***
— Рэй? — толчок. — Сугимото, вставай, ты все проспишь. Я вздрагиваю от звука женского голоса прямо надо ухом и открываю слипшиеся глаза. Маки нависает сверху глиняной статуей, расставив руки в бока: — Научись уже просыпаться по будильнику, а то не соответствуешь возрасту. Я пропускаю мимо ушей её недовольство и встряхиваю головой в попытке снять липкие щупальца дурного сна, что гладят мне спину: он не имеет чётких очертаний, но послевкусие зудит и окаймляет тело. — Рэй? Ты в порядке? — почти отскакиваю от Зенин и резко поднимаю голову на источник голоса. — Выглядишь обеспокоенно. — Все в порядке, — самообман или самозащита? — Просто сон, — а в прочем, это две стороны одной медали. — Который час? Зенин разглядывает мой рабочий стол, на котором тонкий слой пыли покрывает книги, фантики от конфет, косметику, пустую тарелку и пару проклятых кинжалов. — Уже обед, но ты мало что пропустила: в техникуме только мы с тобой, Инумаки и Итадори со своим ручным шакалом, — девушка поправляет очки и садится на стул с колесиками, придвигаясь ближе к кровати. — Остальные на заданиях. Нам же сказано восстанавливаться, — просто хотят, чтобы кто-то приглядывал за Юджи и Чосо, но озвучивать очевидную мысль не стала. Я тихо смеюсь, бросая взгляд на её скучающий вид, и мне хочется потянуть Маки за руку, закинуть сверху ногу на это недовольное создание и лежать в обнимку пока вновь не засну. А если хочется, то кто запретит? — Ты что делаешь?! — она шипит, но не вырывается, и я воспринимаю это как немое согласие. — Рэй, не наглей. — Тц, — закатываю глаза. — Не будь такой колючей, давай просто полежим, все равно торопиться некуда. Как раньше. Не откажет. — Ты самое ленивое существо, которое я только знаю, — вздыхает она, устраиваясь поудобнее и повернувшись ко мне спиной. — После сенсея, конечно. Воспоминания о Годжо отдают болью в предсердии. Я чуть крепче сжимаю женскую руку, и Зенин аккуратно проводит большим пальцем по тыльной стороне моей ладони. Она все понимает без слов, объяснения излишни. За это её и ценю. За это и осторожничаю. — Чувствую себя отвратительно, — шепотом произносит девушка. — Сижу здесь, как несчастная девица в башне, пока остальные сражаются и делают хоть что-то. Я вдумчиво разглядываю копну чужих волос, стараясь не спугнуть момент. Откровения от Маки редкость, непозволительная роскошь, и каждое скупое слово я хватаю за позвонки и держу мертвой хваткой. — Я понимаю, — отвечаю также тихо, чтобы не нарушить идиллию, воцарившуюся между нами. — Но побереги силы до нужного случая. Умереть всегда успеешь, — она усмехается, но не спорит. — Ты выглядишь слишком спокойно для той, кто разом потерял двоих близких людей, — в её интонации течёт сочувствие, мягким туманом обволакивает мои плечи, и я в который раз убеждаюсь, что от юной Зенин ничего не спрячешь; если думаешь, что соврал, то лишь потому что она позволила. — Сатору жив, — в голосе предательски слышится хрипотца. Маки молчит. Продолжает гладить мою руку, и молчит. Знает, что об этом говорить не буду, что не для того я дымлю как крематорий, ношу хрустальные доспехи и стараюсь дышать ровно, чтобы в одно мгновение рассыпаться серым пеплом на чужих пальцах. Знает, что эта борьба немая, но неистовая, и у неё нет сомнений в моей воли к победе над собственным разумом. Мы лежим в тоскливой тишине, пока солнце согревает наши ноги, и я слышу, как гулко бьётся её сердце в клетке из побитых костей. — Рэй, — вдох. — заставь меня успокоиться, — не просьба, но мольба, и мои рёбра трескаются от взрывов в щемящей груди. — Нет. Вот так просто. Зенин не просит дважды, не обижается и ничего не ждет. И я в сотый раз благодарю судьбу за то, что мне позволено быть её другом. Мы лежим так ещё минут пять, но слышим шум снаружи, и Маки встаёт, еле как выкрутившись из моей цепкой хватки: наша мнимая Аркадия разрушена. — Иди завтракай, твой желудок скажет спасибо. — Мой желудок со мной давно не разговаривает, — улыбаюсь. — Мы поссорились. Наблюдаю за плавной поступью её шагов к выходу из комнаты и растягиваю затёкшие руки. — Тогда не удивляйся тому, что проиграешь мне на сегодняшней тренировке. — И не мечтай. Дверь закрывается, но напоследок я улавливаю обеспокоенное свечение янтарных глаз и усмехаюсь. Ах, милая Маки, мне сочувствия не надо — все равно в глотку не лезет. Мой свет сияет достаточно ярко, чтобы освещать дорогу, и свою птицу я убивать не собираюсь. Но спасибо, что поддерживаешь хрупкое пламя свечи ярким заревом своего смеха и нежностью спелой улыбки.***
— Почему мы должны сидеть сложа руки? — негодующе протягивает Юджи. — И почему ты не с остальными? Я приподнимаю бровь, угрожающе разглядывая лицо собеседника. У парня нездоровое влечение к бессмысленным сражениям, и этот ореол мученика слепит мне глаза. — Видишь ли, солнце, чтобы управлять чужими эмоциями, надо начать со своих. А я в данный момент еле сдерживаюсь, чтобы не плеснуть в тебя этот стаканчик с кофе. — Но.. — Итадори, — мое шипение отдаёт чем-то рептильным и мальчишка по-детски сжимает челюсть. — Если бы от меня была польза, я бы тут не сидела, — я вижу, как его рот приоткрывается, и юношеский максимализм, обращённый в слова, так и норовит стечь с языка прямиком мне на ладони, но я сегодня совсем не готова к горькой правде. — Ещё одно слово, и тебя даже твой телохранитель не сможет защитить. Чосо, будто только и ждавший, когда о нем заговорят, медленно заходит в помещение с шуршащим пакетом в руках. Пахнет свежей выпечкой и чем-то цитрусовым. Я поднимаю взгляд, бесцеремонно разглядывая его перманентно уставший вид, но на этот раз на тонких губах расцветают бледными лепестками очертания улыбки; темные радужки осматривают напряженного Итадори и сияют родственной заботой. Панда был абсолютно прав — Юджи и впрямь испускает какие-то феромоны. — Я не знал, какие ты любишь, поэтому взял все, — Чосо аккуратно ставит пакет на стол, из которого виднеется гора маленьких булочек. — О! — глаза Итадори мгновенно начинают сверкать, будто минуту назад он и не рвался в бой с летальным исходом. — Пахнет апельсинами, — его руки уже нетерпеливо перебирают сладости, активно принюхиваясь. — Чосо, а откуда у тебя деньги? — Деньги? — секундная пауза и сдержанно поджатые губы. — Я просто взял их с прилавка... Меня пробивает на неприлично громкий смех, и я стараюсь прикрыть рот ладонью, но плечи предательски трясутся, игнорируя озадаченное лицо старшего брата. Глядя на недовольную гримасу Итадори, тот спешно добавляет: — Никто не был против. — Это потому что ты выглядишь как тот, кому язык не повернётся отказать, — вздыхает Юджи. — Но все равно спасибо. — Я выгляжу как-то не так? — удивление в его голосе сочится искренностью, но куда чётче я ощущаю нарастающую вину и стыд, что сгустками начинают витать вокруг Чосо. — Он имеет в виду, что ты выглядишь так хорошо, что тебе никто ни в чем не хочет отказывать, — лисья улыбка расплывается на моем лице, пока тот затравленно моргает. Нет, мне будет больно смотреть на его слезливый вид и чувство собственной неполноценности в качестве старшего брата. Мне будет больно ощущать это вместе с ним. Сладкая ложь для воришки сладостей. — Это она точно от себя добавила, — усмехается Маки, забавляясь ситуацией, за что легкий удар колена касается её бедра. — Ты отлично справляешься с обязанностями старшего брата, — я ободряюще киваю. — Когда мне было десять, мой приходил ко мне в комнату и во всех подробностях рассказывал, как он съел в одиночку всё то, что было куплено для нас двоих. Так что не переживай. — У тебя есть брат? — Итадори приподнимает брови, старательно пережёвывая лимонное пирожное, крошки которого сыпятся прямо на его колени. — Ты никогда не рассказывала. — Его никто не видел последние лет семь, — аккуратно пожимаю плечами, и глаза Юджи застывают, отчего я вдыхаю его неловкость и сочувствие с примесью лимонного сока. — Он не умер, успокойся. Просто Рин никогда не хотел быть шаманом, а в нашей семье мужчина должен сохранять семейные традиции. Отдыхает, наверное, где-то в Германии. У него там были друзья. Не знаю, он не пытался связаться. Видимо боится, что сдам предкам. — А ты сдашь? — Разумеется. — Ну, значит, вы друг друга стоите, — вздыхает Маки, протягивая руку к ворованной еде. Она упорно не смотрит на меня, хватая сладость. От приторного запаха кружится голова, и я встаю из-за стола, кидая тихое «скоро вернусь». Свежий воздух встречает меня холодным объятием, путает темные пряди и шепчет что-то печальное куда-то в затылок: мне не разобрать, но я точно знаю, о чем речь. Однако, не ему осуждать этот акт малодушия. Я прикрываю глаза, и под веками раскрашиваются белые хризантемы; послевкусие соленых слез, холод могильного кафеля и этот тошнотворный запах аконита, что расцветает ржавыми гвоздями в позвонках. Чужие эмоции оседают сырой почвой под языком, сжимают челюсть липкими ладонями, и я давлюсь ею в немой покорности, вместе с обожженной кожей от кипящего внутри сожаления. Рин Сугимото погиб 24 августа 2011 года, и за все семь лет во мне так и не нашлось смелости прийти на его могилу. Чертов храбрец. Только дай ему возможность нацепить на себя доспехи и героическое выражение лица. Только позволь ему умереть за тебя, и он вцепится за эту панихидную проволоку зубами. Итадори Юджи. Смелый, пламенный и глупый Итадори… даже не смей походить на этого придурка. Я молча достаю сигареты и закуриваю, вдыхая ментоловый дым. Печаль по этому поводу давно покинула мои кости, её тяжесть осталась в том же богомерзко-цветочном дне много лет назад, но нечто утробное в груди все ещё грохочет, царапает и скулит, просится наружу и горит на стенках желудка: злоба никогда не щадит своего обладателя. От мыслей отвлекает тихая поступь чужих шагов, и мне не нужно оборачиваться, чтобы узнать, кому она принадлежит. — Прошу, не отнимай мою последнюю радость, — нарочито горестно произношу я и встряхиваю сигаретой, заглядываясь на Чосо. Он молчит, и я принимаю это за братскую благосклонность. — Ты не притронулась к еде, — тихо произносит он. — Не голодна, — пожимаю плечами, разглядывая чужие ботинки и игнорируя его пристальный взгляд. — Ты не притронулась к еде в течение всего дня. Моя бровь слегка дёргается, но я быстро расправляю плечи, поднимая подбородок. — А ты следишь за мной? Чосо молчит, шевеля челюстью, будто пробуя на вкус слова, что собирается озвучить: — Мне нравится смотреть на тебя. В его лице нет намёка на смущение, неловкость или заигрывание. Только искренний и прямой взгляд, которому совершенно нечего скрывать. Мне вдруг стало холодно и очень стыдно. Я прикусываю щёку изнутри, опустив глаза и стряхивая пепел. Молчание не ощущается гнетущим, Чосо не пытается торопить меня, только все так же тихо разглядывает, склонив голову. — Мне нравится не есть, — я нервно пожимаю плечами. — Ощущение пустоты становится физическим, и мне иногда кажется, что я этого заслуживаю. Сказала, и тут же пожалела: излишняя откровенность отталкивает. Да и у Чосо все ясно и понятно. Просто, а главное логично. Его чувства не противоречивы, его мысли структурированы, его эмоциональный диапазон — это множество нитей, что бывают натянуты, но никогда — запутаны. Мои же обмазаны дёгтем и связаны в тугие морские узлы. Я делаю вдох, чтобы объясниться, но низкий мужской голос заставляет замереть и не дышать. — Тот шаман с шестью глазами был твоим другом? Медленный выдох, за которым следует нервная дрожь. — Наверное. Я не знаю, — сигарета продолжает тлеть в моих пальцах, но у меня не хватает духу затянуться перед ним. — Вряд ли он считал меня кем-то близким. Годжо.. всегда держится на расстоянии, скажем так. Но он многое для меня сделал. Только благодаря ему моя семья меня не беспокоит. И именно из-за него я имею право здесь находиться, — вдох. — Мне стыдно, что я никогда не говорила ему слова благодарности. Зато все время напоминала о том, какой он придурок. А теперь его запрятали непонятно куда с сомнительными шансами на возвращение. И я ничего не могу сделать. А Нанами.. — плечи вздрагивают. — Честно говоря, мне кажется, я ещё не осознала факт случившегося. Я стараюсь вообще не думать о нем. Ну вот. Приходится озвучивать вслух то, что медленно гнило и срасталось с плотью у корня языка. Рука с сигаретой машинально тянется к губам, и я наивно пытаюсь спрятать себя в облаке сизого дыма. Лицо парня не меняет выражения, оно все такое же сосредоточенное и взирающее прямо под кожу. С одной стороны, я жду ответа, инструкцию по выживанию в этом идиотском и несправедливом мире, а с другой, прекрасно понимаю, что мы тут все на одном корабле, и никто не знает, как им управлять. — Мне жаль, что так случилось. И жаль, что я приложил к этому руку. Но не пытайся отталкивать тех, кто заботится о тебе. Не делай этого вновь, — он хмурится и облизывает пересохшие губы, старательно вглядываясь в мое лицо. В воздухе витает колючее волнение и горячее желание помочь. — В конце концов, сейчас всем стоит держаться вместе и заботиться друг о друге. Думаю, это самое главное в жизни — защищать тех, кого любишь, и делать то, на что способен. То, что должен делать. Ты сама говорила, что иногда лучший способ победить — это самый простой. Я открываю рот и вновь закрываю, будто рыба, выброшенная на берег. Слова Чосо отдают болью меж сердечных клапанов, в костном мозге, в двух полушариях: везде. Погружают в камеру обратной депривации, заставляя чувствовать все слишком остро, слишком явственно и чересчур болезненно. Я начинаю дрожать, сжимая до боли губы, чтобы не зареветь прямо здесь, чтобы слёзы не потекли хрустальными каплями мне на щёки в качестве символа моей бесхребетности. И вместо всхлипа тишину нарушает мой резкий вдох. А он все понимает, видит и вовсе не осуждает; я не успеваю даже выдохнуть, как крепкие руки прижимают меня к мужской груди, как шершавые пальцы зарываются в кольца волос и поглаживают затылок. Стыд и неловкость оседают в животе, сжимая мышцы и разгоняя кровь по венам, но куда более сильное чувство заставляет меня обнять Чосо в ответ и уткнуться в чужую шею. Потому что после его маленькой, но такой важной речи, приходит облегчение. Я плачу беззвучно, но слёзы скатываются сами собой, впитываясь в ворот мягкой ткани. Этот доверительный акт длится недолго, ноги машинально ищут опору под собой, тело перестаёт быть ватным, и электричество больше на разрывает грозовыми разрядами грудную клетку. Я медленно отстраняюсь, не ощущая сопротивления, и стараюсь избегать его прямого взгляда. — Спасибо, — почти шёпотом. — Мне лучше. Правда. — Я рад, — мужских губ касается флегматичная улыбка, и я вновь вспоминаю о том, какой же он все-таки привлекательный. — Пойдём обратно, становится холодно. — Не-а. Он выжидающе смотрит на меня, и во взгляде напротив сверкает непонимание. Я молча киваю на его уже не совсем белую кофту, тихо шмыгая носом. — Там следы моей слабости. И помады. — Это плохо? Я умиляюсь этой совсем мальчишеской наивности. — Не так поймут. — Как поймут? — Ох, — мне не удаётся сдержать улыбку, и я по-хитрому отвожу взгляд, подавляя режим «оголенного провода» перед ним. — Мы с тобой отошли вдвоём, а теперь у тебя на одежде следы женских губ. Возникнут вопросы о том, чем мы тут занимались, — я сверкаю глазами, вновь заглядываясь в радужку напротив, улавливая все изменения в его таком искреннем лице: от глубокого анализа сказанного, до осознания. От замешательства, до смущения. И это зрелище слаще всех пирожных, что он украл. — Я думаю.. Думаю, я смогу все объяснить. — Вряд ли, — я приподнимаю бровь, и складываю руки на груди. — Но если уж мы даём им такой повод для сплетен, то.. — я медленно подхожу ближе, несмотря на и так небольшое расстояние между нами. — Пускай будет за что. Чосо не двигается, не дышит и не моргает. Будто налитый свинцом и растерянностью, он не отрывает взгляда от моих губ, что потеряли свой озорной вид и теперь тянутся в мучительно медленном движении к лицу парня. Я касаюсь своим носом его подбородка, обвожу небольшой контур, придерживаясь руками за чужие плечи. И лишь когда губы невесомо дотрагиваются ямочки на мужской щеке, Чосо решает выдохнуть и повернуть голову в мою сторону. И парень действует интуитивно, но стремительно: его рука аккуратно хватает меня за подбородок, притягивает ближе, и горячее дыхание опаляет кожу, дразнит и щекочет. Я не успеваю вдохнуть, как он накрывает мои губы своими, как его вторая рука прижимает к себе вплотную, чуть резко стискивая талию и автоматически пытаясь взять контроль. Я усмехаюсь сквозь поцелуй, но не смею возражать: Чосо слишком быстро понимает, как правильно, чтобы в чем-то ему препятствовать. По животу расходится горячая вибрация, когда он на пробу проводит языком по моей нижней губе, и я зарываюсь пальцами в спутанные волосы на чужом затылке, прижимаю к себе, приоткрывая рот; становится слишком влажно, слишком горячо и почти болезненное желание стекает жидким пламенем все ниже, заставляя взять мужскую руку и перенести на ребра, под тонкую ткань кофты. Чосо немного колеблется, но через пару секунд табун мурашек мышиной ратью пробегает под одеждой, заставляя вздрогнуть, вызывая тихий приглушённый вздох; большой палец очерчивает край груди, пока вторая рука смещается на шею, слегка поглаживая. Плотоядный голод, что дышит моим утробным воздухом, оскаливает зубы, облизывается, и я знаю, что если мы не остановимся, то все случится слишком быстро, неминуемо. И я нехотя отрываюсь от парня, лбом прислоняясь к дрожащему плечу. Нам обоим необходимо отдышаться, но каждый мой вдох поглощает вместе с кислородом запахи раскалённого возбуждения, жажды познания и неудовлетворенного желания, что витают в холодном воздухе. Облизываю губы, и ощущаю, как обе мужские руки смещаются обратно на талию; я не вижу его лица, но слышу, как неумолимо бьется чужое сердце, как грудь вздымается от сбитого дыхания, а плечи слегка подрагивают. Довольная улыбка расцветает на моих губах, пока я пытаюсь стереть пальцами полу-прозрачные разводы от помады. Через минуту я поднимаю голову, немного отстраняясь, в то время как его пальцы все ещё сжимают меня плотным кольцом. Вглядываюсь в глаза напротив, пытаясь уловить каждое изменение на выразительном лице, но Чосо будто вновь превратился в каменное изваяние. Воздух пахнет искренним удивлением от собственных ощущений. — Не забывай дышать, пожалуйста. Поджимаю губы в улыбке, когда парень начинает часто моргать и приоткрывать рот, в мнимой попытке что-то сказать. Я обхватываю его лицо обеими ладонями и оставляю эфемерный поцелуй на ещё влажных губах. — Нас там заждались. Чосо молча кивает, не отрывая взгляда от моих губ, а я разворачиваюсь на пятках, стараясь не смотреть на него слишком лукаво. — И ещё.. перед тем, как зайти, умой лицо, ладно? Парень медленно касается пальцами своего подбородка, смотрит на руку, и темные глаза расширяются в немом удивлении, будто он только сейчас осознал произошедшее. Видимо, дышать он все-таки забыл.