то, что было до

Все неожиданно становится просто: «Дождь» их Семьи, стоящий на страже благополучия, стекается в реки крови каплями с мечей Асари; их «Ураган» носится в обозримом пространстве чистым хаосом в человеческом облике и лезет в драку с готовностью неугомонного играющего котенка; мягкое «Солнце» останавливало споры и собирало их вместе снова и снова будь то коллективные беседы по душам, на которых Деймон многозначительно отмалчивался, Лампо тратил все отведенное под них время на требование сосредоточить все внимание только на нем, а Алауди не приходил вовсе, или просто минутное молчание, чтобы остудить пыл. Последнее обычно было всего нужнее именно Джи — останавливаться он порой не умел, и Асари приходилось за руку оттаскивать его от людей, в споры с которыми он ввязывался с поразительной скоростью, заводясь с пол-оборота. Впрочем, даже эти ссоры всегда были безобидными — британец оказался на удивление доброжелательным, вопреки ожиданиям Асари, только услышавшего, что тот сбежал из шеффилдской банды. Все они здесь от чего-то бежали — даже Накл со своей безграничной всепрощающей милостью господа. Джотто знал, от чего, но отмалчивался по просьбе священника, а остальные не спрашивали: прошлое остается в прошлом. Джи же иногда поражал Асари тем, с какой легкостью двигался дальше. Он просто жил сегодняшним днем, не размениваясь на безрадостные мысли о будущем, порой мучавшие самого Асари или Джотто — Угецу отмечал его тревожно-задумчивое выражение, смахиваемое, стоило тому заметить, что на него смотрят. Джотто не подавал виду, что его беспокоит что-то, что могло ждать их в будущем, а Джи это будущее просто не беспокоило. Джи влезал в споры горожан, рьяно отстаивая правоту одной из сторон, по его мнению, несправедливо обиженной, ввязывался в пьяные драки в мелких барах, где и размахнуться особо негде было. Одна из таких, когда он по давно ставшей Асари привычной схеме вклинился в разговор молодой пары на повышенных тонах и не совсем трезвым голосом потребовал вести себя с дамой повежливее, закончилась приобретением татуировки на половину лица. Вернее, закончилась-то она тем, что трижды отмахнувшийся от него молодой человек не выдержал и все-таки по нему двинул. Асари иногда казалось, что драки эти британец затевает даже не ради восстановления справедливости в моменте, а ради самого факта возможности сбросить излишне быстро копящуюся энергию. То есть, разумеется, он не провоцировал людей необдуманно и без причины, даже для его неуемного темперамента был предел. И сейчас Угецу был полностью с ним согласен, как, в общем-то, и почти всегда: его оппонент в самом деле был исключительно груб со спутницей и слишком явно пытался очернить ее репутацию, оскорбляя достаточно громко, чтобы хотя бы ближайшие соседи его услышали и поддержали пьяным хохотом. Зачем вообще было приводить девушку в бар, Асари так и не понял: в его культуре таких прецедентов не случалось, а Джи как-то поделился рассказом о том, что в Англии подобные места и вовсе служили исключительно мужскими местами отдыха. И контингент в них собирался примерно такой же, как и сейчас. Закончилось все так же быстро, как началось: британец ответил на удар, слегка не рассчитав силы и оттеснив оппонента куда-то в толпу, толпа отозвалась недовольным гулом и парой ответных тумаков, на которые Джи среагировал с поразительной скоростью; а потом кто-то догадался попытаться оглушить его опустевшей бутылкой. Бутылка попросту разбилась, не принеся ожидаемого результата, а вот на щеке Джи обнаружился размашистый порез от осколка, протянувшийся аж до шеи. Асари пришлось прервать последовавшие довольные гиканья многозначительным щелчком большого пальца по гарде одной из катан, с мелодичным стальным звуком показавшейся из ножен на сантиметр и скрывшейся обратно; и вытащить британца из бара, спешно потянув за собой обратно к Джотто, чтобы самому не ввязаться в происходящее: конец его терпения ощущался довольно отчетливо как раз в тот момент, когда по британцу все же попали. Спустя где-то неделю порез был перекрыт татуировкой, напоминающей вытянутый язык пламени, только почему-то кроваво-красный, а Джи перестал действовать настолько опрометчиво. Как оказалось, изобразить опасную сосредоточенность он умел и еще в Англии делал это прекрасно, но при Джотто решил продемонстрировать окружающим открытость к конфликтам и коллективному бурному веселью, их завершающему — Джи порой прикрикивал и на миролюбивого Накла, и на капризного Лампо, и даже на самого Асари; не пытался провоцировать только Джотто по неизвестной причине. На него не обижались всерьез, отмахивались — побесится и перестанет. Переставал. Разве что Лампо присоединялся с энтузиазмом и повисал мертвым грузом на Джи с Джотто, причитая, как ему не хватает их внимания и любви. Угецу поначалу морщился — одного ребячливого британца им хватит, второй был бы уже перебором, тем более что даже Джи не опускался до такого инфантилизма. А потом Накл нашептал ему, что такому поведению есть причина, но Лампо доверил ее ему и богу, а потому раскрыть ее он не в праве. Тот, впрочем, поделился ей сам, обиженно надув губы и жалуясь, как его и тут не любит никто и никому он и в Вонголе не нужен — совсем как дома. Справедливости ради, они все тут были не то чтобы очень кому-то нужны, иначе бы не оказались в низах общества с ярым желанием защитить хоть кого-то от жизни вокруг.