Паяльник

До будки КПП осталось несколько шагов. Выхваченная из утренней тьмы светом фонаря, она сияет, точно новогодняя игрушка: на гофрированной жести отражаются красные кругляшки фар пробегающих мимо машин. Кругом всё в снегу. За ночь намело столько, что снег, предоставленный сам себе за отсутствием дремлющих коммунальщиков, огромными дюнами наползал на город. Олег уже, честно говоря, затрахался по нечищеной дороге продираться к заводу. Мало того, что он не успел запрыгнуть на своё! привычное место у окошка на заднике автобуса, так ещё и теперь — весь сопревший и до режущей боли в мышцах уставший — вынужден, подобно полярному первопроходцу, превозмогать природную мощь. Затрахался он капитально. Не только в снежном мареве, но, кажется, и по жизни. Будильник прозвенел этим утром, как и в другие утра, ровно в «шесть-ноль-ноль». Услышав где-то на грани сна и реальности въевшийся в мозг рингтон, Олег стукнул пальцем в экран, чтобы отложить пробуждение. Но тело не расслабилось, а одеревенело в протестном сопротивлении. Сейчас он встанет, нашарит в темноте носки, выдавит над раковиной кусочек пасты, в трансе будет водить острой щетиной по дёснам — так долго, что зрение, сфокусированное на сплющенном отражении на смесителе, начнёт двоить картинку. Сплёвывает он всегда с кровью. Пока будет намыливать голову (тоже над раковиной), думать будет об одном — поскорее бы снова упасть лицом в подушку. Ровно в такой последовательности всё и происходит, когда в очередной раз бренчит звонок. Олег откидывает одеяло и опускает босые ноги на паркет. Холод мгновенно схватывает обнажённые ноги, они покрываются мурашками; шёрстка вздыбливается в мизерной попытке утеплить хозяина. Сил на то, чтобы подняться нет, пожалуй, с того момента, как в полночь Волков вжался всем своим существом в тёплый матрас. Глаза привыкли к темноте, и если бы не цифры на ярком дисплее смартфона, можно было бы подумать, что сейчас — глубокая ночь: предметы в комнате едва вырисовываются, а угадываются лишь по бледно-синему контуру призрачного свечения, исходящего от предрассветья. Возможно, это и есть нормальное человеческое состояние? По-утробному душная и тёмная анабиотическая дремота. Даже вопреки всему — приятная. По полу перекатываются бусинки-коготки, морда Рика тут же водрузилась на голые колени Олега, скуля и хлопая длиннющими ресницами. Пёс требовал подношений. — Ну хоть тебе ещё чего-то хочется в этой жизни, — сипит Олег и гладит собаку по голове, ушам, стараясь не замечать сочувствующей мимики животного. В кухне Олег включает крошечную лампочку вытяжки — свет от люстры мыслится слишком враждебным. Сыпет корм и подливает воды. Получивший своё пёс припадает к миске, Олег вновь остаётся в тишине. После ванны по расписанию утренний кофе, омлет и социальные сети, чтоб их. Просматривает личку и ленту, скорее забивая пустоты во времени, чем от большого желания. Щелчок уведомления — на экране всплывает знакомая иконка затерявшегося в папоротнике, и оборванное троеточием «Привет, ты завтра дома?» прошибает холодом. Блять, почему сейчас? Он же почти свыкся. Свыкся, что теперь по утрам неловко включать чересчур шумный чайник из боязни разбудить соседей за стенкой. Свыкся, что яиц на сковородке всего два вместо четырёх. Свыкся, что коридоры полупустой квартиры нестерпимо мрачны, а человеческое тепло исходит только от него самого. Свыкся — с одиночеством. Олег смахивает увед и дочитывает: «…Я хочу забрать оставшиеся вещи». С ним Олег знакомится в интернете. Шура в комментах агрессивно доказывает: «…эмбиент способен обрести бессмертие, а не твоя эта псевдо-интеллектуальная панкушная херота! Жанровость приходит и уходит, сегодня у тебя Хой жив, а завтра — мёртв. Только музыка в гармонии с природным началом останется в веках». Олег сначала давится смешком. Всё ясно, очередной «нитакусик». Для Волкова эмбиент — это саундтреки к «Ларе Крофт» или десятичасовые плейлисты капели, скрашивающие мытьё посуды. Да и «Сектор» чем не угодил? Ритмчик вполне себе в согласии с лоном природы. Но перейдя на чужой профиль, Олег задерживается там надолго. Шура сам пишет музыку. Нажав на треугольник воспроизведения, Волков неожиданно для себя перестаёт улыбаться. Он просидел тогда, как сам Гаутама, погружаясь всё глубже и глубже во времени, пока в воображении не опустился к праотцам, уже окаменевшим, сидящим вкруг огромного лотоса с мировой молитвой. Короче — отпустило всё скопленное и зажатое. Он импульсивно лайкает записи на стене Шуры, его фотку, и возвращается к изначальному посту, чтобы поддержать спор в пользу необычного паренька с серьгой в ухе и синими кудряшками. «Не ожидал, что в этой группе найдутся настоящие ценители! Хочешь, подарю билет в бессмертие?» — пишет тот уже в личку. А билет, и правда, подарил. На свой концерт. Правда, бессмертие сузилось до пяти месяцев и трёх дней. Да, Олег считал, потому что надеялся, что сделает подарок на первые в его (их) жизни полгода. Но не случилось. А случилось вот это: — Я уезжаю в коммуну — там родится искусство будущего! Я пришлю тебе потом мои новые треки. Да, вот так, без объяснений и видимых на то причин. Олега Шура с собой не звал, поговорить не пытался. Переехал не один а, судя по сторис, с каким-то очередным другом-музыкантом. Забавно, думалось Олегу, листающему фотки с мокрыми телами на пепельном полу и влажными поцелуями — какая карусель из быстро сменяющихся человечков! Смазанных и притуплённых собственной болью. «Дома, у меня отсыпной. Я сам к тебе зайду после шести, ок?» Чтобы не думать о нём, Олег открыл переписку с Вадом. Горело непрочитанное. Лучше бы и не читал: «Будешь сегодня учить новенького». Вот, бля, будто своих забот мало. Ранний рейс набит битком. Запотевшие стёкла отражают печально-сонные лица. Люди невольно жмутся друг к другу в основнейшем инстинкте согреться. Автобус катит по мосту, под сводами которого разлилась широкая чёрная бездна реки; вокруг горят огоньки проснувшихся квартир. Ведь все они о чём (ком)-то думают, отрешённо глядя на мелькающие мимо подъезды. Нечто уходящее обволакивает пассажиров. В ушах играет думерский трек, до слёз роднящий с окружающей действительностью. Олегу кажется: ещё пара поездок — и он точно приблизится к разгадке какой-то неведомой космогонической хуйни. — Здоров, Михал Геннадьич! — булькает Олег уже у самого КПП. Шарф, натянутый чуть ли не до бровей, впитал в себя влагу согревающего тело дыхания. В проёме контрольно-пропускного какая-то своя дивная вселенная. Из-под потолка по-отечески строго за пыльным Михал Геннадьичем наблюдает гарант. Кажется, что маленький мужичонка сморщился под внимательным взором. Да он всю свою жизнь подчинил догматам будки, страшась осуждения портрета. Сторож верно исполняет его волю, а потому ему нечего бояться повесить рядом и другие свои кумиры — мосье Ван Дамма и сочную мисс Кроуфорд. Или, вот как сейчас, внеурочно откушать вместо поднятия знамени. Он будто бы даже не выходил за пределы коробки. Вообще. Как его поместили туда, так и сидит. — Привет, родной, — высунулся почти беззубый чоп, облизывая рот и причмокивая, видимо, чтобы застрявшая в лунках еда поскорее всосалась вовнутрь. — Ну ты ко мни зайди, раз обещал. — А чего, дядь Миш, не получилось наколдовать? — морщится под ярким фонарём Олег. — Да какое там, — машет мужчина рукой. — Я его, — тут он указывает на пузатый телеящик, больше похожий на уебанский аквариум, — пересобрал и лампочки все заменил, а всё равно не фурычит. Ну ты зайди, — теперь морщится уже он и снова машет рукой. Показывает, что его дела мирские обождут, стерпят. Олег хрустит белизной под ногами и думает, что надо бы Михал Геннадьича навещать почаще — ведь съедят его совсем эти черти на стене. Волков достаёт ключ-карту, оставшийся путь до двери в проходную он смотрит на маленького двойника с синей трёхдневной щетиной. Его тогда сфоткали исподтишка, быстро, не дай бог кандидат передумает. Но кандидат не передумал и даже пришёл — и даже вот уже почти подошёл раз в сотый — и даже согласился ебашить сутки через двое. Панель одобрительно пикнула и приветствовала Олега зелёной улыбкой. Добро пожаловать в царство станков и карамели! Сладкий привкус уже на пороге в здание смачивает язык — по нему можно догадаться, какой вкус леденцов замешала сегодняшняя смена. Олег облизывается — ага, яблоко. Молодой человек идёт прямо, не смотрит по сторонам, ведь всё привычно до ноющей слезливости. Справа из-за решётки выглядывает печальный образ гардеробщицы в окладе из меховых шуб и пуховых пальто. Олег, не глядя, бурчит себе под нос приветствие и знает, что она лишь согласно и молча кивает. Наверное, ей тоже опостылела вся эта история, в которой конвейер из людей никогда не заканчивается. Слева… Влево Олег не заглядывал так давно — да и ни к чему ему, фасовочный цех не его забота, — что уже даже не может сказать, что в точности там находится. Кажется, по памяти, это огромный коридор со стеклоблочными зелёными стенами. Олег краем глаза выхватывает лишь старенький кофе-автомат, окружённый толпой. И тени в конце коридора, длинные и узловатые. Но Волков туда не оборачивается, проходит мимо со смутным ощущением тревоги, будто он тот самый шкет, который боится ночного зеркала по пути из детской в ванную комнату. Зато впереди самый настоящий пространственно-временной провал. Иначе Олег не мог объяснить, почему подчинил свою жизнь дыханию завода — он попал в ловушку чёрной дыры, не в силах вырваться за пределы горизонта событий. Каблук тракторной подошвы берц ударяется о псевдомраморные плиты, и глухой кожаный звук волнами разлетается по переходу, забиваясь в каждый угол и под каждый лепесток треснувшей на стене краски. Хотя, учат, что в космическом вакууме звук не распространяется. Олег уже хочет дёрнуть ручку двери раздевалки, но вместе с ней тянет на себя какую-то тяжесть. Из приоткрытой двери бьёт яркий свет и будто бы именно его лучи вымаргивают в руки Олега субтильное создание в синем мешке рабочего комбинезона. Волков на автомате схватился за чужие предплечья — тонкие; грубые руки смяли мякоть, прощупывая до самой кости. Услышав слабый слизистый звук разомкнутых губ, он только тогда отпустил: то ли подростка, то ли эльфа — мозг совершенно отказывался принимать, что перед ним реальный человек. Акварельная игрушка, птичка из сказки — раскалённая рыжина собрана на затылке в небрежный пучок, обнажая на бледном лице огромные глаза. Парень наспех поправил дрожащими пальцами сбившуюся лямку и тут же, пожалуй, неосознанно надавил большим пальцем на бугорок костяшки другой руки, вызывая в пространство спасательный щелчок. Спасательный для Олега — он всё это время стоял столбом в странном оцепенении. — Прости, — пробубнил Олег, поскорее отводя взгляд к светящейся щели гардероба. — Да ничего, — эльф опустил взгляд в пол, бегающий, такой, когда тебе пиздец неловко и не знаешь, куда себя деть, и поспешил уйти, не оборачиваясь. Волков проследил до самого поворота за быстро удаляющейся фигуркой, сжатой в невидимые тиски — точно выплюнутая светом, она насильно продиралась сквозь тьму к свободе. Или на вечное заточение. Это, наверное, тоже часть космогонической тайны. В мастерской по-обыкновению тускло и пахнет сыростью. За полками с инструментами Олег примечает сутулые спины. Ну заебали, честное слово. Нахуя Вадим с ними миндальничает? Алиса, блять, в стране чудес. За крошечным сколотым столом собралось мужичьё на утренний ритуал — их трое, включая Вада, и все завороженно наблюдают, как старенький фарфоровый чайник испускает ребристой дымкой свой дух. Олег прежде, чем дать понять о своём присутствии, закатывает глаза, и приятель, сидящий к нему лицом, коротко кивает головой на пустующий табурет — давай садись, нехер выёбываться. Олег хочет уйти, но бетонная крошка под ногами противно хрустит, привлекая всеобщее внимание к источнику звука. Серёга бросает в Олега жалящий взгляд из-за плеча — белки мужчины в полутьме наливаются голубым ядом. Ухмыляется. Отрава впрыскивается в тело завода, и все в районе её действия парализуются, немеют. Олег покорно садится за стол, ему тут же суют кружку с горечью. Концентрация густоты такая, что на донце чудится застывающая кровь. Вадим протягивает мешок с конфетами. — Ну, есть чего где? — полушёпотом уточняет Олег у Вадима, стараясь не отвлекать жаркую тираду Серёги: — Мы в своё время таких гасили пачками за милую душу. Отрежем им патлы — они потом как шёлковые ходят. Вадим притягивает Олега за затылок к себе и проговаривает по слогам: на шестой, леденцы не режет. Что-то в Вадиме было такое, отчего Волкову становилось проще. Авантюрного вида физиономия с рассечённой бровью? Братски сильные и ободряющие руки? Или то, что каждую секунду грёбаного времени он помнит о цели? Выжидающий хищник не обращает внимание на белый шум. — О ком речь? — вклинивается Волков. Серёга отхлёбывает чифир и даже не морщится, только с удовольствием причмокивает булочным мякишем. До того, как устроиться сюда наладчиком, Олег искренне полагал, что подобные Серёге персонажи встречаются разве что на страницах чьих-то забытых мемуаров, ну или на крайняк в батиных рассказах. Но чтобы так — сидеть и воочию взирать на этот артефакт… — А вот об этих, не от мира сего, — отвечает Серёга. Кажется, Серёга был немногим старше Вадима, но кожа его обвисла, взбугрилась и теперь напоминала сушёный папирус с расплывшимися иероглифами. Щёки впали без задних зубов, да и передние — все изъедены ржавым налётом ежедневной чайной церемонии. Зона давно позади, а привычки остались. Говорит, спасают от окончательного и бесповоротного распада. — Про новенького, — лениво тянет Слава, уплетая очередную шоколадку. — Да, может, он нормальный. — Нормальный, — Серёга скрипит остатками зубов и наклоняется к Олегу, хлопает по плечу. Олег вздрагивает. Кажется, будто обволакивающий запах сырости исходит вовсе не от стен, он пришёл откуда-то вместе с Серёгой из запретных глубин, тех, где под полом слышатся крики, лязг металла, а с потолка всегда капает вода. — Вот про этого парня могу сказать, что нормальный. А эти все соевые — фуфло! Всегда выручит… Ядовитые глаза опасно приблизились, Серёга хотел было потрепать Олега по волосам, но он вывернулся подальше от этого лица, от этого источающего злобные споры гриба. — Ну чего ты? Я тут тебя хвалю. Славян, давай подлей, и на смену. Славян послушно брызжет янтарной смолой собравшимся в кружки и пробует, едва, на кончик языка, содержимое своей. Морщится до состояния морской губки, но чинно улыбается, стоит Серёге обратить на него взор. Вад поднёс свою кружку к губам, но замер, не прикасаясь к тёплому ободку; он неотрывно следил за тем, как ходит глотка чифирщика, принимающая в себя жгучую смесь. Олег чувствует себя персонажем анекдота — каждый раз — и каждый раз он вынужден играть в кролика, послушно участвуя в застолье, чтобы усмирить безумца. Кровь булькает на донышке, и Олег пьёт её, словно индеец, вкушающий плоть врага. Серёга обтёр руки о коленки и побрёл на выход из мастерской. Слава скомкал шуршащие фантики съеденных им конфет, лениво улыбнулся и так же, лениво, ушёл на свой пост. Стало тихо, слышался треск лампы. — Феноменальное лизоблюдство, — выдохнул Олег. Вадим открыл крышечку чайника и вылил в него содержимое своей кружки. Брезгливо провёл салфеткой по пальцам, ею же очистил полированное дерево от пролитых кровавых капель. — Лавировать надо, Олег, лавировать. Ты же не хочешь, чтобы было, как в прошлый раз? «В прошлый раз», а именно, когда самого Олега приставили к Серёге шестёркой, случилась катастрофа бронзового века. Серёга-колосс, довлеющий над разрозненными ватагами работяг, как над крошками-островами Эллады, вдруг встретил отпор в лице сопляка. Чифирщик привык разрезать воздух воплем, не встречая преград — очевидно, истерика была для него единственным способом самовыражения. Оно и неудивительно: глупцы всегда стараются криком заглушить чужую правоту. Олег с особой щепетильностью готовился ко встрече с наставником. Чистенький, бритенький, с ящичком инструментов в кулаке. Серёга же всегда задерживался и всегда, хмуро глядя из-под кустистых бровей, шагал мимо своего ученика, а потом, останавливаясь возле какой-нибудь катушки, вдруг резво оборачивался и плевался: — Хули ты там встал? Сюда давай, бегом! Будто бы Олег должен был владеть искусством телепатии. Ну или, как минимум, признать в зеке воплощение Учителя учителей — Аристотеля. Вот только «учитель» не передавал тайные знания ученику. Мирно прогуливаясь сквозь сводчатые залы цехов, он любил встать за спиной, пока Олег прикручивал рычаг или разбирался в проводах, и своим сопением отмерять такты. Волков физически ощущал, как грудная клетка позади него медленно вздувалась, тесня рёбра, и со свистом сжималась. Олег брал в руки гаечный ключ — и рёбра трещали, становилось всё теснее и теснее, пока эта бомба замедленного действия не взрывалась. Олега заебали эти истерики. Олег не стерпел. Он вмазал Серёге в челюсть, с удовольствием глядя на свалившегося наставника. Мужчина рухнул так легко, словно ноги его были набиты соломой, а не костями и мясом. Серёга от неожиданности открыл рот, с его губ капала на ворот слюна. Тогда-то Олег увидел, насколько лежавший перед ним человек жалок, а самое главное — слаб. Не колосс, а так — вша. Гнида. Он трусливо озирался по сторонам, боясь не продолжения «банкета», а увидеть в глазах окружающих осознание превосходства. Но не увидел, а хуже — услышал. Чьи-то язвительные смешки. Выстроенный Серёгой кукольный домик рухнул, и он, силясь подняться, усердно пыхтел разъярённым быком. Его белки лопнули, обагрились, выпрыгивая на Волкова. — Тебе, падла, не отмыться, — послышался скрежет сквозь сжатые зубы. Олег успел заметить только, что Серёга покачнулся на острых локтях — в следующую минуту ухо ошпарило кипятком. Кто-то завизжал. Подоспела охрана и уволокла соломенное чучело. Олега тут же обступили взволнованные зрители. Кровь, кровь! Какая кровь? В стене, рядом с ужаленным ухом топорщился резак, а по олегову плечу стекала красная струя порезанной ушной раковинки. Но стоило Серёге с утра наткнуться на раненного им Олега, как он тут же протянул руку. — Молодец, кабан! В общем-то, этим странным признанием всё и закончилось. Кажется, в Олеге признали равного. Но сам Олег подозревал: всё дело в том, что он просто единственный, кто осмелился противостоять Серёге в открытую. — Знаешь, Вад, лучше, как в прошлый раз, — бросил другу Олег, — один раз поступить по-настоящему, чем всю жизнь потом пресмыкаться. Вадим растянулся в ухмылке Чеширского кота. — Это ты сейчас так говоришь, а получишь по-настоящему — поймёшь: лучше, чем бросаться из крайности в крайность, мимикрировать. Дольше проживёшь. Поэтому с Вадом так легко? Хамелеонит и встраивается кирпичиком в людские фундаменты. Олег долго смотрел на Вадима в упор. Непонятно, хотел он вывести его на эмоцию или просто нравилось ощущать себя глупым младшим братом? Вот только серые глаза напротив помутнели — должно быть, у человеческого робота села зарядка. — Пойду лучше на шестую проверю, что там. «Молчи, дольше проживёшь», — именно так думает Олег, когда рыжий эльф со злостью смотрит на Серёгу в упор и бросает: — А по-человечески-то можно? — О, а вот и твой подопытный, — шепчет где-то рядом Вадим, вышедший вслед за Олегом из мастерской. Блять, угораздило именно ему, Олегу, стать патроном этой белочки. Новенький — тот самый, с которым он столкнулся на пороге раздевалки, стоит над сварочным аппаратом, скрестив руки. Видимо, ждёт, когда ему доходчиво и в самых любезных выражениях разъяснят, где он облажался. Вот только доходчиво Серёга умеет одно — взорваться нахуй. Говорят, что человечество давным-давно сбросило ярмо инстинктов. Олег бы с этим поспорил. Его тело само ринулось вперёд и крепко перехватило Серёгу крестом поперёк груди. Механик весь вздулся, и точно чумной бубон лопнул, изрыгая из своего гнилостного рта слюни вперемешку с проклятьями: — Сука! Ты у меня — во, — он попытался рукой дотянуться до пояса, — до пупа проглотишь человеческое. Окружающие застыли пустыми оболочками. Ожидали, пока само рассосётся или просто тихонько радовались вторжению зрелища в привычный поток повседневной рутины? Ясно одно — их вновь парализовал яд, плевками разлетающийся из рвущейся на части гортани Серёги. Олег вздёрнул его на себя повыше и рывком перекрутил на сто восемьдесят градусов, пиная в пятки, чтобы — шагом марш! — Сука… не жить ему… — шипел Серёга, силясь обернуться через плечо. Он взмок, по его побагровевшему лицу бежала испарина. — Иди, Серёг, покури, проветрись! Серёга почти падал. Где-то внутри себя он дошёл до предельной точки кипения. Мужчина уже не ругался, а только хватал воздух, как выброшенная на берег рыба, и бессмысленно пучил глаза. Тоже, как рыба. Олег схватил его покрепче за лямки комбинезона и швырнул на ступеньки курилки. Серёга, видать, опомнился и обернулся, но Волков прикрыл дверь. Зайти обратно бывший зек не решился, всё стоял и таращился в смотровое окошко — его впалый череп ещё долго маячил сквозь обледенелое стекло. Эльф не ушёл, не убежал, по-прежнему стоял возле станка и стыдливо глядел на злополучный сварочник, который, очевидно, не удалось включить. — Что у тебя не получилось? — спокойно спросил Олег. — Он перегревается. — Значит, нужно переметнуть на базовые настройки и проверить транзистор. Парень не пререкался, а сразу завертел переключателями и вскрыл крышку аппарата. Его руки были обтянуты толстыми перчатками, но он разбирал устройство так, точно плёл венок из одуванчиков — у Олега по загривку пробежала мелкая дрожь, будто бы мягко перебирали его волосы. — Сгорел, — констатировал эльф, вынимая порченый транзистор. До мастерской дошли, не решаясь прервать водрузившееся молчание. Здесь Вадик копошился в ящиках в поисках инструментов. Ну или золота. Его здесь не должно было быть. По крайней мере, в голове Олега. Волков выудил новенький транзистор и, зачем-то удостоверившись, что Вадим не обращает на них внимание, тихо спросил: — Ты как? — Нормально, спасибо, — ответил эльф, принимая из рук Олега устройство. Тонкий колосок рыжих волос выбился из пучка и раскачивался от мерного дыхания. На Олега смотрели требовательно: наверное, ожидая вселенского раскаяния или хотя бы каких-то объяснений. Странное у этого парня лицо: острые скулы, острые брови — даже губы по-геометричному острые — контрастировали с мягкостью ресниц, мягким блеском кончика носа и слишком по-юному ухоженной кожей. Взрослость чересчур рано пробилась сквозь эти плюшевые черты. — Не обращай на него внимание. Он же им питается, как, знаешь, — Олег снова обернулся на спину Вадима, словно то, что он сейчас скажет — локальная тайна, — типа вампира. — Энергетического? — шепнул эльф. Он задержал дыхание — выбившиеся волосинки перестали дрожать. — Ага, — подтвердил Олег. Ему вдруг сделалось весело, а, скорее — легко. Облегчение ровным слоем осело в лёгких и напряжение от недавней стычки ушло. — Ну, я не знаю, может, ты сам — граф Дракула, — смешливо ответил эльф. — Не, я всего лишь летучая мышка… или паучок. Новенький вдруг прищурился и хитро-лисьи исследовал Олега с головы до ног. — Что ж, постараюсь не попасть в твои сети, — и подмигнул. Так буднично и весело. Волков на минуту, но совершенно забыл обо всём: о Серёге, о дряхлом старике-заводе и его обитателях, о том, что там за его стенами и есть ли вообще там что. За эльфом тянулся шлейф пыльцы беззаботности — Олег надышался ею и чувствовал спонтанный прилив энергии жизни. Вот откуда ты такой взялся? Чего забыл среди грубых работяг? Прав был, Серёга, ну не место это для таких. Сделалось тихо. Слишком тихо. До Олега дошло, что Вад больше не бряцает железками. Волков метнул взгляд в угол — Вадим так и сидел возле сундуков с инструментами, но замер и пялился на приятеля с неопознанной эмоцией. Олег быстро отвернулся и оторвался от косяка, на который всё это время облокачивался. ... На следующий день Олег исполнил должок. Шура мельтешил по комнате, прямо как блуждающий на кладбище огонёк — среди хаоса коробок и пакетов с вещами он, с почти вымывшейся синевой волос, смотрелся инородно. Чья это квартира и почему Шура ошивается тут, Олег знать не хотел, но торчавшие из чёрного полиэтилена узкие горлышки бутылок и горка окурков в пепельнице на подоконнике настойчиво трубили ответ. Чужие привычки, чужая мебель, однако Шура здесь, затормозил прямо под люстрой и поправляет халат, съехавший на круглое плечо, и запах в комнате — его. Как будто бы должно уколоть, но… — Куда поставить? — спрашивает Олег, уставший держать тяжёлую сумку. — А, да куда-нибудь. Чаю хочешь? Шура забыл, что Олег должен был прийти? Дежурная фраза, ничем не подкреплённая, так и осталась висеть в воздухе. Он не бросился в кухню, только отвёл взгляд и рассматривал башни картонок, как бы прицениваясь, в какую из них швырнуть принесённое Волковым барахло. Олег водрузил сумку на стол позади Шуры — он сразу расстегнул на ней молнию и с интересом принялся доставать забытые частички совместной жизни. Банальная змейка фоток из будки на первом этаже Галерки, любимая кружка с ехидными тыквами или, вон, Шура выудил китайские колокольчики, наполнившие (чью-то) квартиру неестественно радостным перезвоном. — И тебе не жалко отдавать? — прошептал Шура, ласково перебирая красные верёвочки-язычки. Такая же — ласковая — с тенью грусти в уголках губ улыбка возникла на сонном лице Шуры. Наверное, всё, что между ними было, взаправду осталось коротким и ярким сном. Обычно такие и оставляют по пробуждении тяжёлое ощущение разбитости. Апатии. Но глядя на эту тонкую улыбку и на выцветшие осветлённые кудряшки, Олег вдруг вспомнил, как гладил их, оттягивал пружинкой, как Шура живо смеялся над бестолковыми олеговыми гитарными импровизациями. Что-то греющее распространилось в груди. — И куда ты теперь? — В Москву, назад к ребятам. Назад к ребятам. Если бы Шура попросил, если бы улыбнулся снова — вот так, как когда прикасался к возвращённым осколкам памяти — если бы Олег разглядел в нём прежнее тепло, обращённое к нему, то бездумно ответил: «Останься». Но Шура ничего не сказал, он вцепился в раскрытую сумку, норовя своротить её на пол, и глухо постанывал себе в ключицу. Проверял на экране время. Или входящие? Как теперь всё легко — можно заменить живое общение сотней голосовых в общем чате. Можно в переписке назвать человека другом, а потом этого самого «друга» раздавить, словно назойливую муху, и больше не вспоминать никогда. Можно обволочь любимого мёдом — а потом сбежать. «А что?» — думал Олег, придерживая Шуру за талию. — «Строить вербальную дружбу — тяжело и энергозатратно, проще получить мгновенную, но мнимую поддержку виртуально. Теперь в ответ на вывернутые из души талмуды люди пишут полое внутри «ахах», потому что быть искренним — это признаться в своих слабостях. А быть слабым — значит оказаться на обочине, где про тебя забудут и перестанут тобой восхищаться». С каждым толчком он всё меньше и меньше думал о человеке под собой. Шура завёл руку назад, хватая олегово бедро, притягивая к себе плотнее, сильнее. Возбуждение накатывало, теряясь затем в цветочных обоях — они раздражающе сверкали прямо перед носом, их бутоны укоризненно отскакивали о черепушку Олега: что это за прощальный жест? Зачем? Ты же и не думал с ним вновь сходиться. Особенно на чужой хате. Особенно — на хате какого-то ёбыря. Хотя, а он сам сейчас кто. С приближающейся разрядкой выкристаллизовывалась простая аксиома: он просто скучает по воспоминаниям, когда был по-настоящему счастлив. Волков уткнулся в шею Шуры и вдохнул это тлеющее осознание в изгибе. На пороге Шура удержал его, взяв за руку. — Если что — ничего не было. Так, прощальное. Конечно, Шур. Призраков не любят, с ними прощаются навсегда.