=
— Привет, незнакомец. Чимин опускается на соседний с Чонгуком барный стул. Тут и не оживлённо и не пусто одновременно. По дороге к Чонгуку Чимин успевает поймать на себе несколько восхищённых взглядов — именно таких, которыми всегда провожают его случайные люди в барах и ресторанах, не зная, кто он, и это льстит Чимину ещё больше, потому что они задерживают взгляд на его красоте, а не на его славе. — Весьма сомнительное место для встречи, кстати. — Ну да, всего-то самый дорогой отель Сеула. Бар открыт только для посетителей, не волнуйся, нас не увидят. — А ты всё предусмотрел, — улыбаясь, Чимин подзывает бармена и делает заказ. — Планируешь остаться тут на ночь? — Мне есть, куда идти, — лениво отвечает Чонгук. — Что-то мне подсказывает, что об этом ты знаешь даже лучше меня. — Как Рождество отпраздновали? Да, он, правда, такой, каким предстаёт в сплетнях и слухах, ходящих в округе. Цепкий, хитрый… Притягательный. Хоть и на Чонгука его аура не действует даже под сорокаградусным алкоголем, он может понять, почему Чимин так нравится людям. Улыбка тоже почти как настоящая. Жаль только, Чонгук видит её насквозь — издержки профессии. Отпраздновали. Множественное число. Чимин идёт в атаку очень смело, ничего не боясь и не оставляя за спиной сожалений. Чонгук тоже пытается не сожалеть, ведь Юнги вряд ли это чувствовал, когда извивался и лебезил перед Паком, лишь бы тот их секрет не выдал. — Вот так сразу? Твой напиток ещё даже не принесли, где твои манеры? — Я твой хён, вообще-то, — Чимин продолжает улыбаться, а Чонгук продолжает убеждать себя в том, что это его ни капельки не бесит. — Ты беда на голову, Пак Чимин. По правде, он пытается язвить, храбриться, колоть его вот так, с самого начала, но звучит это меланхолично и немного натянуто: Чонгук очень, очень устал. Год получился каким-то абсурдно тяжёлым, и он чувствует, будто с каждым днём усталость всё ближе и ближе тянет его к земле, неважно, сколько он спит и как хорошо ест. Чонгук измотан в край этой жизнью. Ему уже не хватает отдыха, выходных, и хочется, чтобы планета просто остановилось, и ничего больше не происходило. Потому что каждое новое событие бьёт и ранит сильнее: его эго, его самооценку, его ценности, меняющиеся и обнуляющиеся с пугающей скоростью. Его взгляды и приоритеты, которые пересматриваются так стремительно, что каждая новая мысль кажется предательством, изменой. Чонгуку некомфортно в собственной шкуре, потому что даже для себя самого он теперь чужак. Был им всегда, с самого детства, а теперь и сам себя не узнаёт. Ну, или же он всегда был другим, только вот заглянуть в зеркало боялся, выбирая то, что было доступно и казалось светом, выглядело и звучало правильно. Собственная неприхотливость и тепло человеческих рук завязали ему удавку на шее, и Чонгук терпеть не может жалеть о чём-то — хотя бы потому, что на это тоже нужна особая сила духа. — На самом деле, я рад, что ты пришёл. Нам надо поговорить. Чимин чокается своим бокалом с Чонгуком и делает глоток, после чего одобрительно кивает. К рейтингу заведения добавляется ещё одна звёздочка. — Ты же понимаешь, что я так обычно не делаю? — Но? Чимин облокачивается о барную стойку, заинтересованно подпирая подбородок ладонью, и Чонгук делает то же самое. Несколько секунд они друг на друга смотрят, и улыбка Чимина меняется, он расплывается в ней, и его лицо становится мягким и каким-то странным, будто уязвимым. Будто он только что осознал что-то, с чем ему ещё предстоит смириться. — О, теперь я вижу, почему ты в его вкусе. Робкий с виду, но зверь внутри. Чонгук вскидывает бровь. Интересно. — Звучит так, будто ты немного ревнуешь. — Я здесь не затем, чтобы трепаться о себе, — Чимин резко выпрямляется, и его взгляд снова делается прозрачным, как водная гладь. Нечитаемым. — И зачем же? — А потому что мне интересно. Интересно, что ты скажешь или спросишь, — с этими словами он закидывает ногу на ногу, разворачиваясь к Чонгуку, и скрещивает руки. Чонгук жуёт внутреннюю поверхность щеки. Вроде бы, это должно быть легко — вываливать всё незнакомцу, но почему это так, сука, сложно? Если сейчас он заговорит, это придётся осознать. С поступком Юнги придётся смириться, нужно будет привыкнуть к тому, что это правда, а Чонгук не понимает, как это сделать. Юнги его обманул и ударил по самому уязвимому месту, и, пока Чонгук несколько часов ждал встречи с Чимином, у него ещё было право это всё отрицать, но теперь… Теперь он лицом к лицу столкнётся со своими же демонами. — Я знаю, что ты в курсе обо мне и Юнги, — тихо начинает Чонгук, и Чимину кажется, что имя он произносит одними губами. — Ты его шантажировал, угрожая раскрыть всю правду про нас. Это правда? — Всё так. Чимин спокоен. Наверное, это его тысячный разговор в роли адвоката дьявола. — Почему? Зачем тебе он сдался, что бы ты получил, раскрыв нас? — Тут больше речь о том, чего бы я не получил, если бы Юнги не сотрудничал. Ещё одну встречу с ним. — Так всё дело в личной выгоде? — Всё дело всегда в личной выгоде. Чонгук фыркает. Чимин циник, каких ещё поискать. — Если ты думаешь, что законченные альтруисты существуют, то ошибаешься. Мы всегда действуем, руководствуясь нашим эго, и даже доброта — его побочный продукт. Никто не любит делать хорошие дела, но все любят чувствовать себя хорошими людьми. Чонгук задумывается над этими словами. Мин Юнги — самый добрый человек, которого он когда-либо знал. Бескорыстная ли это доброта? Стоит ли она тех ограничений, в которые он его вогнал, заставив Чонгука думать, что их и нет вовсе? В конце концов, у каждого есть какие-то принципы. Чонгук просто привык думать, что это некритично. — Он был очень сильно занят в последнее время… Я должен был догадаться, что что-то не так. — Чонгук, ну как же ты наивен… Тебе нравится во всём винить себя, кайф ловишь от этого? — Что ты такое говоришь? Чонгук не уверен, выдержит ли ещё хотя бы пять минут наедине с Чимином. Человек прямо в душу ему заглядывает, и это гораздо хуже, чем если бы его увидели голым. — Он любит тебя. Любит и очень волнуется. Я, конечно, Юнги далеко не так хорошо, как ты, знаю, но он бы не пошёл на всё это, если бы не хотел уберечь тебя от скандалов. — Классно, — усмехается Чонгук, — а мне что с этим делать? — Не знаю, Чонгук, может, ценить? Чимин смотрит на него так, будто он — самый неблагодарный человек на свете. — Он ради тебя готов был в Ад спуститься. Не стоит относиться к этому так легко. Юнги бы сдох за тебя. Безумие. Как будто Чонгук читает роман про себя же. И навсегда откажется от книг, если этот закончится расставанием. — Так дело-то вот в чём... Я бы его и не попросил. Чонгук пожимает плечами: он впервые по-настоящему осознаёт, насколько по-разному они с Юнги друг друга любят, и от этого ему ещё тяжелее на душе. Как будто каждая следующая мысль всё больше отдаляет их друг от друга. — Извини, но это звучит так, будто его любовь для тебя не важна. Это такой бред. Чимин смотрит на Чонгука и видит перед собой человека, который абсолютно не подозревает, насколько им дорожат. Это даже смешно. — Ты… — взгляд Чонгука внезапно проясняется, и Чимин напрягается. — Да ты же ничего не знаешь о наших отношениях, — он кивает самому себе и делает глоток своего виски. — Не знал, что это его идея — держать всё в секрете и никому не рассказывать? Не знал, что я изначально против этого всего был, но Юнги меня постоянно переубеждал? На секунду Чимин кажется растерянным. Не знал… Чимин и понятия не имел, что всё так, но, к своему оправданию, в последнее время он довольно часто задумывался о том, любовь ли это вообще между этими двумя? Чонгук преподносит ему очень интересную, меняющую многое точку зрения. — Он скрыл это всё от меня намеренно, потому что я бы ему ни за что не позволил стать предметом шантажа. — Может, он просто не хотел волновать тебя? Со стороны это так выглядело… Может, он просто облажался? Кто знает… Может, Юнги так сильно ошибается, потому что потерял ориентир в этих отношениях? Может, я выдаю желаемое за действительное? — Я пиздец как устал от этого. Проблемы ведь не так решаются, Чимин. Нужно говорить, к общему мнению приходить, вместе против всего стоять, а мы по разные стороны… Что в этом его дурацком героизме хорошего? Юнги же прекрасно знает, что я этого не… — Чонгук осекается. Пак Чимин невероятно хорош. Даже разоткровенничался тут перед ним. Чонгук обычно не такой с людьми, и ему резко становится не по себе. Как Юнги вообще с ним в одном помещении смог находиться? Чимин будто заставляет тебя говорить правду. Это жутко, но и Чонгуку такие вещи обсудить банально не с кем. Если он всё до последней капли в себе держать будет, то просто лопнет. — Подожди, а чем именно ты его шантажировал? Чонгук внезапно трезвеет, но не от алкоголя, а от собственной хандры, и в голове проясняется, что не может быть тут всё так просто. Разве Пак Чимин — такой человек, чтобы шантажировать кого-то в обмен на один совет по продвижению бизнеса? Что-то тут не сходится. Чимин хитрее, умнее этого. — Это конфиденциальная информация. Юнги выполнил свою часть уговора, а моя часть — молчание. Чонгук обдумывает следующий вопрос достаточно долго. Он всё ещё не до конца понимает ситуацию, но обида уже стесняет ему грудь, и становится тяжело и горько. Юнги на самом деле действовал у него за спиной, не сказав ни слова, и снова сделал из их отношений великую тайну, согласившись пресмыкаться перед этим человеком. Что Юнги сделал для Чимина — ещё одна загадка. Чонгук уже не уверен, хочет ли он вообще её разгадать. Ему достаточно тошно от того, что он узнал. — И что, теперь он тебе ничего не должен? — Именно так. Сделка завершена. — Сделка? Тут больше подходит слово «шантаж». — Спроси у Юнги, был ли это шантаж, если хочешь, но не думаю, что его ответ тебе понравится, — Чимин улыбается уголком губ. Ты сдохнешь, если узнаешь. Сдохнешь, если узнаешь, что твой пёс любит играть со мной. Сам приносит мне свои игрушки. — Нет. Чонгук решительно мотает головой и серьёзно смотрит на Чимина. — Я у него ничего спрашивать не буду, и ты, если вдруг увидишь, ничего не говори. Не было этого разговора. Я ничего не слышал. Чимин неуверенно хмыкает. — Что ж, если ты от этого будешь лучше спать по ночам… И как только Юнги его выносил? Тяжёлый, пьющий из тебя все жизненные силы человек. Наверное, оттого он и такой красивый. — Я был бы признателен. Чонгук жестом зовёт официанта, чтобы оплатить счёт, как бы давая сигнал, что собирается уйти. Чимин следит за тем, как Чон оплачивает и его напиток, и склоняет голову, внимательно изучая его лицо. Чонгук выглядит младше даже при всей своей напускной серьёзности. Смуглая, красивая кожа. Большие круглые глаза. Не нужно и пары секунд, чтобы убедиться, что он очень красивый, но из того, что Чонгук ему наговорил, Чимин не может понять одного. — Какого чёрта ты такой особенный? — Что, прости? Чонгук оборачивается и сдвигает брови, прислушиваясь. — Почему ты такой особенный? Что они все в тебе такого нашли? Чимин будто… ревнует? — Они все? — Хосок пообещал сделать что угодно, лишь бы я пришёл сюда. Юнги… почему он так борется за твою репутацию? Что они все в тебе увидели, чего не вижу я? Почему ты им всем так дорог, Чонгук? — Я не знаю, — тихо отвечает он и встаёт. — Не-ет, — Чимин прихватывает его за локоть, останавливая. — Просто так ты не уйдёшь. Разве ещё не выучил, что за моё молчание нужно платить? — Я оплатил счёт, — высвобождая свою руку, отвечает Чонгук. — Это очень дорогой виски. — Придётся постараться ещё немного… Что же мне для тебя придумать? Удовольствие на лице Чимина стирает неожиданно довольная ухмылка Чонгука. — Мне почему-то кажется, что сегодня мы обойдёмся без этого… — тихо говорит Чон, склоняясь к плечу блондина. — Потому что ты знаешь мой секрет, а я — твой. Довольный тем, как былая уверенность Пака сходит на нет, Чонгук добавляет: — Ты не скажешь никому, что мы виделись, а я не скажу, что ты влюблён в Юнги. Идёт? Чимин отшатывается назад в полном замешательстве. Улыбка Чонгука становится ещё более довольной. Где этот его меланхоличный двойник, который ещё недавно сидел за этой самой барной стойкой? Как он позволил так себя одурачить? И что именно увидел в нём Чон Чонгук? — Идёт, — вместо него отвечает Чонгук и, похлопав Чимина по плечу, уходит первым. Уходит, оставляя его наедине с чувствами, которые Чимин сам ещё не успел принять.=
Всю оставшуюся ночь Чимин не может уснуть, а виной всему — Чонгук со своими дурацкими инсайтами. Теперь, когда ему в лоб заявили, что он влюблён в Юнги, Чимин уже не может этого отрицать. Нет, он не влюблён в Юнги — он влюбляется. Чимин ещё где-то на полпути, но он чувствует, как сильно его тянет к этому доброму, тихому, строгому и очень неоднозначному человеку. Чимин устал это отрицать, а, может, и с самого начала не хотел, потому что уверен, что это чувство родилось с первого настоящего взгляда на Юнги в тот день, когда он переступил порог его дома. Там были только они двое и не было этой тягучей, перебивающей любую искренность ауры общества. Чимин заинтересовался Юнги сразу же, это было чутьё, опередившее чувство. Что-то в Юнги говорит ему: он может научить тебя любить. Что-то в Юнги кажется родным и настоящим, и это особенно ценно во всей фальши, среди которой Чимин существует. Он понимает, что Юнги далёк от ангела, что у него вообще-то есть Чонгук, но ничего с собой поделать не может. А ещё он видит, как Юнги своими же руками разрушает отношения, в которых он — плохой парень, — но это Чимина совершенно не пугает. Он затеял эту игру, потому что Юнги ему нравится, и Чимину даже жаль, что тот этого сразу не понял, хотя Чонгук раскусил его с первой же встречи. Какое же глупое, иррациональное чувство — влюблённость! Чимин только теперь осознаёт, что это именно она, потому как нет логического обоснования тому, что он испытывает к Юнги, в особенности — после слов Чонгука. Почему-то хочется, чтобы Юнги полюбил его. Почему-то кажется, что у них обязательно всё было бы по-другому. Почему-то Чимин думает, что в каком-то извращённом смысле они созданы друг для друга. Они сохранили своеобразную лёгкость в отношениях, шантажируя друг друга, и это говорит о многом. Чимин никогда не сможет стереть из памяти этот заинтересованный, лукавый взгляд. Он хочет верить, что это чувство, пускай и не влюблённость, но взаимное. Ему нужно верить, что Юнги так же, как и он, ждёт их следующую встречу, предвкушает её. Чимину необходимо верить, что между ними происходит что-то особенное. Даже если это не любовь. Ему достаточно, что это что-то особенное. Поэтому нужно сделать ещё один ход, и тут его руки уже связаны. Юнги очень расстроится, возможно, он будет вне себя от ярости, но удивится ли он? Чимин в этом сомневается. Он просто не оставляет ему другого выхода, потому что лучше проиграть, но бороться, чем просто сдаться. Поэтому он кивает себе самому, будто бы убеждаясь в правильности действий, и нажимает на кнопку дверного звонка. — Кто еще… Чимин? Перед ним стоит сонный, измученный Чонгук. Кажется, у него сил нет даже на то, чтобы как следует удивиться. — Ты что тут делаешь? — Сдаюсь. Чимин устало ему улыбается, и Чонгук на секунду замирает, находя в этой усталости что-то близкое, родное ему. Что бы то ни было, Чон этого уже не боится. Хуже же уже быть не может, верно? — Заходи.=
Хосок сам не свой всё утро, по большей части из-за того, что Чонгук не приехал на последний день записи его песни. Он, конечно, уверял его, что нет необходимости что-то перезаписывать, но, помня о ответственности брата, обманывал себя пустой надеждой, что тот приедет хотя бы ненадолго. Тщетно надеялся, что получится использовать свой последний шанс побыть рядом. Может, он прочитал бы в его глазах, что такого могло случиться, что Чонгук его о чём-то попросил, может, по взгляду бы смог выяснить, нормально ли у него всё. Но Чонгук не приехал, и это очень дерьмовый знак, как и то, что Чимин ему до сих пор не позвонил. Что-то происходит, и это касается двух его любимых людей. Последнее, о чём Хосок может сейчас думать, — это работа. Он пропускает мимо ушей замечания Юнги по поводу звука, тупо соглашаясь со всем, что тот говорит, и игнорирует вопросы Сокджина, который приносит ему чёрный кофе, а он принимает его без возражения и пьёт так, будто совершенно его не ненавидит. — Не нравится мне он… — мрачно говорит Соджин то ли сам себе, то ли Намджуну, который сидит рядом с ним, задумчиво глядя на Юнги. — И не говори… — кивает блондин и, поймав замешательство во взгляде Джина, приходит в себя. — Подожди, ты про которого? — А ты? Намджун только хмыкает, но сейчас злиться на Джина нет ни сил, ни желания, потому что по ощущениям они делят не только фамилию, но и бремя няньки, и, если у Сокджина что-то подобное хотя бы в трудовом договоре подписано, Намджуна рядом с Юнги держит только чувство товарищества. Ну, может, любовь ещё. Об этом он думать не любит — слишком слащаво. — Тебя не должно быть тут, — через время замечает Сокджин, по-прежнему приковавший взгляд к Хосоку, который задумчиво ходит туда-сюда по студии. — Не должно? Ладно, пойду тогда… — Намджун хлопает ладонями по коленям, будто собирается встать, но не двигается. — Подожди, я, кажется, забыл, что мне насрать. — Для адвоката ты слишком… хм, вовлечённый? — Для менеджера ты слишком много лезешь в чужие дела. За своим дарованием следил бы… Джин окидывает его надменным взглядом и закатывает глаза. Намджун понимает, что переборщил, и ощущает противное чувство вины. Сокджин — последний менеджер, который заслуживает такие слова в свой адрес. Намджун терпеть не может, когда эмоции берут верх над объективностью. — Эм, я… Трудно представить, как кто-то вообще может справляться с таким человеком, как Хосок. Слишком много энергии. — Это был комплимент, Ким Намджун? — что-то, похожее на улыбку, появляется у него на губах. — Наблюдение. Какое-то время они молчат, но Джин не выдерживает напряжения и сдаётся первым. — Ты что-то знаешь, — говорит он так тихо, чтобы услышал только Намджун. — И ты что-то знаешь, — так же тихо отвечает он. Намджун знает слишком много, даже больше, чем знает сам Юнги, но он уже перестал понимать, что происходит с другом, потому что тот снова в себе замкнулся и напоминает себя прежнего только тогда, когда занимается музыкой. Юнги, в принципе, никогда не был восторженным и энергичным, но он тоже человек, так же умеет злиться, жаловаться, самобичеванием заниматься, как и другие, но сейчас он подозрительно тихий. Намджуну кажется, что это затишье перед бурей. Их диалог не продолжается, но Джин в очередной раз убеждается в том, что всё летит по пизде. Сегодня он специально принёс Хосоку чёрный кофе. Хосоку, который пьёт только латте и надувает губы, когда в нём нет сиропа. Он выпил этот американо и глазом не моргнул, будто каждый день его пьёт и не плюётся от одного вида чёрного кофе. Что-то очень сильно не так, и Джин тревожится, не понимая, что именно. Ему немного обидно из-за того, что Хосок молчит. Когда-то он всё ему рассказывал, и это когда-то было на прошлой неделе, поэтому Джин знает настолько же много о подвигах Хосока в постели, насколько мало он знает о нём самом. Задумавшись, Сокджин совершает фатальную ошибку, когда позволяет Хосоку сесть за руль. Не рассчитав силу, Чон врезается в столб на парковке, а Юнги, не ожидавший столкновения, подбивает их машину сзади. Джин в панике хватается за голову, проклиная себя, когда видит, что у Хосока рассечена бровь: тот смотрит на капли крови на своих пальцах непонимающим, затуманенным взглядом. В голове всё ещё эхом раздаётся звук столкновения. — Хосок! Хосок-а? — Джин трясёт его за плечи, и Чон отмирает. — Ты в порядке? — Д-да, наверное… — он моргает и пожимает плечами, переводя взгляд от Джина на свою ладонь. — Бровь рассёк, похоже. — Голова не болит? Всё хорошо? — Заболит, если продолжишь так орать… — бурчит Хосок. Оба вздрагивают, только теперь понимая, что всё это время сзади Юнги и Намджун очень громко им сигналили. Джин выходит из машины, и Намджун убирает руку с руля, когда видит его перекошенное от ужаса лицо. Все знают, как Мин Юнги носится со своей машиной. Им обоим пиздец, и у Сокджина уже нет сил это расхлёбывать. Он просто стоит и смотрит на Юнги и Намджуна с опущенными руками, чувствуя себя последним неудачником. Не смог понять, что творится с Хосоком, и не смог ему помочь. Позволил сесть за руль, и эта авария — только его вина. Сокджин чувствует, как в уголках глаз начинают скапливаться слёзы. Юнги открывает рот, чтобы выругаться, но замечает вышедшего из машины Хосока, который потерянно озирается по сторонам. — Это что… кровь у него? Намджун отстранённо замечает кровоподтёк на лице Чона, но не придаёт этому важности: Джин настолько близок к нервному срыву, что нужно что-то сделать, иначе тут вообще здравомыслящих людей, кроме него, не останется. Поэтому Намджун кладёт руку на бедро Юнги и спокойно говорит: — Посиди тут, сейчас всё решим. — Но у него кровь! — протестует Юнги, готовый сорваться, но сильная рука Намджуна удерживает его на месте. — Сиди тут, — твёрдо говорит Намджун и выходит из машины. Юнги следит за его перемещениями и вскидывает брови, когда Намджун почему-то подходит не к Хосоку, который вообще-то кровью истекает, а к Джину. — Хэй, — говорит он спокойно, даже улыбаться пытается, но на Кима это пока не действует. — Я знаю хороший сервис неподалёку отсюда. Отвезём Хосока в больницу, а потом туда заедем. За сутки нам всё подлатают, будут как новые, — Намджун кивает в сторону их автомобиля, и Джин делает глубокий вдох. — Куда ехать? — просто спрашивает он, принимая помощь. Сейчас не хочется думать, почему Намджун не кричит на него, почему Юнги не метает молнии в них обоих, почему человек, с которым они общаются разве что словесными уколами, так искренне и спокойно приходит ему на помощь. — Хосок, садись в машину. Тебе нужно наложить швы, — Намджун подходит к нему, берёт под руку и уводит на заднее сидение, а затем вбивает в навигаторе адрес ближайшей больницы. — Ты можешь вести? — Да, могу, — отвечает Джин, когда Намджун переводит на него взгляд. — Мы за вами следом, оставим их там, а потом поменяемся, и поедешь за мной. — А Юнги…? — Джин хлопает глазами, с трудом понимая, что вообще происходит. — Да ради Бога, ну хоть раз в жизни не… Джин морщится, следя за тем, как Намджун резко замолкает, прикусывая губу. «Хотя бы раз не думай обо всём на свете, грёбаный ты контрол фрик…» — примерно это хотел сказать Намджун, но продолжать он не решается. Будет выглядеть, будто бы ему не всё равно. — В общем, ты меня понял. Намджун захлопывает дверь машины настолько резко, что Хосок на заднем сидении вздрагивает, и Джин оборачивается и натянуто улыбается ему, чтобы успокоить. Он коротко объясняет, что они едут в больницу, и Хосок послушно кивает. Джин бы умилился, ведь он выглядит совсем как ребёнок, поджимая подбородок под ворот толстовки, но ситуация максимально неподходящая. — И что это было? — спрашивает Юнги, когда Джун возвращается в машину. — Понятия, блять, не имею, — шипит Намджун и заводит двигатель. — Едем в больницу. Намджун не спускает глаз с автомобиля впереди них ни на секунду всю дорогу, но, на их счастье, больница находится всего в нескольких минутах от студии. Джин хмыкает, когда понимает, куда их привёз Намджун: элитный медицинский центр с платной подземной парковкой. — А он не дурак… Всё предусмотрел. — Что предусмотрел? — непонимающе спрашивает Хосок. — Что ты звезда, придурок. Тебя могут узнать и сфотографировать. Ещё лучше — выложить в сеть с подписью «надежда Кореи за рулём в нетрезвом виде». Не надо нам этой хуйни под новый год. Хосок что-то мычит, но Джин уже не хочет возиться с его недовольством и просто берёт под локоть, ведя друга к врачу приёмного отделения. Поднявшись на лифте, они попадают в коридор, который пахнет стерильностью, и их тут же окружают медработники. Хосока садят на коляску и увозят в смотровую, а Джин идёт к кулеру с водой, набирает себе стакан и пытается не пролить воду на себя из-за того, что руки до сих пор немного дрожат. Юнги и Намджун появляются в коридоре через несколько минут. — Его уже осмотрели? Что говорят? — спрашивает Юнги, и Сокджин только мотает головой. — Уверен, там нет ничего серьёзного, — тихо говорит Намджун. На что получает двоякую реакцию: Джин вяло улыбается, будто верит с трудом, а Юнги смотрит с подозрением, будто не узнаёт собственного друга. Ким Намджун проявляет снисходительность только по отношению к близким. Кто из этих двоих ему близок и что вообще на него нашло? Мысли Юнги прерывает врач, который выходит из смотровой с такой улыбкой на лице, которую Юнги классифицировал бы как «оптимистичную». — С господином Чоном всё в порядке, сотрясения у него нет, только бровь рассечена, и нужно наложить несколько швов. Это займёт немного времени, но вы можете подождать его здесь. Сокджин рассыпается в благодарностях, и Намджун отводит в сторону Юнги. — Побудь с Хосоком и отвези его домой. С этим, — он кивает на Джина, — я разберусь. Юнги напрягается ещё больше. Так это всё на Намджуна не похоже. Слишком много энтузиазма. Обычно он бежит от чужих проблем. — Ты чего вдруг в мать Терезу заделался? — А ты не видишь, что Джин от страха чуть не обосрался? Хосок пострадал, твою драгоценную тачку помяли. Я твоё нытьё по поводу «любимой малышки» меньше всего выслушивать хочу, поэтому не выпендривайся и даже не пытайся намекать мне на какую-то там жалость. Всё понял? — Понял, капитан. Юнги улыбается уголком губы. Он сейчас не лучше Джина, но кое-что всё равно понимает. Намджун всегда маскирует заботу подобной фигнёй, но сейчас лучше подыграть — расспросы будут потом. — Иди уже к нему. Юнги кивает и заходит в палату. Намджун подходит к Сокджину и ждёт, пока тот допьёт воду. Он кажется чуть более спокойным, чем десять минут назад. Больше нет этого праведного ужаса в глазах, но осталась растерянность. Намджун кашляет в кулак, привлекая к себе внимание Джина. — Поехали уже. Тут и без тебя разберутся. Джин не перечит и следует за Намджуном в сторону парковки. Начинается дождь, и, на счастье Джина, до сервиса им тоже ехать сравнительно недолго. Следуя за Намджуном, он скоро подъезжает к небольшому зданию, около которого их уже ждёт мужчина в рабочей одежде. «У него даже зонта нет, вот же нравится так под дождём мокнуть…» — рассеянно думает Джин, выходя из машины, но точно так же забывает зонт и теперь уже сам мокнет под дождём. Намджун о чём-то мило беседует со своим знакомым, и совсем скоро их машины забирают на ремонт. Джин стоит с руками в карманах и дрожит от холода. Грёбаный дождь. Грёбаный день. Неожиданно перед ним появляется Намджун с всё той же улыбкой на лице. И с грёбаным зонтом над головой. Так бесит, что у него всё всегда под контролем, а Джин — самый бесполезный человек. Намджун откуда-то нашёл силы не орать на них, откуда-то нашёл благородство помочь с машиной, хотя вообще-то они — пострадавшая сторона. Откуда-то даже грёбаный зонт нашёл. И теперь этот зонт у него над головой. Просто замечательно. Как в какой-то дурацкой любовной дораме. Они почти одного роста, и так стоять вполне комфортно. Только теперь, находясь настолько близко, Джин видит, какой на самом деле всё время была эта улыбка. Так обычно улыбаются близкие люди, пытающиеся скрыть, насколько всё у них плохо, чтобы ты не расстраивался. Он очень хорошо знает эту улыбку. — Тяжёлый был день, — тихо говорит Джин, не зная, как вообще начать этот разговор. — Это не твоя вина, — почему-то говорит Намджун, и Джин удивлённо приоткрывает рот. Ему бы и хотелось прикинуться дурачком, но сил уже нет. Они давно кончились, но Сокджин понимает это только теперь. — Ты слишком хороший сегодня. Никогда со мной нормально не разговариваешь, а я вообще не знаю, как с тобой нормально разговаривать, — честно говорит Джин. — Перепираться у нас лучше выходит. — Это уж точно. — Но нам всё же надо поговорить… — Намджун внезапно становится серьёзным, каким обычно бывает рядом с Юнги. — Есть, что обсудить, не находишь? — Ты что-то знаешь. Я что-то знаю. Я помню, да, — кивает Джин. — Есть у меня ощущение, что этот пиздец может подождать до завтра. В шесть вечера всё будет готово, заберёшь машину, а там и поговорим… Тем более, такси твоё почти приехало. — Такси? Джин поворачивает голову и видит приближающийся к ним синий автомобиль. Когда-ты-блять-успел-вызвать-такси? — Не опаздывай. Не люблю, когда опаздывают. Намджун открывает дверь такси и жестом предлагает сесть. Джин настолько в шоке, что даже забывает попрощаться. Впервые за десять лет кто-то позаботился о нём. Это так странно и дико, что всю дорогу до дома Ким Сокджин уверен, что совершенно этого не заслуживает.=
Ну или может. Этот день может стать ещё хуже, к ужасу Чонгука. После прихода Чимина этот день становится одним из самых ужасных в его жизни, а у Чонгука таких просто масса. Он, правда, думал, что эта иллюзия — богатая, роскошная и такая сладкая — в которую поместил его Юнги, способна стереть всю правду о нём, стать его реальностью. Только всё немного сложнее, и ты не можешь оставить в жизни только десять последних лет, вычеркнув первые восемнадцать. Всё началось в Пусане. Худшие дни в жизни Чонгука, ставшие соревнующимися друг с другом в паршивости воспоминаниями, всегда возвращают его в город, в котором тот родился и вырос. Пусан, где Чон Чонгук обрёл и потерял семью, не сделав ровным счётом ничего ни для первого, ни для второго. Долгое время он даже считал, что у него самая обычная семья. Подумаешь, строгий отец-прокурор, который редко появляется дома, вечно разъезжает по командировкам и не поддерживает творческие стремления сына, пророча ему карьеру юриста. Чонгук думал, что они ничем не отличались от других семей, пока в один день отец не привёл домой паренька на пару лет старше его самого. Теперь Чонгук почему-то должен был вместе с ужином прожевать тот факт, что этот парень — его брат, что у него на стороне была ещё одна семья, что он не единственный, что этого тощего придурка его отец, кажется, тоже любит. Самое страшное — ему пришлось смириться с тем фактом, что мать всё знала, потому что совершенно не удивилась ни новости о такой ужасной, не достойной хорошего человека измене. Маме тогда было всё равно, а у Чонгука, который первый раз в жизни видел Хосока, руки от злости тряслись, когда он видел, как она накладывала суп в тарелку для человека, являющегося прямым доказательством их разбитых сердец. Чонгук мог только волком смотреть на неожиданно ставшего ему братом подростка и пресекал любые попытки Хосока начать с ним хоть какой-нибудь разговор. Все уверяли старшего, что это просто максимализм. Для младшего же это было делом принципа. Чонгук думал, что они были нормальной семьёй, а у отца всё это время была ещё одна такая же. Чонгук думал, что это очень несправедливо — разрушать жизнь собственного сына в шестнадцать лет. Теперь он не понимал, что такое любовь, семья, верность, и этот парень — лишний человек в их идеальном доме — одним своим существованием испортил им всю идиллию. Чонгук готов был принять отца любым, даже не признающим его стремлений, но отца-изменника он так никогда и не простил. Хосок пытался заговорить с ним в тот день несколько раз, особенно, когда их оставили наедине в гостиной, чтобы «познакомиться», и Чонгук до сих пор помнит, как неловко и унизительно это было. Второе из худших событий в жизни Чонгука — это сам Чон Хосок. Он единственный, кто пытался хоть как-то наладить контакт, и немного рассказал о себе. Этого хватило, чтобы Чонгук от ярости разбил вазу с цветами, которые отец принёс для матери пару дней назад — этот двуличный козёл. Хосоку на тот момент уже было девятнадцать лет, он учился в Сеуле на факультете искусств и специализировался на грёбаных танцах. Отец почему-то этому не противился. Он противился, казалось бы, любому движению со стороны Чонгука, но, когда это касалось Хосока, тот почему-то не встревал на пути у его выбора, и это бесило практически до слёз. Чонгук целый день сдерживал слёзы, но прорыдал в подушку всю ночь. Мало того, что у него есть брат, так этому брату ещё и разрешение быть кем угодно дали. Паскудная жизнь. Он хотел петь, танцевать, собирался поступать в местный колледж искусств, но отец был против. Видимо, не хватило доброты на двух сыновей — Чонгук так это ему никогда и не простил. Отец сказал, что познакомил их, потому что у Хоби недавно умерла мама и у него больше никого не осталось, но Чонгуку на это было глубоко плевать. От отца он ждал принятия и справедливого отношения, и всё это забрал другой человек. Каждый раз, когда Чонгук заикался о возможном развитии карьеры исполнителя, отец грубо его пресекал, а Чонгук только поджимал губы. Он понимал, что это всё равно случится, поэтому работал после школы и усиленно готовился к экзаменам. Он сбежал в Сеул почти сразу же после результатов. Хосок приезжал к ним ещё пару раз с момента знакомства и приглашал к себе, но Чонгук, придумавший себе лимит слов для этого человека, отказывался и не принимал никакого рода помощь. Когда Чонгук заселился в общежитие, Хосок через отца добыл его адрес и приехал, но был выставлен за дверь с просьбой больше в его жизни не появляться. Это тяжело — иметь живое напоминание о том, насколько неидеальна жизнь, которую ты проживаешь. Сеул стал ещё одним его разочарованием. Чонгук поехал туда с мечтой и большими, наивными глазами, но с первых же секунд почувствовал себя заурядным, неважным человеком. Тот дурацкий лейбл, с которым он связался от безысходности, подарил ему паническое расстройство и Юнги. У Юнги очень быстро получилось убедить Чонгука довериться ему — у него тогда не было ничего: ни нормальной семьи, ни денег, ни надежды на будущее. В таком состоянии легко принимать решения. Он даже не удивился, когда Хосок вышел на связь, дав понять, что знает, кто такой Юнги, что может предложить ему то же самое. На тот момент Чон уже делал первые успехи, у него была своя аудитория, он писал биты и стал популярным, потому что хорошо танцевал. Он зарабатывал реальные деньги, чёрт возьми, а Чонгук всё равно выбрал человека, который, крутясь в той же индустрии, заработал разве что хронический гастрит. У них обоих не было ничего. Тогда, десять лет назад, Чонгук попросил у Хосока лишь одно — никогда никому не рассказывать о том, что их связывает общий отец. Они входили в шоу-бизнес с разных сторон ринга, и Чонгук поклялся, что никогда больше не заговорит с Хосоком, если тот проболтается. Как чувствовал, что оба станут мировыми звёздами. Чонгук меньше всего хотел пользоваться известностью и связями брата, доверившись парню, чьим глазам хотелось верить. Тогда он ещё не знал, что Хосок предлагал Юнги сотрудничество — Мин проболтался об этом только через несколько лет по пьяни. А потом умер их отец. Чонгук так яро отрицал все их общие черты, что с его смертью полностью оборвал связь с Хосоком. Они встречались только на годовщину его смерти в одном и том же месте — на скамейке в парке, где цвели сакуры. Этот набросок отец рисовал несколько раз, и только после его смерти они узнали, что это было за место. Он как будто знал, что умрёт именно в это время года. Сеул объединил и разлучил их одновременно. Чонгук за свои двадцать восемь лет насобирал сожалений и разочарований на целую жизнь. Может, это было слишком наивно с его стороны, но он никак не думал, что Мин Юнги окажется очередным пунктом в этом паскудном списке. Садясь на диван, Чимин просит стакан воды. Чонгук, хоть и сонный, сразу замечает, что с ним что-то не так. Страх перед исповедью? Руки немного дрожат, взгляд мечется по гостиной — совсем непривычно видеть его таким. Под глазами мешки. Всю ночь не спал? — После этого ты, наверное, посчитаешь меня ужасным человеком, Чонгук, но я так больше не могу. Устал от этих вечных секретов. Нам всем не хватает немного искренности, не находишь? — Начало жизнеутверждающее, — Чонгук поджимает губы. — Как ты уже знаешь, Юнги обратился ко мне за советом. Изначально у меня не было цели шантажировать его, но всё произошло так неожиданно… Я не планировал этого. Моя наблюдательность — мой самый большой недостаток. Я замечаю то, к чему слепы другие, и я не мог этим не воспользоваться. Обычно взамен я прошу оказать мне какую-то услугу, что-то разузнать, но… Это редко что-то очень личное. Юнги оказался исключением. — Кто бы мог подумать, что будет как-то иначе… — Я мог, Чонгук, — отчаянный взгляд Чимина заставляет его охнуть от удивления. — Я мог. Совершенно не предполагал, что так всё закончится, но мои рефлексы сработали вперёд меня. Я редко бываю настолько эмоционален и нечасто иду на поводу у своих мимолётных желаний. — И что из этого твоё мимолётное желание? Юнги? — Почти, — Чимин виновато улыбается. — Его время. Его… присутствие. Не знаю, как это объяснить, но он с первого взгляда во мне что-то пробудил. Хотелось, чтобы он задержался рядом со мной подольше. Он тебе ничего не рассказывал, я правильно понимаю? — Знаю только, что вы виделись. Теперь ещё, что ты его шантажировал мной. Он не сказал мне, какой была плата за твоё молчание… Ну, хотя бы потому, что он вообще ещё не знает, что я обо всём этом в курсе. Чонгуку нужно больше, гораздо больше времени, чтобы подготовиться к этому разговору. — Он должен был найти информацию о Тэхёне для меня, и Юнги нашёл. — О Тэхёне? Чонгук нервно сглатывает. Ким Тэхён. Да какого чёрта ты абсолютно повсюду? Куда бы он ни шёл, везде натыкается на него. Будто свет клином сошёлся на этом парне. Чонгук мотает головой, не веря. — Я уже сказал тебе, что я наблюдательный, — губы Чимина кривятся в извиняющейся улыбке. — Я просто не мог не заметить его чувств к тебе. Это было очевидно, стоило только присмотреться. Именно это я и заставил сделать Юнги. — Подожди, я не понимаю… — Я заставил его понять, что Тэхён влюблён в тебя. Юнги узнал об этом только из-за меня. Можешь считать меня ненормальным, но на то у меня был свой мотив. Я просто не мог позволить ему жить в неведении. — Так он… Он знает, что Тэхён в меня влюблён? Вместо ответа Чимин кивает головой. — Блять… — Чонгук закрывает глаза. — Блять. Он проходится ладонями по лицу и опускает голову. Чонгук не понимает, почему до сих пор не возненавидел Чимина: возможно, потому что он единственный человек, которому хватило совести быть с ним честным. У него наверняка есть очень серьёзные личные мотивы для этой внезапной честности, но об этом Чонгук сейчас думать хочет меньше всего. Юнги знает о Тэхёне. Стоп. Юнги знает о Тэхёне. Юнги спрашивал, есть ли что-то между ними. Когда это было? В тот день, когда они мирились. Он мог знать уже тогда. Лицо Чимина говорит о том, что он уже знал тогда. Юнги всё знал и всё равно спросил его об этом, а Чонгук… соврал? Всё так запутано, что он больше не понимает, где правда и что он чувствует. Но Юнги… — Блять, так вот оно что. Юнги. Вот и объяснение неожиданно изменившемуся поведению Юнги в ту ночь. Он выполнял все его прихоти в постели, пошёл даже на то, чего почти не допускал в их отношениях… Юнги из тех людей, которым нужно побороть себя, договориться с собственной гордостью, получить у неё разрешение на удовольствие, и именно поэтому он так редко оказывается под Чонгуком, как бы тот это ни обожал. В ту ночь всё было по-другому, и Чонгук не винит себя ни в чём, потому что знает и чувствует: Юнги не пожалел. Он бы просто не позволил себе сделать ему плохо, больно, Чонгук слишком хорошо знает его тело и все самые чувствительные места. Он любит ощущение подрагивающего тела под собой, искренне наслаждается каждым моментом, когда Юнги стонет, жмётся ближе, выгибается, толкается навстречу ему, но это происходит так редко… Так редко, что теперь ему абсолютно понятны его мотивы. Юнги пытался удержать Чонгука рядом с собой всеми возможными способами. Чонгук устало усмехается, думая, что, приди он сейчас к нему, Юнги бы позволил ему повторить всё, что тот делал с ним той ночью, если бы это значило, что они по-прежнему будут вместе. Это не может быть простым совпадением, не может быть мимолётным, рождённым в порыве страсти желанием. Юнги слишком умён для этого. Сначала он спрашивает его о Тэхёне, а потом позволяет быть сверху. Стонет, кусает, шепчет на ухо слова любви, а всё потому, что почувствовал угрозу со стороны и метит своё. Привязывает к себе поцелуями и шлепками, а не честностью. Они оба. Они оба так делают. — Что? Чимин не надеется услышать ответ. Он ему чуть больше, чем незнакомец. Чонгук ему ничего не должен — да он вообще имеет полное право его ненавидеть, хотя в глазах у него что-то совершенно другое. Это настолько тяжёлая эмоция, что Чимину становится страшно, что человек способен испытать такое. — Как давно Юнги всё знает? Голос Чонгука звучит тихо, подавленно. Как будто он прощается с умершим у могилы. Как будто что-то хоронит. — Около недели, может, чуть больше. — Ясно. И с этими словами… Чонгук будто закрывает крышку гроба, прощаясь в последний раз. Чимин ёжится от холода в тоне его голоса. Хочется Чонгука обнять, но разве ж он может? Из-за него всё это дерьмо и происходит. Чонгук ничего из этого не заслужил, он самый чистый из них. — Ты можешь рассказать мне, если тебе от этого станет легче… — тихо предлагает Чимин. Чонгук поднимает на него свой безжизненный взгляд и хмыкает. Предложение так себе, но вовремя приходит дурацкое осознание, что сейчас его поймёт только Чимин. — Это даже чувствовать слишком сложно, как мне о таком говорить? — Тебе необязательно говорить со мной. Расскажи это себе, Чонгук. Поделись этим с собой, потому что ты имеешь право чувствовать… Ты живой человек. Что ты сейчас чувствуешь? — Я чувствую себя преданным. Чувствую, что много лет жил во лжи, мирясь с той любовью, которую мне давали, потому что это лучше, чем ничего, и почти всегда мне действительно было с ним хорошо… Я чувствую себя использованным, потому что Юнги манипулирует моей верностью, используя близость. Я не его грязный секрет, я не его цепной пёс, которого нужно держать на коротком поводке, поближе к себе, но именно так я себя с ним и чувствовал… Но я подавлял это в себе очень долго, потому что он был для меня божеством. Чонгук смотрит в пол и горько усмехается. — До сих пор остался, но я, наверное, просто больше не верю в Бога. — Он не давал тебе достаточно любви? — Он давал даже больше, чем было нужно, и я этим обманывался. Его заботы бы на целую семью хватило, и поэтому я так им проникся. С ним я не мог даже заговорить о том, чтобы перестать скрывать наши отношения, не мог… — Чонгук запинается, думая, стоит ли говорить что-то настолько личное. — Не мог показать ему ту любовь, на которую я способен, которой я жажду… И я думал, что это нормально. Думал, что такова плата за наше счастье. Я никогда не был жадным, но это всё… Это изначально никогда не было чем-то нормальным, верно? — Пусть этот вопрос останется риторическим. Кто я, чтобы тебя судить? — улыбается Чимин. — Конечно… Ты же влюблён в него. — Я здесь не потому, что испытываю к нему симпатию, а потому что видел, как секреты разрушают людей. Секреты, которые я вынужден хранить, уже давно от меня ничего не оставили, и, Чонгук, я вам обоим не желаю такой жизни. — Но разве ты не делаешь то же самое сейчас? — Вы уже давно делаете это друг с другом без моей помощи. Я здесь лишь затем, чтобы озвучить неудобную правду. Ты можешь злиться на меня, можешь ненавидеть, и я пойму, но у меня никогда нет злых намерений в отношении хороших людей. Вы оба можете быть счастливы, но для этого нужно решиться. — Решиться… Почему-то мысли снова возвращаются к Тэхёну. Больной, порочный мозг. Нет, сейчас он не будет думать о Тэхёне. Чонгук слишком зол и разочарован собственной жизнью, которую прожил, обманывая и раня себя на каждом шагу, он слишком зол на Юнги, и, по правде говоря, это с ним ему сейчас нужно выяснять отношения. Не с Чимином, с ним. Чонгуку хочется спросить, как же так вышло, что важность всех этих лет, проведённых вместе, стирается в пыль, когда он по-настоящему задумывается о том, сколько боли ему причинил Юнги. Ему хочется узнать, что вообще такое любовь по мнению этого человека? Почему она должна быть такой болезненной, такой жертвенной, такой лживой? Семь лет рука об руку, ещё три — с переплетённым пальцами. У Чонгука сводит желудок от одной только мысли, что они проживали эту любовь неправильно. Его любовь — ошибка. Его чувства — ошибка. Он поддался, пошёл на поводу у своей самооценки, потому что ему пообещали, что будет хорошо, что его будут любить. Потому что это его первая любовь, и он наивно надеялся ею не пораниться. Здесь он тоже ошибался. Чонгук теперь не уверен, может ли он вообще хоть в чём-то не ошибаться. — Чимин, мне нужно побыть одному. Ему нужно всё мужество, которого у Чонгука нет, чтобы решиться на самый болезненный разговор. Ему нужно всё терпение, которого у Чонгука нет, чтобы не перегнуть палку, потому что ярость уже затмевает обиду.