Оковы

февраль, 1989 Ноги, налившись свинцом, гудели, и Кащей в поисках более удобного положения вытянул их вперёд. Напряжение читалось в его глазах, затуманенных выпивкой, в дёрганых движениях рук и сведённых бровях. Он заливал уже с обеда: сначала в гордом одиночестве, потом с пацанами. Все тяжбы последних дней будто разом опустились на плечи, мысли спутались. То вернувшийся Адидас за шапку предъявлять пытался – где там она была? Лежала себе серым комком, новую хозяйку дожидаясь, – то скорлупу какого-то у них раздавили, то на разъездовских пошли, черти, по сути не разобравшись. А кому их дерьмо грести оставалось? Кащею, конечно. Он держал в руках карты, затёртые все, сальные какие-то, и смотрел будто сквозь них, мастей не различал – игра не шла. — Ну чё, кто там ходит? — Да я, затихни, — последний козырь оказался на столе, оставив Кащея ни с чем, — Устал я, братцы. Он закурил, но тяжка желаемого расслабления не принесла. Не спасали сигареты больше, и водка тоже. Нужно было стряхнуть с тела всю эту усталость, избавиться от ломоты в костях, освободить голову от тухлых мыслей – и Кащей прекрасно знал, что могло помочь. Его взгляд то и дело возвращался к старому сейфу в углу каморки: там, за замком, спрятанное под картонкой лежало его спасение. Выпроводил бы их всех сейчас и сразу же по вене пустил бы – но он сидел, медленно проигрывая. Вдыхал сигаретный дым, откинувшись на спинку дивана, непривычно твёрдого и неудобного. — Ну, Кащей, не обессудь! Вот тебе на погоны, — голос, противный такой, отразился в голове новой волной боли, и Кащей хотел, было, ответить – послать говорившего к чертям собачьим, когда их внимание привлёк скрип входной двери, неуверенные тихие шаги и раскрасневшееся с мороза Маринино лицо: — Всем привет! — Опа! Какие люди-то к нам пожаловали, — умела она вовремя появляться, ничего не скажешь; который раз уже так удачно шла к нему прямо в руки. Кащей оживился, даже боль поутихла: сейчас пацанов слить, и будут они с Мариной тоску разгонять на диване, — Ну садись, раз пришла. Сообразим тебе чё-нить выпить, закусить. Да, пацаны? Сивый, подсуетвшись, выудил из ящика новую бутылку водки, разложил на тарелке оставшиеся бутерброды с килькой, приглашая её присоединиться к их скромной мужской компании. Включили приёмник, запевший что-то о свободе. Марина опустилась куда-то на самый край дивана – слишком далеко от Кащея – и к угощениям не притронулась; странная она пришла: снова, видать, что-то в бошку взбрело. А он настроился ведь уже, сидел готовый, и не в состоянии был её вопросы бабские решать – сперва бы со своим разобраться. — Это старьё снимаем, — Кащей ткнул пальцем в потрёпанную шапку на Марине, — Подгон тут для тебя! Почти новая, меховая – из норки, или из чего там ещё – шапка теперь красовалась на её голове, но огонька в глазах или хотя бы вялой улыбки не вызывала. — Спасибо, — Марина будто ещё сильнее закрылась, отсаживаясь дальше и глядя куда-то в сторону, за спины товарищей. — Ну вот, другое дело! А хмурая чего такая? — Кащей придвинулся ближе, приобнимая её одной рукой, а другой – поднося гранёный стакан водки к Марининым губам, на что она, нахмурившись, отвернулась. — Я вообще поговорить пришла, а не выпить, — Кащей чувствовал, как с каждым произнесённым Мариной словом тяжелела голова, постепенно нарастая, возвращалась боль. Ввязываться не хотелось: ему бы всего и сразу, без лишнего напряга – чтоб стелилась под ним и помалкивала. Он медленно закипал, заливая огонь в груди водкой. — А-а, так это у тебя опять херня бабская началась? Ну чё ж пришла-то тогда – дома бы пересидела, раз дело такое, — из-за стола послышался громкий смех, а Марина, ничуть не смутившись, посмотрела ему прямо в глаза, укоризненно так, с прищуром. И шапку сняла, сжимая теперь на коленях красными – ледяными, наверное, – пальцами. — Нет, Кащей, — он и не знал, откуда в ней столько уверенности вдруг взялось: раньше одним словом колким осёк – и сидела себе в тряпочку молчала, — Я поговорить пришла. С тобой. Лично. — Ну-у, дела! Здесь разговоры насухую не ведёт никто, да, пацаны? Ты выпей, расслабься, а мы послушаем, — он снова поднёс стакан к её губам, и на этот раз Марина, выдохнув, руку его не оттолкнула, послушно глотая водку.

***

Приёмник играл громче, а Марина кружилась в новой шапке с сигаретой в руке. Она покачивала бёдрами в такт музыке, затягивалась и, смеясь, выдыхала густой дым. Одной рукой Кащей касался её ноги, другой – держал карты. Не будь он таким усталым, и сам бы сейчас к ней поднялся потанцевать, сжал бы тонкую талию, к себе поближе притянул бы – чтоб не улизнула никуда. А то вон что себе придумала: Москву какую-то, жизнь новую. Кащей ей даже предъявлять не стал: насмешила и пацанов, и его – до боли в голове. Здесь, в Казани, он Марине всё обустроил, чтобы вот так плясать могла: и одежду, и работу подгонял. Наглость – второе бабье счастье, как говорится. Чуть колготки ей порвал или прикрикнул, так всё – дурь включается, внимания и извинений просит. Ну, ничего, он ей и здесь такую Москву покажет, что в следующий раз мозги делать не захочется. — Поздно уже, пацаны. Завтра с хадишевскими разговор будет, — Кащей поднялся из-за стола, пожимая руки товарищам, — Чтоб ко времени все как штык. — Давай, Кащей, — Сивый подмигнул, направляясь к двери, — Порадуй даму. — Разберёмся, — он приобнял Марину за талию, притягивая к себе. Она подняла глаза на Кащея, положив руку ему на грудь. Вот такая, поддатая и податливая, Марина ему и нравилась – не то что в начале. То ли алкоголь, то ли близость того, за чем она на самом деле сюда пришла, – а Кащей лучше других знал, что это, видел он все её взгляды и чувствовал влажные ладони, – сняли всю её надуманную самоуверенность. Оно и к лучшему, в ближайшее время она Марине точно не понадобится. Когда за последним из его друзей захлопнулась входная дверь, в приёмнике ещё стояла кассета, наполняя каморку звонким женским голосом: “Я не хочу скучать и расставаться; Я не люблю так долго быть одна; Я не могу себе не удивляться; Зачем свести тебя стараюсь я с ума?” — Нравится? — заметив её улыбку, спросил Кащей. Марина лишь пожала плечами, продолжая танцевать: — Слишком энергичная. — Ну и нахер её тогда, — достав кассету, он протянул Марине руку, — Иди сюда. Всё так же улыбаясь, накручивая прядку на указательный палец, она подошла к нему вплотную. Кащей ждал её в свои объятия весь вечер, думая о том, как, повалив на диван, задерёт её юбку и войдёт без промедления. И сейчас, разогретый фантазиями, он не был готов тянуть время. Запустив пальцы в её растрёпанные волосы, Кащей впился в Маринины губы требовательным поцелуем, а она, резко выдохнув от неожиданности, поддалась напору. Марина кусала его в ответ, тянула за кудри и сладко стонала, когда он сжимал её грудь – послушная девочка знала, что ему было нужно. Когда они оказались на жалобно скрипнувшем диване: Марина, прогнувшись в пояснице, на коленях, а он – сзади, Кащей думал, что закончит ещё до того, как успеет расстегнуть ширинку – уж очень ему нравилась её готовность подстроиться под него. Он мог делать с Мариной всё, что придёт в голову. Она почти никогда не сопротивлялась. Стянув с неё весь низ, Кащей шлёпнул Марину по заднице. Её вскрик – услада для его ушей. Красный след от ладони проявился на бледной коже. Кащею хотелось быстрее. Член, напряжённый и полностью готовый, неприятно упирался в ткань одежды – ждать дальше он точно настроен не был. Приспустив штаны и рукой направив себя, он вошёл до основания. Не давая Марине отдышаться, Кащей набирал темп. Он сжимал нежную кожу её бёдер, накручивал на кулак волосы, а она стонала громче с каждым его движением и сама подавалась назад – навстречу, так надоедливо сбивая его ритм. Кащей чувствовал, что так не протянет долго, но останавливаться надолго не хотел, поэтому, чтобы перевести дух, он вышел. Её разочарованный вздох заполнил тишину. — Ты всё? — Перевернись. — Чего? — Лицом ко мне развернись, говорю. Когда Марина, повернувшись, развела ноги, Кащей вошёл снова. Ему нравился запах её тела и то, как интимно ощущалось его имя – не кличка – на Марининых губах. Она всё шептала ему что-то, но Кащей, сосредоточенный на собственных ощущениях, мало что мог разобрать. Ещё пара толчков – и он, кончив с негромким стоном, придавил Марину своим весом. Сейчас Кащея совсем не волновало, понравилось ей или нет. Наслаждение разлилось по телу сладкой волной, унося мысли куда-то в туманную даль. Все проблемы, накопленные за несколько дней, грузом висевшие на душе, разом пропали. Будто и не в его жизни вся эта херня происходила, а если и в его – Кащей справится, за раз все вопросы порешает. Марина под ним неловко заёрзала, напоминая о себе. Устала, видимо, лежать придавленная и хотела подняться. — Ну чё смотришь? Сама бы себе помогла, раз так не можешь. — Встань, пожалуйста. — Мы тебя в следующий раз доведём. Слово пацана даю, — и, оставив влажный поцелуй на её губах, Кащей отстранился. Хитрая улыбка не сходила с его расслабленного лица. Марина растянулась на диване и прикрыла веки. Без теней сегодня. Обычно она наносила серебристые или голубые – тоже его подгон. Но сегодня с чистым лицом была – и хорошо, Кащею так даже больше нравилось. Одевшись, Марина села. Она снова смотрела куда-то мимо него, и Кащей, проследив за её взглядом, в который раз за этот вечер ухмыльнулся. Чё она там про новую жизнь затирала? — Куда ты там смотришь всё время? Не вижу – думаешь? — Достанешь? — А кто тут мне про Москву рассказывал, мм? Передумала что ль – или напоследок погулять вышла? — Не знаю я, Кащей. Я уже ничего не знаю, — она, подтянув колени к груди, обняла их руками. — Дурочку не включай, Марин. Ты сюда с какой целью шла сегодня? Попрощаться – говоришь. А если я точно знаю, что нет? И ты сама прекрасно знаешь. Себя убедила только зачем-то, но так-то ты давно уже всё решила. Вот смотри, — он закурил, протягивая сигарету и ей. Марина тоже сделала затяжку, откидывая голову на спинку дивана, — Хотела бы ты сейчас Москву покорять, стала бы сюда вот так ночью перед отъездом тащиться? Выпить бы согласилась с нами? — она покачала головой, — Ну вот, а чё комедию ломать тогда? Марина подняла на него глаза – блестящие какие-то, покрасневшие. По щеке сбежала слезинка, и Кащей стёр её большим пальцем. — Ну всё, хорош тут сырость разводить. Сейчас успокаиваться будем, — он подошёл к сейфу и, набрав код, открыл скрипучую дверцу. — Смотри, чё у меня есть. Видала такое? — Кащей вернулся к ней на диван с револьвером в руках. — Рабочий? — она взяла его у Кащея и, повертев, положила палец на курок. — А то! Не игрушки тебе, — он забрал револьвер обратно – от греха подальше. — А откуда он? — Есть у меня один знакомый… Да и неважно в целом, — Кащей положил револьвер на стол, доставая знакомый им обоим свёрток, — Готовь руку! И Марина послушно закатала рукав свитера, пока он раскладывал всё необходимое на столе и диване. — Эт чё? Говорил же, левую давай – ты ж правша. Игла вошла под кожу, а Марина даже не поморщилась – уже привыкла. Так и сидели они, откинувшись, с туманом в головах. От боли не осталось ни следа, и Кащею казалось, будто сердце замедлилось до удара в минуту. Его грудь медленно вздымалась с каждым глубоким – и таким редким – вдохом. Где-то рядом была и Марина, но Кащей на неё не смотрел: чувствовал только тепло её руки сбоку. Он не знал, сколько времени прошло, когда сквозь плотную завесу дурмана, послышался Маринин голос, вытянувший его на поверхность – так бы и уснул Кащей на диване, вытянув ноги вперёд, расслабившись. И было бы ему хорошо; лучше всех. — Чего тебе? — Вещи. Нужно забрать вещи. Вадим уезжает скоро. — Куда? — В Москву, я же говорила. — А-а, так вот оно что. Я-то думаю, кому ты там нужна будешь, а ты с Вадимкой своим собралась. Это он тебе что ль мозги запудрил? — Кащей приподнялся, заглядывая ей в лицо. — Он как лучше хотел. Приютил, кормил, — Марина улыбнулась каким-то своим мыслям, всё так же не открывая глаз. — Ну раз как лучше – поехали, благодарить его будем. И вещи твои заберём. Кащей поднялся с дивана, накидывая кожаное пальто. Во рту пересохло, но воды не было – только водка. Нехотя, он сделал пару глотков прямо из горла. Лучше не стало: теперь глотку жгло, а боль в голове начинала возвращаться. Его привлёк металлический отблеск – что-то на столе. Взяв револьвер, Кащей убрал его за пазуху и вышел, а Марина, натянув шапку, на ватных ногах поспешила за ним. Свежесть морозного утра приятно ложилась на щёки. Над Казанью занимался рассвет, разгораясь малиновым заревом где-то на востоке. Марина стояла, разинув рот – так бы и осталась там, если бы Кащей, уже сидя в машине, не просигналил ей. Пусть поторопится – время-то не резиновое. Ему ещё с хадишевскими говорить. Но ничего-ничего, сейчас Кащей всё порешает – всех на место поставит.