Таинственная история Славы Карелина

Ваня Светло помнит многое. Цитаты Канта в толстой тетрадке, деловито ругающегося Дена Чейн, пьяную Соню в мини-юбке и блондинистом парике, льнущего к рукам бездомного Хабаровского кота, радостно поджигающего тополиный пух Гнойного, крикливого ребенка из соседнего подъезда, пьяный концерт группы ежемесячные, полный пламенного возмущения взгляд Юрия Дудя... Странный вечер в баре 1703. Это кажется настолько сюрреалистическим, неественным, даже откровенно нелепым, что иногда Ваня убеждает себя, будто бы ничего не произошло, будто он ничего не видел. Мало ли, что может почудиться на нетрезвую голову? Такое случается: пятеро больших пауков в темном углу спальни, выкинутый спинер от Охры, мрачный ворон с голосом Андрея Замая, переписка с Окси в Сонином твиттере... Ваня не сумасшедший, честно, просто баловался раньше таким, что голова идёт кругом. И настоящее теряется в голове, как домашний щенок, сорвавшийся с поводка маленькой девочки. Это страшно и больно, и сердце стучит как бешеное, и хочется свести в шутку, но даже рассказать некому, и... Ваня Светло помнит. Семнашка, жмущий плечами бармен, недопитый коктейль с розовой трубочкой, чей-то рюкзак на стуле, где пару минут назад сидел великий и ужасный Оксимирон. Пять непрочитанных от Сони. *** – Если это проблема... Негромкий, прерывающийся от волнения голос Сони раздавался где-то за углом. Ваня с трудом подавил облегченный вздох, – крупно повезло, что на этот раз она не успела удрать далеко, – и сделал пару шагов навстречу. Сделал и тут же замер, прислушиваясь: в ответ Соне из того же угла вдруг зазвучал подозрительно знакомый показательно беззаботный смех. – Не думал, что ты так заботишься о чувствах поверженных оппонентов. Ваня поморщился: всё это стоило скорее остановить. Соня была по уши влюбленной фанаткой, это правда, но ещё она была агрессивным подростком в теле вполне крепкого, высоченного парня, и такое пренебрежение запросто могло обернуться чем-то... – Зачем сигарету взял, если грубишь? Чем-то неприятным, да уж. В голосе Сони засквозила невозможно искренняя, прямо таки детская обида, которую Ваня слышать очень не любил. Может, потому, что он в целом был не любитель кого-то всерьез задевать, – из них двоих доводить окружающих до нервного срыва явно больше предпочитал Слава, – а может, дело было конкретно в Соне. Она всё таки была совсем девчонкой, малышкой без всякого жизненного опыта за пределами батлов и сомнительных тусовок на квартире. В каком-то смысле Ване казалось, будто она была его младшей сестрёнкой, – шебутной и нелепой, но близкой до боли под ребрами. Слава злился, когда он говорил такое вслух, бесился, что Соня – не настоящий на самом деле человек, а часть его больной кукухи и что жалеть её абсолютно без толку. Слава Соню терпеть не мог, кажется, больше, чем всех остальных, и Ване бы поддержать его чисто по дружески, попытаться войти в положение, но... Слава был взрослый мальчик, хоть он и нездоровый, и мог пойти куда угодно. А у Сони кроме них никого больше во всём мире не было. За углом завозились. Послышался быстрый шёпот, который Ваня не сумел разобрать, новый императорский смешок, возмущенный Сонин писк и... – Ой! Прости, пожалуйста, я честно нечаянно! – За нечаянно... Оксимирон пробубнил что-то, вроде как, не особо цензурное, потом зачем-то шикнул (Ване до ужаса хотелось пойти и посмотреть, что там всё-таки случилось, но прерывать диалог сейчас почему-то казалось чудовищно неловким) и тяжело вздохнул: – Ты совсем бухой что ли, Гнойный? То сигарету свою предлагаешь, то толкаешься так, что она из рук валится... – Да не специально я! Просто так неудачно стою... И Гнойный – это для батлов. – Предлагаешь мне звать тебя по имени? От голоса Оксимирона веяло такой гремучей смесью недоверия и насмешки, что Ваня даже вздрогнул. Ваня вздрогнул, а Соня, видимо – нет. – Ага. Соня. – Мармеладова, что ли? "И человека с таким ассоциативным рядом мы зовём интеллектуалом" мрачно пронеслось в голове у Вани, когда он наконец смог оторвать ноги от земли и почти побежал на звук голосов. Дрожащими от волнения руками Ваня поправил волосы и, спрятав лицо от подсвечивающего их фонаря (что-то подсказывало ему, что лицо в этот момент горело так, как никогда прежде), поднял глаза на странную пару. Оксимирон стоял, прислонившись к стене, и мирно курил, совсем не по джентльменски пуская дым Соне прямо в лицо. Впрочем, она, казалось, этого даже не замечала, слишком охваченная для таких мелочей странным фанатским трепетом и опьяненная собственной смелостью. Однажды, будучи совсем пьяной, Соня призналась ему, что мечтает узнать, как же пахнет великий император русского рэпа. Предположения были разные: от дорогущих брендовых духов прямиком из Лондона до самого обыкновенного хозяйственного мыла(последнюю версию Соня, решительно высказав своё фанатское "фи" с большим возмущением отвергла, но придерживаться её от этого никто не перестал). Ваня не знал, как там оно было обычно, но сейчас от мистера-не-жму-руки-черни из Лондона однозначно во всю несло дешёвыми Славиными сигаретами. Сигаретами, за которые Ване тоже прилетит, когда обнаружат, что их стало меньше: Соне, как личности появляющейся редко, а потому существующей в странной системе Славиной головы на птичьих правах, курить вообще-то не полагалось. – Домой надо ехать. Негромко заметил Ваня и тут же приобнял Соню за плечи: нечего всяким побежденным королям батлов приставать к его сестренке со странными разговорами. Соня, на удивление, не спорила. – Ну, поехали. Только коктейль заберём. Она легко махнула Оксимирону рукой и развернулась, почти подпрыгнув при этом от своего великого фанатского счастья. – До встречи! – До встречи... Соня. *** – Думаешь, если бы он знал, сделал бы что-нибудь? Рудбой ставит на паузу музыку и поднимает на него внимательный взгляд. Ваня качает головой: – Думаю, он знает. И именно поэтому ничего не делает.