The Fugitive

      Карла укусили. Он никому ничего не говорил до самого последнего момента, когда скрывать было уже невозможно. Он не хотел смотреть на лица отца, Мишонн.        Он не хотел ничего из этого.        Все происходило так быстро.        Когда пыль осела, Рик вернулся в дом, но тело не нашёл. В лежащем на полу пистолете были патроны.        Карл не успел. Наверное, вырубился с пистолетом руке.        Надо бы найти его, чтобы… чтобы добить. Он бы хотел этого. Но теперь искать его выйдет долго и опасно. У них есть важные дела.        Наверное, важнее чем он.        Никакой войны не произошло. Люди Нигана не полегли под своим же оружием. Никто не ранен. Не убит.        Почти никто.        Это не считается.       Это не так уж и важно.        Ничего не изменилось.        Разве только мир стал ещё серее.        Но для кого как. Кто-то ничего и не заметил. А вот Ниган почему-то вспоминал о нём. Слишком часто. Чаще, чем думал, что будет думать. Думал, что будет думать меньше, но думал много. И часто.        Парень пропал без следа. От него не осталось ничего, кроме незаправленной кровати и раскиданных пустых листков. Ни шляпы, ни ножа, ни пистолета, ни хоть даже пуговицы с рубашки. Ничего.       Возможно, какая-то сволочь успела прибрать, что увидела, к рукам, но в суматохе людям точно было не до этого, а сам он пришёл так рано, как смог.        И все равно ничего не нашёл.        Он был всего лишь пацаном.        Нет, не всего лишь. Да, он был пацаном, но…        Не всего лишь.        Он был больше, чем пацаном, только если начать пытаться распутать клубок из обьяснений, то чем дальше, тем сложнее. Некоторые вещи он не мог объяснить самому себе, как их можно было объяснить другому?        Парень умел не так много, но больше, чем другие его возраста, а иногда даже и старше.        Его словно везде было больше, чем других. А сейчас не стало совсем, и это… неправильно. Некоторых вещей не должно случаться. И когда они случаются, все вокруг начинает казаться неправильным.       Он был толковым. Из всех людей, которых он знал, меньше всего он верил, что именно пацан попадётся на самый обычный укус.       Но так обычно и случается. Самые достойные исчезают из-за чего-то самого обычного.        Ниган стоял у перил и держал в руке один из тех листов с пола. Только этот — не пустой, и на нем было его имя. Ему пришлось побороться за вещь, которая по праву принадлежала ему.        Хотя, он все же думал, парень смог сбежать.        Он предполагал, что это заковыристый план и что парень всех обхитрил и сбежал. Он верил в него. В то, что парень их всех ещё поводит за нос.        Но он никого не обхитрил и никуда не сбежал.        Карлу было стыдно не оправдать чужие надежды, но он все-таки по-настоящему умер, поэтому...        Что тут сделаешь?        Он бродил по лесу. Очнулся на полу какого-то полуразрушенного дома, не имея ни малейшего понятия, как здесь оказался, и в каком-то странном необъяснимом состоянии. Ничего не понимал, ничего не мог сообразить. Ноги сами его подняли и куда-то увели, словно ему на шею кинули веревку и повели. Он ушёл далеко от этого места и того дома. Вышел через открытые ворота. Пошел по дороге. Потом по лесу. Он не совсем понимал, зачем было нужно уходить, но знал, что нужно. Нужно, и все. Потом, спустя какое-то время (он не знал, какое), когда в голове стало совсем пусто и он даже на ходу терял сознание, через время снова приходил в себя и видел уже совсем другой пейзаж, он додумался, что если его увидят, то убьют. Что отец расстроится. Что он может пугать людей. Вот зачем он ушел.       Он шёл словно куда-то. На самом деле, вообще нет. У него нет цели. Ему некуда и не к кому идти. Он ведь мёртв. У мёртвых нет дел.       Он мертв?.. Как это случилось?..        Он уже и не помнит.        Он шёл и шёл. Заканчивалось лето.       Он бы очень хотел вернуться. Он хотел что-то знать. Он не помнил, что, но это было что-то важное. Перед тем как умереть, что-то происходило. Он хотел знать, чем все закончилось. Он хотел бы видеть, как живут его близкие. У него ведь они были? Кто жив, а кто нет. Может, они что-то построили. Джудит. Рик. Мишонн. Он помнит эти три имени. Это как будто бы единственное, что он помнил.        Наверное, они живут без него. Когда он вспоминал о них, он останавливался. Не замечал, что останавливался. Просто забывался и терялся где-то внутри.       Было ещё какое-то имя. Оно навязчиво крутилось у него на языке, словно хотело стать звуком и заявить о себе. Но он не мог вспомнить.        Оно было важным? Он просто не помнит.        Он пытался произнести его вслух. Думал, что если скажет начало, то конец придёт ему на ум сам. Но ничего членораздельного так и не произнёс. Только какой-то невнятный гул. Тут нет даже начала. Бесполезно.        Они сейчас там. Они вместе и, наверное, счастливы. Он тоже мог бы быть там. Он хотел к ним. И чем больше хотел, тем больше это становилось невозможным.        Это слишком. Так он совсем расклеится.       Он повторял про себя их имена, чтобы не забыть.        Рик. Джудит. Мишонн.       Рик, Джудит, Мишонн.        Рик-Джудит-Мишонн.        Рик-Джу-...        Джуди?        Рик-Джуди?        Нет, не так.        Рик-Джудит. Вот так.        Рик-Джудит-...        А кто дальше?        Вот же...       Черт.        Забыл.        А как они выглядят?        Он копался в каких-то картинках в голове, но найти не мог. Все картинки мешались между собой.        Что они значат — не понятно.        Это правда было с ним, или ему приснилось? Или это просто фотографии? Или у него едет крыша?        Картинки начинают мешаться между собой и превращаться в однородное месиво.        Все так запутанно.        Одно было ясно как день. Он не сможет вернуться.        Ему там больше нет места. Таким, как он, не место среди людей.        Ему тяжело идти, он еле передвигал ноги. Не мог поднять руки. Глаз иногда заплывал, и слышно было все нечетко. Словно ему на голову нацепили целлофановый пакет. Мог бы поднять руку — может, и протёр бы. Но... Что есть, то есть.        В голове что-то всплыло. Такие вспышки воспоминаний словно вырывали его из сна, когда он после тяжелого дня наконец хотел сладко заснуть.        Он держал что-то в руках. Что-то тонкое. Чёрное. Оно оставляло на чём-то след. Бумага. Он выводил что-то на бумаге. Много. Он делал это, потому что ему не хватало смелости сказать это что-то в лицо.        Он умел писать. У него в голове были длинные слова и предложения. Когда-то они лились друг за другом, а теперь он спотыкается на каждом слове. Потому что он их не знает. Они есть, но для него — пустой звук.        Неужели он когда-то это умел? Он был такой умный. Не то, что сейчас.        О чем это он? Точно. Он не может вернуться.        Он их испугает, или кто-то заплачет, когда увидит его, и в конце концов им все равно придётся его убить. Он бы не стал нападать — нет, конечно — но они об этом не знают. А когда люди плачут, обязательно кого-то убивают. Он не сможет сказать им о том, что он не опасен и не хочет никого пугать, но и убежать не сможет. Он слишком медленный. И слишком тихо говорит. Его никто не услышит.        Но ведь он ещё ни разу никого не убил. Это бы их убедило. Но они не знают об этом. И он не знает, как сказать.        Он хотел попробовать сказать. Как бы он сказал это им. Если бы увидел. Но мысли мешались. Картинки перед глазами всплывали, а слова — нет. Он не знает, как озвучить то, что у него в голове. Хоть руками показывай.        Которые не работают.        А если бы он стоял перед толпой людей, которые смотрят на него и ждут?.. Он бы и собственное имя забыл.        Вот черт.        Уже забыл.        Зачем оно ему, если никто его не зовёт.        Так о чем это он?        Он боялся людей. Он человеком и сам убивал. Он знал, что люди не станут разбираться. Они просто стреляют в голову. И все. Никто не будет с ним разговаривать. Да и говорить не о чем.        Пока он шёл, он видел много других трупов. Они чем-то от него отличались. Он не мог понять, чем.        Они брели куда-то, как и он. Хрипели, рычали, спотыкались о ветки. Он удивлялся, почему они не могут смотреть под ноги. У них есть оба глаза. У большинства. Не у всех, конечно. Два глаза — это больше, чем у него. Можно же смотреть под ноги — и спотыкаться не придётся.        Он не считал себя умным, а их тупыми, нет.        Просто они реально какие-то тупые. Смотреть под ноги ведь совсем не сложно.        Он шёл, смотрел под ноги, не заметил низкую ветку, и она зацепила шляпу. Она соскользнула и упала на землю. Он остановился и обернулся.        Шляпа на земле.        Нельзя уходить без шляпы. Это его шляпа. Она должна быть у него на голове.        Но сейчас она на земле.        Так нельзя.        Он подошёл к ней. Ему к ней не наклониться. Тело как деревянное. Не мог даже пнуть ногой. Он стоял, но ничего не мог сделать.        Беспомощность — это… просто отвратительно. Ужасное чувство.       Начинался дождь. Он встал под деревом, куда попадало не так много воды, стоял и смотрел, как вода падала сверху и мочила шляпу насквозь. Она темнела. К ней прилипала лесная шелуха, листики и веточки. Он промокал сам — одежда липла и раздражала, но раздражение было таким легким, что улетало, словно уносимая ветром пыль, а потом появлялось снова, и снова уносилось. Он забывал о нем, вспоминал, и снова забывал.        Он смотрел на шляпу.        Её придётся оставить. Оставить и уйти.        А куда идти?        Ему некуда идти.        Да, он ходит. Но это не означает, что он куда-то идёт.        Зачем бросать шляпу, чтоб идти, если он не знает, куда идёт?        Без шляпы он чувствовал себя голым. Хотя никто на него и не смотрел. Даже если бы он был голым — какая разница? Те, кто ходил вокруг него, даже не задумывались над тем, что на них было надето и надето ли вообще. Зачем? Это бесполезно.        Потому что они тупые. Вот и все.        Никому нет дела, а ему все равно есть.       Ему нужна эта шляпа.        Он смотрел на неё и не сводил глаз. Переминался с ноги на ногу. Шляпа высыхала. Светило солнце. Ярко. Влажно. Душно.        Он наклонил в сторону голову.        Если б над ним была лампочка, она бы загорелась.        То, что она упала, не значит, что ей здесь и место.        Он, заметно повеселевший, развернулся и пошел. Теперь он знал, куда идти.        Не то, чтобы он знал куда, на самом-то деле. Он знал зачем. И идти, когда знаешь зачем, куда приятней.        Вот здесь он был. Дорога. Поворот. Знак. Здесь налево. Идти далеко, но ему-то что? Он даже не понимает, что такое далеко. И что такое долго тоже. Это просто не понятно. Долго — это сколько? Какое может быть долго, если он просто идёт? Здесь и сейчас.        Не понятно.        Здесь направо. Поле. Красивое. Оно ему всегда нравилось. Он часто здесь бывал.        Не понятно, зачем. Он этого не помнил. Наверное, он здесь проезжал.        Он ездил. На машинах.        Он почти забыл об этом. Но это было так здорово.        Он шёл долго (Наверное. Он не знал, что такое долго) и добрел. Вот. Место, которое он знал так же, как себя. Не дом. Второе место. Огромное.        Он остановился, повернулся всем телом и поморщился бы, если б мог.        Какой-то мертвяк напоролся на связанные острые крепкие палки. Наверное, не смотрел перед собой, наткнулся, и оно проткнуло его насквозь. Стоял, кряхтел и ворочался. Ещё и в колючей проволоке запутался.        Он боком, осторожно и медленно, прошёл между двумя нагромождениями. Сложно, но возможно. Посмотрел ещё раз на тело.        Все-таки, они все тупые. Правда тупые. Он устал тактично делать вид, что это не так.        Лес закончился. Он вышел в чистое поле. Подошел к забору сбоку, там, куда никто не смотрел. Он знал, что сюда никто никогда не смотрит, не смотрел и смотреть не будет.        Если он появится перед ними лицом к лицу, его убьют. Он знал. Он так часто здесь бывал, что что-то осталось выжжено у него на изнанке черепа. Он видел яркие картинки. Они снова всплывали перед глазами. Колючая проволока, решётки, грузовики, много оружия и людей. В голове он видел это же самое место, но с других ракурсов.        Дальше ему нельзя. На въезде досмотр. Будут выворачивать карманы. Потом ощупывать — это всегда было неприятно. Все оружие — на стол, и никаких исключений.        Он бы отчеканил этот порядок, разбуди его в 4 утра.        Откуда он знал это, он не помнил. И про 4 утра тоже. Он ведь не спит.        Несколько дней он ходил в лесу вокруг и пытался подступиться. В голову лезли идеи, но ни одна не была хорошей. Каждый раз в его голове его убивали. В ящик не пролезть, в грузовик — тем более. Их досматривали. За человека он не сойдёт. Переодеться не получится, как и сказать что-то внятное, если спросят.        Он слушал шум из-за забора. Это что-то ему напомнило. Что-то отдаленное где-то там, далеко в прошлом. Что-то приятное.        Сейчас, как и тогда, здесь жили люди. Его жизнь закончилась, но их продолжается. И жизнь продолжается без него. У них есть смысл. Желания. Цели. Они чего-то достигают.        И это просто замечательно. Он рад за них. Он бы тоже хотел, но ему уже поздно. Поэтому остаётся только радоваться за других. Даже если у него нет планов — они есть у других. Он может просто наблюдать за ними. Это тоже прекрасно.       Даже если бы у него были планы — он все равно не смог бы ничего сделать. Он даже руки поднять не мог.        Нельзя опустить руки, если никогда их не поднимал.        Он стоял и слушал. Смотрел на забор. Такой высокий. Он не сможет его преодолеть. Даже если бы нашёл дыру — его внутри кто-то заметит и пристрелит сразу же.        Но ему нужно внутрь.        Ночью здесь ждали фуру. Почему ночью — он не понял. Просто услышал. Услышал слово, понял, что оно важное, и начал вспоминать.       Что такое ночь и когда она наступает?        Ночью люди спят. Но он не спит. Он не знает, когда ночь.        Ночью становится темно.        Плохо. Ничего не видно.        Значит, нужно идти, когда ничего не видно.       А как идти, если ничего не видно?..        Он даже подумал, что кто-то водит его за нос.        Наконец, люди открыли ворота. Фура скоро должна приехать. Он аккуратно, не попадаясь в свет фонарей, пролез на территорию вдоль забора. Медленно, неторопливо, тихо и спокойно. Он старался не шаркать ногами. Из-за этого, когда переставлял ноги, споткнулся и чуть не упал.        Как неудобно. Неужели он такой же тупой, как и другие?        Он спрятался. Он знал, где. Откуда — он снова не помнил, и уже устал об этом задумываться.        В тишине было спокойно. Он стоял — ему было не сложно. Стоять ещё проще, чем идти. В голове было туманно. Словно внутри что-то напрягалось на пределе своих возможностей.       Будь он жив, сказал бы: “Я устал”.       На утро он увидел, что они решили обновить партию мертвецов на заборах. Оказалось, в фуре были трупы. Ходячие трупы.       Он подобрался поближе.        — Кто придурка потерял?        Его внезапно со спины толкнули к толпе. Он растерялся. Налетел на кого-то. На то, что когда-то было кем-то. А теперь ничто, просто стоит и ворчит. Однородная масса ворчавших и толкавшихся тел.        Ему здесь не нравится. Здесь тесно и шумно. Но его толкают ближе, в самое пекло. Какими-то палками.        Хорошо, что не больно. Он давно ничего не чувствует.       Он вдруг подумал, что здесь должно просто чертовски вонять. Хорошо, что запахов он тоже уже давно не чувствует. Никаких. Вообще.        Точно. До него дошло.        Это фильтрация. Он видел такое при жизни, но в детали не вдавался.        Уж не понятно, как они их фильтровали, но когда дело дошло до него, процесс встал. Собрались почти все, кто мог. На него глазела половина этого места, и не понятно, чего они ждали от него.        Ему станцевать?        Простите, он не сможет. Ему правда жаль.        Они все-таки что-то там решили.        Если до него групп было две — “сойдёт” и “в утиль” — то теперь стало три. И третья состоит только из него.        Ничего не понятно. В его время такого не было.        Люди закончили работу и разошлись. Осталась только группа, которая окружила его и держала на прицеле. Вокруг снова тишина и порядок. Так-то лучше. Теперь люди работали где-то вдали.       К нему кто-то неспешно подошел.       — Все-таки мертв...        Он смотрел человеку в ноги.        Нет, не обязательно было смотреть в ноги. Человек был достаточно далеко, чтобы посмотреть и в лицо. Но почему-то он всегда сначала смотрел в ноги.       Знакомое.        Где он мог раньше видеть эти сапоги?        И почему-то голос был разочарованный. Раньше от этого голоса он слышал что-то другое. Но голос тоже был знакомый.        Если он это на него, то он не понимал, что такого сделал. Он ничего здесь сделать и не успел. Раньше, чтоб кого-то разочаровать, ему нужно было накосячить. Теперь и это не нужно.        Наверное, это из-за возраста. Взросление — грустная штука. Начинают тыкать палками и толкать. Хотя с другими и похуже бывает.        К тому моменту, как Ниган пришёл, чтобы собственными глазами увидеть предмет бурных обсуждений, парня — чего тот вообще не заметил — посадили на цепь. Других привязали к забору, а ему просто на шею накинули цепь.        Карл стоял и смотрел на людей. По правде, он не смотрел. Люди сами попадали в его поле зрения. Они проходили мимо него, и он упивался тем, что мог видеть, не поворачивая головы. Он уже давно не видел так много всего. В лесу мало, что происходит. А здесь глаза сломаешь.        Ниган окинул его взглядом.        Парень бы был испуган до смерти, если был бы жив. За цепь вообще его разорвал бы.        А этот Карл спокойный. Он заметил его, смотрел ему куда-то в ноги. Медленно отвел взгляд. И не дёргался. Просто тихо стоял.        — Что это с ним? — в недоумении спросил он человека с автоматом позади и снова посмотрел на парня.        Другие при виде людей рыпались и хотели цапнуть кого-нибудь за мягкое. Он же, наоборот, всех шугался.        — Не знаем. Он с самого начала такой. Что с ним сделать? Убить?        Карл громыхнул цепью. Ниган решил, что ему померещилось.        — Нет. Следите за ним.        Он сидел на цепи на шее. На него лили воду из шланга, чтобы смыть грязь. Тот человек сказал. Потому что рядом "находиться невозможно".       "Да нет", подумали остальные, "Не особо. Даже не сильно несёт, как от других. Другие просто гниль, а от него хотя бы прелой землёй".       Но пререкаться не стали.        Он отворачивал голову и закрывал глаза, чтоб сильная струя не попала в лицо. Он не мог прикрыться.        Да почему нельзя не лить в лицо?!        Опять раздражение. И опять оно исчезает и появляется, и снова исчезает, и снова появляется.        Сколько можно? Когда же им надоест?!        В конце концов, он додумался схватиться рукой на трубу, к которой был привязан. Для этого не нужно было поднимать руки.        Только он схватился, как сразу же забыл, для чего. У него всегда была такая плохая память?..        К нему никто не приходил. Все проходили мимо и лишь бросали недоверчивые, настороженные взгляды. Куда-то спешили. Зачем-то шли. Что-то брали, или хотели что-то кому-то сказать, или передать. Он смотрел и слушал, но ничего не понимал. Так быстро. Они говорили — и все для него было как-то бессмысленно.       Не подходил никто, кроме одного человека. С ним иногда были другие люди, но именно к нему приходил только он.        На него смотрели. А он смотрел ему в ноги.        Иногда рядом с ногами появлялось что-то ещё, деревянное и с проволокой. Прямо как там, на палках и на трупе.        Не хотел бы он запутаться в этой штуке.        Как-то эта штука к нему приблизилась. Она оказалась слишком близко к его груди. Ему это очень не понравилось.        Как она оказалась рядом с ним?        Он отвернулся и отошел. Но эта штука все равно зацепилась за его рубашку. Ему стало не по себе. Он явно представил, что она привяжется к нему и обовьет полностью. Он такое уже видел.        Он дёрнулся — и что-то треснуло.        Рубашка порвалась.        Черт.        Это его любимая рубашка. У него нет другой.        Он все-таки тоже запутался в этой штуке. Значит, он тоже тупой.        Он отошёл так далеко, как мог.        С тех пор эта штука к нему больше не приближалась. Человек приходил снова, но уже без неё. И он был этому безмерно рад. Без неё спокойней.        Ниган приходил и пытался понять, что с Карлом не так. Не показалось ли ему три раза подряд. И, может, пытался уловить что-то ещё.        Но с Карлом все так. Он просто мёртв.        Карл смотрел вокруг и водил глазом.        Наблюдать за этим было… тяжело. Он так много хотел ему сказать. То, что не успел сказать при жизни.        В этом больше нет смысла, но…        Ниган говорил с ним.        Это глупо, если подумать. Говорить с трупом. На что можно рассчитывать? Поэтому он говорил, но не ждал от него никакого ответа. Он говорил, и ему становилось легче.        Однако Карл его будто бы слушал. Наверное. По нему сложно было сказать.        Он слышал голос, слышал, что слова что-то значат, но что они значат — не понимал. Слова для него были слишком быстрые. Он цеплялся за одно слово, а потом его сменяло уже пятое, и он забыл и первое, и пропустил три других, и последнее не понял. Но чем больше он слушал, тем быстрее у него получалось разделять слова между собой. И стало казаться, что слова знакомые. Некоторые даже повторялись.        То, что люди делали из трупов, разрасталось. Места на заборе стало не хватать. На место Карла захотели посадить другого мертвяка. Карла переместили на цепь к другому столбу. За все это время он даже ни разу рта не открыл, поэтому его не так сильно толкали палкой. Толкали, конечно. Но не сильно.        Он огляделся. Тут тоже можно стоять.        И тут на него побежал ребёнок. Он посмотрел прямо на неё, и во взгляде мелькнул страх. Она шла на него, совсем маленькая, в любопытстве вытянув руки и по-детски радостно заливалась смехом. Люди что-то заорали. Очень громко.        Он понял. Он понял их слова.        Они кричали не ему. Хорошо, что он это понял. Иначе было бы плохо, он ведь не мог ответить. Но потому, что кричали не ему, он и не знал, что делать.        Они подняли на него оружие. А он в панике посмотрел на них, на ребенка, отвернулся и пошёл оттуда подальше. Только цепь помешала ему уйти далеко. Она дёрнула его назад за шею. Девочка добежала до него и со смехом вцепилась в ногу. Он замер. Под прицелами людей боялся даже глазом повернуть. Он встал, как вкопанный. Как мог смотрел вниз. И на людей. На него снова все замерев пялились.        Лучше бы сделали с этим что-нибудь! Сказали бы, что делать! Его это все пугает, а они стоят!        Наконец, все пришло в движение. Ребёнка схватили, а его оттолкнули. Он не завалился только потому, что его держала цепь на шее. Он успокоился.       Когда все утихло и его оставили в покое, ему вдруг что-то начало вспоминаться.        Это было что-то знакомое. Такое когда-то уже было с ним. Он не помнил, кто тогда был. Он знал, как это чувствуется. Кто-то меньше, и кто-то обнимает.        Как странно.        Он знал, что нужно делать дальше. Обычно, дальше нужно наклониться, подхватить ребёнка под руки или одной рукой, ниже локтя и поднять. Он обычно так и делал. Сейчас он так уже не сможет. Но обычно люди так и делают.        Интересно, откуда он это знал?        Он кого-то так поднимал?        Интересно, кого?        Карл оказался за решёткой. Нет, его не посадили в тюрьму. Просто ему сделали огороженное забором место. Только его. Как загон. Это было сделано даже не для самого Карла. Он бы остался стоять у простого столба, даже если бы не был на цепи. Это было сделано для безопасности других.        Конец рабочего дня. Ниган после работы пришел к нему. Снова. Скрипнули металлические петли. Карл навострил уши. К нему впервые зашли внутрь. Подойти к столбу — это одно. А намеренно зайти к нему — другое. И этот человек подходил все ближе.         Ниган смотрел на него так, что даже мёртвый не выдержит.        — Ты её не убил.        Карл впервые поднял взгляд. На руки. Что-то не давало ему посмотреть выше. Нигану до этого не удавалось нормально посмотреть ему в глаза. Взгляд был мутный. Именно такой взгляд он видел у трупов.       Но Карл смотрел на него. Не сквозь. Не рядом. На него. И не дёргался.        Этот взгляд. Хоть и мутный, но его взгляд.        — Ты меня понимаешь?        Надо бы ответить...        Только он не знал, как.        Парень вдруг повернулся. Ниган сделал шаг назад, но он побрел к выходу. Мимо него.        Цепь натянулась. Она держала его за шею. Он остановился и посмотрел на неё. Подумав, человек снял цепь с забора. Её середина тяжело и со звоном упала на землю. За ним пристально следили.        Этот парень творит невообразимое. Он всегда творил невероятное. Продолжает удивлять даже после смерти.        Карл побрел к выходу.       — Куда ты намылился?        Остановился. Повернулся. Добрел до него. Ниган снова сделал шаг назад, когда тот оказался совсем близко.        От этого Карл остановился. Медленно потянул к нему руку. Так медленно, словно ему было тяжело. Будто рука весила тонну. На каждой — по гире.       Он пальцами схватил за рукав куртки. Он не трогал его руку. Схватил только рукав. И потянул.        Ниган от удивления забыл сделать ещё шаг назад.        Парень его тянул. Настойчиво куда-то тянул.        — Как скажешь.        Он пошёл за ним.        Карл отпустил его рукав, когда убедился, что тот точно шёл за ним. Он пошёл к воротам.        Парень звал его. Он куда-то его звал. Если б он хотел просто уйти, он бы ушёл.        Он довёл его до места, откуда пришел.        Это было довольно далеко, но все же в пешей доступности.        “Он все это время бродил здесь?”       Ниган почему-то был уверен, что парень шёл отсюда в Святилище намного дольше. Мертвецы ходят медленней, чем он. А сейчас он словно спешил, чтоб подстроиться под него. Или просто ходит быстрее. Но что поражает больше — он шёл уверенно и с какой-то целью.        Карл не мог поверить, что он кого-то за собой ведёт. Кто-то правда пошёл за ним. Он был воодушевлен и шёл без передышки, без остановки. Оглядывался на человека, чтобы он точно шёл за ним.        Когда он оглянулся в очередной раз, в горле поднялся какой-то звук. Сам по себе. Что-то сильно знакомое.        “Н-...”       Что это могло быть?        Он не мог понять. До усталости пытался, но не мог.        Это не важно.        Он был так рад.        Ниган оглядывался вокруг и смотрел, куда он его привёл, а потом увидел её.        Шляпа. Сухая, но грязная шляпа.        Карл остановился и посмотрел на неё.       — Твоя?        Его шляпа. Точно его. Он знает. Он видел её тысячу раз и признает из сотни одинаковых. Он просто захотел что-то ему сказать.        Карл стоял и смотрел на неё. Подошел на шаг ближе. И смотрел на шляпу. А потом на него.        Прямо на него. В глаза.        И на шляпу.        — Ты хочешь, чтоб я её поднял?        Карл смотрел на шляпу.        Ниган даст руку на отсечение, если не прав, но труп перед ним застеснялся.        — Охренеть.        Ниган поднял шляпу и, поколебавшись, нацепил её ему на голову. Смотреть на свою руку близко к его челюстям было страшновато. Но захватывало дух. Карл поднял на него голову и прикрыл глаз.       Он впервые видел, чтобы мертвецы закрывали на человека глаза. Он был готов поклясться второй рукой, что Карл слегка улыбнулся, когда шляпа коснулась его головы.        — Это все? Ты привёл меня, чтоб я поднял тебе шляпу?       Охренеть.        Карл стоял. Топтался. Посмотрел на него.        “Это какой-то прикол? Или шутка?”        — Долго будешь стоять? Забыл, откуда пришёл?        Карл замер и повернулся обратно. Ровно оттуда, откуда пришёл. И оглянулся на него.        Он сомневался?..        С тех пор Карл сидел на цепи со своей шляпой. Он стал будто радостней и спокойнее. Он игрался с ней, когда становилось скучно.        Когда они неторопливо шли обратно, Ниган что-то говорил ему. Ему опять что-то говорили, и говорили много, и, конечно же, он все запомнил (абсолютно нет), но это было и не важно. Он слушал. С ним никто не говорил, сколько он себя помнит. Даже если бы он говорил с ним весь день, он бы не устал слушать. Иногда он понимал, что ему задают вопрос, и от долгой тишины начинал волноваться. Но потом ему говорили что-то дальше, и ответ был больше не нужен.        Он стоял и поднимал руку, чтобы коснуться шляпы. Чтобы проверить, что она на нём. Было очень тяжело. Руку вело в сторону. Но у него было много времени. Столько, сколько у живого человека никогда не бывает. Никто бы не стал тратить дни напролет в попытках научиться поднимать руку.        — Кто увидит, скажет, что я спятил. Разговаривать с трупом.        Который даже не отвечает. Который просто стоит, смотрит в пол и доколебывается до своей шляпы.        Ниган выдохнул и опустил голову.        Что он творит?       Карл слышал. Понял, что тот сказал, и продолжал смотреть в пол, но уже со стыдом. Хотелось сказать, что все в порядке. Он его слушает. Ему нравится слушать. Но он не знал, как это сказать, и мог только сжимать пальцами рубашку.       Пришла настоящая осень. Начались дожди.        Он стоял под открытым небом. Было пасмурно. На него лилась вода. Вода падала со шляпы струйкой на землю. Он был весь насквозь мокрый. Шляпа стала тяжелая. Она медленно начала на нем крениться и наконец заскользила вбок. Он поднял руку, но не успел, и шляпа упала на землю. Он опустил глаза.       Ему не так страшно. Здесь много людей. Он здесь живёт. Шляпа никуда не денется — она всегда здесь. Он подтолкнул шляпу к забору ногой. Чтобы на неё никто не наступил.        Если на неё наступить, скорее всего, она помнется. Ему так кажется. Сейчас она кажется тяжёлой, но когда она у него на голове, она лёгкая.        Карл аккуратно наступил на закруглённые полы шляпы. Край разогнулся под его ногой.        Он ждал, что она перевернется. Но она не перевернулась. Он в недоумении.        — Что он делает?        Два человека стояли под навесом, разговаривали между собой и вдруг замолкли. На их глазах труп наступал на свою шляпу и в непонимании на неё пялился.        — Да черт его знает, — буркнул второй, — Этот какой-то ненормальный.        Снова дождь. С каждым днем становилось всё холоднее. Дождь хлестал стеной, и Ниган вспомнил про Карла. Вообще-то, он не забывал.        Да, он труп, но ведь он делал невообразимые вещи.        Ну, он же не умрёт под этим дождём?       Он был человеком. Прекрасным человеком. Возможно, он заслужил хоть немного благосклонности после смерти.        А его поставили в один ряд с полностью отбитыми животными, у которых из человеческого остался только облик. И то не всегда.        Он не такой, как они. Он не должен там стоять. Даже в тюрьмах спокойных милуют раньше срока. И если то была проверка, то парень  её прошел: он совсем не буйный.        — Затащите парня в цех.        Приказ сначала не поняли. Подумали, что это шутка. Но взглянув на его лицо, почувствовали, как по спине прошел холодок.       Приказ был четким и ясным.        — Подальше от людей, но главное, чтоб под крышей.        Это какое-то наказание? Они в чем-то провинились перед ним? Он правда сказал затащить ходячего к ним в цех?        Карла отвязали, пинками и матами затащили на цепи в здание. Под дулом оружия. Оружие все ещё чертовски его пугает. Он жался от них в угол. Там были свалены в кучу пустые ящики. Он приткнулся между ними и не хотел выходить. Его оставили.        Через некоторое время он осмелел и начал оглядываться. Цех. Таким, как он его видел. Только сверху. А теперь он снизу.        Сверху он казался меньше.        Здесь люди, и они пялились на него и держались очень далеко. Он хотел казаться дружелюбным. Наверное, ему просто не дано. Он немного двинулся — и люди в панике метнулись от него. А он — от них.        — Они просто боятся, что ты их порешаешь.       Человек оказывался рядом будто по щелчку. Карл совсем этого не замечал.        Все вернулись к работе. У Карла поставили караул. Посадили на его любимую цепь.        — Пока у тебя есть зубы, на твою дружелюбность им насрать.        Карл посмотрел в окно. Его мокрая шляпа забыто лежала в грязи. Он грустно её сторожил.        И тут возникла проблема. Он не сразу понял, что происходит, но в цехе поднялся гам.       Рабочие против, чтоб он здесь стоял.        Вокруг Карла столпились знакомые лица. Он знал их. Они были к нему ближе, чем незнакомые люди из цеха. А теперь знает лишь, что их знает, и все. И больше ничего не помнит.        Его яро защищали два человека. Человек, который приходит к нему, и молодая женщина. Он вглядывался в её решительное лицо и ему казалось, что он вот-вот её вспомнит.       — Он мёртв! Мертвецам не место под крышей с людьми!        Эта женщина была настойчива:       — Мертвецам нет места, но Карл был некоторым из нас дорог! Может, он уже и мертв, но мы до сих пор помним его живым. И выгонять человека в дождь — преступление.        — Где ты видишь здесь человека? Он уже давно стал трупом! Вам обязательно нужно ждать, пока он в кого-нибудь вцепится?       Карл за их спинами любопытно переводил глаз с одного на другого. Он подался вперед, но вспомнил, что не сможет ничего сказать, и отступил обратно.       — Он не укусил ни одного человека за все это время!       — Потому что вы держали его на цепи!        Карл вскинул голову на самый знакомый ему голос. И голос был холоден.       — Я снял его с цепи, и он даже рот в мою сторону не открыл. Это самый вежливый труп из всех, что я видел.        Люди вокруг будто поджали хвосты. Впрочем, не до конца.       — Может, у него рот изнутри чем-то склеен? Никто не знает, при каких обстоятельствах он умер. С чего вы взяли, что он миролюбивый?        — Потому что только слепой этого не увидит, — человеку этот разговор уже надоел и он тоном “без-возражений” приказал, — Огородите парня ящиками, поставьте человека и никого к нему не пускайте.        Карл был благодарен. Он снова и снова вспоминал, как за него заступились, и ему было очень приятно.        Потом его вернули на место.        Дни потекли спокойно.        Вдруг перед ним оказался какой-то мужик. Совсем не знакомый. Карл подался назад. Он уже понял, что даже если он не виноват, что случись — и он окажется виноватым.       Этот мужик мерил его презрительным взглядом, и внезапно в его глазах загорелась ненависть. Лютая, яростная ненависть.       — Что? Небось, много о себе возомнил?        Карл оглянулся. Рядом не было караульных. Обращались точно к нему.        Его сильно толкнули в грудь. Карл отступил к забору. Нахмурился.       Мужик заметил его недовольство. Внезапно злостно усмехнулся.       — А что ты мне сделаешь? — он наступал все больше и больше, — Все равно ведь не укусишь, а?        Он плевался ядом. Глаза налились кровью.        — Тебе мёртвому больше почета, чем живым!       В руке, занесенной над Карлом, блеснул нож. Он вперился в лезвие испуганным взглядом, и все, что произошло дальше, он будто делал не сам. Он не виноват.       Труп поднял руку и схватил запястье с ножом. Кончик длинного кухонного ножа застыл на расстоянии дыхания от его головы, а самого его от чужой силы откинуло на забор. Этого хватило, чтобы мужик оторопел и испуганно попятился от него.        — Да пошёл ты!        Совершенно неожиданно для них обоих, мужик наперевес с паникой налетел на него и схватился за руку. Руку, которую он смог натренировать. Ту, которой он мог что-то делать.        Хруст. Его оттолкнули обратно на забор. Все загремело. Ноги подкосились, и он скатился по забору на землю. Он хотел отвернуться. Спрятаться. Исчезнуть.        На шум сбежались люди с оружием, и на мгновение застыли в смятении. Труп сидел, забившись в угол, а перед ним, тяжело дыша, стоял мужик с ножом.       Его в то же мгновение скрутили и оттащили.       Ниган всегда оказывался рядом. И именно сейчас — не успел.        Он видел, как парень держался за свое неестественно искривленное предплечье и отворачивал от всех голову. Шляпа одиноко валялась рядом.        Ему было жаль.        — Эй?        Знакомый голос над ним снова что-то говорил, и в нем было даже сочувствие, но теперь он не слышал.        Ниган, не стерпев, взял его за челюсть и повернул к себе.        А в глазах — слезы.        — Чтоб меня-...        Так он оказался в медчасти. Руку перевязали и закрепили плотным слоем бинтов. Теперь она не болтается. Не заживёт, конечно, но лучше, чем ничего. С перебинтованной и привязанной к телу рукой, если не смотреть в глаза, он похож на сильно избитого трудного подростка.        Ниган не мог порешать мудака.        Сломать трупу руку. Это нельзя назвать преступлением. Они делают это каждый день, а иногда — и что похуже. Но впервые у него чесались руки раскроить кому-то череп из-за того, что тот тронул мертвяка.       Он смотрел на Карла. Карл одиноко стоял посреди медчасти и смотрел в пол. Такой тихий.         Парня ничего не сдерживало. Не было цепи. Не было решетки. И всё же он ничего тому мудаку не сделал. Мог укусить. Наброситься. Хотя бы оскалиться. Но ничего. Только пытался уйти и жался в металлическую сетку.        Чем больше Ниган себе это представлял, тем больше хотел порвать ублюдка на тряпки.        Наступила зима. Ниган сказал привести парня в помещения окончательно. Плевать ему на толки. На улице холодно, трупы дубели и почти не двигались. Он тоже замерзал. Смотреть, как парень покрывается снегом и не оттаивает, невыносимо. Хотя, судя по самому парню, ему даже нравилось. Он пытался поднять к снежному небу голову. Не получалось. Не получалось даже сжать пальцы. Но когда ему на нос падала очередная снежинка, он пытался на неё посмотреть. Как же забавно он выглядел, когда косил к носу глаз. Шляпа упала от тяжести в снег, и он уже о ней не волновался. В волосах покоились снежинки, и убрать их мог только ветер. Или если его кто-то толкнет. Или кинет снежок. Он не злился. Дети игрались. Ему даже нравилось. Он одной рукой с большим трудом собрал с какой-то поверхности снег, но слепить ничего не смог.        Его привели в его бывшую комнату. С него капал тающий снег. Он оглядывался. Здесь всё ему знакомо.        Вот здесь были его вещи.        Здесь он спал и… ну… не стоит вспоминать, что ещё он здесь делал.        Здесь он подтачивал холодильник.        Здесь он терроризировал джойстик, когда играл.        Он снял шляпу — теперь он это мастерски умеет, но только одной сломанной рукой — и положил в изножье кровати. Машинально. Он слишком увлечён рассматриванием, чтобы думать, что делают его руки.        Ниган следил за его движениями. Такие вещи все меньше и меньше его удивляли. Он просто хотел увидеть, что ещё парень ему выдаст. Наблюдать за ним никогда не надоедало.        Кресло.        Он смотрел, словно хотел сесть, но мешкал.        — Что не так?        Карл посмотрел на кресло, потом на следы воды и грязи, которые оставил от себя на полу. Глянул куда-то вниз. Ниган опустил глаза туда же. Парень неловко смотрел на полы рубашки и взялся пальцами за ткань.        Из горла донесся тихий хрип.       — Гр-зно.        — Что?..        Повисла долгая, неловко-напряженная тишина. И правду говорят: “словно ударило по голове обухом”.        — Повтори.       Но Карл молчал. Он топтался на месте, в смущении от пристального взгляда, и не понимал, что именно от него хотели.        Он что-то сделал не так?       Ниган достал рацию, не сводя с него взгляд.        — Найдите парню одежду поприличней.        Карл уткнулся глазами в рацию.        Принесли одежду. Потребовалось двое, чтобы с опаской снять с Карла рубашку и футболку. Если рубашка поддалась без особых проблем, то снять футболку стало целым мучением. Карл не понимал, что от него хотят. На него накричали. Он искал глазами того человека, с которым было спокойно, но его не было в комнате.        В конце концов, он смог поднять одну руку, а вторую нет. Она ни в какую его не слушалась, ведь он учился поднимать только одну. В итоге, потеряв всякое терпение, футболку на нём просто порвали. Карлу вдруг захотелось чем-то прикрыться.        Спасибо, что хоть трусы оставили. Но попытки были.        Теперь Карл был одет в какие-то штаны, которые он видел впервые. И тот человек снова здесь.        Карл стоял перед ним, наконец в чистом, но без футболки. Его тело все было покрыто черными синяками. Рука сломана и забинтована. Тощий. Хотя, и при жизни был не лучше. На животе чернел незаживший укус. И он никогда больше не заживёт.        — Стой, — бросил человек на “Н” уходившему с грязной рваной одеждой человеку.         Он подозвал его к себе обратно и тихо что-то ему сказал. Карл слегка наклонился и пытался расслышать. У него это стало получаться немного лучше, но он все равно ничего не услышал.        Тот человек ушел, а позже вернулся, и в его руках было что-то большое и плоское.        Зеркало. Он принес зеркало.       Зеркало оказалось у стены. Ниган за его спиной неотрывно следил за выражением лица. Он ждал. Всего, что парень соизволит ему выдать. Но парень и при жизни был робким, а после смерти и подавно.       — Посмотри на себя.        Карл смотрел в зеркало на тело. Видел на этом теле перед собой синяки и раны. Лишь пару мгновений спустя он понял, что в зеркале на него смотрит он сам.       Это не то, каким он себя помнил.        Он нахмурившись отвернулся.        — Смотри.        Голос стал настойчивей, но Карл не послушался. Он не хотел.       — Карл...        И Карл покачал головой. Слабо, но покачал.        Он не хочет на это смотреть. Он не хочет это видеть.       Человек подошёл сзади, схватил крепкими пальцами за челюсть и повернул его лицо к зеркалу.        Карл увидел снова. Он смотрел на пальцы, которые держали его за челюсть. На то, как отличалась эта кожа от его. Он изо всех сил пытался их не сравнивать. Не сравнивать себя с другими. Не пялиться на других. Не восхищаться тем, какая красивая у них кожа. Мягкая. Ровная. Теплая.        Совсем не то, что его.        Он старался смотреть только на пальцы, но взгляд невольно опустился ниже. Он снова смотрит на несопоставимые с жизнью синяки и порезы от веток, на мусор в грязных пыльных волосах. И на пугающе черный укус.        Как можно смотреть на эту грязь и мерзость? Как это можно сравнивать с другими? Как к этому можно без отвращения прикасаться?       Он вспомнил.        Вспомнил, как он смотрел на укус давно. Когда укус уже был, но ещё не было синяков, и у него поднимались руки. Когда он мог шевелить пальцами. Когда держал в руках оружие. Он одними пальцами мог угадать, что держал в руках. У него были сильные руки. Он был таким быстрым. Поворачивал голову. Бегал. Говорил. Он убирал с укуса кровь чем-то белым и мягким. Он волновался. Он что-то чувствовал.        Ниган пальцами почувствовал что-то мокрое.        По впалым серым щекам текли слезы. Труп неотрывно смотрел в зеркало, и на его лице, в сведенных бровях и сжатых губах было выражение нестерпимой боли.        Ниган тут же его отпустил. Карл отвернул голову и закрылся от него — и от себя в зеркале — волосами.        Больше Карл его не замечал. Что бы знакомый голос ему ни говорил, из мертвого горла не раздалось ни звука. Он перестал двигаться. Словно полностью вымотался и отключился.        Ему сняли с головы бинты. Ниган перевязал ему повязку сам. Он единственный тут помнил, как именно он её завязывал. Парень не смотрел на него, только невидящим взглядом смотрел куда-то вбок. Не реагировал на слова. Когда уходил, Ниган увидел, что парень недвижимо смотрел на свои руки.