***
Что такое кинк, Тэхён узнаёт в тот же вечер. Зависнув на пару минут в Омегапедии, он накликал на кучу ссылок, вкладки с которыми основательно так изучал до полуночи. Мир секса в весьма узком своём понятии занимал укромное местечко в голове мальчика-альфы, он понятия не имел, что этот мир может быть настолько огромным. Он рос в семье один, отец, как бы ни было это странно, не посвятил его в таинство того самого первого раза. Может потому, что гона в свои тринадцать у него ещё не было, а может потому, что тот был слишком занят налаживанием бизнеса. Папа его, выходец из достаточно богатой семьи, сутками напролёт трещал по телефону с друзьями, посещал различные мастер-классы и благотворительные вечера и, конечно же, не уставал хвастаться своим чудом — сыном-альфой. Как так вышло, что в мир, где полно похоти и разврата, мир, который в голове мальчика был девственным и прекрасным, дверь ему приоткрыл кто-то совершенно посторонний? Да что уж там, не приоткрыл, а выбил к чертям, мол, вот, полюбуйся, нет здесь ванильных омежьих поцелуев, точнее они есть, но уж точно не те, от которых рождаются дети. Буйное воображение то и дело подкидывало красочные картинки в незрелый мозг мальчика, что всю ночь проворочался с боку на бок в надежде на здоровый крепкий сон. Утро не задалось начиная с топорщащегося островка, что вырос прямо посреди липкого океана на его любимых пижамных штанах в ярко-синюю полоску. Знатно выругавшись, правда, тихонько так, чтобы родители не услышали, поплёлся в ванную, где успешно поскользнулся и отбил копчик. Затем оделся и, слегка прихрамывая, поплёлся на кухню за завтраком. А завтрака-то и не оказалось, пошуршав по полкам холодильника, выудил банку с черничным джемом и кое-как наваял себе сэндвич, заляпав при этом галстук. Благо тот темно-малиновый, и синее растёкшееся пятно было не сильно заметно. Доедая последний кусок приторно-сладкого завтрака, Тэхён замечает записку на том самом холодильнике — родители уехали в Пусан. На кой? Ему не понятно. Но тот факт, что водителя тоже нет, заставляет взглянуть на время — автобус уходит через пятнадцать минут. Ёмкое «щибаль» грозным рокотом разносится по пустому дому. Парень хоть и был щуплым, как и большинство его сверстников, но достаточно выносливым. Однако, уже на полпути к остановке дыхалка дала петуха. Булькнув что-то нечленораздельное, парень согнулся в три погибели и пытался отдышаться. В желудке тоже что-то булькнуло — кажется, он превращался в болото, то самое, которое называют переходным возрастом. На автобус он всё же успел. Жопа в мыле, лицо перекосило от боли, на голове кавардак… и да, он такой красивый едет с утреца в школу за новыми знаниями. Прогуливать, опаздывать — это не про него. Поймав на себе кучу нежеланных осудительных взглядов, в том числе и преподавателя, глаза цепляются за высокую фигуру справа от входа в школу. Прямо за колонной, не боясь быть замеченным, вчерашний старшеклассник нависает над смазливым омежкой, одной рукой при этом бесстыдно шарясь у того под пиджаком, периодически спускаясь к округлым ягодицам и легонько сжимая их. Хотя степень нажима с такого расстояния Тэхёну оценить было довольно сложно. В желудке снова что-то опасно булькнуло. Взглянув напоследок на милующихся школьников, Тэхён намеревается уйти, но в следующую секунду ловит острый взгляд старшего. Брови того хмурятся, а желудок Тэхёна по ощущениям делает кульбит и извергает скудное содержимое наружу. Может ли быть ещё хуже? Может! К неприятно саднящему ощущению под ребрами, першению в горле и боли в коленях, на которые неуклюже шлёпнулся Тэхён, добавляется адская боль в паху, простреливая заодно и всю поясницу, а там о себе напоминает пришибленный с утра копчик. Мальчика скрючивает пуще прежнего, боль нестерпимая, хочется заорать, но позволяет себе лишь утробно зарычать, прикусывая до крови губу. — Малёк, ты как? — прямо перед Тэхёном опускается старшеклассник и легонько касается его плеча. Чего, блять?! Малёк? Злость внутри мальчика набирает обороты, хочется втащить по самодовольной роже, что опять суёт нос не в свои дела. Самаритянин недоделанный. Но он только сбрасывает его руку, награждает уничижающим взглядом и злобно сквозь сцепленные зубы выплёвывает: — Заебись. Взгляд напротив с взволнованного меняется на испуганный. Старший подскакивает, уносится прочь, оставляя разбитого мальчика среди обжигающий взглядов своры злобных гиен — учащихся, что едва ли не пальцем тыкают в диковинную зверушку. Буквально отскребая себя от холодной мраморной плитки, которой выложена площадка перед входом в учебное заведение, Тэхён тащится обратно к выходу. На вопрос дежурного преподавателя снова издаёт подобие злобного рыка и выходит за ворота. Перед глазами пелена из слёз, что непрошено от боли рвутся наружу. В голове дикий хаос, и тело ломит от озноба. Он едва ли видит очертания автобусной остановки, жутко хочется спать, есть и ещё чего-то хочется. Перед глазами как назло мелькают пёстрые картинки вчерашних запросов в сети: миленькие омеги, их нежные тела в объятиях крепких альф и старшеклассник. Его теплые руки бережно оглаживают маленькое лицо мальчика, выразительные губы шепчут слова утешения, и едва ощутимый запах лимона, точно руки матери, окутывает лаской, заботой и покоем. Тэхён тянется вперёд, нащупывает лацканы школьного пиджака и прижимается сильнее. Носом зарывается в горячую шею, рыщет, словно изголодавшееся по теплу дитя, а когда запаховую железу находит, не сдерживается и широко языком мажет. Горечь лимонной цедры тут же оседает на языке, в нос забивается, заставляет глубже вдыхать, скулить от ни с чем не сравнимого наслаждения. Маленькие острые зубки уже показываются из воспалённых дёсен, когда его самого кусают. За ухо. Из состояния нирваны Тэхён с неистовым визгом выпрыгивает как молодой козёл, тут же напарываясь на озлобленный взгляд сияющих алыми всполохами глаз старшего. — Малёк, — голос старшего слегка хрипит, но даже несмотря на явное недовольство, звучит мягко, — у тебя гон, тебе бы домой. Слышишь? — Тэхён запоздало кивает. — Блокаторы есть? Или это впервые? — Тэхён снова кивает. — Давай, вставай, отвезу тебя домой, — старший поднимается и тянет на себя растерянного мальчика. Тот порывается к остановке, завидев автобус, но его дёргают за рукав. — Куда? В таком состоянии на общественном нельзя. Идём. Они доходят до школьной парковки, старший вынимает ключи от красного пикапа и, любезно открыв дверь младшему, помогает забраться внутрь. — А тебе уже можно? — с недоверием косится Ким, подрагивающими руками пытаясь застегнуть ремень безопасности. — Можно, если осторожно, — спокойно говорит старший, включая зажигание, и медленно выезжает с парковки. — Тебе вообще сколько? Двенадцать? Тринадцать? — спрашивает, останавливая машину у входа небольшой аптеки. — Через три месяца будет четырнадцать, — обмякнув в кресле, едва шевелит губами младший. Старший возвращается минут через пять и обнаруживает Тэхёна без сознания. Медовая кожа побледнела и покрылась испариной, дыхание поверхностное, учащенное, а губы подрагивают, будто что-то шепчут. — Эй, малёк, очнись, нужно выпить лекарство, — одной рукой он осторожно приподнимает его голову, другой — похлопывает по ледяной щеке. Младший с трудом разлепляет веки, приоткрывает рот и проглатывает пару таблеток, запивая поднесённой к губам водой в бутылке. — Вот так, сейчас станет легче, потерпи немного, — гладит его по взмокшим волосам, игнорируя усилившийся запах мяты. — Хён, — шепчет Ким, — спасибо. — Хм, — старший снова заводит мотор, — будешь должен, — он ярко улыбается, поворачивая голову к Тэхёну. А у младшего глаза алым вспыхивают, и улыбка на лице старшего снова медленно растворяется. — Адрес дома какой?***
Дом встретил всё такой же звенящей пустотой. Старший укладывает ослабшее тело на диван в гостиной, сам же отправляется на кухню. — Давай, нужно поесть, ты совсем ослаб, а это не хорошо, — парень треплет по волосам уснувшего Тэхёна. — Я не голоден, — глухо доносится из-под подушки бурчание младшего. — Ага, пол школы видело твой черничный фейерверк. Уборщик его точно не скоро ототрёт от белой плитки, так что будет икаться. Вставай, даже взрослые альфы тяжело переносят гон, а тебе, как растущему организму, и подавно нужны силы. Ну же! Кое-как запихав в младшего пару ложек похлебки с плавающими неровно нарезанными кусочками курицы, старший сдаётся — кормить мелочь сложно, а накормить подростка — ещё сложнее. Он отставляет тарелку, укрывает младшего пледом и собирается встать, но цепкие длинные пальцы хватают его за запястье. — Хён, останься. Я не знаю, как скоро вернутся родители. Что если… — младший неожиданно даже для себя всхлипывает, — …если мне опять плохо станет? — Конечно, он может позвонить в скорую, но отпускать от себя старшего почему-то совсем не хочется. Как и отпускать его руку. Он ослабляет хватку, опускает ладонь ниже и переплетает их пальцы. — Пожалуйста. — Малёк… — старший активно ищет причину отмазаться от столь неловкого предложения, но не находит. — Что ты всё заладил: «Малёк» да «Малёк»? Тэхён я, Ким Тэхён, — недовольно ворчит Ким, с силой притягивая растерянного парня и позволяя плюхнуться на диван. — Хосок. Чон Хосок, — парень усаживается поудобнее. — Ты это, поспи пока, — замечая здоровый румянец на щеках младшего, добавляет, — и я тоже покимарю.***
Из сладкой дрёмы Хосока выводит хриплое сопение у самого уха. Неизвестно, сколько времени прошло с момента, как горячее тело младшего так тесно примкнуло к его боку, но, судя по промокшей насквозь ткани воротника форменной рубашки, достаточно долго. Уткнувшись носом в изгиб шеи, Тэхён тяжело дышит, одной рукой при этом вцепившись в плечо старшего, другую же разместил на груди альфы, крепко сжимая белую ткань в области сердца. Хосок осторожно приобнимает дрожащее тело, приподнимается, пытается встать, но цепкие пальцы сильнее сжимают ткань, не отпускают. Тэхён жалостливо скулит, когда старшему всё же удаётся вынырнуть из-под него, тянется следом, открывая глаза с радужкой, пышущей жаром алого цвета, словно маленькие угольки. Хосок не хочет думать, что это что-то значит, он продолжает игнорировать сгустившийся до горечи стойкий запах мяты, заполонивший наравне с его, цитрусовым, всё помещение, пропитав, кажется, даже стены. Продолжает игнорировать собственное возбуждение. Он — альфа. — Малёк, — Хосок с силой отрывает руки младшего от себя, — Тэхён! — слегка прикрикивает, пытается достучаться до затуманенного похотью разума. Тот мелко вздрагивает, невинно хлопает своими пушистыми ресницами, глядя в такие же алые, но мерцающие амарантовым по краям, глаза старшего. — Тэхён~и, — сердце альфы сжимается от странно-щемящей боли, — у тебя жар, тебе нужно в душ, снять напряжение. Понимаешь, о чём я? — В ответ лишь растерянный взгляд. Младший будто совсем не понимает, что не так, продолжает неосознанно тянуться, желая быть ближе. — Твою мать, — цедит сквозь зубы Чон, хватает мелкого за руку и тянет в ванную. Рывками не глядя стягивает с того мокрую от пота одежду, затем сбрасывает с себя пиджак, закатывает рукава и запихивает младшего в душевую кабину. Настраивает воду и пулей выскакивает обратно, закрывает и прислоняется спиной к стеклянной двери. — Тэхён~и, — прикрыв глаза, Хосок усиленно старается не слышать задушенных стонов по ту сторону, — просто расслабься, слышишь? — Мне больно, хён, — жалобное прямо за спиной, — помоги мне, пожалуйста. Нет, нет, нет! Это слишком, это всё пиздец как слишком. Хосок нервно облизывает пересохшие губы, силится выровнять участившееся дыхание, сжимает руки в кулаки до побеления костяшек. — Представь… представь какого-нибудь милого омежку… или не милого. Какие тебе нравятся? Ты ведь уже заглядывался на них, правда? Просто представь, как он обнимает тебя, целует, — Хосок тяжело вздыхает, — как касается твоего члена, — чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт! Касается он, Хосок, не ты, дубина! — Тэхён~и, ты ведь ласкаешь себя? — за стеклом раздаётся сдавленное «мхм». — Он опускается на колени и ласкает тебя там, языком, Тэхён~и. Тебе хорошо? — Хосок~и, — тянет с придыханием младший, — мне так хорошо, — шепчет, но из-за шума воды Хосок его практически не слышит. — Что? — старший бездумно поворачивает голову и, пусть стекло и матовое, наблюдает очертания юного обнажённого тела. Но не это самое страшное. Тэхён прижимается щекой к стеклу, его пухлые губу жадно глотают воздух, одна рука опущена и явно при деле, другой же он опирается о запотевшее стекло, перебирая своими изящными длинными пальцами. — Так хорошо, — повторяет младший. А у Хосока крышу рвёт: заворожённо холодными пальцами ведёт вверх по стеклу, касается очертаний хрупких пальцев, затем переводит свой затуманенный взгляд на губы, с которых срывается тихий стон, и целует. — Малыш, — отстраняется от холодной, совершенно безжизненной поверхности, лбом упирается и добивает себя мелодией хриплых стонов, доносящихся сквозь шум воды. Слишком грязно, слишком пошло, слишком… даже для почти совершеннолетнего Хосока. Там, за стеклом, не просто альфа в гоне, там ребёнок. Ребёнок, на которого он сейчас практически подрочил, и который буквально дрочил на него. С медицинской точки зрения педофилией это, конечно, не назвать, но вот аморальным поведением — вполне себе. Хосока будто ушатом ледяной воды окатили. Он подхватывает свой пиджак и выбегает из ванной. Всё это пиздец как нехорошо. И уж точно нехорошо то, что входную дверь кто-то открывает. Сердце ухает в пятки, а те уже включили пятую и несутся к запасному выходу, что Чон заприметил ещё во время готовки. Объяснить своё присутствие труда не составило бы, а вот растекающееся мокрое пятно на брюках — вряд ли.