Целься в голову

Вниз спуститься они так и не осмелились: зомби, быстро догадавшиеся, что на вышке никого уже нет, разбрелись по улицам, блуждали по пустынным пролётам Хиллингдона, неся свою извращённую вахту. Будто бы вознамерились разом, за одну ночь возместить команде всё то, чего они — жалкая горстка уцелевших военных — были лишены в этом боро прежде. — У нас не будет ни шанса, если попытаемся добраться до одного из люков, — резюмировал Гоуст, осматривая участок перед служившим им вместо укрытия зданием: здесь караулило трое зомби. Соуп не стал говорить ему о том, что шансов у них не было и так, вообще и никаких. Ещё недавно он тешил свою эгоистичную натуру мыслями о том, как было бы славно остаться здесь с Гоустом, остаться вместе ещё ненадолго; а теперь не мог себя за это простить. «Ненадолго» рисковало стать вечностью — по крайней мере, пока один из них не умрёт. А это, подумал Соуп с глухой бессильной болью, лишь вопрос времени. Прайс молчал. С момента бегства с вышки он так и не сказал ни слова, и Соуп не знал, как ему помочь. Им всем было что и кого оплакивать в этот вечер, но поверженная поза кэпа, будто бы разом постаревшего на добрый десяток лет, приводила Соупа почти что в ярость. Как если бы Прайс не мог, попросту не имел права давать слабину здесь и сейчас, когда они были в полной жопе. Это тоже было эгоизмом — думать о нём вот так; как о ком-то, на ком всегда держалась команда и кто не должен был её подводить. Но Соупу так было проще — это проводило между ним и Прайсом, между ним и Гоустом, между ним и каждым из членов отряда, живых или мёртвых, незримую черту. Потому что Соуп уже подвёл их, подвёл их всех. Глаза всё ещё жгло. Теперь они горели и зудели так, будто в них насыпали песка, Соуп тысячу лет не вспоминал этого ощущения. Слёзы никогда не были чем-то, на что он считал себя способным, и ему очень хотелось бы продолжать думать, что это для него невозможно, но его зудящая щека ещё хранила смутный призрак воспоминания о соприкосновении с бронежилетом Гоуста, и, хотя тот никак не комментировал инцидент получасовой давности, для Соупа эта херня вроде как… меняла всё. Чёрт, он ведь не был грёбаной бабой. Хотя, пожалуй, было слишком поздно о чём-то сожалеть. Они заняли здесь, в этом сером бетонном блоке, одну из квартир. На полках у запасливых хозяев, которых давно не было в живых, обнаружились консервы, а под раковиной — несколько закупоренных бутылей с водой. Было настоящим наслаждением напиться вдоволь, вымыться, выскрести, орудуя небольшим куском мыла, всю накопившуюся грязь. Смыть с себя вонь мертвецов. Если бы только можно было так же стереть с кожи въевшийся в неё запах отчаяния. Шмотки, провонявшие кровью и гнилью, были застираны и кое-как развешаны в ванной. В шкафах обнаружилось достаточное количество одежды для того, чтобы всем хватило по комплекту. Соуп натянул толстовку и спортивные штаны и, покрутившись у пыльного зеркала, задумчиво произнёс: — Так давно не надевал штатское, что ощущаю себя ужасно странно. — Не расслабляйся, — Гоуст в отражении поднял голову. Он так и не снял свою грёбаную балаклаву, и в сочетании с футболкой и джинсами она смотрелась почти гротескно. — Это только пока не высохнет форма. — Да знаю я, — уныло подтвердил Соуп: ему внезапно пришло в голову, что это было глупо и бессмысленно — цепляться за армейское обмундирование, таскать всюду эти чёртовы многокилограммовые бронежилеты, как если бы что-то из этого могло защитить их от укуса, от обращения, от смерти. — Просто… было бы славно для разнообразия почувствовать себя кем-то другим. — Кем, например? — Гоуст поднялся с продавленного дивана, приблизился к нему. Зачем-то замер прямо у него за спиной. Соуп окаменел. В отражении они едва помещались: два здоровенных широкоплечих мужика. Гоуст выигрывал у него в росте всего на полтора дюйма, был чуть крепче и чуть рельефней, чем он сам, особенно в открытой одежде, обнажившей его руки. Но в остальном… Похожи, подумал Соуп, и мысль почему-то отдавала горечью, с девкой не спутаешь. Планировал ли Гоуст там, в будущем, которого у него не было, семью и детей? Соуп не осмелился спросить. Ели в тишине. Прайс, тоже вымывшийся и переодевшийся, не стал выглядеть лучше ни на йоту: потухший взгляд не маскировался растянутым свитером. — Кэп… — попробовал Соуп, прикончив свою порцию, потому что от молчания у него начинала ехать крыша. А продолжить уже не смог — что-то встало ему поперёк горла. — Всё нормально, — тихо произнёс Прайс, каким-то образом догадавшись обо всём, что Соуп хотел и не сумел высказать. — Просто… мне нужно немного времени. На разработку нового плана. Господи, ты же это не всерьёз, подумал Соуп почти с отчаянием, твоя чёртова жизнь летит под откос, мира за стеной, возможно, больше не существует, ты едва ли когда-либо увидишь свою жену и детей, а ты ведёшь себя так, будто мы всё ещё на миссии, пошедшей не по плану. Гоуст перехватил его взгляд и покачал головой. На его щеке, там, где оказалась обнажена обычно скрытая закатанной сейчас балаклавой кожа, виднелся широкий белый рубец. Соуп вдруг понял, что даже не видел его лица целиком. Было так по-детски обидно подыхать, не узнав его напоследок. Он не собирался заговаривать с Гоустом об этом. Не хотел и не мог обсуждать очевидную для всех них истину: то, что зомби знали, где они, и выжидали, прекрасно понимая, что рано или поздно им придётся покинуть укрытие. Был попросту не в состоянии честно сказать ему о том, что не хочет, чтобы Гоуст умирал. Но, когда они легли спать, все втроём, рядом, с пушками под боком, на расстелённом на полу покрывале, и дыхание провалившегося в сон Прайса выровнялось, Соуп всё-таки повернулся лицом к Гоусту и очень тихо позвал: — Элти?.. Гоуст открыл глаза сразу же. — Ты не спишь, — зачем-то заметил Соуп. — Нет, — голос у Гоуста был хриплый и усталый, — не сплю. — Мы можем?.. Пауза. Заминка. Едва уловимый шелест: — Конечно. — Я… — Соуп облизнул губы: слова шли тяжело, застревали в гортани, вставали поперёк горла; дрожащие пальцы царапали покрывало. — Я просто хотел сказать, что мне так… — Знаю, — мягко прошептал Гоуст, накрыв его руку и вынудив прекратить. — Мне тоже. Но мы сделали всё, что могли. — Может, и нет, — возразил ему Соуп, придвинувшись чуть ближе, так, что они столкнулись коленями. — Может, были способы… возможности… шансы, которые мы упустили. В самом начале. Когда ещё не было стены. Мы могли… свалить из Лондона. Теоретически могли ведь. Нашли бы какое-нибудь поселение выживших или… — У нас был приказ, — Гоуст звучал спокойно и ни капельки не удивлённо; Соуп как-то сразу догадался, что этот диалог лейтенант Райли уже вёл у себя в голове неоднократно — с одним и тем же финальным выводом. — Мы не могли его нарушить. Это было бы дезертирством. — Да насрать, — шёпот превращался в свист, — как будто… хоть кто-то в этом подыхающем городе сказал нам спасибо за всё, что мы сделали. Это даже… не повлияло ни на что. Скольких зомби мы смогли уничтожить? Ну, каких-нибудь тысячи три, если брать за всё время? В Лондоне проживает восемь миллионов. Проживало… до этого всего. Эвакуировали дай бог половину. Все твари, которым мы снесли башку… это только капля в море. — Море состоит из капель, — меланхолично отозвался Гоуст; под его тёплой ладонью пальцы Соупа начинало покалывать и печь, а Гоуст не пытался убрать руку, хотя Соуп больше не ковырял ебучее покрывало. Соуп помолчал. Внутри него велась ожесточённая борьба, разум спорил с подлетевшим к горлу сердцем, и Соупу искренне казалось, что ему удалось утаить, укрыть от внимания Гоуста этот внутренний бой… Пока лейтенант Райли не выдохнул: — Ты можешь спросить. — Бля, — Соуп против собственной воли усмехнулся, — я настолько предсказуем? Гоуст не ответил, но его глаза неуловимо потеплели. — Просто, — Соуп подбирал слова, и после каждого выходила короткая пауза, — мне было интересно… я подумал… что бы ты делал, не будь этого всего. — Эпидемии? — уточнил Гоуст. — Не, — Соуп покачал головой, — то есть и её тоже, но я скорее про… то, что мы имеем здесь и сейчас. Про наше положение. Если бы мы смогли выбраться… — А, вот оно что, — Гоуст задумчиво хмыкнул и перевернулся на спину. Соуп расценил это как приглашение, подлез ближе, привстал на локте. Гоуст встретил его взгляд своим и едва слышно проговорил: — Первым делом подал бы нахрен в отставку. Если, конечно, было бы у кого просить увольнения. Соуп прыснул: — И что, уехал бы в какую-нибудь глушь выращивать розы? — Почему нет, — Гоуст улыбнулся одними глазами. — Когда-то я этим занимался. Когда-то очень давно. — Ты… — Соуп внезапно осип: удивлённый восторг от этого открытия, признания, которого он у Гоуста не просил и которое Гоуст вручил ему сам, как частичку себя, смешался у него внутри с пронзительным сожалением: он так многого ещё не знал. — Охренеть, я даже… Не предполагал, что есть столько вещей о тебе, о которых я не имею ни малейшего представления. Вещей, о которых мне уже не удастся спросить. Гоуст пожал плечами: — Уверен, ты сможешь с этим жить. — Мудила, — Соуп легонько заехал ему по плечу. Помолчал, перекатывая на языке гораздо более рискованный вопрос. И всё-таки прохрипел, почти ненавидя себя за эту слабость: — Завёл бы семью? — Семью? — Гоуст сощурился. — Ну, — Соуп почему-то чувствовал себя распоследним дураком, — жену, детишек. Как у Прайса и у Га… На последнем имени он споткнулся, сжал зубы и отвёл взгляд. Гоуст молчал так долго, что Соуп почти поверил в то, что он уснул. Наконец тишину прорезало краткое: — Может быть. — Может быть, — повторил Соуп с каким-то отчаянием. — А ты? — Гоуст попытался перехватить его взгляд, но Соуп сделал вид, что его внимание привлёк какой-то шум из коридора, хотя в квартире никого, кроме них, не было и быть не могло — уж об этом они позаботились. — А что я? — судя по прищуру, попытка сойти за дурачка не удалась. Соуп тяжело вздохнул и, гипнотизируя взглядом стену напротив, ровно произнёс: — Не думаю, что это для меня. Гоуст милосердно не стал уточнять, чем именно являлось загадочное это: семьёй или женщинами. Соуп и не нашёлся бы с ответом. Теперь молчание между ними можно было потрогать: такое оно сделалось густое и напряжённое. Соуп выпростал руку из-под пальцев Гоуста, и тот не стал его останавливать. — У меня ещё один вопрос, — вибрирующим от волнения голосом начал Соуп, когда смог собраться с силами вновь. — Он немного… дебильный. — Мне не привыкать, — отозвался Гоуст в своей фирменной бесстрастной манере, из-за которой Соупу хотелось то вломить ему, то поцеловать его. Чаще всего, на самом-то деле, хотелось и того и другого разом. Одновременно. Чтобы до крови, до соли, до металла, до… Соуп дёрнулся, нервно подтянул штаны и выпалил: — Если бы мы выбрались, что было бы с нами? И, тут же испугавшись дерзости этой формулировки «мы», торопливо добавил: — С тем, что мы делаем. Если бы Гоуст попросил выражаться более конкретно, Соуп провалился бы сквозь землю со стыда: он определённо не был способен назвать то, что между ними творилось, каким-то одним словом. Все они казались или недостаточными, или избыточными; все они были опасностью, риском того, что всё рухнет, что хрупкая ниточка взаимопонимания между ними оборвётся, и тогда… И тогда хоть в петлю, хоть в страстные объятия зомби. Гоуст не отвечал целую маленькую вечность. Соуп больше не смотрел в его сторону и вообще сел на покрывале, но ощущал на левой стороне лица, в районе виска, чужой внимательный взгляд: кожу там жгло и покалывало. Какой бы ответ ему ни дали, он тоже оказался бы или недостаточным, или избыточным. Понимали это они оба. — Я не знаю, — наконец выдохнул Гоуст, и сердце Соупа пропустило удар, хотя эта оплеуха была ожидаемой, и он даже нуждался в ней: для профилактики, чтобы разбить свои сраные розовые очки вместе с переносицей. — Это… сложно. — Сложно — это отсосать себе самому, — с неожиданной, изумившей даже его яростью ответил Соуп. — А тут всё предельно просто. Гоуст устало смежил веки. Соуп продолжил свистящим шёпотом, в котором было гораздо больше отчаяния и застарелой боли, чем он когда-либо хотел демонстрировать лейтенанту Райли: — Тебе или нравится, или нет. Ты или продолжаешь, или нет. Ты или что-то чувствуешь, или нет. Бамс-с-с — его сердце набрало высоту и грузно упало в рёбра, стоило Соупу осознать, как много лишнего он озвучил и дал понять. Он встал на ноги, пробормотал, избегая смотреть на Гоуста: — Не хочу спать. Сгоняю на балкон, посмотрю, как там дела у тварей. Гоуст пришёл лишь спустя долгие пятнадцать минут, когда Соуп успел налюбоваться зомби-патрулём вдоволь, продрогнуть и озябнуть в достаточной степени для того, чтобы ощутить себя невообразимо тупым. Зачем, ну на кой чёрт, вот какого хера?.. Всё ведь было классно. Просто заебись. Они могли бы съебаться от Прайса в другую комнату, потрахаться или просто потрепаться, а потом привычно сделать вид, что это в порядке вещей и не требует обсуждения. Зачем он полез Гоусту в душу-то? Будто не знал, что там не обнаружится таблички «добро пожаловать, сержант». Придурок. Соуп как раз собирался свалить с балкона, когда Гоуст неслышно приблизился к нему и встал рядом, уложив локти на каменную кладку заграждения. От его руки, его плеча, всего его тела шло ровное тепло. — Ты не понимаешь, — произнёс Гоуст так тихо, что Соупу пришлось повернуть к нему голову, чтобы различить хоть что-то. — Этого никогда не произойдёт. Твоего «если». Не будет обстоятельств, в которые ты пытаешься меня поставить. — Я знаю, — буркнул Соуп, зябко поёжившись, и Гоуст, бросивший на него беглый взгляд, молча протянул ему ладонь. Соуп помялся, но всё же вложил в неё пальцы: и застыл вот так, дрожа от восторга, как какая-нибудь нецелованная пятнадцатилетка. — Все эти разговоры не имеют смысла, — продолжал Гоуст; физический контакт странным образом делал его небольшую лекцию ещё более болезненной для Соупа лично. — И я не понимаю, что тебе отвечать, чтобы ты почувствовал себя лучше. — Как и я сам, — Соупу пришлось подышать ртом, чтобы взять своё обезумевшее сердце под контроль. Какое-то время оба они молчали. Потом Гоуст выпустил его согревшуюся руку из своей и кинул взгляд вниз, на асфальт, по которому сновали, изредка задирая головы, зомби-часовые. — Завтра попробуем пройти через них, — проговорил он своим восхитительно безразличным тоном. — Ч-чего? — Соуп враз осип. — Ты совсем тронулся? Это же сраное самоубийство. Гоуст повернул голову, и Соуп вздрогнул: теперь в глазах лейтенанта Райли было больше льда, чем в Мировом океане. — Сидеть здесь и ждать, пока им надоест нас пасти, тоже самоубийство, — выплюнул Гоуст сдержанно. — Вопрос лишь в сроках. — Да, — у Соупа во рту стало кисло. — Очень мило с твоей стороны напомнить мне о том, что у нас почти не осталось времени. — Мы не можем позволить себе забывать об этом, — теперь лейтенант Райли источал почти осязаемую угрозу. — Что мы можем себе позволить, в таком случае? Соуп не заметил, как подступил вплотную, как Гоуст развернулся к нему всем корпусом, как они оказались друг напротив друга. Его лихорадочный шёпот, должно быть, обжигал чужие губы через балаклаву. — Нас, — просто ответил Гоуст, положив руку ему на загривок. — Это всё, что у нас осталось. — Тогда сними маску. Соуп знал, что играет с огнём; риск того, что в ответ на подобную просьбу Гоуст послал бы его к херам собачьим, составлял приблизительно девяносто девять целых и девять десятых процента. Но оставалась ещё эта одна десятая… — Пожалуйста, — добавил Соуп практически беззвучно, когда тот не сдвинулся с места. — Я бы хотел… хотя бы напоследок. Запомнить тебя таким. А не тварью, которой ты становишься в моих снах, мысленно закончил он с чем-то похожим на безнадёгу. Гоуст дёрнулся. Убрал руку с его шеи. На секунду Соупу почудилось, что сейчас Гоуст развернётся и уйдёт, оставит его одного на этом сраном балконе. А потом Гоуст взялся за кромку балаклавы и стянул её с головы — одним коротким решительным движением, точно так же, как делал это во сне, который Соупу больше не хотелось помнить. Их глаза встретились. У Гоуста оказалось бледное лицо, с резкими чертами и чётко очерченными скулами, с горбинкой на носу и уже знакомыми Соупу тонкими губами. Область вокруг глаз была зачернена углём, чтобы сливаться с балаклавой. Но даже так кожа казалась прозрачной. Будь сейчас день, и Соуп наверняка сумел бы увидеть каждую венку, каждый сосуд. — Разочарован? — в тоне Гоуста была насмешка, а в напряжённой позе — что-то неуловимо уязвимое. Соупа захлестнуло волной бессмысленной стыдной нежности, и он не сразу сумел с ней справиться. Потянулся — вместо ответа — к этому лицу, Гоуст отшатнулся было, но почему-то на середине движения передумал. Позволил прикоснуться. Повторить подушечками больших пальцев линию волевой челюсти, колючие от отрастающей щетины щёки. Скулы, казавшиеся вырезанными из камня. Выступы надбровных дуг. Когда его руки добрались до глаз, Гоуст зажмурился; кожа век под пальцами была нежной и тонкой. Удивительно ранимая деталь — как для лейтенанта Саймона Райли. — Ещё как разочарован, — прошептал Соуп ему в губы. И, когда Гоуст напрягся, добавил с мягким смешком: — Что не добился от тебя этого раньше. Поцелуй был похож на объятие, которое Гоуст подарил ему, когда Соупа накрыло волной боли и вины; на руку на загривке, удерживающую его, пока его выворачивало на газон миссис Уильямс; на сдержанное «Теперь сойдёт», оставшееся отпечатком прикосновения у Соупа на лице; на все те крошечные поступки, которые складывались в восхитительную и мучительную картину — того, что могло бы у них быть. — Мне жаль, — сказал Гоуст, неуклюже погладив его по щеке — так, как гладят те, кто не привык быть нежным. — Мне бы тоже хотелось, чтобы у нас было больше времени. Соуп прокусил изнанку щеки, и в новом поцелуе появился металлический отголосок отчаяния.