Таинственная история Славы Карелина

Все разговоры с Рудбоем у Вани в последние две недели недели начинались с заветного «он». Сначала «он» был, конечно, Окси. Окси-а-в-жизни-он-тоже-такой-душнила, Окси-нет-ну-бэка-выбрал-зато-хорошо, Окси-довел-моего-друга-до-дурки. Говорить об Окси было легко и просто, явно легче, чем о какой-то там искренности, волнении, страхе Раньше Окси был — неведомое около божественное существо. Не в смысле, что такое важное и хочется поклоняться, с этим за весь антихайп отдувалась несчастная Соня, просто очень далёкое и непонятно даже, реально ли существующее. Ругаться на Окси тогда было просто, ноль угрызений совести, это ж не человека с чувствами задевать, а так, злоебучую нейронку. Ваня знал, что оно, конечно, неправильно, — знал, но хуй забивал вполне осознанно. Славе от тягот борьбы с собственной головой жизненно необходимо было отвлекаться, а окси со своей удивительной для бывалого мамоеба высокочувствительностью мог продолжать их игнорировать, правда же? С Рудбоем получалось, что неправда. Они на эту тему много не говорили, Ване ужасно не хотелось трогать личного, а у Рудбоя ещё и делалось всегда такое напряжённое, серьёзное лицо… Но разница ощущалась всё равно. Как минимум, Окси у Рудбоя был Мирон. И Мирон заебывался в турах до изнеможения, Мирон взбудоражено махал руками и вещал про империю, Мирон не мог заставить себя встать с постели и мягко улыбался на Рудбоевские шутки. Мирон был до омерзения обыкновенным и человечным и винить его за Славино-Сонину одержимость у Вани теперь получалось досадно слабо. Поэтому дальше «он» стал Слава. Слава-один-из-самых-близких-людей, Слава-дурак-пишет-раз-в-год, Слава-как-умудрился-загреметь-в-дурку-боже-за-что-мне-это-всё. Ваня про больничку обходился без особых подробностей: не то, чтобы Рудбой особо на этих самых подробностях настаивал. Рудбоя вообще, казалось, вся эта ситуация волновала мало. Курил себе на балкончике, вопреки заповедям великого Замая; с видом распятого на кресте, но от чего-то уже начавшего получать от этого распятия смутное наслаждение Христа слушал треки группы ежемесячные; подливал в бокалы вина и ни на секунду, казалось, не отвлекался ни на какие душевные терзания. Ваня не сказать, чтобы на него за это злился, боже помилуй, было бы на что, и даже как-то почти не завидовал, но не понимал совершенно. Славу Рудбой толком не знал, чтобы переживать за его беспокойную голову, но и дураку же понятно кто во всём виноват опять и кто в этой идиотской и, кажется, вечной, бесконечно тянущейся, как дешёвый мармелад с резиновым привкусом, истории главная… — Жертва, — Рудбой делает глоток вина и быстро, Ваня бы и не заметил, если б не был таким внимательным, перелистывает трек Окси в плейлисте, — Нахуя он её написал, раз там такие высокие чувства? Ваня растерянно моргает. Вопрос у Рудбоя получается какой-то ужасно странный: как минимум потому, что ничего в предыдущей беседе к таким откровениям не располагало и близко, а как максимум потому, что Ваня Славе друг, а не одна из тысячи личностей, и что у него в башке не разбирает иногда совсем. Даже сам Слава не разбирает, вообще-то, иначе сам бы разрешил все свои моральные дилеммы давно, а не укатил на курорт в дорогущую (Ваня выяснил уже, Ваня всех вопросами доебал) лечебницу. — А ты откуда взял про высокие чувства? Рудбой отводит глаза и краснеет так густо, будто Замаю вынужден признаться, что не смог развести людей на донаты. Ваня хмурится. Странно. — Предположение сделал. Так нахуя? — Захотелось, наверное. У него тогда… Ну, не всё в порядке было. Ситуация, понимаешь, триггерная. Рудбой кивает, дескать, понимает, хотя, конечно же, нет. Ещё бы ему это понимать. Он не в курсе даже, что у Славы там за расстройство и знает, получается, лишь чуть больше, чем ребятки из комментариев в интернете, даром что про психушку точно в курсе, без сомнений и мыслей про очередной троллинг. Это Слава здорово придумал, вообще, теперь какую хуйню не говори вполне серьёзно, все решат, что обыкновенная постирония. Умный же! И как только в это всё впляпался? — Я просто подумал… — Рудбой хмурится, качая головой, — Мы это не обсуждали никогда и я всё считал, что показалось, не могло ведь… Убеждал себя, что это глупости всё, даже Андрею ни слова не сказал, хотя хотел. Это и не моё дело вроде как, правда? Но вдруг ты знаешь тоже… Я, короче, переписку видел. Бокал с грохотом валится на пол. *** Читать чужие переписки — плохо. Читать переписки своих бухих друзей — плохо вдвойне. Читать переписки своих бухих друзей, у которых ещё и проблемы с головой такого масштаба, что и Господь бог, кажется, не поможет, — просто отвратительно, блять, хуже некуда, вот серьёзно. И Ваня, собственно, не читает, правда. Просто пиццу заказать надо, только и всего, Слава вообще сам об этом попросил, а Ванин так неудачно телефон разряжен в ноль, вот и… Короче, он действительно не хотел. Так настойчиво не хотел, что даже проигнорировал первое сообщение, когда оно высветилось сверху. И второе проигнорировал. И, боже, ну он же не моральный урод, третье! Но когда телефон противно звякнул и в четвертый, и в пятый, и даже в шестой раз, Ваня попросту начал волноваться. У Славы, в конце концов, было не так много настолько упрямых знакомых. Мало ли, может у кого-то прямо сейчас неожиданная операция и позарез нужен донор крови? Или психотерапевт решил сообщить, что всё-таки счёл Славины рассуждения о необходимости записать сто тысяч новых треков социально опасными и к ним уже едут ребятки в белых халатах забирать больного на принудительную госпитализацию? Или… «Мирон Яныч» лаконично высветилось поверх очередного сообщения. Ваня старательно проморгался, снял и протёр о футболку очки, попытался вспомнить хоть что-то из молитв и зачитал куплет из Дети и Йети. Адресат оставался тем же. Ваня глубоко вздохнул, отложил телефон в сторону и попытался сделать то, чего не делал с самого первого курса универа: поразмыслить логически. Гнойный Оксимирона ненавидел ничуть не меньше всех прочих соперников, хоть лично с ним и не встречался (Ваня думал даже, что от этого его ярость разгоралась сильнее: у неё не было никакого выхода); Лапа с Дядькой смотрели на него скорее как на забавный элемент истории русского хип-хопа, чем как на личность; Бутер Бродский с лёгкостью мог бы вообще забыть, кто это такой; Соня, при всём своём фанатстве, ни за что не смогла бы добыть за тот единственный коротенький разговор номера кумира… Загадочный Мирон Яныч, тем временем, язвительно написал: «Я вижу, что ты в сети». И, на удивление, на время умолк. Ваня нервно рассмеялся. Вообще-то патента на имя и отчества ни у кого не было, не говоря уже о том, Слава и вовсе мог записать так кого угодно, если бы ему вдруг показалось это смешным. Ваня даже успел немного успокоиться и с этой чудесной мыслью натыкать на телефоне номер доставки, когда пришло ещё одно, ничуть не оскорбленное до глубины души сообщение: «Пьёшь, что ли? Нельзя мешать виски с колой, я ведь объяснял! Купи себе наконец что-нибудь нормальное, дорогое. Вина, не знаю. Что там любят женщины?» Ваня негромко выругался. Про женщин могла быть шутка. А ещё могло быть, вот уж правда запросто, что Соня нашла себе по переписке какого-нибудь жутко душного приятеля. И его, конечно, вполне могли бы звать Мирон Яныч: Ваня испытывал к девчонке большую братскую нежность, но глупо отрицать уровень её одержимости, так ведь? Мирон Яныч, какая же душка, исправился: «Девушки, то есть». И добавил ужасно быстро, видно, всё-таки неплохо уже узнал Соню, потому что обидеться она успела бы уже через секунду: «Нельзя про всех девушек так говорить, да?» Ваня поджал губы и позвонил, наконец, в доставку. У Сони, в конце концов, тоже было право личной переписки. Даже с каким-то шизом, притворяющимся Мироном Янычем.