***
Замок гудел всю ночь погромче, чем улей встревоженных пчел. В свете факелов спешно меняли знамена. Скромные и выцветшие за много лет верной службы уступали места новеньким. Зеленые с золотом знамена Таргариенов и голубые с серебром Велларионов плотной завесой скрыли окна позади Железного трона. Повсюду вились гирлянды свежих цветов, а скатерти на столах причудливо сочетали в себе цвета соединяющийся домов. Во дворе и в саду, несмотря на прохладную погоду, ставили шатры для тех, кто перегреется за общим столом и решит остыть вне стен замка. Неподалеку, в караульной, на городской стене дремал ящик с зарядами для салюта. Королевская гавань еще никогда не видела разноцветных огней фейерверка, и зрелище обещало быть поистине грандиозным. Даже строптивую Чаргос украсили золотыми лентами, и теперь она злобно фыркала, принюхиваясь к ним. Золотые плащи и герольды примеряли праздничную одежду, подходящую столь торжественному поводу, готовясь к раннему подъему. На кухне трудились на последнем издыхании. Три смены блюд, по сорок с лишним в каждой - шутка ли! И каждое должно быть не только вкусное и красивое, но еще и с изюминкой. Людей категорически не хватало, хотя на подмогу призвали еще три бригады поваров. От обилия народу на кухне наступил полный бедлам. Блюда путались, ронялись. Пышнотелые кухарки, толкаясь локтями и задницами, устраивали склоки из-за нехватки приправ и ингредиентов. Прошлой ночью шум потревожил чуткий сон королевы, и та приказала выпороть самых ретивых прямо перед кастрюлями в назидание остальным. И даже чернь, затаив дыхание в предвкушении, ждала наступления нового дня, перешептываясь в теплых постелях о том, как здорово было бы посмотреть на молодых вблизи. Говорят, невеста - необыкновенная красавица, а жених совсем не похож на обычного бледного, точно платяная моль, Таргариена, а этого достаточно, чтобы тоже быть милым. Эйгон не спал ни минуты. Лежал, таращась в потолок, думая о том, как сильно изменится его жизнь. С самого детства юноша не любил перемены. Любое изменение приносило жгучий дискомфорт и беспокойство. И теперь он буквально физически ощущал, как рушится привычный мир.***
- Что там за суета? - Эйгона и без того потряхивало, а тут еще прислуга носилась точно ополоумевшая. Даже его личная служанка Эбби, тихая и шустрая, дважды пролила на ковер воду, пока подготавливала все к утреннему омовению. - Все в порядке, ваше высочество… - быстро стрельнув глазками в его сторону, служанка смешалась и замямлила. - Вам не о чем беспокоиться… Думаю, скоро все разрешится. У вас важный день… - Эбигейл! Я спросил: что там происходит! - нехотя повысил принц голос, хотя орать на прислугу было не в его правилах. Девица помялась приличия ради, смяв руками фартук, и выдала сплошным потоком: - Они матушку вашу ищут. В покоях ее нет, а надо приготовления начинать. Все обыскали. Как сквозь землю провалилась. В спальне беспоря… Эйгон не стал слушать - пулей вылетел в коридор. Неужто стряслось что? Вчера мать выглядела очень расстроенной… А он даже не заглянул к ней, замотавшись в предпраздничной суете. Да чего уж там! Вообще не придал этому значения. Когда уже закончатся эти склоки? Если так пойдет и дальше, придется последовать примеру Рейнора и в открытую побеседовать с отцом, хоть это вовсе и не в его стиле. Покои Люцерис пусты. Камин давно остыл, и перепуганная служанка пытается растопить его, шурша ветошью. Кровать разобрана, а на ослепительно белом шелке виднеется мерзкого вида коричневатое пятно. Очевидно, содержимое кубка, закатившегося под стол. - Маковое молоко? - Эйгон кривится от омерзительного запаха, подняв бокал. - Отцу сообщили? - Нет, ваше высочество… Король еще спит. Все боятся его… будить. - О, Семеро! - закатив глаза, морщится юноша. - Я сам! Принц распахивает вовсе не потайную дверь, и приходится поспешно прикусить собственный язык, чтобы погасить слова, готовые сорваться с него. Брови ползут вверх, а уголки губ сами поднимаются при виде необычного по теперешним временам зрелища: отец прочно прижимает к себе мать, завернутую в одеяло словно большой младенец. Люцерис толком и не видно в уютном коконе из теплой ткани и крепких рук. Лишь рассыпавшиеся по подушке каштановые локоны выдают ее. Они глубоко мирно сопят, и сын поспешно убирается, широко улыбаясь. - Не буди их еще немного… - заговорщически подмигивает он служанке, плавно прикрывая дверь. Должно быть, сегодня будет замечательный день…***
Разочарование. Густое и горькое, как каштановый мед. Когда Эймонд засыпал, прижимая к себе жену, то прикидывал как утром разбудит ее глубоким поцелуем и, может даже, извинится. Не за все, конечно. Дракон не извиняется. Лишь преклоняет голову. Но животное чутье подсказывало, что Люцерис близка к тому, чтобы сломаться… Если уже не сломалась. Он перегнул палку с самого начала, а у любого есть предел прочности, надо только знать где давить. Еще не разлепив толком веки, король понял, что один. Ушла. Да так тихо, что он даже не почувствовал… Надо было сделать все ночью! Целовать, умолять… Может и вовсе ласкать. Да, он не касается жены в моменты слабости, когда она едва ли соображает, что происходит, но ее мутный растерянный взгляд так выразительно останавливался на его губах, пока они перебирались устраивались на ночь. Обиженно хмыкнув в пустоту, Эймонд уселся в постели, отмечая, что весь пропитался легким жасминовым духом. За дверью шуршала прислуга, занятая муторными приготовлениями королевы к торжеству. Должно быть, спешат. Все эти сложные женские прически отнимают уйму времени, а теперь уж поздно. Интересно, как она? Вчерашняя истерика порядком напугала его. В таком состоянии можно и с собой что-нибудь сделать… Но потом, в его объятиях, Люцерис так хорошо расслабилась. Даже робко обхватила рукой его торс. Он мурлыкал ей успокаивающую мелодию, перебирал волосы… И все было так… хорошо… как раньше. Резко поднявшись, Эймонд как есть, в одних исподних бриджах, не раздумывая, влетел к ней… чтобы натолкнуться на ледяной темный взгляд, полоснувший его не хуже ножа в Дрифтмарке. - Вам что-то угодно, ваша милость? - церемонным тоном спросила Люцерис, и его накрыло. Да она издевается что ли?! Выла вчера, как раненый зверь, а теперь отталкивает его, даже не дав рта раскрыть! Сука! Как есть сука! Полыхнув в пространство бешеной яростью, Эймонд хлопнул за собой дверью с такой силой, что со стены слетела картина и поднялось облачко пыли.***
День, как и сказал Эйгон, действительно, выдался замечательный. Даже привычный смрад многотысячного города будто бы вовсе сдался перед тонким ароматом просыпающейся земли. Кристально прозрачный воздух звенел перекличкой герольдов, запевающих церемониальные объявления о бракосочетании наследника Железного трона и юной леди Велларион. Толпы зевак заполнили все улицы от Красного замка до самой септы. Не самой роскошной, но намоленной и любимой как Люцерис, так и покойной королевой Алисентой. Радостный гомон стоял над городом еще и от того, что народ ждал обещанные угощения и гуляния, а главное - цветные огни в вечернем небе. В затхлых норах Блошиного конца поговаривали, что Таргариены заколдовали своих драконов, заставив их дышать разноцветным пламенем. Иначе, как еще можно объяснить подобное чудо? Процессия покинула врата замка позже намеченного. Еще бы! Собрать такую толпу народа! Кареты перемежались с конным сопровождением, а золотые плащи активно теснили любопытную толпу. В первых повозках была собрана родня невесты и разные высокопоставленные вельможи, далее - родственники жениха, затем непосредственно карета с брачующимися, а замыкали шествие король с королевой. Строгий и холодный Эймонд смотрел сквозь Люцерис отсутствующим взглядом, пока та пыталась сделать вид, что одна в карете. Прожигая единственным глазом темно-зеленое излишне строгое платье жены, он не мог определиться чего хочет больше - придушить или поцеловать ее. Раб эмоций, Эймонд всегда чувствовал себя уязвимым рядом с Люк, не зная, что сегодня всколыхнется в глубинах души. Толпа за окном гудела приветственными возгласами и пожеланиями молодым счастливой жизни и миллиона ребятишек, хотя едва ли последнее можно было счесть за благо. - Я едва успела приложить сына к груди, а ему уже желают собственных детей… - грустно улыбнувшись, обронила Люцерис в напряженную тишину. - Недалек тот день, когда у нас появятся внуки. - Надеюсь, семья сделает Эйгона серьезнее. Ему на троне сидеть, а он все в игрушки играется на пару с братом. - пожал плечами Эймонд. Его и самого порядком пугала скорость времени, слишком быстро превратившая шаловливых мальчишек во взрослых мужчин. Сам он совсем еще не чувствовал возраст. Ни свой, ни жены. На его взгляд они по-прежнему были молоды, красивы, чувства бурлили, хоть и не те, что в шестнадцать, но не менее яркие, и дети, способные делать собственных детей, совсем не вписывались в радужную картину мира, намекая на некоторую ее ошибочность. - Им повезло. - губы будто шевелятся сами, пока Люк рассматривает лица в толпе сквозь излишне плотную решетку окна. - Они могут подольше побыть детьми… Война слишком быстро сделала нас взрослыми, черствыми и злыми, заставив страдать. Взгляды пересекаются, и Эймонд подается вперед, желая поймать руку жены своей. - Люк… - имя успевает сорваться с губ, разбитое глухим хлюпающим звуком и резким воплем. - Убийца! Узурпатор! Гори в Пекле! - завывает в толпе мужской голос, а чавкающие звуки ударов ясно свидетельствуют о том, что карету закидывают в лучшем случае овощами. - Драконий выродок! Скоро ты сдохнешь! Все сдохнете! Король до боли закусывает губу, сдерживая приказание искрошить половину зевак в капусту мелкой стружкой. Негоже устраивать побоище в праздничный день.***
- Я - его, и он - мой… - завершает Денейра онемевшими губами, стараясь смотреть в глаза Эйгона. - … С этого и до конца моих дней… - отдается эхом от высоких сводов, оглушая и дезориентируя. … до конца моих дней… Неужели правда? Неужели она действительно проведет ВСЮ жизнь с человеком, которого толком даже не знает? До того, как слова вылетели изо рта, Денейра не так остро ощущала безвыходность своего положения. Ну, подумаешь свадьба! Что такого? Она обожала праздники и уж точно была не против оказаться в центре грандиозного многодневного торжества. Но эти слова, вылетевшие из ее собственных целомудренных губ, вскрыли настоящую суть церемонии: ее продали этому парню с грустными фиалковыми глазами. Хоть Эйгон и обронил недавно, что она ему симпатична, едва ли это многое значило. Симпатия и любовь – разные вещи. Она нравится сотням, а любит ли ее кто? Взгляд находит Рейнора, непривычно грустного и немного поникшего плечами. Хочется думать, что из-за нее, но… Маловероятно. Конечно, молодые люди нынче позволяют себе очень много вольностей с женщинами самых разных слоев от последних шлюх до высокородных леди, не вкладываясь эмоционально ни в одну связь. И он всегда так мил с ней! А леди Бейла намекнула, что свадьба – только политическая условность… И когда все уляжется, можно позволить себе приятную волнующую связь. Плащ дома Таргариенов ощущается инородно и тяжело, вдавливает в землю, лишает воли и хочется плакать при виде отрешенного лика того, к кому сердце лежит больше, чем к супругу. Похоже, ему тяжело так же, как и ей… - Можете скрепить ваш союз поцелуем! - провозглашает септон, пока гости аплодируют с усердием достойным поощрения. Эйгон целует ее чуть откровеннее, чем это принято в септе, легко толкаясь кончиком языка в сладкую влажность рта жены. И девушка краснеет до кончиков волос, срывая с губ юноши довольную ухмылку. Это не первый их поцелуй. Первый жених сорвал с ее губ накануне, придя поздно вечером поинтересоваться состоянием невесты перед торжеством. Кое-кто полагает подобное дурным знаком, но Эйгон лишь отмахнулся от подобной ерунды. Он смотрел на нее темным взглядом фиалковых глаз, в котором мерцало что-то первобытно-животное… Пугающее и волнующее одновременно. Поцеловал. Сперва легко и нежно, а через мгновение дико и голодно. Пылинки танцуют в солнечных лучах, пробивающихся сквозь узкие окна-бойницы под самым потолком септы, озаряя новобрачных золотым сиянием. И Рейнор не может отвести от них взгляд. Их танец чист и совершенен, в отличие от этого фарса, невольным участником которого стал его брат. Бедняга Эйгон! Да, леди Велларион хороша и наверняка наплодит целую армию чудесных беленьких Таргариенов на радость Трону, но как же отвратительно становиться под венец с той, кого выбрали чужие глаза в угоду политической договоренности! Несомненно, за право занять Железный трон нужно чем-то жертвовать, и Рейнор смог бы поступиться свободой в угоду собственному тщеславию. Раньше… Теперь же эта самая свобода, мерцающая яркими аметистами глаз Анны, казалась умопомрачительно желанной. Душа раскололась на две части, одна из которых желала отцовского признания и одобрения, а для этого необходимо стать настоящим Таргариеном с амбициями и непоколебимой драконьей гордостью, в то время как вторая… Уже с легкостью отказалась от тяжести наследия их родословной, и бредила симпатичной простолюдинкой, одним взглядом сведшей на нет все его мальчишеские принципы. Здесь, в септе, это раздвоение ощущалось еще острее. И Рейнор все чаще поглядывал в сторону дверей, обдумывая насколько уместно теперь улизнуть и помчаться к Анне. Боги, вдруг ее уже нет в городе?! От одной этой мысли внутри все холодело и немели пальцы на руках. Но столь опрометчивому желанию не способствовал ни внешний вид, ни строгий взгляд матушки, непрестанно проверяющей соответствуют ли дети общепринятым нормам поведения в столь святом месте. Отца подобные мелочи не интересовали. Эймонд, казалось, был увлечен церемонией, а на самом деле обдумывал вчерашний день, пока фраза «Я – ее, и она – моя…» не столкнула его в гудящую бурей ночь в Штормовом пределе, где он шептал эти слова в губы любимой…***
- Я похож на дорогую шлюху! - хмурится Рейнор, рассматривая свое отражение в зеркале. Красный камзол с изящными золотыми драконами на груди, бриджи в тон, сапоги с золотыми пряжками. Даже пояс и тот красный. Это все ничего. Мальчишка любит выпендриться и покрасоваться в центре внимания. Но волосы… Матерь всеблагая! Волосы… Многопрядная коса, над которой трудились в шесть рук, начинается прямо от лба, туго стягивая послушную платину. Местами ее украшают красные металлические зажимы, напоминающие серьги, и бесчисленные тесемки. На затылке она внезапно превращается в хвост, тоже многократно пережатый металлом. Вернувшись из септы, Рейнор рассчитывал немного передохнуть или смотаться в город, пока все пялились на Чаргос, катающую на зеленом хребте новобрачных, да переодевались к празднику. Но в покоях его одолела прислуга с расческами, щипцами и прочей женской ерундой. Юноша оторопел и спохватился прогнать их лишь когда девушки запустили умелые руки в его таргариеновскую шевелюру. - Так распорядилась королева. - почтительно опустив глаза, говорит служанка. Дверь стремительно распахивается без всякого предупреждения, и в покои Рейнора вваливается сперва Альберт, слегка поддатый с самого утра, а следом и Эйгон. - Оооооо… Какова красота… - тянет юный Пик, ныряя в глубокое уютное кресло, и рассматривая товарища по гулянкам снизу-вверх, похабно улыбаясь. - Отсосешь по-братски, красавица? - Иди на *уй! - кривится Рейнор, краснея в тон наряду. - Мать рехнулась. Девчонка у нее не удалась, так она решила сделать ее из меня! Похоже, и из тебя тоже… - сочувственно кивает он Эйгону, облаченному в зеленый наряд, излишне пестрящий золотом. - Я выбрал сам это платье! - обиженно задирает подбородок старший. - Все будут смотреть на меня, и я обязан выглядеть… - Как сестра собственной жены! - фыркает Альберт, потягиваясь, точно ленивый кот. - Вообще, тебя можно водрузить позади трона вместо знамени. Разницы никто не заметит! - виноградина, перекувыркнувшись пару раз в воздухе падает в рот. - Дети мои, я недоволен вами. - прикрыв один глаз, изрекает он, весьма умело пародируя Эймонда. - Вы еще не делили ложе с невестами, а наши гулянки сошли на нет. Неужто мужское начало не зовет вас к подвигам? Альберт делает неприличный жест рукой, откровенно намекая какого именно рода должны быть эти подвиги. - Ты много пьешь и пропустил главное. У меня сегодня первая брачная ночь, если что… - пожимает плечами Эйгон. - А Рей нашел простолюдинку и развлекается с ней в подворотнях. - Ни с кем я не развлекаюсь! - зло выпаливает Рейнор, растерявшись от того как грязно это звучит. «Развлекается в подворотнях»… Да на самой загаженной смрадной улочке Блошиного конца он чувствует себя с Анной лучше, чем в самых изысканных покоях Красного замка. - Какая горячность, милашка… - подмигивает Альберт, пристально разглядывая вспыхнувшее сердитое лицо Рейнора. – Если бы я не знал тебя, то решил бы, что принцесса влюбилась… Но ты слишком циник для подобного. Так что выкладывай что там у тебя за девица. … П р и н ц е с с а в л ю б и л а с ь… В л ю б и л а с ь…. Убранство комнаты делает странное колышущееся движение, когда до Рейнора доходит смысл этого простого слова, так чудесно резонирующего с чувством, что печет его сердце. Да не мог он так глупо попасться на эту удочку! Нет никакой любви! Это полнейший бред! Просто тело хочет ее… И только! Но от самой этой мысли мерзко, и Рейнор облегченно выдыхает, услышав фразу брата. - Скорее, он протестует против помолвки с Элейной… - Зря! Сестрица мила, хоть и дура-дурой… - безразлично бросает Альберт, все же присасываясь к кубку. – Кого ж тебе надо? Девок Таргариенов у вас нет… Кровушка-то все равно разбавится… - Мне. Не надо. Никого. – сталью режет недовольный голос Рейнора. – Чего вы вообще сюда притащились? Обсуждать мою жизнь? Это у Эгга сегодня свадьба. Эйгон не сводит с брата пытливого взгляда, все больше убеждаясь, что причина его дурного настроения в последние дни кроется в леди Денейре. Дурное собственническое чувство неприятно ранит юношеское нутро острыми коготками ревности.***
«Вырядился, как шлюха!» едва завидев сына, думает Эймонд. Глаз сам закатывается под веко, выдавая недовольство отца. - Это ваш сын, ваше величество? - ласковой кошечкой мурлычет Алиандра Мартелл, прижимаясь к его плечу сверх положенного. Еще одна шлюха. Притащилась в столицу без приглашения, опоздав на церемонию. Пташки уже успели чирикнуть об истинной цели ее визита - переманить торговцев да наладить связи с лордами Семи королевств в обход короны в преддверии возможной войны. - Да. Рейнор. Ему шестнадцать. - выдыхает Эймонд, представляя, как отлично украсило бы драконье пламя знаменитые Водные сады. Если дрянь решится блокировать торговые пути, питающие Королевскую гавань, он, не думая ни мгновения, спалит к Неведомому половину Дорна. И получит несказанное удовольствие… - Это к нему ты сбежал из моей постели? - обворожительно улыбаясь шипит леди Дорна. Змея! Как есть змея! Тогда, в перерывах между приятными гимнастическими упражнениями, большая часть из которых проходила на крытой шелком постели, они успели подписать договор о взаимовыгодном сотрудничестве. На бумаге, а по сути - о ручном управлении из Королевской гавани. Как Эймонд знал, в Дорне многие сочли подобное унизительным, а свою королеву величали не меньше, чем драконьей шлюхой, продавшей свою страну Таргариену за возможность «покататься на драконе». Не на том стальном, что сожрет любого, кто осмелится приблизиться на расстояние достаточное для огненной струи, а на том, что может спустит шкуру одним лишь взглядом единственного фиалкового глаза. Широкие плечи короля напрягаются при воспоминании о яром возбуждении мгновенно сменившемся паникой. Шестнадцать лет, а будто вчера он мчался на Драконий камень, боясь найти там труп жены. … Жены… Где, интересно, Люцерис? Почему он должен испытывать свое и чужое терпение чопорными светскими беседами, к которым никогда не лежала душа? Разве не дело королевы встречать гостей? Вот, например, эту шлюху, развязно льнущую к его плечу, несмотря на наличие приятного дорнийского супруга, мелькающего среди гостей. Эймонд не тешит себя иллюзией, что леди Алиандра желает взбудоражить кровь общением с давнишним любовником или польстить вниманием королю. Шлюха лишь отвлекает внимание от своих грязных проделок за его спиной. В дверях возникает стройный женский силуэт. Платье насыщенного синего цвета. Открытые плечи. Грудь. Разрезанные до низу рукава кажется едва держатся на плечах. Перчатки, чтобы скрыть подживающие ожоги. Распущенные волосы, прихваченные у висков аккуратными тонкими косами. В волосах блестят прозрачные голубые капли самоцветов. На шее и в ушах изящные подвесы с топазами. И корона. Та самая. Платиновая. С сапфиром. Что он подарил ей в незапамятные времена, едва вернувшись с войны. Все мужчины зала почтительно склоняют головы при виде королевы. … Сколько из них думает о ней неподобающим образом? Тот? Или этот? Лорд Хорнвуд едва слюни не пускает! Или так кажется? Пекло! Где этот нахал-десница?.. Требуется несколько секунд, чтобы прийти в себя и понять, что всем плевать и это его опять накрыло. Эта женщина когда-нибудь до конца разрушит его рассудок, как когда-то уничтожила глаз! - Добро пожаловать, миледи! - доносится откуда-то снизу препротивный писклявый голосок. - Вы так милы, милорд! - вторит ему не менее противный, но более женский. Рассеянный взгляд короля сползает вниз. Карлики. Он и помнить забыл про шоу вездесущих шутов-уродцев, что развлекают прибывающих гостей. Один такой таскался за ним добрую четверть часа пародируя каждое движение. Эймонд едва сдержал желание пнуть его под зад. … шутиха, похотливо ухмыляясь, виснет на плече своего строго приосанившегося спутника… Б*ядство! Король грубо встряхивает плечом, излишне резко сбрасывая ладонь леди Алиандры, и та звонко хохочет, покидая его. - Ваша милость! - окликает его лорд-десница, неотвратимо приближаясь, расталкивая неугомонных гостей. На лице отпечаток обеспокоенности, и на Люцерис он, хвала Богам, не обращает ни малейшего внимания. Эймонд уж и не помнит, как давно не видел ее такой естественно красивой. Он не готов дать ей больше двадцати. Хотя, возможно, он просто слеп. - Ваша милость! Плохие новости. - понижая голос, сообщает лорд Пик, оглядываясь, будто за ним гонятся собаки. - Я других от вас и не жду. - роняет Эймонд, не отвлекаясь от созерцания своей королевы. - Матушка! Вы очаровательны!- Рейнор склоняется, легко касаясь губами пальчиков матери. Они выглядят почти ровесниками. Если не знать заранее, то и не скажешь, что это мать и сын. Сердце колет стальная игла. Ревность. Будто подле жены он сам. Только не этот. На которого она и смотреть не желает. А тот. Молодой. Влюбленный. С порядком съехавшей крышей после одного только поцелуя. Сердце неприятно сжимается. Это он должен был встретить жену. А не стоять тут, выслушивая… Что он там говорит? - …говорят, ранен… - заканчивает десница монолог, не коснувшийся разума короля. - Что? - тяжелый непонимающий взгляд наконец обращается на лорда Анвина. - Хммм… Хью Молота забили до смерти в борделе. Вроде как, шлюху не поделил с племянником лорда Касвелла. А птички поют, что дракон ранен… - повторяет тот, вытянувшись струной. - Грязные ублюдки слишком расслабились, и это свело их в могилу. - хмыкает Эймонд. - Я отправил их держать в узде Речные земли, а не пить и развратничать! Кто хочет вреда короне, Пик? Лорд Анвин замирает, вытаращив глаза. Тут проще сказать кто не хочет. Гайки закрутились слишком сильно, и котел вот-вот рванет. Сперва в Речных землях, а потом… может в Ланниспорте… или вот Дорн… или Долина с любимой родственницей короля, леди Рейной… - Тот, кто это затеял, далеко не глуп. Убить драконов сложно, в отличие от их всадников. Найди мне их… - раздувая ноздри, Эймонд склоняется к самому лицу десницы, и тот невольно дергается назад. Шрам и камень ужасны в такой близости. - Не дай мне самому взяться за дело… Мимо проплывают горячие блюда на обширных серебряных подносах, начищенных до блеска. В каждой детали можно поймать собственное отражение. Гуси. Утки. Тетерева. Оленина. Кабаны. Поросята… … Свинья с крыльями… мерзкий шепоток брата… смешок Люцерис… Где она? - Я заберу свою королеву? - интересуется он, перехватывая руку сына, и Рейнор, кивнув, тут же утекает в толпу красным вихрем, оставляя после себя странное ощущение быстро ушедшего времени. Гости занимают места под ненавязчиво веселую мелодию солирующей лютни и хихиканье шутов и шутих. - Прошу. - Эймонд подставляет жене локоть, осматривая необычное украшение на изящной шее. - Подарок? Не держится. Просто формально прижимается парой пальчиков. Не смотрит. - Да. Сегодня утром преподнес один замечательный молодой человек… - улыбается уголком рта Люцерис, заставляя мужа опять завестись.***
- Принц Эйгон Таргариен с супругой, леди Денейрой! - громогласно объявляет герольд появление юной пары, заставляя Эймонда проглотить ревностно-истеричную реплику. Пришло время торжественной части, и первые поздравления молодожены должны услышать от родителей, а значит в первую очередь от короля и королевы. С этим он отлично справляется, автоматически повторяя слова, обдуманные заранее. Все как положено: слияние домов усилит мощь государства, пойдет во благо, корона счастлива породниться с наследниками древней Валирии, у них много общего, Таргариены - повелители неба, а Велларионы главенствуют на воде… Будь жив Визерис, он бы узнал свою собственную речь на помолвке дочери, переросшей в скороспелую свадьбу, свидетелями и гостями которой были крысы, а самым желанным угощением - кровь. Здесь крови пока не предвидится, а вот крысиных рыл хоть отбавляй. Кто из них знает о заговоре в Речных землях? Кто плетет паутину трепетными нежными лапками для одной единственной белой мухи? Эймонд замолкает, когда рядом поднимается Люцерис, зажав до побелевших костяшек полный до краев кубок. - Я и мой супруг, король Эймонд, благодарим все великие дома за оказанную честь разделить нашу радость! - начинает она, пока муж ловит дежавю. … Юная прекрасная дрянь, лишившая его глаза, сидит на другом конце стола, пока он посасывает губу, вспоминая вкус ее крови… Рядом вскакивает Хелейна и говорит тост… не для гостей… для Эйгона… Ободряющие аплодисменты дают понять, что благодарность услышана и принята. Крысами… - Мой муж - король, и слова его - непререкаемая истина. Они правдивы и правильны. Но, как мать, носившая виновника сего торжества в животе в непростое для государства время жестоких перемен, обернувшихся для моей семьи великим горем и безмерными потерями, не могу не добавить от себя несколько слов. Люцерис замолкает, обводя зал невидящим взглядом. - Все помнят мою матушку - Рейниру Таргариен… Шорох смятения проносится по залу при звуках имени Черной королевы, не поминающегося здесь всуе. Все взгляды мигом обращаются к королю, опустившему взор в омут вина, дрожащего в кубке. Лик его безмятежен, как у святого мученика, готового принять казнь. - Да, она принесла стране много горя и не проявила себя достойным правителем даже за тот малый срок, что дала ей судьба. Но не об этом сейчас… Моя мать… безмерно любила своего мужа и дядю, Деймона Таргариена, служившего для нее верной опорой как в семейной жизни, так и на войне. Глаза ее лучились счастьем и довольством при виде супруга. И любовь эту не погасили даже годы совместной жизни. - кубок начинает дрожать в руке, и Люк прижимает его ближе к сердцу. - Я хочу, чтобы мой сын и его супруга были также счастливы всю свою жизнь, сколько бы не отмерили им Семеро. Зал молчит. Никто не рискует аплодировать, да похоже даже и дышать. - Все помнят Алисенту, что провела много лет в браке с Визерисом Мирным. Служила супругу и государству верой и правдой до последнего вздоха, помогая, опекая, защищая. Мне хочется, чтобы дети наши шли по жизни рука об руку, поддерживая друг друга так, как это делала бабушка принца Эйгона. А для сына хотела бы добавить вот что: когда придет твое время сесть на Железный трон, пусть голова твоя будет светла настолько, чтобы сохранить в государстве мир, сберечь его от жестокости и кровопролития. Пусть твоему правлению достанется мало страниц в летописях, но каждая из них будет написана чернилами, а не кровью. Эймонд прикусывает губу, чтобы сдержаться. Сука! Вышла на новый уровень… Мало ей позорить его перед Малым советом! - Все помнят королеву Хелейну и Эйгона, второго сего имени. Знала ее и я… Никогда не доводилось мне видеть более чистого создания, чем сестра моего мужа. Ее искренняя всеобъемлющая любовь к своей семье могла поразить любого беззаветностью. И король Эйгон, несмотря ни на что, тоже любил свою семью особой жертвенной любовью. Хочу, чтобы и в сердцах молодых нашлось место столь сильному родственному чувству. Эйгон ласково сжимает пальцы жены, скрестившись беспокойным взглядом с Рейнором. Оба переживают за мать, находя, что та немного не в себе. - Согласитесь, у каждого союза есть чему поучиться. - Люцерис бросает косой взгляд на Эймонда, и тот накрывает ее кулачок, упершийся в стол, широкой теплой ладонью. Ласково. Без тени гнева, на который она, признаться, рассчитывала, открывая рот. Едва ли Люк чувствует: обожженная ладонь, сжавшись, отчаянно саднит и ноет. - Вот и у нас с мужем есть ниточка, связавшая наши судьбы еще в детстве. Тонкая, но крепкая. Стальная. Найдите и вы свою нить, которая объединит вас в одно крепкое неразделимое целое… Голос теряет силу, и королева, не удержавшись делает большой глоток вина под напряженным взглядом Эймонда, мгновенно осознавшим, что продолжения не будет. Сломалась. Где-то в районе слова «стальная», от которого пульс ударил в пустую глазницу. - Будьте счастливы! И пусть губы ваши до седых лет встречаются в поцелуях столь желанных и страстных, как в этот день. - завершает он за нее, салютуя кубком. Молодые сливаются в поцелуе, вовсе не таком уж желанном и не особенно страстном, под дружный гул зала, пока Эймонд усаживает жену, нервно допивающую вино до самой последней капли. - Спасибо… - неестественно изломанным голосом говорит Люцерис. - Похоже, твоя миссия - унижать меня. - хмыкает Эймонд, и холод его слов странно контрастирует с теплотой движений длинных пальцев, успокаивающе поглаживающих предплечье жены. - Словами. Взглядами. Побрякушками. - Что? - растерянно оборачивается она, вздернув высоко брови. - Признайся! Ты взялась за старое? С кем ты теперь? - он с силой сдавливает ее запястье, заставляя скривиться от боли. - О, Боги! Ты все об этом… Это подарок Эйгона. - победно ухмыляется Люцерис. Она понимает этого ненормального слишком хорошо, чтобы не знать, как его выбесить. - Он интересуется ювелирным делом и достиг, как видишь, некоторых успехов. Но ты не знаешь… Как не знаешь, что Эйнис хочет стать моряком и водить флотилии за Узкое море. Не знаешь, что Дейрон пишет левой рукой не хуже, чем правой, и обеими отвратительно. Не знаешь, что в семь лет Рейнор хотел выколоть глаз, чтобы быть как ты. Что вообще ты о нас знаешь?***
- Смотрю, твой муж все же разочаровал тебя… - почти любовно шепчет Бэйла, склоняясь поближе к Люцерис. - С чего ты взяла? - гораздо больше болтовни сводной сестры королеву интересует поведение сыновей. Младшие уже освоились и вот-вот начнут пакостить. У Эйниса выражение лица почти как у Джейса, когда они вдвоем собирались ускользнуть из дома, чтобы подобраться к логову дикого дракона. Того самого, на спине которого нынче можно увидеть Эймонда. Как же быстро все изменилось… Джейса давно нет, а кажется, что это именно он смотрит на нее карими глазами сына. Правда, она приставила к ним Рейнора и Элейну, строго-настрого приказав не спускать с мальчишек глаз, но едва ли им, косо поглядывающим друг на друга, до того. Сын, похоже, в бешенстве. Ведь его наряд призван дополнять белое платье будущей невесты, усеянное вычурными розами в тон его костюма. Чудесная пара… - Мы же почти сестры, Люк… Глупо отпираться. - от леди Приливов отчаянно разит спиртным, к которому та пристрастилась еще во времена войны. - Все всё видят, милая… Королева коротает ночи в септе, король - в объятиях шлюх. - Хорошо, что лорд Аллин предпочитает постоянные союзы случайным. - сглотнув горький ком, прочно застрявший в горле, Люцерис все же оборачивается к ней, ядовито ухмыляясь. - Кошечка отрастила зубки? - ничуть не тушуется Бэйла, такая же любительница легких развлечений, как и ее отец. - Твой дракон легко сожрет тебя хоть с зубами, хоть без. Эвон… Глаз с тебя весь вечер не сводит. Люк и без ее замечаний чувствует тяжелый холодный взгляд единственного глаза так отчетливо, как если бы тело отягощал железный многопудовый доспех. Бесится из-за утра. А на что он рассчитывал, затаскивая жену в постель? Что наутро она все забудет и кинется в его объятия? Ни слова сожаления, ни намека! - Ты - дура, Люк. Нельзя давать ему столько свободы. Твой муж - псих. Опасный псих. Его необходимо держать в узде, иначе жди беды… - нашептывает сестра, прихлебывая вино мелкими глоточками. - Слышала? Ему показалось мало смерти тех простофиль, что стащили дикий огонь из хранилищ алхимиков. Он приказал повесить и тех членов гильдии, кто отвечал за сохранность запасов. А это далеко не два человека. Город гудит. Многие недовольны. Поговаривают, в Вестеросе нет правосудия. Еще одна страница его истории будет написана кровью. Что, собственно, тут удивительного? Два трупа слишком мало, чтобы унять драконий гнев. А гильдия давно распоясалась, полагая себя едва ли не самой ценной в королевстве. Тем более, что ее обошла стороной и война, и последующие реформы. - Чернь много себе позволяет. Правосудие короля - истинное правосудие. - задирает выше нос Люцерис. - Что, интересно, ты скажешь, когда он убьет одного из твоих сыновей… - салютует ей кубком Бэйла, переплывая к супругу.***
Нервно барабаня пальцами по скатерти, Люк обдумывает жуткие слова сестры. … Может или не может?.. … Способен ли Эймонд на подобную жестокость?… По отношению к детям… Или к ней?.. Отец едва ли. А король? Пока мальчишки были вне игры, им ничего не угрожало. А теперь оба уже заняли места в Малом совете. И хоть голоса их пока ограничены, но так будет не всегда. Совсем скоро они станут полноправными игроками. И кто знает… кто знает… А она так мелочно помышляла о свободе для себя! Боги! В то самое время, когда между ее мальчиками и опасностью, подстерегающей на каждом углу, стоит только она… Одна. И все же… Ей нужна передышка. Хотя бы пару недель вдали от всего этого… - Отец! Матушка! Окажите нам честь - станцуйте. Свадьба все же создана для веселья! А этот танец - для вас. - хитро прищуривается Эйгон, склоняясь перед родителями в изящном полупоклоне. Смерив сына пристальным изучающим взглядом, Эймонд прикрывает глаз в знак согласия, пока Люцерис хочет провалиться под землю. Ей и без того пришлось стать с ним в пару несколько раз за вечер, но то были танцы со сменой партнера, и долго она в руках мужа не задерживалась. Да, в целом, прикосновений особо и не подразумевалось, только лёгкие па. - Наш сын прав. Моя любимая… жена должна составить мне пару. Мы же не хотим ненужных слухов, леди Стронг? Вы, и без того, дали сегодня отличный повод для злословия. - Эймонд торжествующе ухмыляется, встречая ее взгляд, полный смятения. Он отлично знает, что именно смутило ее: последний раз это старое прозвище слетело с его губ, когда эти самые губы шептали приятные пошлости в плену влажных от пота простыней. До скандала. До всего этого дерьма… Жена кивает, а по телу так и ходят волны мурашек. Вот от Эйгона она такого точно не ожидала. Танцующих много, но те, кто еще достаточно трезв, смотрят только на них, и Люк совсем робеет, вкладывая свои пальцы в ладонь мужа. Больно. Люцерис ахает, когда он, забывшись, сжимает ее руку, закованную в целебную мазь и синюю ткань. - Прости. - шепчут капризные фигурные губы мужа, а зрачок расширяется. Едва ли от сожаления. Звучат первые ноты знакомой мелодии. Обоим не надо задумываться над движениями. Они зазубрены еще в детстве. Руки сами очерчивают плавные линии, ноги поддерживают необходимый ритм. Этот танец Люцерис танцевала с Деймоном в первый и последний визит в столицу перед войной. Тогда сотни глаз жадно впивались в лицо и тело, отыскивая подтверждения грязным слухам о греховности ее происхождения. И только один смотрел иначе. С ненавистью, что вместе с плавными движениями девушки и ее кавалера превращалась в нечто другое. Грязное и порочное. Тогда юный принц Эймонд думал каково это держать в руках гибкий стан, затянутый в розовый шелк, а кровь в венах вскипала при мысли о ее нежной тонкой коже, унаследованной от матери. Как бы она была хороша, украшенная сотнями рубиновых капель. Таких же красных, как вино, что он вливал в себя без меры. Теперь он знал всю сладость наслаждения, которое может подарить племянница… жена… мать его детей… Опустившись на одно колено, Эймонд прислушивается к легкому шороху платья, обвивающего сапфировым атласом точеные щиколотки супруги, пока она кружится вокруг него. Легкий ветерок колышет платиновые пряди, дразнит легким ароматом жасмина. Родным и знакомым. Обещающим удовольствие в руках любимой. Спина к спине. Лицом к лицу. Люк вскидывает к нему глаза и тяжело выдыхает. - Когда все закончится, я уеду. Не могу больше. - разрушает она приятное чувственное блаженство, вибрирующее в его теле и голове. Фиалковый взгляд упирается в жену. - Что? - холодно интересуется Эймонд, недовольно поджимая губы. - Отправлюсь с малышами на Драконий камень. Так будет лучше для всех. - Люцерис отводит взгляд, и это злит даже больше ее слов. - Кто тебе позволит? - высокомерно бросает он. Движения становятся грубее. Эймонд излишне резко притягивает жену к себе, и Люк так же сильно отталкивается, чтобы прокрутиться под его рукой. Это уже не танец - битва двух пробудившихся от долгой спячки драконов. - А кто запретит? Взгляды сшибаются, высекая искры. Эйгон озадаченно переглядывается с братом, застывшем в неестественно прямой позе. Оба находят происходящее слишком грубым… Почти, как то, что позволил себе Рейнор по отношению к леди Элейне. Смотрит и леди Алиандра. Только вот горячая дорнийская кровь сразу чувствует то, что не замечают глупые мальчишки. Страсть. Горячую, как драконье дыхание. Уязвленная легкостью, с которой юный король пренебрег ею, покинув Солнечное копье ради жены, прекрасная дорнийка иногда задавалась вопросом: что есть такого в Люцерис Велларион, чего нет в других женщинах? Красота? Алиандра Мартелл была прекраснее нее в тысячу раз в юности, а теперь, пожалуй, в сотни. Характер? При дворе королеву полагали излишне мягкой и уступчивой. Ответа не было. Но теперь, глядя на их танец, больше напоминающий войну, женщина наконец поняла: в других не было кипучей драконьей крови, делавшей ее хозяйку неуязвимой перед огненным нутром мужа. Люцерис стойко выдерживала его полный открытого гнева взгляд, заставляя первым отвести глаз. - Ты забываешь одну вещь, любимая… - Эймонд останавливается, склоняясь к самым губам Люцерис. - Ты - моя жена. А жена должна служить супругу, как впрочем, и королева государству. Взгляд скользит от широко распахнутых черных глаз к приоткрытым губам и обратно. Пальцы впиваются в плечо женщины, притягивая вплотную к телу. - И как же мне служить? М? - Люк пытается незаметно оттолкнуть его, моля всех богов разом, чтобы дали сил с честью вынести эту пытку на виду у всего двора. - Мой супруг, да будет вам, ваша милость, известно, утверждает, что любая женщина Вестероса милее меня, а мой король обещал зашить мне рот, если я издам хоть писк без его ведома. - Ты сама знаешь, что это лишь слова. - Откуда, ваша милость? - она тратит последние силы, чтобы взгляд казался дерзким. В ее раскрасневшемся миловидном личике, прищуренных черных глазах и недовольно поджатых губах леди Мартелл видит, наконец, ту, что может держать нож. А само ее платье, насыщенного синего цвета, буквально кричит о том, кто хозяйка этого гордого мужчины с камнем в пустой глазнице. - Может уже хватит глупостей? Ты всегда была дурой, Люк. Эймонд внезапно накрывает ее губы своими. Люцерис замирает, как пойманная птичка. Оттолкнуть его, отстраниться на виду у всех, невозможно. Все мысли разом смешались. Боги, что думают все эти люди? Она же стоит как истукан. Это совершенно неприемлемо! Обвив шею мужа руками, Люк отвечает на поцелуй, становящийся с каждой секундой все горячее. Знакомый вкус стальной мяты окончательно выбивает почву из-под ног. - Пожалуй, я не зашью этот ротик… - криво улыбается Эймонд, упираясь в ее лоб своим. - Ты слишком вкусная. Оба не понимают, что выясняют отношения, остановившись посреди танцующих пар. Точнее, не понимает Люцерис, поддавшись волнующим эмоциям. Эймонду просто плевать на чужие взгляды равно, как и на сплетни, рождающиеся прямо у них за спинами. - Ты говорил… - взяв себя в руки, Люцерис пытается вовлечь Эймонда обратно в танец простыми покачивающимися движениями. Пусть лучше думают, что их охватила страсть в неурочный момент, но тот противится, отказываясь отпускать ее. - Тшшш… - палец ложится на губы жены. - Я отлично помню все, что говорил. А ты помнишь? Отец, Кузнец, Воин… - Хватит! - необходимость оставаться подле Эймонда сводит с ума. - Мать, Дева, Старица, Неведомый… - шепчет Эймонд, наслаждаясь ее растерянностью. - Я - ее, и она - моя… С этого дня и до конца моих дней. - За что ты мучаешь меня? - погасшая было злость вновь разгорается в черных глазах. - Мучаю? Я говорил это. Дважды. И эти слова ты не помнишь. Но помнишь то, что случайно вырвалось в приступе гнева. - Случайно… - горько хмыкает Люк. - Все остальное ты тоже делал случайно? Губы начинают предательски дрожать при воспоминании обо всех его омерзительных выходках. Хвала богам, музыка заканчивается, и Люк так быстро, насколько то позволяют приличия, выскальзывает из зала.***
Это просто невозможно. Похоже он уже пресытился обычными издевательствами и решил перейти к более изощренным. Вспоминать то хорошее, что было у них, чтобы затем осквернить каждое теплое мгновение. Она толком не разбирает дорогу, блуждая по спутанным мрачным коридорам, и останавливается лишь когда ноги сами выносят в сад навстречу холодному лунному свету и пьянящему весеннему воздуху. Стараясь дышать полной грудью, Люцерис пробирается в богорощу, где спит, широко раскинув руки-ветви, чардрево. Такое же одинокое, как она. Ужасно хочется хлебнуть что-нибудь наподобие вчерашнего пойла, чтобы погасить хотя бы часть бурлящих эмоций, слишком разных, чтобы спокойно уместиться в душе. … Обида… Злость… Надежда… Гордость… Страх… Любовь… Хотя кто знает, что такое любовь. У всех она разная. Особенно, когда за плечами столько насыщенных лет. Но одно Люцерис могла сказать точно: нормальными их отношения не были никогда. Она всегда была лишь приятным дополнением к ножу, вспоровшему его лицо. И будто бы не только лицо… - Удобно, правда? - разбивает тишину знакомый голос, пропитанный ядом и напряжением. - Привыкла бежать и прятаться? От жизни, от проблем, от меня. От меня может ты и можешь спрятаться, а от себя? От себя получится? - Что тебе нужно, Эймонд? - глаза открывать не хочется, и Люк устало вздыхает, зажмуриваясь покрепче. Почти бесшумно он опускается рядом, так близко, что жена чувствует легкий аромат его тела. Прохладная ночная тьма смягчает острые черты, крадет холод его красоты. Ароматный весенний воздух проникает глубоко в грудь и ласково щекочет раненое сердце ожиданием чуда. - Много. - небрежно бросает Эймонд. - Нужна жена, которая не бегает по всему Вестеросу. Нужен покой в собственном доме. Нужна любимая, не соперник… Нужна любовница… - шепчет он, притягивая ее к себе. - В борделях закончились шлюхи? - горько хмыкая, язвит Люцерис. От его близости дурно. Тяжело и противоречиво. - Если бы меня так уж интересовали шлюхи, я женился бы на десятке-другом, как Мейгор, и они рожали бы мне наследников, а не ты… - горячее дыхание опаляет ухо, и Люцерис, вспыхнув, вырывается из цепких объятий, желая уйти. - Опять бежишь? - Эймонд ловит ее запястье в кольцо тонких пальцев. - Еще не поняла? Побегов больше не будет! Он силой прижимает ее к чардреву, пока жена молча пытается вырваться из цепких объятий. - Пусти! Ты пьян! - шипит она, задыхаясь под тяжестью навалившегося мужского тела. - Я не пил, и ты это знаешь. - ткань трещит, освобождая плечи. Тонкие горячие губы до боли засасывают кожу, что кажется еще белее в ледяном лунном свете. Ее глухой стон - музыка для ушей. - Мне больно, Эймонд! Ты чертов псих. - повышает голос Люк, царапаясь, как дикая кошка, совершенно не думая о том, что эта легкая боль лишь раззадорит его сильней. - Скажи, что тебе не нравится. - усмехается он, заводясь все больше. - Признайся! Ты же соскучилась… Зубы царапают шею. Пальцы сжимают до боли. Горячее дыхание плавит кожу. Соскучилась. Конечно, соскучилась. Желание жжет каленым железом, и тело предает ее. Ноги подкашиваются. Если бы он не держал, то она бы рухнула на колени. - Да отпусти же ты! - почти кричит Люк, отчаянно брыкаясь, ощущая насколько беспомощна перед ним. Грубая сила его возбуждения, поглощенное вино и чистый дурманящий воздух неотвратимо ломают волю. Еще немного, и она позорно сдастся. Оба это знают. - Хочешь позвать на помощь? - издевательски шепчет Эймонд. - Я - твой муж, а муж может делать с женой что пожелает. Он точно знает - ей нравится каждое его движение, каждый поцелуй, каждый кровоподтек на шее, нравится так сильно, что почти нечем дышать. Да что уж там! Он знает ее, как свои пять пальцев, и это чертовски приятно. Все еще пытаясь отбиться, Люк судорожно целует его в висок, в щеку, в губы. - Отпусти… - сдаваясь, просит она, - Не надо… Люк трется промежностью о бедро мужа, прочно втиснутое меж ее ног, и попытки противиться выглядят более, чем нелепо. Он хотел ее еще с ночи, когда она спала у него на груди, возбуждающе щекоча дыханием кожу. Хотел за столом, когда она недовольно поджимала губы при виде Алиандры Мартелл. Хотел во время этого глупого танца… и много раз до этого, когда удирал в город… лишь бы не склониться перед ней. Сейчас, потеряв последние остатки рассудка, он готов на все. Даже просить. - Скажи, что про… - начинает Эймонд, и тут же замолкает чувствуя, как вновь напрягается ослабшее было тело жены. - Нет! - истошно кричит она. - Рейнор, нет! Не соображая, что происходит Эймонд чувствует, как в плечи впиваются крепкие пальцы и с неожиданной силой оттаскивают от жены, и он падает на пятую точку, потеряв равновесие. - Она же сказала, что не хочет! - шипит Рейнор, вцепившись в волосы отца. - Ах, ты маленький ублюдок!… Стремительным движением Эймонд освобождается из неумелого захвата, чтобы моментально подняться на ноги. От ярости полутьма вокруг залилась мерцающими красными точкам, что пульсируют перед взглядом сотнями светлячков. А может это салют, гремящий над их головами оглушительными взрывами. Руки сжимаются в кулаки, когда, встряв между ними, Люк виснет у него на шее прижимаясь со всей силы. - Пожалуйста, Эймонд… Пожалуйста… - шепчет она ему в шею.***
Люцерис едва поспевает за мужем, когда тот, полуслепой от бешенства, несется в свои покои, разрезая темноту словно клинок валирийской стали. Хвала всем Семерым разом и каждому отдельно, что у Эймонда хватило ума не пойти напролом через залы и коридоры, полные народа, но даже так ей пришлось извиняться перед случайными гостями, грубо сшибленными с дороги яростью короля. А еще отчаянно краснеть за собственный потрепанный вид. Хорошо хоть алые пятна на шее не были столь заметны в полумраке, и все равно Люк ощущает их так, будто они тлеют на коже точно угли. Никак не ожидала она такого окончания вечера. Да, проснуться утром в объятиях Эймонда было сладко. Что было накануне Люцерис припоминала с большим трудом. Кажется, были слезы, слова, объятия… Слабость. Она проявила слабость, и теперь дракон вопьется в выставленную напоказ рану со всей страстью, свойственной его натуре. Скользнув взглядом по расслабленному лицу мужа, Люк змейкой выбралась из одеяла и тихонько сбежала с тревогой в сердце. С ожиданием новой боли… Дверь чуть не слетает с петель от сильного толчка, и королева едва успевает проскочить следом перед тем, как дубовое полотнище с грохотом захлопывается. - Что ты собираешься делать? - говорит она, а в голосе испуг и мольба. Люк знает насколько муж невменяем в гневе, а мальчишка потерял последние мозги, если решился на подобное. Идиот! Боги, какой идиот… Было так хорошо… Эймонд вздрагивает от неожиданности. Он и не думал, что после всего жена последует за ним. Диковатый фиалковый взгляд ощупывает Люцерис, отмечая, как ей идет изодранное платье, засосы на самых видных местах, припухшие губы и огромные тревожные глаза. Истаявшее возбуждение возвращается легким ударом под дых. Ноздри раздуваются сами собой. Темные капли вина дождем льются на стол, пока Эймонд резкими движениями наполняет кубки. Один опустошается в два глотка. Второй ныряет в руку жены, и та, не смея противоречить, пьет напиток мелкими глотками под его тяжелым взглядом. - Так что? - повторяет Люк, стараясь не прятать взгляд. Дракон не должен чувствовать страх. Даже если это страх за сына, не за себя. Эймонд так долго молчит, что начинают дрожать руки. - Хммм… - задумчиво тянет он, наконец, не отрывая взгляд от ее губ. - Что делать… Для начала я возьму то, что принадлежит мне.