=
— Ты что, ждал меня? Чимин улыбается, потому что в очередной раз оказался прав. — Ожидал, скорее. Я рад тебя видеть. Чимин садится на диван и выжидающе смотрит на Юнги. Отчего-то ему так нравится эта уязвимость. Она делает его спокойное лицо таким человечным, таким милым. — Объясни мне, Чимин, как так вышло, что ты сказал, что я свободен, но я опять здесь? — Нет, дорогой. Разве ты не хочешь доставить мне удовольствие, догадавшись?* — Я здесь, потому что мне нужны ответы, Чимин. Ты сводишь меня с ума! — Так многие говорят, — блондин спокойно улыбается. — Что, даже не попытаешься угадать? Если бы ты знал, сколько информации оказалось в моих руках путём простых догадок, ты бы удивился. — Например? — Ты и Чонгук. Он едва ли не сожрал меня взглядом на презентации Хосока, и я подумал: а что, если… И просто угадал, а ты сам всё подтвердил. Видишь? Это довольно легко. — Кто ты такой, Пак Чимин? Что ты такое? Юнги изо всех сил пинает ногой не заслуживший этого диван, и Чимин морщится. — Я понятия не имею, почему нахожусь здесь и почему ты оказываешь на меня такое влияние, но у меня есть несколько вопросов, которые сводят меня с ума. Что я должен сделать, чтобы ты на них ответил, Чимин-а? Юнги обращается почти ласково, и Чимин мило усмехается: этот человек явно умеет задобрить. — Для начала — их задать. — Эээ, нет, — Юнги крутит в его сторону указательным пальцем, — знаю я тебя и твои фокусы. Слишком дорого стоят твои ответы, не расплачусь потом. Меня быть твоим рабом совершенно не прикалывает. — Ло-о-жь, — растягивает Чимин, — и мы оба об этом знаем. Не притворяйся, не такой уж это и грех. Я никому не расскажу, ты же знаешь, я тайны хранить умею. — Что, просто возьмёшь и ответишь? Даром? — Для тебя — что угодно. У Юнги в горле пересыхает от последнего комментария. Чимин смотрит на него кошачьим, игривым взглядом, и от этого накреняется его моральное равновесие. Нет, в эту ловушку попадать нельзя, туда попадать очень опасно. — Окей, первый вопрос. Ты сказал мне правду тогда? Ну, про то, что ненавидишь то, чем занимаешься, давно стал узником своей короны, что терпеть это всё не можешь. Это была правда? — Почему тебе интересно? — Потому что я тебе поверил, — Юнги опускает взгляд. — У тебя в голосе и глазах было столько отчаяния, так много бессильной ненависти ко всему миру… Я испытал что-то похожее на пути к тому, что имею сейчас. Просто… если ты солгал мне, то — браво. Это была превосходная ложь. — Нет, я не врал тебе. Юнги поднимает взгляд и удивлённо смотрит на Чимина. — Всё, что я сказал тебе тогда, — чистая правда. Я был искренен, потому что ты мне понравился с первого взгляда. Ты внушаешь доверие, спокойствие. Ты хотел верить мне, а я почему-то сразу доверился тебе. — И испугался, поэтому решил заставить меня думать, что ты психопат конченый? — усмехается Юнги. — Делает ли желание оставить тебя в моей жизни чуть подольше конченым психопатом? — Что? — У меня давным-давно не было таких клиентов, как ты, Юнги. Человек тянется к человеку, станешь ли ты это осуждать? Я увидел в тебе что-то. Сам не знаю, что это было, но я не придумал ничего умнее. — Знаешь, люди в таких ситуациях приглашают выпить кофе. — Ты бы потерял интерес ещё до того, как допил свою кружку. Это было бы глупо и неловко. Моя небольшая игра пробудила в тебе что-то, а, может, даже понравилась. Ты в праве ненавидеть меня, но ненависть — достаточно сильное чувство. — Что ты хотел от меня услышать? Что я должен был тебе сказать? — Ты был очень близок к истине, только зашёл немного не с того угла. Ты мыслишь фактами, Юнги, а нужно было мыслить чувствами. Я сказал тебе нарыть информацию на Тэхёна, и ты выяснил, что он влюблён в Чонгука. По-твоему, меня сильно интересует Ким Тэхён? — Видимо, раз ты попросил. — Нет. Мне вообще на него плевать. Отголосок грусти в голосе Чимина — вот, что заставляет Юнги отчего-то чувствовать себя виноватым. — Тогда что это всё было? — Мой подарок, — Чимин нервно вздыхает и натягивает на палец рукав спортивной водолазки, — для тебя. — Подарок? — Ага. Я просто хотел, чтобы ты наконец-то открыл глаза и увидел, что происходит у тебя буквально перед носом. — Но почему, Чимин? — Юнги в шоке чуть ли не оступается. — Зачем было становиться монстром в моих глазах ради этого? К чему был этот спектакль? — Юнги-я, — Чимин поднимается и хлопает его по плечу, — если я буду с тобой хорошим парнем, боюсь, ты в меня влюбишься. — Но ты прекрасно знаешь, что я люблю другого человека, Чимин-а. Юнги скорее сдохнет, чем пойдёт на попятную. — Разве тебе это помешало хотя бы на секунду влюбиться в того обессиленного, потерявшего смысл жизни человека? Юнги молчит. Молчит и себя проклинает. Потому что — да. К тому человеку он испытал — до сих пор испытывает — странную симпатию. — Так я и думал, — Чимин кивает его молчанию. Юнги не понимает, что ему теперь делать, когда у него есть ответы на все вопросы. Будто бы даже жизнь потеряла смысл, сосредоточенная на поиске этих ответов. Юнги чувствует себя пустым, хочет удержать, задержать этот момент. — Теперь, когда у нас нет больше секретов друг от друга… Выпьем как-нибудь кофе? Чимин улыбается, и Юнги понимает: он пропал.=
Тэхён сонно открывает дверь, готовый увидеть перед собой пакет с едой, но вместо этого видит того, кого совершенно не ждал ни сегодня, ни вчера, ни в любой другой день. Перед ним стоит Чон Чонгук, уставший и бледный, и смотрит на Тэхёна. — Чонгук? Что ты здесь делаешь? — Извиниться пришёл, — выпаливает он практически тут же, и только теперь Тэхён замечает эту не знакомую ему прежде эмоцию на лице Чонгука. Сожаление. — Прямо тут это делать собрался? — Ну, если ты разрешишь мне… — Господи, да заходи ты уже. Тэхён выходит из квартиры, разворачивается и буквально заталкивает Чонгука внутрь, тут же отнимая у него куртку. — Выпьешь чего-нибудь? — на ходу спрашивает Тэхён. — Что у тебя есть? — А ты вообще знаешь, что в гости с пустыми руками ходить невежливо, Чонгук-а? Очевидно, то Тэхён его дразнит, но Чонгук всё равно смущается. — Я в гости практически не хожу, да и с людьми мало общаюсь… Вдруг у нас вкусы разные? Чонгук всё это время слепо следует за Тэхёном, и, когда тот открывает шкаф с алкоголем, указывая на виски, кивает, одобряя его выбор. Тэхён наливает им немного и, надувая губы, говорит: — Знаешь, меня начинает раздражать, что ты строишь из себя такого нелюдимого и неуклюжего, ты ведь не такой. Во-о-бще. — Может быть, ты замечаешь во мне только лучшее, но я именно такой, как ты сейчас описал. К сожалению. — Нет, Чонгук, тебе просто удобно прятаться под этим образом, потому что внешний мир жесток, и ты шаг в сторону боишься сделать, потому что тут же заклюют. Я знаю, что это такое, просто я выбрал не играть по их правилам. — Откуда в тебе такая уверенность в том, что ты знаешь меня? — Я вижу тебя на сцене, и там ты совершенно другой. Именно поэтому люди тебя так любят — ты даришь им спектр эмоций. Все твои качества проявляются там, и на самом деле ты яркий, смелый и харизматичный. Ты вовсе не тот пацан, прячущийся за плечом своего хёна. Надеюсь, однажды ты и сам увидишь в себе то, что вижу в тебе я. Чонгук делает глоток и жмурится от удовольствия. Это очень хороший виски. — Я собирался извиниться. Тэхён улыбается: ещё не привык к этой его чрезмерной прямоте. — Терпеть не могу, когда кого-то обижаю или раню незаслуженно, поэтому я прошу прощения. Я недооценил твои чувства ко мне, думал только о себе, не понял, что все твои жесты были не со зла, не от желания надо мной подшутить. Я сам не свой из-за этого весь день, поэтому и пришёл. Ты простишь меня? Тэхён допивает свой виски в один глоток под удивлённый «воу» Чонгука и отвечает: — А разве могу не простить? Чонгук глотает слюну и отодвигается чуть подальше, по привычке считая это безопасным расстоянием, хотя рядом с Тэхёном он больше не чувствует себя в опасности. Это ощущение окончательно ушло ещё на репетиции. — Ну кто так пьёт виски, а? Нельзя залпом, Тэхён, нужно его смаковать, маленькими глоточками пить, иначе нет никакого смысла. Тэхён смотрит на свой пустой бокал, а затем переводит взгляд на Чонгука. — Вот видишь? Ты намного круче, чем думаешь. Ты умеешь пить, в отличие от меня. — У меня высокая толерантность к алкоголю, а ты пьёшь, чтобы напиться. — Осуждаешь? Чонгук делает ещё один глоток и ставит бокал на кофейный столик. — Нет, вдруг опять обидишься. — Смешной ты, — Тэхён беззлобно пихает его в плечо, и Чонгук едва ли не вздрагивает. Будь адекватным, пожалуйста, Чонгук, хотя бы раз в жизни. — Но теперь-то ты хоть видишь это, а? Понимаешь, что я не извращенец какой-нибудь, а на самом деле к тебе очень привязан? — Тэхён, я… Чонгук складывает руки у носа и опускает взгляд. Закрывая глаза, он пытается подобрать хоть какой-то ответ. — Юнги. Это не запланировано, но вырывается само по себе. — Юнги? — Тот человек, с которым я встречаюсь. Это Юнги. Тэхён вздыхает и поднимается со своего места. — Мне нужно ещё выпить. Чонгук смотрит на янтарную жидкость, в которой они оба сегодня топят ссоры и обиды, и только вздыхает. На душе как-то полегче от того, что хоть кому-то открылся. Этот секрет висит на нём мёртвым грузом уже давно. Чонгук никогда не мечтал о мировой славе, не просил быть главным героем журнальных заголовков, и это единственная тень, под которой ему неуютно. — Почему рассказал? — Нет ничего хуже, чем пустые надежды. Чонгук смотрит на Тэхёна и думает о Юнги. Думает о том, что, каким замечательным он бы ни был, он никогда бы не позволил их отношениям выйти наружу. Это создаёт между ними ещё одну стену, и, ощущая её теперь, Чонгук морщится и делает ещё один глоток. — Никто об этом не знает, Тэхён, — Чонгук быстро переводит взгляд с напитка на него, — и не должен узнать, хорошо? Тэхён предпринимает все усилия, концентрируясь на лице Чонгука, и ему становится не по себе. Этот человек слишком умный, очень уж хорошо он в людях разбирается, и Чонгук чувствует, будто его рассматривают под микроскопом. — Ты любишь его, но тебе не нравится всё вот это… — завершив анализ, Ким неопределённо машет рукой. — Ненавидишь быть чьим-то секретом. — Жизнь сложнее любви и ненависти. Разве ты бы не пошёл на всё, лишь бы любимый человек оставался рядом? Бокал Чонгука пуст, и Тэхён дрожащей рукой подливает ему ещё, искренне удивляясь тому, каким трезвым выглядит до сих пор Чонгук. Этот парень не мог быть ещё круче в его глазах, но он ещё круче. Это сводит с ума… Откидываясь на спинку дивана, Тэхён прикрывает глаза и вслушивается в многозначительную тишину. Ему не нужно отвечать, потому что — да. Ради Чонгука он бы на всё пошёл, согласился бы на любые его условия в обмен на его любовь, но только вот… — Я бы не стал тебя прятать, — губы Тэхёна расплываются в мягкой, пьяной улыбке, и тот едва ли может держать глаза открытыми. — Что? — Может, и правильно, что мы не вместе. Я бы кричал о тебе на каждом шагу и быстро бы тебе надоел. И, пусть на одну секунду, но Чонгук в правильности этого сомневается. Он не понимает, что такое — когда тебя любят громко, без стеснения. На один миг он думает, что именно это ему и нужно. Ребёнку, выросшему в семье, где никто друг друга так и не смог нормально полюбить. Ребёнку, единственной нормальной семьёй которому стали Юнги и Намджун. — Я только тебя нашёл, а уже боюсь потерять. Странно? — Чёрт, Чонгук-а, ты реально такой же хоро-ш-ший, каким тебя все описывают… Тэхёна уже ведёт, и он где-то между опьянением и полусном, и единственное, что держит его глаза открытыми — лицо Чонгука, на которое он мог бы смотреть вечно. Ему даже не нужно касаться его — вот так уже достаточно. — Можно личный вопрос? — Задавай. Чонгук до сих пор чувствует вину за то, во что превратил несколько лет жизни Тэхёна, потому он соглашается на всё. Искренность — меньшее, чем он может оплатить моральный ущерб, который нанёс этому человеку. — Очень личный, Чонгук-а. — Я рассказал тебе о том, что знают только пара человек. Это что-то да значит, верно? — Ок-кей… — Тэхён нервно облизывает губы и концентрирует на нём остатки внимания. — Как ты любишь больше? Сверху или снизу? Чонгук чувствует, как краснеют его щёки под действием этого пьяного, дьявольского взгляда. Может, Тэхён сегодня ему открылся с совершенно другой стороны, но это не значит, что он перестал быть собой. Впервые это почему-то Чонгука не смущает. — Снизу… — неуверенно отвечает он, смотря куда угодно, но не ему в глаза. — Я спросил, как тебе нравится больше, а не как ты привык. — Да как ты… Что, подожди, как ты вообще можешь такое знать? Тэхён низко смеётся. Чонгук не выглядит оскорблённым. Сконфуженным — да. Он рад, что Чонгук не бежит воздвигать новые стены между ними, а просто ждёт ответа. — Иногда тебя выдаёт походка… Это слишком очевидно, если знать, куда смотреть. Да и ты на сцене такой сильный, так держишь на себе взгляд и возвышаешься над зрителем, что вариантов других не остаётся. Ты сам себя не знаешь… пока что. — Ну, здесь ты не прав, видимо. — Я же не говорил, что осуждаю тебя… Это твой выбор. Чонгук качает головой, понимая, что говорит сейчас с Тэхёном о своих сексуальных предпочтениях. Бесит, что Тэхён прав, и Чонгуку с каждым днём всё труднее смиряться с тем, что его роль в отношениях с Юнги ему совсем не подходит. Да, Юнги делает всё так, что Чонгук никогда не жалеет и получает одно лишь удовольствие, но со временем жажда более острых ощущений пробудила в Чонгуке любовь к грубому, жёсткому сексу, что по факту — лишь погоня за эмоциями. Если он снизу, то отдаётся до конца, без остатка. Только так Чонгук обрёл подобие гармонии. Он понимает, что это неправильно, противоречит его натуре, но по-другому не может. Он безнадёжно влюблён. Он зависим. — Знаешь, а… — Тэхён успевает перебить себя, помахав в воздухе себе же указательным пальцем: ему пора закругляться. — Что? Чонгука эта беседа смущает и интригует одновременно. Ему подобные темы обсуждать просто не с кем. У него и друзей-то толком нет — только два человека, которые в своё время в него почему-то поверили. — Нет, ничего… Пора закругляться, Чонгук. Мы слишком пьяны и переходим границы. Мне лучше пойти спать. Поднимаясь, Тэхён фиксирует взгляд на точке перед собой и медленно направляется, видимо, в сторону спальни. У него немного заплетаются ноги, но в целом Тэхён держится хорошо и обходит все места, о которые мог бы запнуться. — Так уж вышло, Тэхён, что я ненавижу недосказанности. Голос Чонгука такой твёрдый, уверенный, хотя при этом тихий, что Тэхён непроизвольно вздрагивает. Поворачиваясь, он натыкается на абсолютно такой же взгляд Чонгука. — Договаривай. Тэхён улыбается, понимая, что грош цена этой храбрости, стоит только ему озвучить ответ, но, раз Чонгук не отступает, почему это должен делать он? В конце-концов, это он здесь пьяный. У него есть оправдание. Переминаясь с ноги на ногу, Тэхён проходится рукой по волосам и прочищает горло. — Если бы ты был со мной, ты бы точно не был снизу. Чонгук моргает, и в его глазах — подобие страха. Тэхён понимает, что зашёл слишком далеко, но ему непонятно, почему Чонгук не прекращает это, не включает свои защитные механизмы, не отталкивает его, как это было раньше. Он просто стоит и смотрит. — Спокойной ночи, Чонгук. Тэхён медленно разворачивается и уходит к себе в спальню. Закрыв за собой дверь комнаты, он слушает, как Чонгук уходит, и выдыхает только тогда, когда за Чоном закрывается дверь. Тяжело дыша, он прислоняется к ней лопатками и закрывает глаза. Алкоголь не имеет ничего общего с тем, насколько он пьян.=
Чонгук приезжает на репетицию первым и в качестве разогрева пробует прогнать песню Хосока, которую ему совсем скоро предстоит записывать. Ещё настолько рано, что небо до сих пор синее, и голос Чонгука звучит немного хрипло, когда он начинает петь. Ему очень нравится эта песня, и сейчас он полностью отдаётся моменту: небо за окном — синее, даже его худи — синее. Растворяясь в полутонах наступающего дня, Чонгук вкладывает всю душу в тяжёлые, но такие красивые строчки. Хосок, конечно, великолепный поэт. Чонгук тонет в моменте, как в синей воде, и перед глазами пролетают события последних лет. Пожалуй, только музыка и смогла бы собрать их двоих в творческий тандем. Только музыка обладает такой исключительной властью над людьми. Полгода назад Чонгук и не помыслил бы о чём-то подобном, но теперь поёт его песню и неосознанно повторяет его манеру исполнения, наклоняясь, заламывая руки и опуская взгляд. У него внутри столько враждующих между собой эмоций, что от этого голова разрывается, но Чонгук отлично знает, о чём эта песня. Он её чувствует и оттого полностью растворяется в мелодии, даря музыке себя в качестве её продолжения. Допев, Чонгук вздыхает и переводит взгляд от экрана с текстом в сторону — туда, откуда на него уже какое-то время смотрит человек, который ждал этого момента так долго, что уже устал о нём просить у Бога. Хосок смотрит на него со всей нежностью, на которую только способен, со слезами, застывшими в глазах. Там, в том парне, он видит себя, а в его голосе — слышит себя, узнаёт себя, находит десяток отголосков себя. В том парне, который, подобно катастрофически медленно оттаивающей льдине, сейчас неуверенно ему улыбается, и это в сотни раз лучше, чем то, к чему Чон привык. Хосок чувствует, как у него из глаз начинают катиться слёзы, и он уверен, что, закрывая глаза в последний раз в жизни, вспомнит именно этот момент. Чонгук так хорошо чувствует этот текст, потому что он и сам посвящает его тому, про кого он много лет назад был написан. Нет, он просто не может петь это для кого-то другого, Хосок бы это услышал. Музыканты умеют слышать фальшь. — Это всегда был Юнги, да? — тихо спрашивает он, и Чонгук не отвечает ничего. Да ему и не надо. Всё за него говорят глаза. — Это… это такая хорошая песня, хён. Моя любимая. Хосок в очередной раз всхлипывает, и теперь уже не важно ни про кого она написана, ни про кого они оба её поют. Всё меркнет и стирается после этих слов Чонгука, и Хоби не может контролировать свои слёзы — он плачет, потому что в мире есть столько песен, но его песня — любимая. Он плачет, потому что Чонгук, такой талантливый и такой недоступный, теперь делит с ним пополам одну музыку. — Правда, любимая? — всхлипывает Хосок. — Правда, правда, — кивает Чонгук и вытирает щёку тыльной стороной ладони: кажется, и он теперь плачет. — Я бы хотел быть таким же талантливым, как ты. — Но ты гораздо лучше меня. Даже не пытайся отрицать это, ведь это очевидно. Может, когда-то моё подростковое эго не давало мне понять это, но теперь, когда я вижу, как ты поёшь мои песни… Чонгук… Хосок подходит к нему и осторожно берёт его за руку. Чонгук всхлипывает, когда он стирает слезинку у него с щеки аккуратным, нежным движением. — Я могу ненавидеть Юнги целую вечность за то, что он сделал со мной, но это ничто по сравнению с моей благодарностью ему за тебя. Хосок прижимается своим лбом ко лбу Чонгука. Это всё так странно и так неожиданно: ни один из них и представить не мог, что однажды они вот так расчувствуются. Ни в одном из своих самых сладких снов Чон Хосок не смел мечтать, что Чонгук скажет ему что-то хорошее. И, если это сон, Чон Хосок хочет навсегда выкрасть его для себя из реальности. — Ты вырос таким потрясающим, брат. Чонгук утыкается носом ему в плечо и не говорит ни слова. Его душа заслужила покоя — хотя бы на пару минут.=
— Что на тебя нашло сегодня? Чимин сам не свой, не понимает, что происходит с Хосоком и почему тот вместо их привычного полумарафона в постели просто заваливается на кровать рядом с Чимином, хватает его в охапку и не двигается минут десять. Чимин настолько привык к их обычаям, что не успевает перестроиться, и своё либидо приходится в срочном порядке гасить. Это добавляет ещё больше дискомфорта и без того нетипичной ситуации. — Останусь сегодня с тобой, Чимин-а, — шепчет Хосок и чуть ослабевает хватку. — Не расскажешь, да? К этому Чимин тоже не привык. Хосок с виду загадочный и себе на уме, но со своими людьми балабол жуткий. Он любит поговорить о том, что у него на душе, в особенности, потому что Чимин об этом никому не расскажет. — Просто занеси объятия в список сегодняшних извращений. — На каком месте в этом списке должна быть искренность? Чимин вырывается и поднимается на локтях, смотря на Хосока. — Не знаю, Чимин-а, но у тебя от меня своих секретов полно, а я ж тебе по этому поводу не докучаю. Чимин ложится обратно, позволяя Хосоку себя обнять, и тяжело вздыхает. Выполнять роль буфера тяжело, и Чимин с ужасом понимает, что доступным телом ему нравится быть гораздо больше. Тут меньше эмоциональной вовлечённости, да и когда его тело знают так хорошо, как Хосок, — грех этим не воспользоваться. Чимин не дурак и понимает, что у них всегда были друг от друга секреты, но теперь это ощущается слишком остро: в комнате даже запах будто бы изменился. Там, где раньше пахло похотью, теперь просто несёт отчаянием. — Не понимаю, о чём ты. — Просто… давай полежим вот так, ладно? У меня был ужасный день. Чимин решает не спорить. Вместо этого он дожидается, пока Хосок провалится в глубокий сон, и аккуратно поднимается с кровати, прихватывая с тумбочки телефон. Приходи на наше место, если можешь. … Время то же. Чимин спускается вниз и смотрит на диван, на котором ещё недавно сидел Юнги. Два дня прошло, а он уже — сопливое месиво. Как вообще человек, который всего неделю назад был ему незнакомцем, успел так красиво, так правильно вписаться в его жизнь? Повода держать рядом с собой больше нет. Дружбу предлагать как-то глупо и по-детски. Он просто хочет, чтобы Юнги вернулся и вновь разогнал заснувший адреналин по венам. Жаль только, что в этот момент, скорее всего, Юнги гонит совершенно другие чувства по венам Чонгука. Чимин пытается об этом не думать. Он одевается, выходит на улицу и идёт на набережную — очень древнее место силы. До рассвета всего пару минут, и Чимин уже почти уверен, что ему опять встречать его в одиночестве, но, присмотревшись, блондин видит широкоплечую фигуру, приближающуюся к нему. — Ты пришёл… — шепчет он теперь, когда они стоят напротив друг друга. — Ты позвал, — Намджун пожимает плечами и засовывает руки в карманы. — Как давно мы вот так не виделись? — Лет пять? Чимин смеётся, и это вызывает у Намджуна ностальгическую улыбку. Его смех практически не изменился: такой же воздушный и детский. Чимин, правда, стал другим: взрослее и строже, что видно по глазам, из которых пропала искра. Хроническая усталость и не на такое способна. — Бывших соседей не бывает. Чимин кивает головой в сторону скамейки. Когда они садятся, Чимин переводит взгляд на небо. — Мы раньше сюда так часто приходили. Я наизусть выучил эти рассветы... — Посмотри на нас: оба такие взрослые, обоим с утра делами заниматься, а где мы вместо того, чтобы спать? — Ищем умиротворение в простых вещах? — улыбнувшись Намджуну, Чимин снова переводит взгляд на небо. — Почему позвал меня? Чимин поддевает носком ботинка камешек и пинает его. — Да я и сам не знаю. Просто почувствовал, что именно ты мне сейчас больше всего нужен. — И здесь я должен напомнить, что я вообще-то на стороне Юнги, которого ты, засранец, решил шантажировать. — Оу, хён, — Чимин вскидывает бровь, — не знал, что ты так сильно любишь Юнги. — Я сказал это, потому что ты своими выкрутасами прибавил мне работы. — И потому что он твой лучший друг, я понимаю. Намджун улыбается на это. — У тебя, наверное, теперь куча других людей в жизни, к которым можно вот так прийти… — Ни единой живой души, — Намджун тихо охает, когда Чимин говорит то, чего тот ожидал меньше всего. — Просто я… Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо, так что, если я спрошу тебя, что со мной, блять, происходит, ты не удивишься. — А что с тобой происходит? — усталость во взгляде Намджуна смешивается с интересом. — Ты мне скажи. Ты всегда всё знаешь. Чимин не так сильно изменился, как он думал. Сейчас перед ним тот же студент колледжа, ноющий из-за сложного задания преподавателя. Он выглядит настолько милым, насколько вообще могут выглядеть взрослые мужчины. Годы были очень благосклонны к этому человеку. — Чимин-а, прошла херова туча лет с тех пор, как мы последний раз по душам говорили, и я уже не уверен, что знаю тебя. — Ты знал маленького уязвимого Чимина, и я уверен, что он всё ещё где-то здесь, — блондин показывает на свою грудь. — У меня практически нет друзей, и мне больше не к кому пойти, но я уважаю твои моральные принципы. Я понимаю, что ты вряд ли захочешь иметь что-то общее со мной после ситуации с Юнги. Намджун смотрит себе под ноги. М-да, ситуация. Две большие эпохи его жизни столкнулись в одну, и надо с этим что-то делать, надо решить проблему, потому что это то, что всегда делает Намджун. Это то, чего от него ожидают. — Знаешь, а ты всегда был таким. — Каким? Чимин смотрит на Намджуна так, будто он — его последнее спасение. — Чувствительным, — усмехается Ким. — Ты словно пучок из нервов, обтянутый кожей. Ты реагируешь на любые изменения во внутреннем и внешнем мире, поэтому из тебя такой хороший аналитик вышел. Ты чувствуешь людей и слышишь их мысли, но в этом есть один минус — свои перемены ты ощущаешь так же остро, но ты всегда ненавидел изменения. Ты любишь контролировать мир, держа его в своём кулаке, но ты очень восприимчив к переменам. Так что, мой вопрос: что изменилось, Минни? Этот вопрос застаёт его врасплох, потому что именно на него Чимин боится себе ответить. Он изменился, его чувства изменились, и это на Чимина очень сильно давит. — Я бы не услышал ни слова от тебя ещё пару лет, если бы ничего не изменилось, и по счастливой случайности я лучший друг этих… — Даже не начинай! — А не поздновато уже отрицать это, дорогой? Вы оба заигрались. Чимин тяжело вздыхает и уже почти жалеет, что пошёл на этот шаг. Он не отрицает, просто зол. Просто встревожен, потому что не понимает, нормально ли это всё? Насколько ли это ненормально? Может, это вообще аморально? — Мне не нравится, куда идёт этот разговор… — Эй, посмотри на меня, — Намджун кладёт ему руку на подбородок, поднимая лицо. — Ты тоже живой человек, разве нет? Чувства могут меняться. — Но как же… — Хосок? Чимин делает шаг назад, скидывая руку Намджуна с себя. — Ты знаешь? — Как давно вы вместе? — Шесть лет. Уже шесть лет, но я даже не могу назвать это «вместе». Мы просто… не знаю, существуем в пределах одной постели и проводим время вместе. Мы не обсуждаем условности, просто — ммм… — И внезапно этого недостаточно, да? — Намджун улыбается, и Чимину кажется, будто он знает то, чего не знает он сам. — Нет. Я знаю, к чему ты клонишь, но нет. Этого всегда было недостаточно, но я понимаю это только теперь. Моя самооценка заставила меня поверить, что того, что давал мне Хосок, будет хватать, но сейчас… Блять, я думал, что знаю, что такое любовь, но я больше не понимаю вообще ничего, и это меня разрушает. — Так ты его не любишь? — Хосока-то? Люблю, ещё как. Всегда любил, но, видимо, не так, как мне нужно. Я в ужасе, потому что не знаю, что мне теперь делать… Куда нам девать эти шесть лет? — И в чём же причина таких внезапных инсайтов? Ох. Самая нежеланная часть, и они подошли к ней. Кажется, будто душу наизнанку выворачивают и режут на лоскуты. Нужно гораздо больше смелости, чем у него, чтобы спокойно о таком говорить, но Чимин устал от себя самого. Устал бежать от желаний, от чувств, даже если они сиюминутные и вообще не факт, что настоящие. — Всё дело в том, как он на меня смотрит. Куда бы я ни пошёл, меня повсюду преследует его взгляд. Юнги смотрит на меня так, будто видит во мне что-то стоящее, а не просто идол, не средство по достижению своих целей. Он смотрит на меня так, будто действительно заинтересован мною и уважает меня, видя во мне личность. — Это… очень красноречиво. Чего ты сам хочешь, Чимин? — Чтобы он продолжал на меня так смотреть. Игры разума одержали победу над ним самим, Чимин всеми способами пытался удержать Юнги в своей жизни, ещё даже не понимая до конца, что он ему нужен. Это не какое-то конкретное чувство, но это чувство. Поздно пытаться его отрицать. — Тогда попроси его. — Джун-хён, — Чимин сдавленно смеётся в кулак, — думаю, ты упускаешь одну маленькую деталь. — Какую? — Чонгук. Чимин разводит руками, и Намджун удивлённо охает. Он и думать забыл о Чонгуке, говоря об этих двоих, потому что видит, что что-то происходит, а теперь сопоставил это с увлечённостью Чимина, и всё встаёт в одну картину. Чонгук — элемент картины, который он очень опрометчиво упустил. Интересно. — Только не надо пытаться подпитывать мои наивные мысли, я же вижу, что Юнги до ужаса влюблён в Чонгука, и, если это не любовь, я сомневаюсь, что она вообще существует. Я не разлучник, не собираюсь вставать между ними, и ты им ничего не говори. Шантажируй меня, если тебе это нужно, но пусть это останется между нами, ладно? — Знаешь, любовь — очень глупая штука. Я не могу сказать тебе большего, но любовь далеко не всегда такая, какой кажется со стороны. Мы просто любим себя обманывать, и ты сам знаешь это гораздо лучше меня. — Что это значит? — Всё, я больше ничего не скажу. Намджун улыбается, пожимая плечами. — Боже, ты стал таким мягким. В былые годы я должен был устроить целую истерику, чтобы хотя бы твой голос стал чуть теплее. Ты так его защищаешь, хён. — Это моя работа, я его адвокат. — Любовь, и правда, глупая штука. Чимин смеётся отсылке, и на этот раз Намджун ему не перечит. Пока Юнги не знает, как сильно он его любит, Намджуну бояться нечего.=
Тэхён открывает бутылку вина и разливает по бокалам под усталый смешок Хосока. — Мне повезло, что ты оказался дома. Редко тут бываешь в последнее время. — Дела, — отмахивается Хосок. Хосок остаётся у Чимина очень часто, потому что одному здесь находиться невыносимо. Ему катастрофически нужна живая душа рядом. — Всё пройдёт хорошо, как думаешь? — Если на Чонгука прямо во время выступления не набросишься, да. Вообще-то, Хосок его друг, не Чонгука. Странное чувство опеки немного настораживает младшего, но, с другой стороны, кто не любит Чонгука? Этот человек просто не оставляет шансов. — Ты о чём вообще? — Брось, я же вижу. Так по-идиотски ведёшь себя рядом с ним. Я бы сказал, что любовь тебе к лицу, но ты как будто совсем отчаялся, Тэхён-а… Тэхён залпом допивает бокал и отвечает: — Потому что он уже влюблён в другого, и мой поезд давно ушёл. — Но…? Тэхён сдвигает брови и ставит бокал на стол. — Должно быть какое-то «но»? — Не знаю, но по голосу оно как будто есть. На это Тэхён улыбается и мотает головой. — Да так… Ничего. Просто он тут недавно приходил ко мне, прощения просил. Ну, за грубость в мою сторону. Чонгук потеплел ко мне, я это знаю и теперь понимаю, почему так полюбил его. У него золотое сердце. — Ты сегодня больно откровенный… — отстранённо замечает Хосок, глядя на свой бокал. Золотое сердце. Как же эти слова греют ему душу. Тэхён всматривается в его лицо и замечает опущенный уголки губ, морщины на лбу. Крайне редкое явление. — А ты — грустный. Придвигаясь ближе к Хосоку, Тэхён выжидающе смотрит на друга. Непривычно видеть его таким, будто изнутри его что-то съедает. — Я брата сегодня видел, Тэхён-а… — неожиданно, почти шёпотом говорит Хосок. — Брата? Тэхён дружит с этим человеком уже несколько лет, но о том, что у него есть брат, слышит впервые. Хосок тщательно скрывает свою семью от посторонних глаз, но он ведь не посторонние, хоть и знает немногим больше, чем остальные. Хосок из не самой благополучной семьи и не поддерживает с ними связь — это всё, что известно Тэхёну. — Ага. Младшего брата. Очень редко его голос звучит настолько печально, и теперь Тэхёну понятно, откуда столько грусти в его мелодиях. Все жизнерадостные люди несут тяжёлый груз так тихо, что не догадываешься о том, что он вообще есть. — Он такой… Боже, я так им горжусь. У него в глазах стоят слёзы, но Хосок улыбается, пусть совсем не так ярко, как обычно, но есть что-то прекрасное, особенное в этой улыбке. Таким Хосока увидишь редко, и Тэхёну становится тепло на душе, потому что его друг решил поделиться с ним настолько личным моментом. — Вы нормально с ним ладите? — Да какое там… Он сегодня впервые признал меня своим братом. Даже обнял меня, понимаешь, Тэхён? — Кем надо быть, чтобы отказываться от такого брата, как ты? Ох, ты удивишься. — Это очень сложная история. — Которую ты, конечно же, мне не расскажешь… Хосок смотрит на Тэхёна извиняющимся взглядом. Он едва успел пережить в душе события сегодняшнего дня и не готов к большим откровениям. Да и права у него рассказывать нет. Пообещал всё-таки. — Расслабься, я пытать не собираюсь. Если что, я всегда рядом, хорошо? — Спасибо. Хосок молчит, будто бы привыкая к тому, что Тэхён теперь знает о нём больше, чем кто-либо, но странное ощущение толкает его, и тот говорит, совсем тихо и с такой нежностью, что Тэхёну хочется выть. — Знаешь, он пел для меня сегодня. Он пел мою песню. Я этот день никогда не забуду. Чонгук не только спел для него песню, но и обнял потом, и они стояли так несколько минут. Чонгук утыкался носом в худи, которое всё ещё на нём — Хосок не может его снять, потому что так он до сих пор чувствует его объятия. Сегодня он виделся с братом. Какие только чудеса не случаются под Рождество? = Рождественское выступление на телевидении проходит успешно. У Чонгука ещё несколько дней рябит в глазах от блеска всевозможных декораций, и в голове заезженной пластинкой крутятся праздничные песни, от которых очень быстро начинает тошнить, но в остальном — лучше, чем он ожидал. Тэхён в этот раз вёл себя адекватно рядом с ним, был намного тише, чем обычно, и Чонгук мысленно благодарит его за это, потому что настолько вымотался за год, что сил мириться с неуёмной энергетикой Тэхёна у него бы точно не нашлось. Настораживает только то, что Тэхён, словно по щелчку, выключался вместе с камерами, а ему это вообще несвойственно. Шутил невпопад, рассеянно улыбался, и время от времени Чонгук видел, как тот провожал Хосока печально-настороженным взглядом. Почему он был таким грустным? Чонгука это до сих пор волнует больше, чем ему вообще положено волноваться за Ким Тэхёна. И, когда тот подходит к нему, натянуто — для него он всегда старается — улыбается и спрашивает традиционное: — Ну что, какое желание в этом году? А Чонгук традиционно отвечает: — Нельзя говорить, не сбудется же. И всем видом своим пытается не выдать, что загадал, чтобы в новом году Ким Тэхён поменьше грустил. Он не должен знать. Подумает ещё чего. Чонгук просто привязался, потому что не умеет по-другому. Если человек с ним искренен, он сразу же станет лучшим другом, потому что Чонгук за годы в индустрии научился видеть лжецов и подхалимов в людях, которые по первому взгляду кажутся сущими ангелами. О Хосоке тот старается не думать вообще. У Чонгука есть Юнги, с которым он отмечает очередное Рождество. Они всё ещё прибирают беспорядок в своих отношениях, но прогресс есть, а былая напряжённость ушла. Чонгук считает, что так и должно быть, ведь они вместе уже три года, и пришло время для кризиса в отношениях. Трудности даны на то, чтобы проверить тебя на прочность, а Чонгук уверен: их отношения — то, за что стоит бороться. Уверен, пока случайно не становится инцидентом разговора, меняющего абсолютно всё. Может, работать двадцать седьмого декабря — не такая уж и хорошая идея?