***
Она поджимает губы. — Юйсян… — Смейся-смейся… Она отворачивается, зажимая себе нос. — Только попробуй… Она не пробует, она прямо-таки погружается в процесс. Он был сильно выше неё, а ещё выглядел на пару лет старше. Удивительно, как у такой хтонически выглядящей девушки может быть похожий на умиротворённого небожителя брат. Ко всему прочему, чтобы хоть немного унять разодранные нервы, ему не нужно было лежать в чулане на чьей-то груди и истерически хохотать. Когда он ещё отстаивал смены у ворот Холодного Дворца, было проще; искусственное превращение в маньяка переживал именно он, а не она. Теперь же он практически в полной мере вернул себе то, что было положено по статусу, — место подле Императора. Правда условности прошлого позволяли занимать такое место всё ещё исключительно в роли стража. Если бы один из личных охранников Государя был признан убийцей, тем паче серийным, то жалкая лестница, выстраиваемая ради возвращения на самый верх иерархии, легла бы им двоим на голову. Попробуй заяви, что это был приказ матери Императора, чтобы стать не только маньяком, но ещё и предателем собственных господ и всей империи. Как сделал отец. Она лежала у него на груди, практически не реагируя ни на слова, ни на прикосновения, сливалась с душным воздухом подсобного помещения, пыталась придать своему разуму невесомость, сравнимую с едва различимой в солнечных лучах летающей пылью. Юношеский голос едва ли долетал до её ушей, принимая звучание такое же приятное, какое обычно бывает у стука деревянной ложкой по металлической посуде, надетой на голову; он звучал так, словно говорил из наполненной водой бочки бочки. Хотелось спать, но во тьме закрытых глаз, разбавленной дневным светом, отпечатывались искажённые силуэты; в секунды тишины её настигали даже не предсмертные хрипы, а шелест одежд и стук конечностей об пол. Кто-то был задушен, как этой ночью, кто-то — зарезан; кого-то пришлось отравить, а кого-то утопить. Она не знала, кого ненавидела больше — царственную хозяйку, покойного отца или саму себя. Сложно было вспомнить, когда конкретно всё пошло не так; наверное, стоило начать с того момента, когда загородное поместье окружила имперская стража. Или как вариант, можно было вспомнить день, когда отец и мать были казнены, — им даже не даровали сомнительную возможность искупить грехи самоубийством. В конце концов, что-то точно пошло не так морозной весенней ночью, когда её выдернули из продуваемого всеми ветрами прачечного барака и повели через весь дворец в покои Матери Нации; будучи двенадцатилетней девчонкой, совсем недавно потерявшей абсолютно всё, шла туда с видом покорного ослика и абсолютно пустой головой. Кажется, тогда, уверенная в неотвратимости приближающейся кончины, она просто считала шаги, но сбилась ещё на девятой сотне. Возможно, если бы ей тогда было не двенадцать лет, а хотя бы пятнадцать-шестнадцать, она не согласилась бы на подобную службу; но в двенадцать лет страх за жизнь брата заглушил любые моральные принципы и всяческое чувство стыда. Её не волновала даже собственная смерть. Его тоже. Вампиры, вероятно, воспринимают верность и привязанность иначе, нежели люди; если у людей дарование самоубийства вместо смертной казни является чем-то почётным, то у вампиров таким же почётным является убийство по приказу своего господина. Пока обстоятельства смерти не выходят наружу. Хэ Бошань так и не нашла за десять лет службы достаточно ёмких формулировок, чтобы в полной мере описать нравы пришедших из Западного края. Вышедшие прямо из песков Такла-Макан, десятки поколений словно компенсировали человеческой кровью недостаток воды в условиях пустыни. Когда она родилась, Срединные Земли уже как минимум полтора века контролировались захватчиками. Когда она родилась, род Хэ ещё был близок к правящей Династии. Теперь не было ничего, кроме безграничной императорской власти и чужой крови на руках. Не было ничего, кроме тонкой полупрозрачной нити родства между ней, дочерью наложницы, и единокровным братом, законным сыном; при очевидной и естественной разнице статусов, по итогу в дерьме они увязли по уши одинаково. Судьба, вроде как по рассказам взрослых дарующая великодушным и талантливым людям продвижение по иерархии вплоть до вознесения, щедро макнула детишек румяными лицами в шлак и яд, превратив их в болезненно бледные морды; от щедрости этого мира щенки из рода Хэ были просто в восторге. — Сян’эр… У неё низкий и хриплый голос, звучащий гулко, будто она страдает от мокрого кашля, что вызывает скрежет в груди и желание прочистить горло от несуществующей в действительности мокроты. — Что такое? Его голос подобен треску костра тёплой летней ночью, такой же завораживающий и успокаивающий. Этот голос часто производил на людей поистине магическое воздействие, выдёргивая из пелены забытья или топей истерики. — Кто-то из людей Го сейчас при дворе? — Есть пара человек; но из самого клана сейчас никого здесь нет. — Я помню, им ещё полтора года носить траур по почившей чете, — она чуть приподнимает голову, смотрит на брата. — А управление на себя взял сын или брат? — Формально — сын, фактически — брат, — Юйсян держит голову чуть приподнятой, всматриваясь куда-то в сфокусированную пустоту. — Вчера мне прислали деньги от них. Тебе не нужны? — Нет, оставь их, — голова вновь ложится на расслабленную грудь. — У меня всё нормально. Если мы доживём до тех времён, когда придётся восстанавливать поместье, такая дружеская помощь будет очень кстати. Она едва хмыкает. — Ты же оставишь мне там каморку? Он, слабо ухмыляясь, закатывает глаза. — Нет, будешь жить под камнем для созерцания.V
9 мая 2024 г. в 13:24
— Цилан…
Ладонь, которая подпирала ватную голову, предательски соскальзывает, в последние мгновения дремоты заставляя ощутить себя летящим со скалы. Он шумно втягивает воздух, как делают это едва проснувшиеся люди, и сквозь непомерное сопротивление тела открывает глаза.
— Я?.. — его голос низкий и хриплый. В реплике проскальзывают нотки некоего сомнения, причём не в том, что обращаются к нему, а в том, что он действительно Цилан; пытаясь перекрыть смущение и хрипоту, он глухо прокашливается. — С утра был…
Суян, глухо хмыкнув, подходит к нему с грацией кошки; хрупкие ладони мягко обвивают его предплечье и тянут на себя — безуспешно. Жест девичьей грации встречается с монолитностью мужской заторможенности, благодаря которой ещё кажется, что супруга стоит где-то в дверях.
— Со вчерашнего утра, прошу заметить, — она не оставляет попыток сдвинуть его с места. — Вставай.
— Я скажу маме, что ты задираешься… — сквозь сон проступает ребячливость, и он не поддаётся уже из принципа.
Его голова медленно поворачивается в сторону супруги, но сфокусироваться может только на аккуратных руках, всё ещё лежащих на предплечье. Пара секунд промедления, и вот он уже склоняет к ним голову, приоткрывая рот с намерением если не укусить, то поддразнить. Это работает — она одёргивает ладони как от цепляющегося за кожу кота.
— Это я-то, говоришь, задираюсь?
— Ну не я же, — он с видом невинной простоты пожимает плечами.
Он хватает её за запястье и тянет на себя, пока Суян, сквозь шумное дыхание рвано посмеиваясь, упорно вырывается. Мышиная возня длится недолго, но за это время он как минимум успевает усадить жену к себе на колени.
— Всё-всё-всё, Цилан, тише, — она хлопает свободной рукой по мужскому плечу; он сразу же останавливается. — Ты продолжишь тут сидеть?
Ответом служит глухое урчание. Он утыкается носом в её шею, не то как просящий ласки кот, не то как смертельно уставший человек, зарывающийся лицом в подушку.
— И чем ты сейчас занимаешься?
Тонкие пальцы ложатся ему на макушку, мягко проходятся по волосам; от этого он лишь сильнее прижимается к женскому телу.
— Император хочет возвести новую столицу.
Здесь удивление пробивает даже её.
— Именно возвести?
— Да, выстроить с нуля. Даже уже выдал мне объяснение, мол, Династия всё это время сидит в завоёванной столице, правит завоёванными уездами, поэтому нужен хотя бы один символ единения культур; из уважения к плодам прошлых династий перекраивать завоёванную столицу нельзя, нужно построить что-то новое. Своего рода «сердце» этой империи, да ещё желательно где-то в центре карты.
Она хмыкает, чуть наклоняя голову.
— Что-то в этом есть, не находишь?
— Да, ему нельзя отказать в некоторой романтичности. Но из-за этой романтичности я теперь сижу и рисую чертежи, хотя не умею это делать.
— А делаешь это именно ты, потому что идеей строительства он поделился только с тобой?
Он вяло поднимает голову с полуприкрытыми опухшими глазами, красными из-за недосыпа, и резко в кивке опускает голову, на рваном выдохе, выпускающем из лёгких практически весь воздух, говоря: «Да». Суян, ощущающая на своей коже то, как шумно он вновь вдыхает, беззвучно посмеивается, стараясь как можно слабее при этом дёргать плечами, чтобы он не начал ворчать или ёрзать.
— Кстати, ещё он хочет провести что-то наподобие инспекции вперемешку с объездом владений. Но пока что мы отложили это мероприятие, потому что отъезд из столицы может подтолкнуть дремлющие мятежные силы к открытому вооружённому выступлению.
— Вы уже даже выяснили, какие именно «мятежные силы»?
— Нет, но это как раз третье его желание. А все желания Государя становятся поручениями подданных в то короткое мгновение, когда едва зародившийся в голове образ начинает обретать форму слова. Сейчас даже принцессы приходят к Императору в павильон не просто ради короткого сестринского визита, а с целью ему что-то доложить, что-то передать и что-то под диктовку записать. Он будет хорошим правителем. По крайней мере, в первые годы, пока разочарование в этом мире полностью не поглотит его разум.
На её лице возникает слабая усмешка.
— Ты будешь все эти годы праведно исполнять все свои обязанности, заслужишь любовь народа, будешь наречён одним из величайших деятелей да будете вы жить долго и счастливо. Или же в какой-то момент он ожесточится, поверит ложным обвинениям в твой адрес, попытается тебя казнить, но ты поднимешь мятеж и станешь императором вместо него.
— Вдовствующая Императрица сегодня кормила вас грибами?
— Да.
Он хмыкает, явно довольный тем, в какую непринуждённую глупость ушёл диалог.
— А что насчёт брачных планов?
— О-о-о, сейчас об этом мало кто вспоминает. Все советники поглощены более масштабными делами, Император их тоже щедро нагрузил. Но сам он, может быть, иногда размышляет. Династия сейчас не в таком уж и бедственном положении, ибо кроме меня и Императора есть ещё двое принцев, приближающихся к пригодному для женитьбы возрасту. Это без учёта наших «дядьёв», двоюродных братьев и племянников. Но во время прошлых обсуждений несуществующего гарема очень часто поглядывали на меня, единственного женатого принца.
На лице Суян мелькает рябь театральной усталости.
— Мне ещё и рожать от тебя придётся?
Практически сразу раздаётся гулкий мужской хохот.
— Этого ещё не хватало, правда?
— Да, этого мне ещё не хватало.
Продолжая посмеиваться, он вновь чуть крепче прижимает Суян к себе, упирается подбородком в её плечо.
— Если ты родишь и будешь в полном здравии, я буду счастлив, возможно даже помолюсь и зажгу благовония в память предков. Но сейчас, когда у меня есть возможность видеть тебя, сидящую на моих коленях, я не желаю ничего другого. Даже если у нас никогда не будет детей, я не расстроюсь. Я хочу, чтобы у меня была возможность всю свою жизнь прожить рядом с тобой. Остальное меня не волнует.
Губы мягко касаются кожи на шее, пробивая всё женское тело на крупную дрожь. В проявлениях любви он одновременно до целомудренного изящен и до пошлого открыт. Судьба ли, счастливый ли случай, но столь мощные порывы пылкой привязанности и нежного влечения были направлены на неё одну. В прежние годы, видя спокойное родительское согласие, наблюдая мирную жизнь вдали от столичных волнений, она не представляла, что кто-то может так сильно любить вообще, тем паче, именно её.
Он так трепетно относился к ней, её личности перепуганной полудикой кошки и выставленному с самого начала расстоянию, что последнее теперь дико хотелось сократить.