несвободы. Поначалу он даже не понял, что снова влез в границы её собственного, слишком личного мира — и без всякого на то дозволения опять смотрит на песчаный шторм. В этот раз опаснее и злее прочих — он ещё не забыл, как жестоко она обошлась с Мораксом. Тогда песок срезал чешую, как масло — она плавилась, обрывки её разлетались, чтобы тонко молотый кварц тут же перемолол их в пылинки меньше себя. Это было страшно и тогда. Сейчас смерч никого не плавил. Шар крутился в нём куда медленнее, но стена песка взвилась высоко, выше, чем давали увидеть глаза. Тревога, затаившееся желание действовать, вернее, крушить каждого, кто посягнет на что-либо ещё из личного — он прочёл её безошибочно и тут же устыдился, что вообще полез как к письму, так и коснуться души, пусть только глазами. — Я прошу прощения, — повторил он громче и присел, снизу вверх заглядывая в её лицо.       Люмин стерпела его удивлённый взгляд — как снаружи, так и внутри. Что-то в его лице заставило оттаять. Кажется то, что в тайны её прошлого он посвящён не был и не мог. Однако… Нос свой мог и не совать, куда не следует. — Всё нормально, — сдержанно ответила она, возвращаясь к состоянию обыкновения. — Что там? — Там… — Сяо осекся, понимая, что словами выдаёт, что действительно читал, но уже было поздно. Впрочем, Люмин это уже как будто не волновало. — Там приглашение на оперу. — Всего-то? — пробормотала Люмин, забирая картонку. На ней действительно было просто приглашение.       Она повертела его, удивившись — что тут вообще читать? Единственное, что выдавало Чжун Ли — его емкая, слегка квадратная подпись под совершенно шаблонным текстом приглашения. И маленькое пятно от чая — очень незаметное, но всё же пятно. Лёгкое волнение бумаги от кипятка.       Закралось сожаление — совершенно зря решила кольнуть холодом. Он вроде как доброе дело сделал — может, потому что захотел сам. Может, всего лишь потому что было по пути. Может, ради этой открытки и пришёл? Тогда… — Спасибо, что принёс, — смутившись, отвернулась она.       Он кивнул, плечо выпустил и как будто этим утратил с ней на мгновение зародившуюся связь — Люмин невозмутимо собрала свой скудный скарб и вышла, коротко и беззвучно попрощавшись.       Спина сама прислонилась к стене там, где только что стояла она. Возросший холод, настоящий от Люмин холод, совершенно ясно дал понять, что личную свободу она ценит выше многих других свобод, привычных и важных людям в общем и женщинам в отдельности. Сяо злился на себя — не столько на безобразно глупый жест, но и на собственную прихоть увидеть что-то необъяснимое в её личных вещах. Увидев картонку, он моментально протянул к ней руку — не мог же он сказать, что в самом деле смотрел только на один рисунок оперы? С другой стороны вокруг текста цветы, нарисованные на манер инадзумских, и маленькие ласточки, на которые и упал взгляд. С длинными косыми хвостами.       Он вновь испытал желание извиниться, но сделал только один рывок, когда требовалось два — Люмин медленно спускалась по лестнице вниз, решив не ждать лифта. Ноги сковало, плечи как заледенели — Сяо почувствовал, что не в силах к ней подойти, как будто невольно оскорбив её, он оскорбил её по-настоящему, как будто умышленно захотел дистанции, когда как у них даже не случилось сближения… И тут поймал себя на мысли, что сближения и ждал.       Второй рывок, и она остановилась, накрытая тенью со спины. Ребристая и тонкая, тень провалилась между ступенями, растянулась прямо под ногами — Люмин глянула на неё, узнав зубья на плече. Обернулась — расстояние в пролёт. — Ты пойдёшь на оперу? — мягко спросил Сяо. — Не думаю. — Так и передать?       Вину, тоску, нежелание повторять её слова, возможно, желание услышать именно согласие, возможно, желание согласия на что-то другое — в одном вопросе спрятать он сумел всё, а от неё ничего не укрылось. — Так и передай, — ответила она тихо. — Почему?       Люмин промолчала. — Ты мне теперь не доверяешь? — осёкся он, не ожидав, что спросит вслух. — Нет, почему? — удивилась она, впрочем, слегка пресно. — Просто… компания не нравится. Да и планы другие... Дел много. — Я понял, — сказал он, получив достаточно подтверждений, что она прямолинейна, но недостаточно, что прощëн. — Я… могу как-то помочь? — Можешь, — неожиданно для него задумчиво кивнула Люмин. — Если хочешь. Приходи к восьми вечера на мост к Тростниковым островам. — Приду, — короткий ответ. С готовностью, с ожиданием выразить эту готовность — и, наконец, получитаемый знак, что договор состоялся: лёгкая улыбка.       Не без грусти — Люмин всё же осталась чем-то расстроена, но он подумал, что найдёт возможность хотя бы спросить, чем. И больше не чувствовать, как на плечи давит стыд.

***

— Вот и ты.       Сфера, один полюс которой колеблет его злое, а другой — доброе начало. Он ещё не знает, как она выбирает, чему колебаться, как двигаться, что оценивать — но позволяет себя задеть, изменить, повернуть в сторону, в которой вечно напряжённые глаза рассмотрят что-то другое помимо чужих изъянов. Увидят чертежи других жизней — и удивятся различиям. А дальше либо стрелки компаса забегают, либо Люмин просто перепишет, где север, где юг — он, ещё не сблизившись, уже готов ей это позволить.       А всё потому что сила этой сферы притягивала к себе всех, не только его — и сумма чужих взглядов на неё позволила Сяо посчитать Люмин в самом деле привлекательной для большинства — для абсолютного большинства. Если бы этого не случилось, он бы вряд ли вообще когда-то подумал о ней не только как об абстрактной Путешественнице, имеющей в Ли Юэ всего лишь список дел, знакомств и связей. Ему нужно было человеческое подтверждение, оценка, чтобы принять первые человеческие к ней ростки чувств — и они случились.       Он прождал её, явившись на место на час раньше — не потому что блуждал или торопился. Он понадеялся, что увидит её и раньше — и этот час тайно потратит на созерцание. Золотой песок пересыпался бы с холма на холм, а он бы думал, сколько в нём времени. Владеющая такой силой, Люмин легко могла бы объяснить, что хорошо, а что плохо. Объяснения обязательно были нужны, хотя бы потому что «хорошо» всегда определялось Архонтом: нынешним или прошлым. Мотивы их были разные, действия и поступки по отношению к нему самому — тем более. К слову, к нему и закрасться не смела мысль, что Люмин не сможет оценить их и быть объективной. Сяо попросту считал, что это невозможно — она должна. Обязана уметь оценивать материи жизни, как будто это куски ткани или стекла. Чутье выло и скреблось в ожидании узнать о жизни больше. — Вот и ты, — повторила она за ним. — Здравствуй снова.       Наивность здесь попала в ловушку, как маленькая птица в силок: Люмин слишком хорошо умела вращать словами. Сяо сразу сник, задушил своё воодушевление — «снова» напомнило ему об открытке. Об отрешении, о презрении, которые он, разумеется, заслужил — не могла же Вселенная ошибаться, подарив силу весов правды именно этой хрупкой пылинке?       Люмин удовлетворëнно отметила, что вина всё ещё травит его, что Сяо сомневается, стоит ли что-либо сказать, что оправдания вот-вот польются рекой, потому что… Потому что он слишком незрел распознать, что есть манипуляция над виноватым. — Ты просила о помощи. Чем могу?.. — ожидаемо для неё спросил он. — Ты же хорошо дерëшься? Помоги мне.       Он кивнул, готовый — с облегчением, что помощь простая и понятная. Люмин улыбнулась сама себе — ей не нужно было драться. Она всего лишь представляла, как рыбка, вертясь вокруг блесны, приценивается к наживке, а через секунду уже летит по воздуху с пробитыми кровоточащими губами.       В том, что Сяо обязательно попадётся на крючок, она даже не сомневалась. Осталось только подобрать наживку и вовремя подсечь.       Для имевших наглость хоть единожды уставиться на Чертог другой судьбы не было.