The Road Ahead

Удушающая плотность и терпкость воздуха съёживала лёгкие. Горячий воздух летнего Лос-Анджелеса смешивался с остатками кислорода в толпящемся торговом центре, где люди терялись с неоном вывесок, стеклянных витрин и красных ценников, что заманивали ещё больше людей внутрь. Горячо, жарко, влажно, страшно — единственные чувства, которые могли возникнуть, находясь в самом центре этого адского похода. Люди стали живой, подвижной волной, лишь накатывающей с новой силой и не желающей уходить обратно в пучину, забирая с собой всё самое ценное с берега. Хруст экологичных бумажных пакетов вливался в скрежет музыки дешёвых колонок, запах гниющей еды в мусорных баках маячил на фоне счастливых семей, решивших, что это тот самый день для радостной вылазки из-под домашнего кондиционера. Этот сгусток гнался за Ноа, грозясь вот-вот поглотить его целиком. И он, движимый лишь одними инстинктами, бежал изо всех сил к пространному финишу, задыхаясь от тревоги, рокочущей в груди. С каждым преодоленным метром сердце разрывалось сильнее, а разнообразные ткани его костюма haute couture обвивались вокруг торса, шеи, рук, бёдер, затягиваясь всё крепче, словно лианы, впивающиеся в млечную кожу. Костюм нещадно натирал раны — давил на душу, давил на страхи и едва ли сдерживал животный адреналин. Каждая пора тела источала желание жить и быть свободным, азарт и вкус первой и единственно важной победы в своей никчемной жизни. От чего он бежал? От своей беспомощности? От верных охранников-псов своего отца, которые наверняка уже заметили пропажу одного из членов семьи кутюрье? От золотой клетки, которая вдоволь искалечила его тело, но ещё не смогла поглотить его душу? Всё, чего Ноа хотел — жить своей жизнью. Жить так, как живут все эти семьи, высасывающие из его лёгких воздух: завести друзей, найти свою любовь, есть еду, которую он хочет, а не которая позволит ему влезть в костюм на будущем показе. Многие, наверное, мечтали бы о его жизни: никогда не заботиться о деньгах и роскоши, всегда знать, что парочка жирных пачек денег смогут спасти даже от самой страшной болезни; большой дом, устланный мрамором, и такие же мраморные люди вокруг — идеально выточенные, но не имеющие ни одной эмоции внутри изваяния. Им жизненно необходимы были критики, искусствоведы, которые бы рассказывали окружающим о ценности точёных фигур и скульптурных лиц, несли в мир бы рассказы об их праведности и героизме. Лабиринты торгового центра завели Ноа почти в тупик. Ошалевшие, не соображающие ониксовые блюдца глаз принялись искать новый виток ариадниной нити, что всё это время вела слепого к верному выходу. Стеклянный потолок был невероятно близок — значит, он забрался на последний этаж этой башни. Люди, подобно мифу, говорили на стольких тональностях, в стольких словах, что Ноа казался здесь совсем чужеродным. Он не понимал и не слушал, и был движим лишь своей тревогой, что уже успешно трансформировалась в панику. Но проблеск тонкой пряжи указал путь к лифту. Механические цифры отсчитывали этажи, и Ноа понял, что ему нужно туда. Это его последняя надежда скрыться от той мглы, что уже хваталась за полы одежды, и старалась забраться выше, к шее. Он рванул со своего места, влетая в пространство замедленного времени. Огонек лифта мигнул, раскрывая свои металлические ставни и приглашая уставших паломников консьюмеризма войти и немного передохнуть, прежде чем сойти на новую землю. Места становилось всё меньше, и Ноа во что бы то ни стало должен был присоединиться к этой армии. Он успел. Он пожертвовал комфортом нескольких пассажиров, растолкав их и отвоевывая своё место внутри, и едва ли двери лифта успели захлопнуться. Ноа смог увидеть то, что за ним так жадно следовало: сотни удивленных пар глаз, уставившихся на взъерошенного птенца. Ноа забивался вглубь, пытаясь спрятаться, невнятно выдавливая из себя извинения. Едва ли рука уцепилась за поручень на стеклянной стенке, как тело тут же накрыли все чувства: усталость, тошнота, нехватка воздуха, адреналиновый коктейль с украшением в виде ужаса. Пытаясь отдышаться, стирая ручьи пота с лица и шеи, Ноа не знал, что ему делать. Он спрятался в кабине лифта, но надолго ли ему подыграла удача? Куда он попадет, стоит дверям открыться? Что его ждет там, в самом низу? Пассажиры разбредались на свои этажи, и в конце концов Ноа остался в одиночестве. Он боялся — но не того, что его поймают, а того, что он совершенно не знал каков этот мир. Как ему выживать? Куда ему идти? Какие люди его встретят? План его побега был продуман лишь до момента, когда он забежал в лимбо круговых дверей на входе молла, а всё, что происходило дальше — было лишь импровизацией. У него не было друзей или родственников, которые могли бы ему помочь, а обращаться в полицию с просьбой вытянуть себя из цепких лап собственной семьи было бы унизительно и бесполезно — никаких доказательств того, что с ним происходило, у Ноа не было, а жаловаться на своего отца, будучи в возрасте “чуть за двадцать” ему казалось самой жалкой вещью на планете. Нет, он ещё недостаточно поборолся со злом. Лифт устало звякнул, оповещая о последней остановке. Ноа, нехотя отпуская спасительный поручень, благодаря которому он смог продержаться на ногах, вышел наружу, быстро оглядываясь по сторонам. Было невероятно тихо по сравнению с тем, какой гул стоял парой этажей выше. В нос ударил сильный запах бензина, а вдалеке раздался рёв двигателя машины. Пол был застлан скучнейшим серым винилом, а из изысков архитектуры были лишь разноцветные колонны, которые плохо справлялись со своей задачей ориентиров. Голова звенела, а лёгкие жадно глотали воздух. Сердце билось так быстро, что Ноа был уверен — его вот-вот хватит приступ. Атмосфера тишины и относительного одиночества заставила его слегка расслабиться, и это было критической ошибкой. Едва ли мозг понял, что угрозы на горизонте нет, как он тут же дал сигнал всему телу об острой необходимости избавиться от всего стресса прямо сейчас же, чтобы предотвратить критические последствия. Ноа едва ли сделал пару шагов вглубь парковки, как его желудок тут же сжался. Он хорошо знал это чувство, возможно, даже слишком хорошо. Его ноги тут же подкосились, и парень согнулся будто в молитве, извергая из себя всю желчь и горечь. Видимо, этот раз не стал исключением, и со стрессом организм решил справиться привычным способом. В носу свербило от кислого запаха, а глаза слезились от того, как тело выжимало содержимое его желудка до последней капли. В перерывах между волнами он заливисто кашлял, надеясь не задохнуться в настигающий прилив. После третьего раза волны отступили, и его тело обессилено расслабилось. На сером виниловом полу красовалась зелёно-жёлтая лужа с крупицами модельного завтрака, но Ноа не спешил поднимать голову. Он плевался во все стороны, пытаясь избавиться от вкуса желчи во рту. Ему стало так легко, что воспаленный мозг предложил занятную идею: «Засунь два пальца в глотку и облегчись ещё немного. Это всегда помогало, помнишь?» Но в этот раз в процесс молчаливого соглашения с мозгом ворвался кто-то извне. — Йоу, чел, ты в порядке? Ноа вздрогнул. Свидетели — это хорошо или плохо? Нужно ли ему рвануть прямо сейчас? Или, может, стоит попросить помощи? Он не мог различить врага от друга, поскольку все его «друзья» в прошлом так или иначе оказывались купленными марионетками отца. Чуть реже — им просто хотелось вкусить хоть кусочек этого золотого пирога, и воспользоваться доверием и одиночеством сына известного модельера на очередной вечеринке было проще простого. Ноа утер рукавом рот, поднимая голову. Его будто ослепило — таинственный собеседник выглядел как существо из совершенно другого мира: неоново-красные африканские кудри, торчащие полянкой на голове, смуглое лицо было украшено россыпью металла разных форм и в разных местах: бровь, нос, губа. Оба уха и вовсе были покрыты различными кольцами и штангами. — Эй? Ты тут? Взгляд Ноа переместился на любопытные глаза. Такие же тёмные, как и у него самого, но во взгляде этого существа было гораздо больше тепла и жизни, чем у Ноа. Они одни говорили так ясно и четко, что не ответить на вопрос казалось невежливым. Он не похож на врага. Незнакомец не казался опасным, и явно не узнал сбежавшую модель, поскольку если бы у него была задача поймать беженца, то времени на это у него было уже более, чем достаточно. Такая простая цепочка размышлений заставила Ноа приподняться с колен, хватаясь за ворот чужой джинсовой жилетки. Под пальцами ощущались плотные сплетения нитей нашивки. — Пожалуйста! — Ноа жалобно воскликнул, впиваясь отчаявшимся взглядом в смуглое лицо. — Я.. Мне нужно убраться отсюда. Куда угодно. Увидев удивление на чужом лице, Ноа слегка опомнился. Пожалуй, просьбы о помощи вряд ли начинаются с таких угрожающих жестов. Пальцы разжались, отпуская потенциального спасителя. — Извини. У меня нет денег, но, пожалуйста, помоги мне. То, что незнакомец впал в ступор после такого «знакомства» было вполне понятно. Но на его лице было больше не страха, а какой-то совсем запутанной эмоции, которую Ноа не мог описать. Парень поджал губы, и колечки пирсинга тут же исчезли внутри. Это завораживало. — Шейла меня убьет. Эта стерва меня задушит прямо во сне! Панк (судя по лозунгам на его нашивках) сокрушенно болтал сам с собой, явно взвешивая внутри себя все «за» и «против», чтобы принять верное решение. Рука с миллионами фенечек и браслетов поддерживала гладко выбритый подбородок, словно помогая незнакомцу в его раздумьях. — Ладно. Проехали. Не то чтобы за тобой кто-то гонится, да? Ноа виновато отвёл взгляд. — Ох, твою мать, — красные кудри дрогнули, как желе на тарелке. — Ладно. Сегодня был слишком скучный денек. Почему бы и не помочь? Панк расплылся в широкой улыбке, обнажая слегка выступающие вперед клыки. На удивление его зубы были в очень даже приличном состоянии — в голове Ноа все панки не отличались любовью к чистоте и уходу за собой. Над небольшой щербинкой между передних зубов красовалось маленькое колечко. Спаситель подошёл к красному, старому пикапу, растворяя дверь водительского сиденья и заваливаясь внутрь так, словно он падал на диван в своей гостиной. Ноа решил не мешкать и занял своё место. Его глаза то и дело сверлили коридор, ведущий к лифту — он боялся, что вот-вот — и тьма, преследовавшая его всё это время, доберется до него. — Во-первых, зови меня Алан, — водитель сделал какой-то комичный жест, словно бы его представление обязательно должно было сопровождаться какой-то позой. — Во-вторых, первое правило побега: никогда не бери с собой телефон. Словно бы подкрепляя свои слова, Алан выставил свою ладонь, ожидая, пока на ней окажется телефон Ноа. — Почему? В лице модели читалось непонимание. — Чел, они могут узнать где ты находишься. Если ты убегаешь от кого-то, то это последнее, чего ты хочешь. Ну а ещё мне не нужны проблемы от тех, кто тебя ищет, — Алан говорил очень вычурно. Его интонации были почти театральными, мимика была слишком живой, но во всем этом не чувствовалось фальши. Разве что налёт нервозности. — Так что будь хорошим мальчиком. Я жду. В голове было слишком много тревоги, а усталость начала брать верх. Поэтому Ноа не стал перечить или задавать каких-то вопросов, в целом — объяснение уже было достаточно понятным. Поэтому он достал телефон из кармана брюк, передавая его Алану на растерзание. — Умница. Крашенный ноготь щёлкнул кончик прямого носа Ноа. Алан открыл окно, выбрасывая телефон. Он приземлился рядом с колесом. После щелчка ключей, увешанного кучей брелоков, машина заревела, и даже на сидении чувствовалась дрожь двигателя. Ноа вздрогнул, а Алан, дёрнув рычаг коробки передач, сдал назад. Тяжелое колесо прокатилось по экрану гаджета, заставляя тот жалобно хрустеть. Ещё одно движение рычага — и вот они едут прочь с парковки, выбираясь на улицу. Из старенькой магнитолы заиграла громкая музыка. Они оба вздрогнули, и Алан, выругавшись под нос, сделал громкость ниже, а Ноа пытался собраться с мыслями. Безопасно ли вот так садиться в машину к незнакомцу? Не то чтобы ему было что терять, но умереть в первые же часы своей свободы было бы крайне жалким. Но Алан пускай и был панком, и пускай вёл себя страннее обычных людей не казался злодеем, и явно не прокручивал у себя в голове план по расчленению тела юной и наивной модели. Ониксы глаз принялись разглядывать человека за рулём: Алан был высоким, крепким метисом: его выдавали цвет кожи и характерная челюсть, однако его лицо было привлекательным, а куча украшений лишь подчеркивала угловатые и грубые черты: густые брови, кривоватая перегородка носа, широкие ноздри и пухлые губы. Копна красных кудрей выглядела огненной короной, а бока были побриты почти под ноль. Под жилеткой не было другой одежды, и проглядывал крепкий торс, испещренный татуировками — корявыми, ровными, пошлыми. Руки были крепкими, а пальцы — цепкими. Тот факт, что на некоторых ногтях был ободранный чёрный лак придавали им ещё более внушающий вид. — Когда такие принцессы разглядывают меня так тщательно, мне становится неловко. Громкий хриплый голос вернул Ноа в реальность. Он тут же смущенно переключил свой взгляд на дорогу, отворачиваясь к стеклу. – Эй-эй! Это грубо, чел. Но не то чтобы я был против. Алан рассмеялся, продолжая смотреть на дорогу. А Ноа чувствовал себя виноватым за то, что был таким неумехой во всех делах, касающихся человеческих взаимоотношений. Он прекрасно знал, как общаться с коллегами, с семьей, врачами, журналистами, модельерами, но обычные беседы и разговоры были для него неизведанной территорией. Ему всегда казалось, что люди вокруг него говорят о вещах, которые он никогда не понимал и не знал, и потому это было больше похоже на взаимодействие людей с инопланетянином. — Ита-ак.. — Алан загадочно растягивал слова, словно пытаясь пробраться к Ноа. — Как тебя звать? От кого бежишь? Знаешь, не каждый день встретишь блюющего красавчика на парковке. — Эн. Зови меня Эн. Я сбежал от родителей, но продумал только часть, где надо было «сбежать». Я, как бы это сказать, не слишком хорошо ориентируюсь в этом мире. — Тебе хоть восемнадцать есть? Слушай, я рад помочь, но ввязываться в дела подростков.. — Мне двадцать четыре. Я что, так молодо выгляжу? — Двадцать четыре?! Машина резко остановилась, и Ноа чуть не полетел вперед. Светофор горел красным, а Алан удивленно таращился на пассажира. — Чел, да ты старше меня будешь! Ты что, зелья пьешь? — Чего? Ноа с непониманием посмотрел на Алана, неловко улыбаясь. — Забей, я шучу. Но ты реально хорошо выглядишь. Черт, я теперь комплексовать начну. — Алан тяжело вздохнул, трагично покачивая головой. — А чё за семейка? Ты не выглядишь так, будто тебя на цепи держали. — Эм.. Это сложно. Не знаю, как объяснить в двух словах. — Ладно-ладно, расслабься. Я в душу лезть не буду. Но скажи-ка вот что: насколько серьезно ты настроен убежать? Типа, тебе надо перекантоваться где-то пару дней, пока мамка плакать не начнет, или ты типа всё, решил с концами? Ноа потребовалось некоторое время, чтобы в быстрой и грязной речи Алана, которая усложнялась тяжёлым южным акцентом, разобрать слова. — Пожалуй, второй вариант. Я не хочу возвращаться туда. — Кайф, чел, я как раз собирался отправиться в Нью-Йорк. Ну, знаешь, поразвлекаться там до Хэллоуина — черт, говорят тусовки там невъебенные. Хочешь со мной? Должно быть весело, чувак. Ноа ничего не ответил, но добродушно улыбнулся. Он пока не мог принимать такие решения — он даже не знал, чем закончится сегодняшний день. Всё, чего Ноа хотел — это избавиться от удушающего его корсета, сменить одежду и попасть в душ. Из-за пота одежда липла к телу, как половая тряпка, и Ноа был слишком уставшим, чтобы строить планы на будущее. В конце концов, в его голове даже не до конца уложилась мысль о том, что он сделал это. Он смог убежать от своей семейки, и теперь мог спокойно вздохнуть полной грудью.