Оковы

февраль, 1989 В салоне машины, простоявшей всю ночь на морозе, было холодно, и Марина в попытке согреться тёрла покрасневшие руки. Пахло чем-то едким и ментоловым – вперемешку с сигаретным дымом. Кащей ехал быстро и на каждой дорожной яме или кочке, подпрыгивая, Марина жалела, что вообще вспомнила про эти вещи – ничего бы с ними не случилось, а она могла бы сейчас крепко спать. И только на подъезде к знакомому двору ей показалось, что что-то шло не так. На первый взгляд всё было как обычно: Кащей слева от неё курил, ведя машину; за окном с каждой минутой становилось всё светлее, на улицах появлялись первые прохожие, но Марина, зацепившись за эту мысль, ворочала её в голове не в силах осознать, что же мешало ей наслаждаться первыми минутами нового дня, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза. Кирпич, оставленный Мариной ночью, всё ещё подпирал подъездную дверь. — Какой там этаж, говоришь? — поднимаясь по крошащимся ступеням вслед за Кащеем, она раз за разом возвращалась к тому ощущению в груди, которое всё не давало покоя, зудело где-то глубоко внутри. Но что это было? Спокойствие зимнего утра перед надвигавшейся бурей. Вадим долго не открывал, видимо, ещё спал – значит, так и не успел заметить её отсутствие. Марине не хотелось думать о его поникших плечах и глазах, полных сожаления. Кащей упорно стучал в дверь, каждый удар его кулака отдавался гулкой болью в голове. — Ну, здравствуй, Вадимка! Разговаривать будем. Марина, выглядывала из-за спины Кащея, оставаясь в стороне. Морозный ветер на улице привёл в чувства, сняв завесу дурмана – и теперь, когда она могла мыслить ясно, перед глазами ярким пятном прорисовывалась картинка: Кащей дома у Вадима. Кровь отлила от лица, а ноги будто отказывались держать, подкашиваясь. Вадим, сейчас такой заспанный и растерянный, был ей по-настоящему дорог: он ведь ещё с детства заботился, то занозу вытаскивая из её хрупкого пальчика, то хулиганов разгоняя по дороге в школу, то от отца пряча. В голове замелькали воспоминания: вот Вадим, укрыв её плюшевым одеялом, шепчет что-то перед сном, успокаивая; рассказывает ей сказку, чтобы пьяный отец наконец забылся. А вот он, широко улыбаясь, провожает Марину на последнее первое сентября, дарит ей учебник по французскому. На зимних каникулах ведёт кататься на коньках. Всё это было так давно, как будто и не с Мариной вовсе – точно с кем-то другим. А сейчас Вадим искал её рассеянным взглядом, спрашивая, что происходит. Вот чем она ему отплатила – привела Кащея. И если её, Марину, он точно не тронет, то насчёт Вадима сказать было сложно. Кащей, уставший и раздражённый, сжимал кулаки. — Давай, Марин, забирай там чё хотела и поедем. Она прошла вглубь квартиры мимо Вадима – он готовился, было, что-то сказать, но промолчал, лишь провожая Марину печальным взглядом. Вещи, давно собранные и упакованные, лежали себе у кровати, дожидаясь своего часа, поэтому, войдя в комнату, она просто остановилась, переводя дух. О чём они говорили? — Зачем она тебе? Отпусти ты девочку, дай ей шанс пожить нормально. Она ж загнётся здесь с тобой. — Так никто и не держит её, — судя по голосу Кащей ухмылялся, возвышаясь сейчас, наверное, над Вадимом, заглядывая ему в глаза, — Сама ко мне прибежала. — Давай так: ты не будешь её удерживать, и мы спокойно уедем. Я уже всё устроил. Марина сама не понимает, что творит: раз с тобой опять связывается. Запуталась она, — Маринино сердце пропустило удар. Зачем – зачем Вадим в это полез? Она выглянула из комнаты, всматриваясь в две тёмные фигуры у двери. Кащей сделал шаг вперёд, Вадим, пятясь, отступил. — Так я распутаю. Ехал бы ты себе в Москву, братец, и не влезал бы, куда люди не просят. Глядишь, целей бы и остался, — удар, обрушившийся так неожиданно, подкосил Вадима с ног, и он, не удержавшись, повалился на пол. Кащей нависал сверху. — Хватит! — Марина, не в силах больше бездействовать, вышла в коридор. В голове, отравляя душу, крутилось: “это всё ты”. Наклонившись к Вадиму, она стёрла кровь с его губы, — Я же и так иду с тобой, Кащей. Перестань, — Марина подняла на него глаза, полные слёз и мольбы, вглядываясь в его лицо, серое какое-то и осунувшееся, но всё ещё с хитрой ухмылкой. — А я и не начинал ещё. Это так, для разгона. Надо ж человека научить. — Марина, — Вадим перехватил её ладонь своими холодными пальцами и уверенно сжал, — К чёрту вещи. На полке у зеркала – ключи. Ты знаешь, куда бежать. Давай! Я тут сам. — Ты ж мой хороший! По-людски не понимаешь, значит, — с размаха Кащей пнул Вадима: удар пришёлся куда-то в бок, и он, закашлявшись, подтянул ноги к груди, руками закрывая голову, — Тебе же сказали уже, — ещё пинок, — Не едут с тобой никуда! — и ещё. — Вадим, пожалуйста, — отстранив Кащея, Марина опустилась на колени, — Больше ни слова, ладно? Посмотри на меня, — она взяла его лицо в руки, заглядывая в глаза, — Я иду с ним, так будет лучше. — Кому лучше, Марин? Мы же… — но, не дослушав, она перебила: — Всё. Я всё решила, — напоследок сжав его руку, Марина поднялась, направляясь к двери. Кащей забрал её сумку и, больше не оглядываясь, вышел, а она, остановившись, обратилась всё же к Вадиму. В последний раз, — Прости меня, — и дверь закрылась. — Марина! — внутри всё горело: от ударов или от застилавшей глаза злости – Вадим не знал. Рукой держась за тумбочку, он встал и на дрожащих ногах поплёлся на кухню – воды. А лучше водки. Лучи солнца добрались и до его квартиры: пробиваясь сквозь тюль, они вылавливали в воздухе одинокие пылинки. Чайник оказался пуст, и, с грохотом поставив его обратно на чугунную решётку, Вадим выглянул в окно. А там, у красного ижа, стояла Марина и точно так же, задрав голову, смотрела сейчас на него. Кащей забросил её сумку на заднее сиденье и с силой захлопнул жалобно скрипнувшую дверь. Вадим ещё долго – насколько то позволял вид из окна – следил за уезжающей машиной. Не спас. Видел же красные глаза, чувствовал дрожь в её руках – и не спас. Здесь, на этой кухне в квартире на Измайловской, он, сжимая в бессильной ярости кулаки, пообещал себе вернуться. Отступить – не значит проиграть, решающий бой всё ещё впереди. Среди беспорядочных мыслей и шума в голове созрел план: Вадим поедет в Москву, встанет на ноги и вырвет Марину из Кащеевых лап. Уже навсегда.

***

апрель, 199X Ветер трепал непослушные тёмные волосы, накрапывал дождь, а тучи, серые и громоздкие, собравшись ещё с утра, давили на плечи и голову. В одной руке он держал цветы: четыре гвоздики со сломанными стеблями; в другой – сжимал пистолет. С холодного камня смотрели родные глаза, на этом фото отчего-то грустные. Светилась скромная улыбка – тусклее, чем при жизни. Он, положив цветы, постоял ещё с минуту. Дождь всё усиливался, и где-то наверху, у крон деревьев, закаркал ворон. Ржавая калитка, скрипнув, закрылась. Под ногами растекалась грязь, в руке был всё так же зажат пистолет. Он помнит – и он найдёт.