Нормально

Ольга позвонила с дороги – опаздывают, застряли на выезде из города, летние пятничные пробки беспощадны. Надо бы, по-хорошему, встать в позу, напомнить, что они работают по часам – Андрею просто не нравится Оля, вот и хочется брюзжать без дела – но ни до них, ни после у него нет планов, так что он принимает извинения и ищет себе занятие на ближайшие полтора часа. Конюшня отучает от сидения без дела – тут всегда есть чем заняться, но сегодня Андрей бродит под прохладными бетонными сводами, берётся то за метлу, то за лопату, то собирается намывать амуницию, но почему-то никак не может довести ни одно дело до конца. Когда в очередной раз застревает, задумчивый, в проходе, Меригуан тянется к нему, выпрашивая сахар. Идея приходит сама собой и тут же обжигает пальцы нервным холодом. Уже стоя перед дверью денника с чёмбуром в руках, Андрей злится сам на себя за робость – подумаешь, на корде погоняет, не садиться же он собирается? Собственные страхи сковывают и не поддаются рациональности. Андрей глубоко вздыхает, в руках и выводит мерина из денника в проход, внимательно прислушиваясь к себе. Страх сковывает глотку, так, что приходится идти с собой на переговоры: никто не заставляет его заниматься этим – просто почистить и поставить обратно, если не получится справиться трясущимися коленями. Накрывает его только рядом с Меригуаном – работает же с чужими лошадьми, не трясётся. И никаких предпосылок к этому, Меригуан не убийца, на людей никогда не швырялся, уважал хрупкое существо рядом с собой, а тот случай, поставивший точку в их спортивной карьере, был случайностью, ошибкой их тандема. (Андрей знает, что в любой ошибке всегда виноват всадник) Так что, выбирая не сердце, а разум, Андрей приказывает себе прекращает сеанс самосожаления и решается на план – максимум. Времени у них немного, так что они идут в бочку. Пару кругов в одну сторону, пару в другую и закончат моцион – начинать нужно с малого. Меригуан ведёт себя подозрительно спокойно: не торопится, вышагивает в ногу, чуткий к ведущему его Андрею под боком. Привычно он ждёт подставы – активный, строгий, не прощающий ошибок, его конь, которого он знает как облупленного, вдруг прикидывается ласковым котёнком и теребит мягким губами карман, выклянчивая сахар. В бочке отпускает с корды. Дальше стены не сбежит, а диаметр тут метров двадцать всего. Меригуан не торопится отходить от него, стоит рядом и прядёт ушами. Так они смотрят друг на друга несколько секунд, не представляя, что ожидать. Наконец, Андрей прищелкивает языком и взмахивает рукой, отгоняя коня от себя и ближе к стене. Меригуан следует жесту лениво, совершенно не впечатленный пассажем. По крайней мере, он его не боится. Про себя Андрей то же самое сказать не в силах. Осмотревшись, Меригуан переводит свое внимание на Андрея. Несколько растянутых секунд они смотрят друг на друга, Меригуан напряженно принюхивается, делает шаг в его направлении. Вытянув лебяжью шею, Андрей вытягивает руку и тихонько цокает языком. Меригуан к чужим людям всегда относится с подозрением. Значит, не забыл. Приятное тепло щекочет желудок. Андрей ерошит отросшую гриву и отпускает его от себя движением руки. Есть контакт, можно поработать. Андрей припоминает игры, с которых они начинали работу в руках. Меригуан явно ждет от него чего-то привычного, склоняет тяжелую голову и косится на него, не столько расслабленно шагая, сколько щупая грунт. Андрей игриво припадает на одну ногу. Меригуан приседает, подскакивает на месте и пускается рысью, смешно задрав хвост. – Что, крови арабские взыграли? – тихо посмеивается Андрей, заражаясь предложенным весельем. Меригуан идёт красивой, расслабленной рысью, кряхтит тихонько, и звук его шагов и дыхания вдруг отзывается в Андрее тёплой, домашней ностальгией по тем временам, когда он успевал Меригуаном любоваться. Давно он не смотрел на своего коня просто так – не оценивая его внешний вид, хромоту или обмускуленность. Теперь вспоминает, как любовался им после покупки, нескладным ещё жеребенком, у которого задние ноги были выше передних, и как потом, на первом, свободном напрыгивании задерживал дыхание, наблюдая за тем, как Меригуан играючи берет барьер. Ушедший в работу, завороженный свободным движением, Андрей расслабляется. Дышать становится проще, а руки не трясутся. Он подзывает Меригуана к себе, и он идёт, лёгкий и весёлый, широко раздувающий ноздри. Андрей треплет его по широкому лбу, чешет за ушами, и конь доверчиво даётся ему в руки. Ничем не примечательный день становится совершенно особенным: они снова пробуют быть одной командой, столько всего перетерпевшие бок о бок. Когда спустя полчаса работы они оба, запыхавшиеся и взмыленные, снова замирают друг напротив друга, Андрей ожидает чего угодно кроме того, что Меригуан доверчиво повернётся к нему боком. Крамольная мысль – вон тумба, бери и садись – сбивает дыхание. Андрей тяжело сглатывает и делает первый, неуверенный шаг. Когда-то давно, до того, как началась гонка за местом в олимпиаде, Андрей любил в свободное время повалять дурака: выбирались в поля большой компанией, не скакали – летали наперегонки с друг дружкой и ветром, не заботясь о том, чтобы беречь ноги и спины своих четвероногих товарищей до следующих стартов; выходили в пустые манежи, чтобы разучить несколько дурацких трюков и бахвалиться перед товарищами; жили мыслями о будущем, не тратя ни секунды в настоящем. Тогда-то Андрей и научил Меригуана «парковаться» к табуретке, с которой обычно залезали в седло. Красиво получалось: оставляешь коня, забираешься на табурет, будто стишок собираешься рассказывать, зовёшь Меригуана, и он сам подходит и боком притирается, чтобы удобнее было ногу в стремя ставить. Потом не до того стало, там залезть бы побыстрее, чтобы ни секунды тренировки не упустить, потому что времени ни на что не хватало, так что про команду позабыли оба. Так считал Андрей. А сейчас и бахвалиться было не перед кем – кто уехал в Европу, кто в Москву, а кто всё бросил. Один Андрей воспоминания о былой любви и былом величии баюкает. Меригуан останавливается у табуретки, поворачивает к нему лобастую голову и стоит, ждёт, раздувая ноздри. Андрей сглатывает. Словно в полусне он подходит к табуретке, несмело заносит на неё одну ногу и прислушивается к себе перед тем, как перенести вес и встать на неё обоими ногами. Меригуан стоит тихо, совсем не напряженный, он наблюдает за Андреем краем глаза, явно нацеленный на карман с сахаром, и даже не вздрагивает, когда Андрей на пробу опускает ему руки на спину. Под шкурой, у самых лопаток, перекатываются мышцы. Не чета тем, которые были тогда, когда они активно тренировались, Меригуан перепал* и похудел после долгого восстановления, но это мощь, знакомую, неукротимую, но родную, Андрей чувствует до сих пор. Он с усилием проводит ладонью вдоль позвоночника, и ещё раз убедившись в том, что у него всё под контролем, заносит ногу, чтобы перекинуть её через спину Меригуана. Копчик простреливает болью так, что дышать становится тяжело, но Андрей сцепляет зубы и медленно выдыхает, привыкая к живому теплу под собой. Он сидит верхом. Не просто так, без седла, на своей лошади, впервые за долгие годы. Дрожащими руками он гладит Меригуана по мощной шее, треплет высокий гребень и сам себя заставляет дышать. Сердце бьётся где-то в глотке, а на глаза наворачиваются слезы. У него ни повода в руках, ни любого другого средства контроля. Про другого Андрей бы наверняка сказал: «долбоёб бессмертный», потому что вот так, без подготовки и долгой работы такие трюки самоубийству подобны, но Меригуан делает шаг, тоже, кажется, прислушиваясь к ощущениям, и Андрей тихо прищёлкивает языком, подбадривая его. Всегда чуткий на ногу**, конь делает шаг в сторону от табурета и бредет неспешно к стенке бочки. Андрею хочется смеяться в голос от захватившего его восторга. Ему будто снова семь, и он снова сидит на добродушной старушке пастуха дяди Пети, впервые погружаясь в головокружительно чувство всесилия и свободы. — Хорошо, хорошо, ты молодец, — шепчет он, захлебываясь, — умницы, слышишь? Хороший конь. Меригуан прядёт ушами и оборачивается, привычный к тому, что за похвалой всегда следует угощение. Сглатывая ком в горле, Андрей лезет за сахаром. Они оба сосредоточены на происходящем, пальцы ватные и непослушные, путаются в подкладке кармана и никак не могут подцепить заветный кусочек. Наверное, поэтому то, что происходит дальше, оказывается для них обоих полной неожиданностью. Дверь бочки распахивается с громким стальным лязганьем петель. — Андрюх! Нашёл тебя наконец, ё-моё, ты бы ещё… Миша громкий. Андрей всегда говорил ему, что рядом с лошадьми нужно быть тише, нельзя размахивать руками и делать резких движений потому, что это может быть опасно не только для него, но и для остальных, их окружающих. Миша слушал, кивал, старался даже, но серьёзно не воспринимал. От неожиданности Мериагун присаживается, прыгает на несколько шагов в сторону, задевая плечом стенку и по инерции отшатывается от неё. Андрей, перенёсший вес вперёд и совсем нетвёрдо сидящий, ныряет рыбкой вперёд и в последний момент хватает Меригуана за шею, пытаясь удержаться и сохранить равновесие, рычит от боли, потому что конь его ногу всем весом придавливает к бетону стены и отирает о неё, когда пытается сделать следующий шаг. К чести Меригуана, он, хрипящий испуганно, не несётся дальше сломя голову, а просто замирает на подрагивающих ногах, разглядывая гостя. Миша, сам испугавшийся, замирает напротив него. Медленно, чтобы не сделать ситуацию ещё хуже, Андрей выпрямляется и осторожно, успокаивающим жестом похлопывает Меригуана по шее. — Всё хорошо, — убеждает он коня дрожащим голосом, — ш-ш-ш, всё нормально. Боли в спине он не чувствует до тех пор, пока не спрыгивает на землю. Сводит стопы, спазм проходит электрическим разрядом вверх, заставляя его неловко пошатнуться и тихо зашипеть. — Блять, Андрюх, я не хотел! Извини, я, щас, погоди, чё болит то? Ты вообще круто, не упал, прям ковбой, давай я… — Ворота закрой, придурок! Миша моргает, а потом торопливо кивает, и снова оглушительно громко лязгает калиткой. Ну, думает Андрей, хотя бы бегать за Меригуаном по всей территории не придется. Миша снова торопится, ковыляет к нему, заставляя Меригуана нервно копать землю копытом. Андрея боль скрючила так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, нога горит в тех местах, где ему стесало кожу. — Может скорую? — Нормально, — сипит Андрей, но помощь принимает, потому что сам и шага не может сделать. Сидеть оказывается ещё больнее, чем стоять, Андрей стискивает зубы, пока Миша сажает его на ту же табуретку, но не сдерживается ругается в голос. Миша замирает рядом, нелепо вскинув руки и пялясь на него самым жалобным образом. — Серьёзно, Андрюх, я же не знал, что ты тут не один, знал бы, я же не долбоёб совсем, чтобы вот так, ты же мне объяснял. От Миши звенит в ушах. Андрей зажимает переносицу пальцами, стараясь успокоиться и не сорваться. Миша не виноват, уговаривает он себя, сам полез куда не нужно, к тому же совершенно неподготовленным, в шортах и без шлема, сам долбоёб, почувствовал себя заклинателем лошадей, поверил, вместо того чтобы думать головой. — Ну ты как? — Нормально, — рявкает Андрей на выдохе. Миша поджимает бледные губы, сутулится и прячет глаза. Какое-то время они проводят в тишине: Андрей собирается с мыслями, Миха просто беспокойно топчется рядом. Ничего особенного не произошло, штатный случай в работе с животными, для них бояться естественно, и если и шпынять кого-то за произошедшее, то только себя самого, с высоты опыта наплевавшего на технику безопасности. — Красивый, блин. — Кто? – тормознувший, Андрей не сразу понимает о чём, вернее о ком, говорит Миша. Меригуан всё так же разглядывает их на расстоянии. Миша пялится на него в ответ. — Конь. — Это Меригуан. — Как-как? Чё за имена у них каждый раз стрёмные? — Я сам выбирал. — Ну, я в том смысле, что необычные, блин. Меридиан? — Меригуан. — Понятно. Снова молчат. Ещё чуть-чуть, секундочка, уговаривает себя Андрей, и он встанет, заберет коня, и они все пойдут в конюшню. Надо извиниться перед Ольгой, объяснить, что занятия не будет, выпить ударную дозу обезболивающего и лечь спать. До дома он в таком состоянии точно не доберется. — А это твой что ли? — Мой. — Круто, блин. А чё ты говорил, что сам не ездишь никогда? Я же тогда так предложил, по несерьёзке. Не получались у меня эти ваши «ножницы»***, так бы и сказал, что впадлу… — Миш, позвони Ольге. Занятия сегодня не будет, я сейчас не в состоянии, -- перебивает его Андрей, наплевав на правила приличия. Миша тяжело сглатывает и уже лезет за телефоном в карман, как вдруг останавливается. — Давай я тебе хоть дойти до конюшни помогу? Ты же вообще только ползать сейчас сможешь, а тебе ещё его вести. Потом позвоню, не оставлю же сейчас, ну? Помощь ему на самом бы деле не помешала. Хотя бы потому, что поймать перевозбужденного Меригуана сейчас будет той ещё задачкой. Андрей вздыхает, трёт взмокший висок и кивает на брошенную у ножек табурета корду. — Подай, пожалуйста. Для Миши это тоже та ещё задачка. Координация у него ни к чёрту, но в итоге подцепляет её тростью и протягивает Андрею. Битый небитому помогает, ага. Сначала Андрей пытается обойтись малой кровью: цокает языком, зовёт коня по имени и обещает дать сахар. Меригуан вострит уши и делает несколько кругов вокруг них летящей рысью, задрав по-арабски хвост. Миша рядом выдыхает восхищённое «ё-мое», а Андрей только глаза закатывает. — На тушёнку сдам, иди сюда, кому сказал! Меригуан, давно с такими угрозами знакомый, обещанию не верит и продолжает гарцевать. — Ты зачем со скотиной так? Они же ласку любят, – Миша, к местному жаргону не привыкший, пучит на него глаза, но Андрей только отмахивается и с преувеличенным энтузиазмом лезет в карман и долго, наигранно копается там. Меригуан останавливается и принюхивается. Прикидывает что-то в своей огромной башке, а потом смиренно плетется к Андрею. Всегда работает. Теперь главное – ловкость рук. Сунуть коню в зубы сахар и, пока тот разбирается, что там ему досталось, и гоняет сладкий кубик по огромной пасти, уцепиться за уздечку и прицепить к кольцу трензеля карабин. Мгновение промедления, и момент будет упущен, и хитрец ускользнёт, но у Андрея система отработана. В итоге конь топчется рядом, недоверчиво косясь на Мишу, а Андрею предстоит самое сложное – подняться на ноги. Миша тут же подставляет плечо. — Андрюх, а можно его погладить? – Андрею хочется брякнуть что-то типа: «ну, попробуй, смотри только, чтобы пальцы не отгрыз», но у Миши так восторженно горят глаза, что он соглашается не задумываясь. Миша тянет Меригуану руку, даёт обнюхать и касается мягкого носа, гладит ладонью по храпу****, затаив дыхание, и так светло и нежно улыбается, что Андрей сам невольно начинает любоваться. Не конём, Мишей. Странное ощущение, он ловит его в себе, прислушивается и хмурится, примеряет его на себя ещё раз, пока Миша воркует с Меригуаном, и понимает, что не ошибся. Действительно, любуется. Вот так новость. — Миш, помоги встать. Миша тут же дёргается, замирает, собственной резкости испугавшийся, но Меригуан уже не обращает на него внимание. Миша подаёт Андрею руку, позволяет опереться на плечо. В тот день, плавно перетёкший в вечер, проведенный вдвоем за неловкими попытками обработать разодранную ногу и гораздо менее неловкими разговорами ни о чём, Андрей понимает для себя две вещи. Первая приводит его в пьянящий восторг: он больше не боится садиться в седло. Вторая отзывается холодком внизу живота: ему очень, очень нравится Миша, наркоман в завязке и рок-музыкант. А в среднем по больнице у него всё нормально.