Целься в голову

В детстве Соуп конкретно так торчал по мифологии: проглатывал одну книжку за другой, пока греческие и египетские боги не превращались в его голове в один огромный неразборчивый винегрет. Мать посмеивалась и покупала ему новые и новые сборники мифов и легенд. Отец, считавший, что пацану положено интересоваться более, ну, вы знаете, мужественными вещами, молчаливо осуждал. Теперь-то он наверняка пришёл бы в восторг: Саймон Райли определённо являлся самой мужественной вещью, которой Соуп когда-либо интересовался. Жаль, старик не дожил до этого светлого дня. — А вот ещё интересный факт, — жизнерадостно брякнул Соуп, напрочь игнорируя молчание, которым Гоуст встречал его болтовню: не затыкает, значит, не возражает, — знаешь, как древние британцы называли ноябрь? Гоуст не ответил и даже не хмыкнул. — Стыдно не знать, между прочим, это твои предки! — не расстроился Соуп. — Но я сегодня добрый и, раз уж нам суждено морозить задницы на этой унылой миссии, чуточку расширю твой кругозор. Задание, положа руку на сердце, унылым не было: их отправили обеспечивать защиту Вестминстерского дворца, чёрт знает, по какому поводу, Прайс обтекаемо выразился об «информации о волне протестов и уличных боёв», но сам Соуп пока не приметил в прицеле ни одного самоубийцы, жаждущего роспуска Палаты лордов. Однако миссия есть миссия, его мнения никто не спрашивал, равно как и мнения Гоуста, занявшего позицию наводчика и вынужденного делить с ним крышу здания к северу от дворца. И тем не менее, Соуп скучал. А скучающий Соуп имел обыкновение трепаться с удвоенным усердием. Ничего личного: терпеть приходилось всем, кто волей случая оказывался на линии связи или в паре шагов от него. То, что Саймон «Гоуст» Райли стабильно значился в рядах таких счастливчиков, совершенно ни о чём не говорило. Джон «Соуп» МакТавиш был охренительно хорош в самообмане. И — да, сучки — в чёртовой мифологии. — Так вот, — вдохновлённо продолжил он, пользуясь благосклонностью ещё не заставившего его замолчать Гоуста, — пока в Англию не припёрлись римляне с этой их цивилизацией и латынью, бриташки именовали ноябрь «месяцем крови». В ноябре они приносили жертвоприношения богам и заготавливали мясо на зиму, так что вот. Прикольно, а? Как-то оно там звучало… Blod-Monath, во! Не осуждай меня, если я неправильно произнёс, я, мать твою, шотландец! — Джонни, — устало произнёс Гоуст, обозревая раскинувшуюся под ними улицу. — Что, дорогая? — Соуп очень, очень любил ходить по охуительно тонкому льду. — На два часа от тебя. Он выругался и поймал в прицеле человека. Потом озадаченно моргнул: взгляд выцепил жёлтую курточку, две светлых косички. Пробормотал: — Это ж просто деваха. Ей лет одиннадцать, ты что, думаешь, она припёрлась оспаривать Билль о пра… — С ней что-то не так. — Да о чём ты… И вдруг Соуп осёкся: понял, с ошеломительной ясностью, о чём именно Гоуст говорил. Девочка была… странной. Не странной как все дети, когда они отказываются спать днём или возят кошек в колясках для кукол. А странной в каком-то… неправильном и стрёмном смысле. Она брела, подволакивая правую ногу, очень-очень медленно, как будто ей было физически тяжело это делать. Соуп не видел её лица, только затылок, эти две чёртовых косички и длинный, ниже колен, дождевик. Забавные резиновые сапоги. На правой ноге, той самой, на которую девочка прихрамывала, виднелось бурое пятно, пугающе чёткое на белых колготках. — Она ранена, — прошептал Соуп. — Разве мы не должны… — Оставайся на позиции. — Но… — Оставайся. На. Позиции. Соуп обязательно поспорил бы с ним — в конце концов, жизни гражданских всегда значились в списке первых приоритетов, а если сведения об уличных волнениях были правдой, девочка рисковала стать случайной жертвой протестов. Но раньше, чем он успел открыть рот, в прицеле появилось новое действующее лицо: солидного вида мужчина, может, лет сорока пяти. Он заметил девчонку, замахал руками, привлекая её внимание, судя по всему, что-то выкрикнул. Побежал к ней. — Он поможет ей? — тихо спросил Соуп. Гоуст не ответил. В наушнике тоже царила гробовая тишина. Соуп подумал, что нужно было связаться с Прайсом, руководящим другим отрядом, запросить инструкции. Облегчённо выдохнул, когда мужик добрался до девочки и положил руку ей на плечо: по крайней мере, этот мог вызвать скорую или оказать ребёнку первую помощь. Всё бы закончилось хорошо: девчонку спасли бы, они с Гоустом не прервали бы наблюдение за объектом. Супер же. Отлично. Соуп ещё увидел, как девочка подняла голову, как мужчина почему-то вздрогнул, может, от порыва ветра, как что-то сказал ей… А затем заорал: — Какого хуя?! На его глазах девочка — одиннадцатилетка в жёлтой куртке и дурацких сапогах — вгрызлась в предплечье мужчины, прямо через шерстяное пальто, тот, кажется, закричал, попытался отпрянуть, а она вцепилась намертво, словно бульдог, стиснула челюсти, он сначала попробовал стряхнуть её с руки, а потом сумел оттолкнуть её, попятился, рухнул на тротуар спиной вперёд, брызнула кровь, охренительно много крови, люди так не кусают, так даже не каждая собака сможет, что за… Гоуст хлопнул его по спине, возвращая в реальность, и отрывисто приказал: — Стреляй. — Что… — Соуп с трудом смог разлепить губы. — Что это за херня?! — Стреляй, твою мать! Он нажал на спусковой крючок, пальцы дрожали, но выстрел вышел красивым, прямо в голову, девочка покачнулась, Соуп зажмурился, чтобы не видеть, как она упадёт. Перед глазами стояла жёлтая куртка с уродливым кровавым месивом на ней. Что это было, подумал он, сражаясь с тошнотой, что же я натворил-то? Подсознание молчало, отказываясь отвечать. Зато ожила общая линия связи, знакомый хриплый голос Прайса рявкнул: — Доложите обстановку! — Замечены гражданские, — сухо сообщил Гоуст, пока Соуп силился прийти в себя. — Девочка. Десять-двенадцать лет. Странное поведение. Напала на прохожего. И — после паузы: — Ликвидирована. — Чёрт побери, — пробормотал Прайс, с какой-то такой интонацией, которая не сулила им — никому из них — нихрена хорошего. — Она его укусила, — выхрипел Соуп, внезапно обретя способность говорить. — Вцепилась ему в руку. Взрослому мужику. Эта вот малявка. Он… она его… И, лишь усилием воли загнав проклятую дрожь в самую глубь горла, отчеканил: — Запрашиваю разрешение на помощь гражданскому. — Отрицательно, — теперь Прайс звучал напряжённо, почти испуганно, и Соуп не припоминал такой херни со времён охоты на одного русского козла. — Оставаться на местах. — Что делать с пострадавшим? — еле слышно спросил Гоуст. Прайс молчал долгое — практически бесконечное — мгновение, прежде чем припечатать: — Следите за ним. Не дайте ему покинуть угол вашего обзора. При малейшем намёке на что-то необычное… Заминка. Вздох. Нервный удар сердца. — Открыть огонь на поражение и сменить дислокацию. — В каком смысле необы… — начал было Соуп, но Прайс уже отключился. Мужчина в прицеле не двигался: лежал в луже крови, скорчившись на асфальте. От их бездействия могла зависеть его жизнь. У капитана Прайса не было ни одной — ни единой, мать его! — причины препятствовать спасению гражданского. Ни одной — кроме этой жуткой херни, выглядевшей как ребёнок. — Ты хоть что-нибудь понимаешь? — тоскливо поинтересовался Соуп у Гоуста, без особой, впрочем, надежды на ответ. — Выполняй приказ, — резковато выплюнул тот, но и в его тоне были те же нотки, что так дезориентировали Соупа в голосе Прайса. Как если бы всё происходящее означало для него — для них обоих — чуточку больше, чем для сержанта МакТавиша. Соуп поднял глаза от винтовки, повернул голову, силясь поймать чужой взгляд, но Гоуст не смотрел на него — его внимание было приковано к тротуару. Во всей его позе, почти вибрирующей от напряжения, читалась готовность в любой момент сорваться с места; ладонь лежала на гладком корпусе M4A1. В других обстоятельствах Соуп подумал бы о том, что предпочёл бы, чтобы эта ладонь переместилась на его загривок, сжала так же уверенно и крепко, как сжимала оружие, потянула, направила. В каких угодно других. Соуп закрыл глаза, а когда открыл их вновь, мужчина сумел подняться на ноги. Это было хорошо — наверное, рана оказалась не такой страшной, какой выглядела издалека; по крайней мере, укус пришёлся в руку, не в шею, вцепись девчонка в горло, и с лёгкостью перегрызла бы ему сонную артерию. А так, может, и выкарабкается. Должен. — Тебе не кажется, что это неправильно? — пробормотал он, жадно следя за неуверенными движениями крошечной фигуры внизу. — Мы обязаны были ему помочь. Что это за приказ такой, про огонь на поражение? Как будто мы… — Смотри, — перебил его Гоуст. И Соуп глухо выматерился, наблюдая за тем, как мужчина упал на колени, прижав искалеченную руку к груди, как его всего передёрнуло, как он вдруг запрокинул голову под жутким и неестественным углом, до отчётливого, пусть и воображаемого хруста, на секунду раздавшегося у Соупа в голове. — И как он не сломал себе к херам шею? — потрясённо шепнул Соуп. — Он сломал, — равнодушно откликнулся Гоуст. И спустя один удар сердца приказал совершенно другим тоном, полным напряжения и смутной тревоги: — По моей команде. — Что?.. — Целься в голову. — Я не понимаю… — Поймёшь. — Что, по-твоему, мы делаем, паля в гражданских?! — МакТавиш. — Это просто ёбаное сумасше… — Сейчас. Соуп не знал, что именно заставило его нажать на спусковой крючок в это самое мгновение: въевшаяся в подкорку привычка следовать распоряжениям Гоуста, та самая, что граничила с необъяснимой собачьей преданностью и ещё почему-то с тоской, или же… Или — чудовищная картина, которую он успел увидеть перед тем, как его пуля разнесла мужику башку. Может, ему всё-таки привиделось. Может, это была игра воображения, плод воспалённой фантазии. Может, сказалось то нервное напряжение, которое не отпускало его с того самого момента, как он всадил пулю в голову грёбаного ребёнка. Наверняка… наверняка именно так. У всего было разумное объяснение. У всего должно было быть, а у этого — не было. Гоуст сжал его плечо, вынуждая оторваться от винтовки, выплюнул сквозь зубы: — Уходим. — Что… — Соуп подавился воздухом, перед глазами снова встала картинка, которая точно будет теперь являться ему в ночных кошмарах: выпученные глаза с залитыми кровью белками, оскаленные зубы, струйка слюны, сбегающая по подбородку. — Что он такое? Что он за тварь?! — Вставай, быстро! — его вздёрнули на ноги, снайперка осталась лежать на крыше, Соуп хотел подобрать её, а Гоуст рявкнул: — Оставь, только задержит! Но мы ни от кого не убегаем, хотел было сказать ему Соуп. Не успел: откуда-то снизу донеслись хрипы, рёв, топот — звуки толпы, преследуемой чем-то жутким. Или, с мрачным весельем исправился он, направляясь за Гоустом к пожарной лестнице, преследующей… кого-то. Кого-нибудь вроде нас. В тот момент это показалось Соупу чем-то вроде идиотской шутки, а распоряжение Прайса о смене позиции и спешка Гоуста — всего-навсего предосторожностью. Он не знал ещё, что девочка и мужчина в пальто, убитые его выстрелом, были лишь первым в бесчисленной череде тревожных звоночков, с которыми ему предстояло столкнуться. Не знал, что ОТГ-141 так и не вернётся в штаб, в укрытие, в безопасность. Не знал, что сегодняшний день, понедельник, четырнадцатое ноября две тысячи шестнадцатого года, станет началом конца.