то, что было до

Когда Асари покидает Японию на последние сбережения, он ожидает не этого. Что заставляет его бежать в Италию? Ну, судьба, наверное, хотя вообще-то черт его знает. Только в Италии дела еще хуже. На улицах городка, куда его эта «судьба» заносит, грязь и разруха. И несчастные люди с глазами давно погибших: они все еще живы, но сами не знают, зачем. Только Италия вскоре станет страной-противником для «родной» Японии, и Асари запутается совсем, куда ему идти. И придет в церковь. Маленькую такую, обшарпанную и позабытую. Зато с настоящим священником, который выслушает, сочувственно покивает и скажет открыть сердце справедливости и слушать его. Где взять справедливость, он не расскажет — сам, наверное, не нашел. Справедливость находит его сама, и голосом шального британца с акцентом тайк сообщает, что ему есть, куда идти. Британец оказывается таким же беженцем от закона, как сам Асари, только в его случае это закон преступности — он из Шеффилда, а там сейчас слишком много банд, чтобы кто-то вообще считал. Асари, если честно, не понимает, с чего бы британцу — он представляется Джи, но «британец» прилипает прочнее — проникаться идеалистическими идеями той самой «справедливости» в лице некого Джотто, сына простого рабочего, вознамерившегося защищать народ и не марать при этом руки кровью. Джи уже видел, во что это выливается: сначала вы предлагаете людям протекцию за скромный денежный вклад, а затем приходите взыскивать долг с беспощадностью и упорством токко кейсацу, из-за которых Асари пришлось спешно покинуть страну. Нет, он не распространял запрещенную литературу, пропагандирующую отказ от милитаристского шовинизма, не выходил в числе первых на митинги несогласных, не числился в подпольных организациях. Он просто был против. А еще он был должен якудза. Тот самый треклятый денежный вклад: они просто однажды решили, что преследователи из секретной полиции очень прочно сосредоточили на нем свое внимание, а они могут избавиться от этой проблемы вместо него. Избавились. Согласия, правда, забыли спросить. И вот он смотрит на наивного итальянца с горячей головой и опасными мыслями и соглашается. Почему? Черт его знает. Наверное, просто устал бежать. А может, самым банальным образом проникся историей об отце, подстреленном блюстителями закона на одном из митингов и затоптанном отступающей толпой своих же. Или тем, что когда Джотто убеждает их присоединиться к нему в его благородной миссии, его глаза горят не жаждой мести, а искренним состраданием. «Сними ты уже свою шапку. И сделай лицо попроще,» — говорит Джи, когда они смехотворным образом направляются за благословением своего заведомо проигрышного дела. Ну не смешно ли — оппозиционная группа в милитаристской Италии, поддерживаемой товарищеским плечом католичества, ищет божьего одобрения. Шапку Асари не снимает — не потому, что она ему досталась последней памятью от кого-то из предков или напоминала о его сохранившейся причастности к империализму, а просто для того, чтобы вывести Джи. Какой уж тут империализм: флейту он все равно давно продал, заменив-таки на мечи. А под храмовыми сводами его ждет еще одно лицо «справедливости», и круг замыкается. Накл приветствует его той же улыбкой, что и несколько лет назад, в захудалой церквушке: «Теперь ты слушаешь сердце?» И Асари с готовностью подтверждает.