Целься в голову

Газ был плох. Нет, не так: Газу было откровенно хуёво, а у них кончился даже обезбол, что уж говорить об антибиотиках. Мужик харкал кровью и заходился надрывным кашлем, приходилось удерживать его за плечо, чтобы не дёргался — не ровен час, приложится о бетон и без того разбитой головой. Соуп торчал возле него последние несколько часов: менял компрессы на горячем лбу и не давал скинуть с себя грязное одеяло. А ещё выслушивал бессвязный поток болтовни — Газ уже трижды назвал его мамочкой и попытался взять за руку; бредил, не иначе, в противном случае не углядел бы кровиночку в здоровенном бритоголовом мужике с калашом. Как ни иронично, продырявленная башка была меньшей из его проблем. Рядом раздались шаги. Соуп рефлекторно дёрнулся, схватился было за пушку, но это был всего лишь Гоуст — больше-не-лейтенант Райли, вернувшийся с вылазки. — Как он? — спросил Гоуст вместо приветствия. И действительно. Зачем распинаться. Будто бы отлить отходил, честное слово, а не выбирался в самую настоящую зону отчуждения, рискуя не возвратиться вовсе. Соуп подумал о том, чтобы съязвить, но оценил выражение чужих глаз в прорези идиотской балаклавы с рисунком черепа и решил, что вполне обойдётся без выстрела промеж глаз. — Хреново, — буркнул он, отводя взгляд от широкоплечей фигуры Гоуста и сосредотачивая его на напряжённом даже во сне лице Газа. — Уже дошёл до фазы «обними меня, мам, здесь так холодно». — Ясно. Что тебе ясно, хотелось спросить Соупу, что тут вообще может быть, сука, ясного? — Смешно, — сказал он вместо этого вслух, — сдохнуть от пневмонии в разгар ебучего зомби-апокалипсиса. Гоуст не ответил. Он вообще был неразговорчивым, Саймон вы-все-меня-затрахали Райли. Ещё до… вот этого вот всего. Соуп входил в его отряд и провоевал вместе с ним под началом капитана Прайса пару лет, которых вполне хватило для того, чтобы осознать и уяснить: амплуа молчаливого мрачного мужика — это не просто маска, вроде той, что Гоуст напяливал на миссии, то ли чтобы спрятать лицо, то ли чтобы напугать врагов до усрачки пластиковым черепом; это, бля, стиль жизни. На самом деле для того, чтобы понять это, было бы достаточно и получаса. Тишины, не разбавляемой ни смешками, ни вздохами. Парочки жутких взглядов, в которых даже ярости не было — одно мёртвое, холодное равнодушие. Гоуст просто был… Гоустом. Человеком, оправдывавшим своё боевое прозвище на двести процентов из ста. Машиной для убийств с метровым разворотом плеч и Огромной Стрёмной Историей, о которой никто в команде нихрена не знал кроме того, что она огромная и стрёмная. Но предположения выдвигались самые разнообразные. Капитан Прайс был, пожалуй, единственным, кто имел представление о том, что именно сделало Гоуста армейским Тедом Банди; и, разумеется, ни в одном обсуждении этого чего-то Прайс не участвовал. Соуп подумал о кэпе и тихонько вздохнул. — Они уже должны были вернуться, — прошептал он, поправив мокрую тряпку на лбу бессознательного Газа, чтобы чем-то занять руки; рядом с Гоустом Соупу всегда приходилось искать способы сконцентрироваться на чём-то, на чём-нибудь кроме него. — Прайс и Роуч. Как думаешь, они… — Нет, — отрезал Гоуст. Потом, спустя долгие мгновения напряжённого молчания, неохотно добавил: — План был продуман до мелочей. Вероятно, на каком-то из этапов возникла задержка. О. Вот оно. Ещё одна характерная черта Гоуста, по которому Соуп уже мог бы написать диссертацию, — эта его дохуя литературная манера речи, хоть мизинчик оттопыривай. В устах любого другого человека, особенно военного, это звучало бы почти комично; однако Гоуст — с его чёртовой балаклавой, скрывающей лицо, славой отбитого на всю тыкву мудака, вселенской усталостью во взгляде и лексиконом выпускника Гарварда — умудрялся быть странным образом… горячим. — У меня от тебя башка болит, — пожаловался Соуп, хотя болело и зудело у него несколько ниже. — Счастлив знать, что могу заставить тебя использовать мозги по назначению, — не остался в долгу Гоуст. Соуп картинно округлил глаза: — Не произноси слово на букву «м»! Вдруг они услышат? Гоуст терпеливо вздохнул. Сказать по правде, одно то, что иногда он был в достаточно благоприятном расположении духа для того, чтобы отвечать на подначки Соупа или даже шутить самому, было значительным прогрессом на пути их взаимодействия. Не то чтобы прогресс этот принёс с собой лишь положительные моменты — Соуп до сих пор помнил ту шутку про половину собаки, поржать над которой мог бы только контуженный, больной ублюдок или лейтенант Райли, совмещающий в себе обе предыдущие характеристики, — но всё же подвижки к лучшему были. Глядишь, лет через сорок доползём до конфетно-букетного, подумал Соуп, в тысячный раз обласкав взглядом чужие крепкие бёдра, непозволительно сильно обтянутые тканью армейских брюк, и тихонько вздохнув. У меня как раз вставать перестанет. Рядом зашевелился и глухо застонал Газ, выдернул его из невесёлых мыслей, в которых его член загадочным образом соседствовал с обтянутыми чёрными тактическими перчатками пальцами лейтенанта Райли. Поправочка: чёрными они были раньше. Теперь же въевшиеся в ткань грязь, пыль и кровь сделали её скорее бурой, выцветшей, поблёкшей. Не сказать, чтобы цвет перчаток на что-то влиял — особенно когда речь шла о грязных, грязных фантазиях отдельно взятого сержанта Джона «Соупа» МакТавиша. Не сказать, чтобы наличие вышеозначенных фантазий что-то меняло. Между ними и вообще. Соуп убрал отслуживший своё компресс. Потрогал лоб Газа. Чертыхнулся сквозь зубы: — Да он нахрен горит. Гоуст привычно промолчал. Потом опустился на пол рядом с ним, вытянул ноги, пристроил на коленях автомат. Соуп замер, цепенея, как цепенел каждый раз, стоило Гоусту позволить себе эту случайную почти-близость: их плечи практически соприкасались, шевельни Соуп ступнёй, и смог бы дотронуться до чужой лодыжки. А если бы осмелился чуть сместить ладонь, то накрыл бы чужие пальцы своими. Полная идиллия, не считая того, что мир за пределами их укрытия трещал по швам. — Эй, — Соуп всё же решился, легонько пихнул его плечо своим, прижался. Гоуст не отодвинулся, только покосился на него мрачно. Хотя бы что-то оставалось неизменным: Соуп безнадёжно по нему сох; Гоусту было феерически на это поебать. Стабильность, мать её. — Тебе удалось что-нибудь разузнать? — В нескольких сотнях ярдов отсюда есть аптека и супермаркет, — медленно, как бы нехотя прошелестел Гоуст. — Не слишком далеко, можно пройти по крышам. Соуп сглотнул. Раньше, когда весь нынешний пиздец только-только набирал обороты, подобная информация приводила его в восторг: аптеки и супермаркеты были гарантированным источником лекарств и еды, а им не помешало бы ни первое, ни второе. Однако со временем, когда они хлебнули говнеца с ходячими трупами, одержимыми идеей сожрать всё живое на своём пути, ему пришлось научиться относиться к хорошим на первый взгляд новостям настороженно. — Но?.. — прошептал он, старательно игнорируя инициированную им самим близость: от плеча Гоуста шло ровное тепло. Тот не открывал рта так долго, что Соуп успел подумать, что он просто-напросто отрубился; не удивился бы — Гоуст отсутствовал почти сутки, и вряд ли у него выдалась возможность вздремнуть. В противном случае он вернулся бы укушенным, с налившимися кровью глазами, с оскаленными зубами, с запущенным часовым механизмом в груди: инкубационный период у этой херни практически отсутствовал, вирус мутировал так стремительно, что от заражения до превращения в зомби проходило не больше тринадцати минут. И Соуп предпочёл бы не вспоминать о том, каким образом они установили точный диапазон инфицирования. — Но, — наконец процедил Гоуст таким тоном, будто в этом была лично его, Соупа, вина, — я обнаружил гнездо. В соседнем от аптеки здании. Соуп утомлённо прикрыл глаза: а вот и она, огромная ложка дёгтя в капельке мёда. Гнёздами теперь, в этом новом мире, которому не следовало рождаться, назывались скопления зомби: огромные коммуны из нескольких десятков, а порой и сотен живых мертвецов. Соуп уже и не вспомнил бы, кто из команды первым начал так называть их — сейчас казалось, что гнёзда были всегда, как всегда были страх, усталость и голод. Может, стоило называть эти агломерации стаями; Прайс говорил, они выбирают лидера, считал, у них есть какие-то свои механизмы взаимодействия и общения, непонятные людям — разговаривать зомби не могли, только хрипеть, рычать и выть, но в остальном, особенно с учётом этой их тенденции к социализации, были удивительно человечными. Пугающе человечными. Хотя людьми больше не были. Так или иначе, влезать в гнездо было самоубийством. А уж с нынешней расстановкой сил и подавно — Газ был вне игры, Прайс и Роуч могли не вернуться с задания, из всего отряда в данный момент оставались только он и Гоуст: два заебавшихся мужика и несколько запасных магазинов с патронами. Каждая пуля была на счету. Каждый промах мог стать фатальным — зомби подыхали только при попадании в голову, можно было бесконечно палить им в грудь, надеясь достать до сердца, но сердце-то у них уже не билось. Процесс гниения шёл по всем правилам, кровь не циркулировала в венах, мышцы деревенели, со временем зомби становились медлительными и неповоротливыми; но, вопреки всем законам мироустройства и здравого смысла, продолжали функционировать. Двигаться. Нападать. Как если бы вирус, уничтожавший в них людей, давал им право стать какой-то принципиально новой формой жизни, устойчивой к повреждениям и болезням. Делал их неуязвимыми ко всему, кроме снесённой башки. — Это же, по сути, паразит, — когда-то сказал Прайс, в один из тех вечеров, когда у них ещё была надежда на то, что эпидемию можно сдержать. — Вирус, управляющий мозгом носителя. Скорее всего, он каким-то образом блокирует все сигналы, поступающие от нервной системы. Заставляет мозг забыть о том, что его обладатель мёртв. Но если уничтожить паразита… …погибнет и сам зомби. Просто и эффективно — когда ты один на один с этой слюнявой гниющей тварью, а между вами несколько ярдов, которые пуля преодолеет быстрее, чем она. А когда таких тварей вокруг тебя пять? Десять? Сто? Что тогда-то? Бежать. Что ещё тебе остаётся? Бежать и надеяться, что ты окажешься сноровистее орды мертвецов, жаждущих твоей крови. До сих пор у них получалось. Они даже, вон, укрытие приличное нашли: заброшенный склад, обнесённый забором с проволокой, зомби сюда не совались, им было сложно преодолевать препятствия высотой больше пяти футов. Но сидеть здесь вечно было нельзя, а на самом складе не обнаружилось ничего, что могло бы сгодиться в качестве пищи или оружия. Резюмируя: зона комфорта обещала стать их надгробием. Приходилось рисковать. Выбираться на вылазки, отправляться на разведку, пробираться через орды зомби, заполонивших город, в поисках провизии и патронов. Никто не давал гарантий, что очередная такая миссия — они всё ещё называли это миссиями, будто продолжали оставаться ОТГ-141, будто просто выполняли очередное задание от руководства, будто мир не рухнул — закончится успехом. Но это было лучше, чем сидеть сложа руки, как сейчас. Соуп раздражённо почесал участок лба над левой бровью и буркнул: — И что будем делать? Гоуст покосился на него утомлённо. — Ждать, — ожидаемо выплюнул он, и Соуп вдруг испытал острый прилив разочарования, как если бы рассчитывал получить другой ответ. — Ждать и молиться, чтобы Прайс и Роуч вернулись. Газ глухо простонал сквозь зубы что-то очень напоминающее слово «мамочка», закашлялся, на его губах вспенилась чёрная кровь, Соуп рефлекторно обтёр его рот рукавом и прохрипел: — Ему пиздец. Гоуст не пошевелился, не дёрнулся и не напрягся: значит, тоже думал об этом. Может, даже надеялся, что это произойдёт поскорее — в конце концов, быстрая смерть была милосерднее многодневных страданий. — Ему пиздец, понимаешь? — настойчиво повторил Соуп, схватив Гоуста за запястье, и его переебало от мимолётного соприкосновения с тёплой кожей чужой руки. — Если мы не раздобудем лекарства, Газ не жилец. А Прайс и Роуч до сих пор не вернулись. Вздрогнул: впервые с момента своего возвращения Гоуст посмотрел на него в упор, глаза в глаза, и взгляд у него был ледяной и тяжёлый, как у охотника, поймавшего в прицел доверчивую лань. — Что ты предлагаешь? — сухо спросил он. — Мы не можем бросить его здесь. Разгуливать в одиночку по городу, кишащему зомби, тоже слишком опасно. — Я мог бы справиться и один, — возразил Соуп, облизывая неожиданно пересохшие губы. Взгляд Гоуста на мгновение спустился к ним, а после вернулся к его глазам, и Соуп почему-то задрожал, когда лейтенант Райли вкрадчиво уточнил: — Мог бы? — Мог бы, — хотел бы он в самом деле похвастаться той уверенностью, которая просочилась в его голос. — Они почуют тебя сразу же, — прохладно произнёс Гоуст. — Ну, тогда можешь пойти со мной, ты-то сойдёшь за своего, — ядовито парировал Соуп. — Исключено. — Трусишь, элти? Любой другой — абсолютно кто нахрен угодно — на месте Гоуста уже рассвирепел бы и взбеленился, может, приложил бы его затылком о бетонную стену: да Соуп даже сопротивляться не стал бы, рядом с лейтенантом Райли он делался безвольным и беспомощным желе, будто бы забывал все навыки рукопашки, которыми владел ничуть не хуже любого бойца SAS. Впрочем, теперь и SAS-то не существовало. Вообще нихрена не существовало — были они и были зомби, мечтающие их выпотрошить. Вот и всё. — Мы ведь можем победить? — спросил Соуп у Ройса несколько недель назад, когда они дежурили вдвоём на крыше многоэтажки в противоположном конце Лондона. Каким же он был дураком. Все они, наверное, были. — Можем, ну, ликвидировать их всех, одного за другим? Он и теперь помнил, как Ройс тогда посмотрел на него — позабавленно, почти с улыбкой, хотя ничего весёлого в ситуации не было. — Ты ещё не понял? — усмехнулся он. — О том, чтобы победить, речи не идёт. Нам остаётся выживать. Где он теперь был, старина Ройс, в каком из гнёзд?.. Пальцам стало холодно, Соуп открыл глаза, которые успел зажмурить, и обнаружил, что Гоуст высвободил свою руку из его хватки и поднялся на ноги. — Поспи, — бросил он невыразительно. — Я подежурю. — Ты только вернулся с вылазки, — хрипло заметил Соуп. — Тебе не кажется, что это ты должен поспать? Или супер-пупер крутые солдаты не размениваются по таким пустякам? Соуп зарывался. Соуп знал это и почти наслаждался этим: ещё немного, и стало бы как раньше, как было до эпидемии, до массовой истерии, до апокалипсиса. — Я подежурю, — повторил Гоуст своим фирменным не терпящим возражений тоном. И добавил чуть тише, будто бы смягчившись: — Если они вернутся, я разбужу тебя. Не «когда», подметил Соуп со смутной болью. Не «когда» — «если». Значит, ты не веришь в это и сам. — Так точно, сэр, — выдохнул он вслух. — Хороший мальчик, — Гоуст наверняка хмыкнул там, под маской, и похлопал его по плечу. Соупа прошило мимолётным ощущением потери: Гоуст делал так в той, другой жизни, в жизни, которая была до всего этого и которой больше не существовало. В жизни, которую они просрали.