Нормально

— Ты бы хотя бы подумал об этом, Князев. У тебя есть опыт, закрепим его какими-нибудь курсами и вперёд, работай себе на здоровье. Уж всяко лучше, чем те копейки, которые ты на коноводстве зарабатываешь. — А что, я, по-твоему, херовый коновод? — Был бы херовый, ноги твоей тут уже бы не было. Андрей разводит руками и вопросительно дергает бровью, очевидно интересуясь, окончен ли разговор. Агата, даром, что знакомы с юношества, очевидный намёк не распознаёт, упирает руки в боки и начинает походить на фурию-Горгону: ноздри раздувает, волосы шевелятся… Андрей смаргивает и трясёт разболевшейся башкой. Как там говорят, лучшая защита — это нападение? — Выдумала себе какую-то глупость! Откуда у меня опыт? — Ты сам будто реабилитацию не проходил! Андрей давится выдохом — кашляет, морщится от того, как болезненно простреливает спину. Ну, Агатка, вот от кого не ожидал… — Ты подумай, не торопись, — смягчается Агата, очевидно не оценив весь ущерб от своих слов, — говорят, профессия благодарная, детям помогаешь всё-таки. Говорят, многие прямо на глазах меняются — говорить начинают, с миром взаимодействовать. Да и тебе полезно, а то совсем с людьми общаться перестал. — С тобой же общаюсь, — огрызается Андрей, но так, в пол силы. Очередной спор его достаточно утомил, всякое желание продолжать его испарилось. Сильнее начинает ныть поясница — предвестница бессонной ночи, и настроение, которое хуже стать уже не могло, прячется под подгнивший конюшенный плинтус к паукам, там обосновавшимся. — Уж не знаю, радоваться мне или плакать. Очнись, Князев. Хватит себя жалеть! Попробуй хотя бы. Не пойдет — бросишь. А не то… — Что сделаешь? В сборную не пустишь? Так поздно, Агат, я уже все, неликвид. — А не то можешь искать новый постой Меригуану. И хлопает дверью конюховки, оставляя Андрея один на один с запахом промасленной потёртой кожи и тихим писком мышей под рассохшимися половицами. Новый постой в его планы не входил. Тут-то его держали на птичьих правах и по старой дружбе — он же не слепой, знал, что платил по минимуму, а его пенсионер ни в чём себе не отказывал: мюсли жрал заказные, а не овёс; гулял весь световой день и сена получал вволю. Жил, по заветам всех коневладельцев, лучше самого владельца, и почти не жаловался ни на спину, ни на ногу, благодушно избавляя Андрея от ещё одной статьи расходов в виде внеочередных ветеринарных манипуляций. Нормально жили, в общем: Андрей работал насколько позволяло здоровье, коновод из него был хоть куда, даром, что пятнадцать лет в седле провёл. Начинал безобидно, в деревне у бабушки на Маньке дядь Пети, местного пастуха, потом загорелся, вернулся в родной Ленинград и потребовал у родителей, чтобы как по-настоящему, в секцию отдали. До сих пор Андрей помнит свой потаённый восторг, когда перед ним распахнул свои ворота Ленинградский Манеж. Как за коней дрались помнит; и как вымаливал у тренера разрешение на стартах выступить, несмотря на двойки в четверти. Было время отрефлексировать, пока переломанный лежал на восстановлении. СССР закончился, субсидии на государственных спортсменов тоже, а собственные деньги и того быстрей — оттого и болит, наверное, до сих пор, спустя бесконечный цикл больниц-операций-физиотерапий. Не долечил. Не долечил, каждый раз говорит себе Андрей, когда трясущимися непослушными руками выдавливает кружок мильгаммы себе на ладонь. Жизнь продолжается, пусть Андрей чувствует себя парализованным в привычном хаосе его мира. Что-то случается, меняются люди и, изредка, декорации, а Андрей смотрит на всё это со стороны, поздравляет с победами, помогает, выводит, чистит, седлает, заводит, гоняет на корде и обживает в личном вакууме, поделенном на двоих с таким же отставшим от жизни Меригуаном. Коню, правда, всё это нравится, а Андрей сам на себя порой злится непонятно почему. В итоге на условия Агаты он соглашается. Выбора ему особенно и не дают. Зато собирают общими силами денег на курс каких-то светил в Москве. — Рожа твоя всех заебала просто, — добродушно отшучивается Дима, игриво опираясь на навозную лопату, — отдохнуть от тебя хотим. Но если серьезно, Андрюх, ты столько сделал, что считай это подарком. — Ты сам-то вложился, добрая душа? — Обижаешь, брат, пятьсот рублей докинул. Андрей кривовато улыбается. Профессия не позволяет «не смотреть дарёному коню в зубы», но тут приходится помалкивать в тряпочку и собирать чемоданы. О том, что малоинформативный курс от светил-душнил всё-таки изменит его жизнь, Андрей пока не догадывается.

***

Поездка в Москву становится встряской в привычном однообразии, и, пусть Андрей и не знает откровенно, нужны ли были ему такие подвижки, на пробу всё оказывается очень… прилично. Теперь безликий гостиничный номер и курс в сырых бетонных пролётах Битцы позади, домашняя конюшня уютно пахнет сеном, а не плесенью, и каждый звук понятен, а каждое лицо знакомо. Жизнь потихоньку налаживается. Меригуан ласково тычется носом в сгиб локтя — клянчит дежурный сахар в кармане. Андрей оглаживает его по бархатному носу и расфокусировано пялится на игру пыли в луче света, пробивающегося сквозь мутное стекло в его деннике. — Нет, — решает Андрей, — с ним я работать не буду. Не хочу рисковать. — Это лошади. Ты с любой рискуешь. А он у тебя опытный, собственной тени не шарахается. Всегда была психика бронебойная, а после перелётов… Агата торчит в дверях, привалившись плечом к косяку. Она не выглядит удивленной его решением, жмёт плечами спокойно, предлагая привычную им дискуссию, но Андрей только решительно теснит её на выходе. — Я не буду использовать его для работы с детьми. — Ну, твоё дело. Тогда предложение в силе. Алиска всё равно всякий интерес к этому потеряла — вводи в работу её Кики, тебе тренерские, мне арендные. И как Агата могла представить, что он согласится съехать отсюда, когда здесь, в родных стенах, всё решается так просто? Может быть, однажды… В прочем, он скорее верил в то, что Меригуан излечится волшебным образом, чем в свое возвращение в седло. Будто в ответ на пространную фантазию начинает предательски ныть поясница. Ну, да, ему седло противопоказано. Кардинально ничего не меняется ни через месяц, ни через два. Разве что по выходным начинают приезжать первые клиенты с детьми. От детей пахнет больницей, от родителей несет шлейфом клинической усталости — Андрея берёт оторопь, ему хочется пожалеть и помочь, но получается только делать свою работу, за которую ему платят благодарностью и смятыми купюрами. Они чем-то похожи. Он и дети, он и родители. Он так же закрылся от мира в своей комфортной скорлупе и сопротивляется любой попытке его оттуда выдворить, он так же бесконечно устал от этих выкрутасов, пусть и боится в этом признаться. И если сам с собой он ничего поделать не может, то помочь ещё в состоянии. Оттого и приезжают к нему всё охотнее, два-три занятия в неделю превращаются в расписанную неделю, дети начинают тянуть к нему руки и каждая их улыбка, каждое координированное движение — маленькая победа, которая придаёт сил родителям. Андрей чаще улыбается сам. Через полгода всё остаётся по-прежнему. Он сам остается тем же. Через силу встаёт, пьёт обезболивающее, выработав привычку выкидывать блистеры от таблеток в разные мусорные вёдра, чтобы глаза персоналу не мозолить, избегает коллективных сабантуев. — Андрей, тут по поводу иппотерапии звонили. — На неделю вперед всё расписано, Агат. Не ко мне. Новость не предвещает ничего хорошего просто потому, что рассказана не спонтанно. Они уже минут двадцать трутся друг о друга плечами, полураздетые и липкие от жары. Андрей запыхался, Агата держится лучше, но тоже начинает сдавать. На очередном неосторожном толчке Андрей шипит сквозь сжатые зубы. — Больно? — тут же вскидывается Агата, — можем поменяться. — Нормально. Нам еще две минуты в эту сторону. В их трио свежей выглядит только в очередной раз рванувшая с кордового круга молодая кобыла. Андрей зарывается каблуками в песок и стискивает зубы. Агата прищёлкивает шамбарьером, темп выравнивается. — Время придётся найти, Князев. Там ты — последняя надежа. — Хуёво звучит. — Как есть. На оплату там не поскупятся, ситуацию понимают. Черкни потом, когда тебе удобно будет. Деньги нужны. Дима дал контакты какого-то массажиста, специализирующегося на реабилитации после травм спины, близилось время расчистки у Меригуана. Андрей обреченно вздыхает и соглашается. Время находится только в выходной, и Андрей определяется не задумываясь — возможность проводить меньше времени с самим собой звучит сказочно. И теперь никто не скажет ему, что он затеял очередную глупость — сами вынудили. Потом приходит время связываться с родителями. Присланный Агатой контакт подписан как «Олечка», и Андрей хмыкает понятливо: подружке посоветовала, поэтому так настаивала. Объяснила бы хоть, что не хочет собственным персоналом позориться. Во время личного разговора по телефону Ольга говорит: — Нам очень важно, чтобы это был мужчина. Я думаю, ему так будет проще, да и физически… Вы сами поймёте, когда увидите. — А сколько лет вашему мальчику? — Андрей не чувствует подвоха, пока не слышит, как Ольга после короткого молчания мягко смеётся. — Вам не объяснили ситуацию? Мальчику двадцать пять. Ольга его щадит: поясняет про возраст и рекомендации врача, и с каждым словом нервничает все больше, уверенная, наверняка, что Андрей откажется. Андрей, с каждым её словом, всё больше думает об этом. — Так… в понедельник всё в силе? — Приезжайте. Я с таким никогда не работал, но посмотрим, что смогу сделать. — Спасибо, — то, какое облегчение он слышит в её словах, окупает, кажется, весь его скептицизм. Именно этот разговор приводит к тому, что в своей единственный выходной он кемарит на скамеечке у ворот конюшни в ожидании некой Ольги и её подопечного. Первыми о въехавшей на территорию незнакомой машине оповещают собаки. Две местные Жучки срываются с лёжки под его скамейкой и с лаем гонятся за недешевым кроссовером. Учитывая, что кроме него и конюхов здесь сегодня никого нет, не сложно догадаться, что это его клиенты. Ольга выходит первой. Ну и видок, думает Андрей, исподлобья рассматривая клиентку. Чересчур нелепо и эпатажно на его вкус, но он привык к элегантным рединготам на боевых полях и безразмерным обслюнявленным домашним курткам, возможно он просто не следит за модой извне. — Андрей? Андрей стягивает солнечные очки и встаёт, чтобы протянуть руку для приветствия. У Ольги рукопожатие крепкое, почти мужское, она тоже очевидно осматривает его с ног до головы и, судя по поджатым губам, остаётся не в восторге от увиденного. А кого она ожидала увидеть, врача в белом халате? — Очень приятно. — Да. Давайте подпишем все необходимые документы, и можете приступать к работе. Андрей вопросительно вскидывает бровь, но Ольга уже суёт в руки папку и ручку с незнакомым лого. Соглашение о неразглашении? Кого она ему привезла, сына президента? Андрей дважды нерешительно щёлкает ручкой с приятной на ощупь гравировкой «Контора», а потом черкает незатейливую роспись. Ему-то какая разница, он разве что коням может о клиенте распиздеть да Агате. Агата знает, а лошади отлично хранят тайны. — Это всего лишь формальность. Не хочется, чтобы все происходящее просочилось в прессу. Вам же выгоднее, вряд ли вы захотите, чтобы местные телевизионщики стали брать штурмом шлагбаум. Андрей жмёт плечами. Он распознаёт мягкую угрозу, но не видит смысла на неё реагировать. Вместо этого он говорит: — У меня оплата по часам. Я не тороплю, но чем дольше мы тут лясы точим, тем короче будет само занятие. Ольга снова поджимает губы. — Я его сейчас позову. Я же могу присутствовать? Андрей может собой гордиться, он готовился к этому вопросу, поэтому не тянет с ответом. — По телефону вы сказали, что он полностью дееспособен. Лишние люди на занятии не приветствуются, но, если ваша помощь потребуется, я обязательно вас позову. Ольга вспыхивает, но проглатывает шпильку в свою сторону. Очевидно, оценив время, она молча направляется к машине, и Андрей любопытствующе вытягивает шею и подслеповато прищуривает глаза, чтобы разглядеть, кого же всё-таки она привезла. Из машины, неловко вытягивая длинные конечности, выбирается мужик. Андрей прищуривается. Не мужик — его ровесник, напоминает он себе, хотя выглядит этот кадр на пару лет старше. Ольга хлопочет вокруг, подаёт трость, жестами, кажется, предлагает опереться на себя. По ветру долетает раздраженное: — Да сам я, блин! Самому получается медленно и долго. По телефону Ольга объяснила: последствия передоза и клинической смерти, нарушенные нейронные связи, потеря координации. Сейчас — гораздо лучше, чем было, но до естественной лёгкости далеко. Мужик упёрто чешет к Андрею, Андрей не спешит двигаться на встречу. Хочет сам — так Андрею даже проще. — Миха, — представляется мужик, высоко вздёргивая подбородок в попытках сохранить крупицы самоуважения, — давай безо всяких формальностей, ага? — Андрей. Руку Миха ему сжимает, старается, но хват выходит слабым. Наверняка сам чувствует, раз так показательно морщится. А потом неловко переступает ближе, чтобы спросить вполголоса: — Ты реально Ольке сказал в машине посидеть? Спасибо, блин, — и в его неловкой, нервной улыбке Андрею вдруг чудится что-то совершенно мальчишечье. — Пойдём, — вместо ответа Андрей кивает на ворота, — верхом сидел когда-нибудь? — Ну, это, в туре как-то на конную прогулку ходили. — В туре? — Андрею не интересно на самом деле, но нужно налаживать контакт. Шаркающий по бетону пола позади, Миха как-то подозрительно тихо бормочет что-то себе под нос, но нечетко, не для Андрея. Вникать он не собирается. К тому же, они почти дошли, а значит пора работать. — У меня обычно дети совсем, извини, если где-то буду об этом забывать. Вот, знакомься. Это Кики. — Чё, её реально Кикиморой зовут? — ржёт Миха, да так, что оступается на плохо слушающихся ногах и чуть не падает, — ай, бля… А… Это, как мне с ней вообще? — Я научу. Ты сядь пока. Я выведу её и начнем. Отчего-то он чувствует к этому Михе симпатию. Осторожные выводы разводят на добродушие, и он поддерживающе улыбается тяжело рухнувшему на заранее приготовленный табурет Михе. Может из этого и выйдет толк.