The Road Ahead

За окном — пятнадцатое июля 20ХХ года. Жара в тот день стояла невероятная — Луизиана никогда не щадила своим «чудесным» климатом, бесчисленными топями и обитающими на них насекомыми, дикой порослью растений и, если уж быть совсем счастливчиком, то и аллигаторами тоже. Поговаривают, недавно один и вовсе решил устроить воскресный шоппинг. Земля раскалилась под палящим солнцем до таких температур, что можно было без проблем порадовать себя свежей яичницей с беконом даже без плиты. Настоящее счастье для бездомных! Так и представляется картина того, как весь Уэст-Монро наполняется жгучим шкворчанием с запахом подгоревшей свинины. Любой здравомыслящий горожанин уже уютненько растянул свои ножки на кресле с подставкой для ног, выкрутил кондиционер на минимум, взялся за ледяное стекло свежего пивка и ни за что на свете не согласился бы покинуть свой даунтаунский оазис. Если уж кто-то и решил оказаться на улице — так это зажиточные семьи, спрятавшиеся в тенях раскидистых разноцветных зонтов с таким же набором, что и домашние бедуины, на белоснежных шезлонгах рядом с лазурными бассейнами. Кусты то и дело стрекотали летними песнями цикад, домашние питомцы лениво разложились на террасах, высунув розовые языки и истекая слюной, то ли довольствуясь солнышком, то ли решив поиграть в самоубийц. Странные они, эти животные. По замершей в зареве жары улице еле двигал ногами юноша, облачённый в чёрную церковную робу. Коротко стриженный, с безжизненным выражением лица он волочил своё тело вперед, то и дело царапая стёртые ноги о мелкие камни и пористый асфальт такого тихого, почти идеального американского городка. Эхом где-то внутри отдавалось радостное щебетание семей. Звуки воды били сильнее смертельной дозы ультрафиолета, что с завидной частотой имел привычку пробиваться сквозь озоновые дыры и тут же подпаливать леса. Пересохшие губы безмолвно шептали о чём-то. Изредка лицо кривилось или расплывалось в вымученной улыбке, а он всё шёл и шёл, словно бы вёл беседу с кем-то невидимым. Ну, наверное, с Богом? Иначе зачем ему мучиться в такую откровенно испепеляющую погоду во всём длинном, чёрном и удушающем? Тёмная фигура, словно пятно на безупречно крахмальном районе, двигалась вперед, изредка покручивая головой из стороны в сторону. Солнце направило всю свою испепеляющую мощь на тёмную грязную ткань его одеяния, а чёрный цвет так жадно глотал свет, что даже тень юноши выглядела бледной, почти несуществующей. Перед глазами всё начало расплываться, а к горлу начала подступать тошнота. Ощущения были как при лихорадке — вязкий жар, обволакивающий собой всё тело, не давал голове ясно мыслить, глазам — различать силуэты, а ушам — слышать. Тишина нарастала в своей громкости, превращаясь в какофонию: стрекотание летних цикад отзывалось адским скрежетом. Неимоверно хотелось пить. Он остановился, как-то криво оборачиваясь в сторону дома, возле которого стоял. Сочная зелёная лужайка с идеальным газоном и величавая фигура белоснежного двухэтажного дома склонилась над ним чем-то массивным и страшным. На деревянном почтовом ящике, стоящем на такой же деревянной ножке, выкрашенной в цвет фасада, умиротворенно спал красный флажок. Парень из последних сил поволок себя в сторону террасы. Сокрытая в прохладной тени она соблазнительно призывала спрятаться на ней, упасть в одно из плетёных кресел с белоснежными, мягкими подушками. А потом, чуть остудившись, попросить у хозяев немного воды — и тогда можно продолжать свой путь. Так просто. Нужно всего лишь пройти вперёд по бетонной дорожке. Едва ли босая нога ступила на кирпичную лестницу, оставляя на камне мазок крови, как парень остановился. Он едва качнулся и замертво рухнул на порог, разбивая вселенскую тишину семейного анклава грохотом от удара обмякшего тела. К сожалению одной из идеальных семей, покой был бесцеремонно нарушен громким, настораживающим звуком. Он заставил размять затёкшие от блаженного сидения мышцы, заставил перевести тело в вертикальное положение и проклинать всё на свете. Какого черта?! — Ебучие ниггеры, — проклинал этот мир, этот день, этот час и лежащего на пороге его дома хозяин белого таунхауса. Пухлый, одутловатый мужик с застывшей на неаккуратных усах пеной и узкими, чёрными глазами, которые почти тонули в жире щёк. — Слышь, живой? Носок домашней обуви, которую под страхом смерти ни один американец не додумался бы стянуть внутри своего жилища, грубо ткнул бок нежданного гостя. Реакция была примерно минус пятая. — Сдох, что ли? Ну так иди гнить туда, куда тебе положено, черномазый, — мужик тяжело выдохнул, одним движением закидывая тело на своё плечо. — Сука, ещё и руки об него марать. Не хватало ещё копов. Вальяжной походкой, краснея от тяжести бездыханного тела и клокочущей ярости, он вышел со своей идеальной лужайки, завернул в маленькую аллею, что отделяла его дом от соседского, и, тревожно осмотревшись по сторонам, стараясь избежать ненужных свидетелей, доковылял до серого мусорного бака. Брезгливо ухватился жирными от оставшейся дома пачки чипсов пальцами за крышку, с грохотом раскрыл её и без толики нежности закинул тело внутрь. — Ещё и святошей вырядился. — он брезгливо отряхнул ладони и смачно харкнул в грудь, орошая всем своим пренебрежением робу. Шаги улетучились в плавающем от жары воздухе. С наступлением ночи аллея наполнилась глухим звуком музыки, ярким светом, переливающимся за окнами, громким смехом и неразличимыми обсуждениями. Рядом с мусорным баком раздавалось чавканье. Животное, влажное, голодное. Требовательные клыки пережёвывали чёрную ткань, пытались прокусить толстую кость лодыжки, оставляя лишь глубокие слепки собачей пасти. По смуглой ноге, торчащей из-под закрытой крышки бака, струились реки крови, едва ли успевая стекать по кончикам пальцев ног. Слышалось фырканье носов, смешиваемое с нетерпеливыми рыками собак, так сладостно пытавшихся разодрать мягкую плоть чуть выше колена и набить свои исхудавшие, почти прилипшие к спинам животы. Сокрытые в тени ночи они не чувствовали страха, не слышали приближающихся шагов за драными спинами, и даже не повели ухом, когда женский голос разъяренно поливал матом неработающую зажигалку. — Да иди ты нахуй, хуйня ебаная! — сдалась, наконец, девушка, устало выдыхая и опуская руки с таким раздражением, что те издали приглушенный хлопок о её бока. В попытках успокоиться та рассеянно оглядывалась по сторонам, пока не заметила заинтересованную в мусоре стайку бездомных шаек. — Хорош говно жрать! — низко рявкнула она, не получив должной реакции. Совершенно бесстрашно девушка подошла ближе. — Кыш, кому сказала! Животные, истерзанные людьми, отреагировали соответствующе — не имея должных сил и уверенности, заглотившие в себе обиду и движимые страхом тут же ринулись в стороны, не прекращая чавкать длинными мордами. Теперь нежданной «посетительнице» виднелась лишь безжизненная нога. Страх пронзил её тело, словно колокол, заставляя нутро звенеть от тревоги и замешательства. Она не была из пугливых, но такую находку вряд ли кто-то ожидал встретить посреди их тихого островка американского перфекционизма. Ее рука прикоснулась к худощавой ноге, собирая пальцами струйки крови. Тёплая, водянистая. — Эй! — громкость голоса явно не способствовала конспирации. — Есть кто живой?! Она тут же распахнула крышку бака, обнаруживая для себя тело дневного призрака, что пару часов назад скитался по улицам, незамеченный никем. Руки принялись тормошить юношу, но тот всё не подавал признаков жизни. Его бедро было изъедено псами — не так сильно, чтобы явить мрамор кости, но достаточно глубоко, чтобы зашить. Глубокая рваная рана зияла свернувшейся кровью, разорванными кусками кожи и чувствительным мясом человеческого тела. Без капли брезгливости женские руки ухватились за запястье, принимаясь проверять пульс ночной находки. Едва ли живой, но живой! — Вот же сука! — только и рявкнула она, утопая торсом в баке и принимаясь вытаскивать беднягу.