Распутье

      Сидя в углу трибуны спортзала, Тэхён отлынивал от разминки, бега и вообще от занятия в целом. Он практически неделю провёл дома, и состояние всё ещё было неудовлетворительным: бледность кожи, серость под глазами как следствие недоедания и плохого сна, и копчик, чёрт его дери, всё ещё побаливал. Обнаружив его лихорадочно дрожащее тело в душевой, родители были, мягко сказать, обескуражены, но, выяснив причину, медицинскую помощь пришлось оказывать ещё и впечатлительному папе. Пусть он и казался ветреным, души в своём мальчике не чаял, поэтому всю неделю Тэхён провёл под опекой родителя, окружённый чрезмерной заботой. И как только парень оклемался, папа засыпал его вопросами о таинственном лимонном запахе, что горькими нотками играл в аромате свежей мяты. Пришлось выкручиваться:       — Один омежка, ничего такого, он просто проводил до дома, — недовольно проворчал альфа, в надежде, что эта информация удовлетворит любопытство родителя. Но не тут-то было, вопросительно вскинутые брови и полный пытливости взгляд, говорили об обратном. — Па-ап, ну, правда, ничего не было, — от стыда, неловкости и откровенной лжи хотелось сдохнуть, причём немедленно.       И всё же, несмотря на не угасающий интерес к личной жизни сына, Тэхён отделался малой кровью: всего-то выслушал нудный, хоть и весьма познавательный, монолог о важности контрацептивов, особенностях течного периода омег, и даже о лучших позах, чтобы снизить вероятность залёта. Тэхён был благодарен, хотя его недовольная физиономия и скрещенные на груди руки твердили обратное.       Лежа после в кровати, он пытался понять, почему так стыдно было признаться, что привёл его альфа, что запах, невероятный цитрусовый запах, что, кажется, въелся под кожу, принадлежал такому же, как и он. Почему так зазорно влюбиться в себе подобного…       Тэхён спешно складывает тетради с пропущенным за неделю материалом обратно в рюкзак, пока его одноклассники ринулись в раздевалку. Уже спускаясь вниз по ступеням трибуны, его величество Копчик-Подъёбчик решает, что жизнь мальца уж слишком ровная и безмятежная, поэтому не плохо было бы придать ускорения и скатить несчастного кубарем прямо в руки лимонного десерта. Крепкая хватка на локте спасает от падения, а в нос ударяет сладким, до ужаса приторным гренадином.       — Ты в порядке? — хриплый голос, полный заботы, нежности и волнения слышится Тэхёну фальшиво. Пока его размазывало от нестерпимой боли и сильного желания, этот… вкусный альфа утопал в течном гренадине. Они по-прежнему никто друг другу, так, случайно познакомившиеся волей случая, но мерзкая, липкая ревность растекается жгучей лавой по венам, наполняет горечью и обидой.       — Лучше всех, — чеканит младший, едва сдерживая подступившие слёзы. — Пусти, — он дёргает рукой, пытаясь высвободиться, но старший не отпускает.       — Тэхён, — всего одно слово, а как хочется сдаться, отпустить все обиды и наслаждаться именем своим из его уст, — нужно поговорить.       Для чего? Чтобы услышать и так очевидное? Ему и без того стыдно за проявленную слабость, за откровенное поведение, пусть частично и оправданное состоянием. Жалость к себе он не станет терпеть, и тот факт, что им не по пути — ясен, как белый день.       — Пусти! — огрызается, сдерживать эмоции всё сложнее. — От тебя воняет, — едко, с нескрываемым раздражением, неприкрытой, оголённой, точно нерв, ревностью — стоит лишь слегка коснуться, испытаешь боль нестерпимую.       И Хосок касается. От разбитого вида младшего его внутренности судорогой сводит, ни сказать, ни сделать ничего не может. Как облегчить эту боль не знает, потому что отпустить нужно, а не хочется. Потому что им в разные стороны, разными дорогами идти нужно. И чтобы пути совсем не пересекались. Потому что даже дикая тропинка, что ног людских не видала, обязательно приведёт его обратно.       Он сам не понимает до конца, как так вышло, ведь гон не может спровоцировать гон. И младший не омега, чтобы так сильно своим феромоном затуманить разум. Всё произошло потому, что с их физиологией что-то определённо не так. Это было не просто влечение, а сильное, осознанное желание, с полным принятием того, что он — альфа. Это неправильно, и младший просто ещё не знает всех прелестей близости с омегой. Это пройдёт. Пройдёт же?       Тэхён уходит. Глаза неприятно щиплет, когда он закрывает дверь в спортзал, когда, ускоряя шаг, мчится по коридору прямо в туалет. Первая слеза срывается вместе с хлопком двери кабинки. Бесшумные всхлипы, нескончаемый поток слёз и молчаливый крик он душит в согнутых коленях, взобравшись с ногами на крышку унитаза. Ревность продолжает сдавливать горло ледяной рукой, другой, такой же противно-холодной, ковыряет его юное сердце, пытаясь найти и вытянуть из него отвратительное чувство невзаимной влюблённости.       Тэхён не сразу понимает, что больше не один в помещении, а когда слышит знакомый гогот прямо за стенкой, мелко вздрагивает.       — Нет, ну ты видел это чучело? Припёрся весь такой бедненький, а преподы и рады стараться: вот тебе конспектики, пряничек и поцелуй в сучью задницу, — кривлялся по ту сторону один из тех самых дегенератов.       Говорил он о Тэхёне, как пить дать. И настроение с минорно-меланхоличного сию секунду сменилось на гневно-разъярённое. Захотелось выплеснуть всю обиду, злость, боль скопившуюся не за один день. Отчего-то репутация пай-мальчика стала до тошнотворного раздражающей. Слёзы наспех растираются по щекам, а дверь с грохотом распахивается, являя две перекошенные от испуга физиономии. Тэхён с диким ором летит на одного, резко бросает в него рюкзак, а затем, крепко ухватив за голову, толкает в стену. Другой получает под дых кулаком. А третий, тот, что выше остальных, вывалившись из кабинки, на ходу застегивая ширинку, получает сорванной крышкой дозатора для мыла прямо по носу.       — Заебали! Как же вы все меня заебали! — матерится и уносится прочь.       Его так сильно трясёт, что дышать удаётся с трудом. Перед глазами появляются белые пятна, в ушах противно пищит, ужасно хочется прилечь и уснуть. Он и правда устал, но продолжает идти. Уже на улице вместе с потоком свежего воздуха к нему приходит ясное сознание и выравнивается понемногу дыхание. Он доходит до ворот, останавливается, понимает, что оставил внутри свой рюкзак, и разворачивается.       Резкий удар в живот — и его куда-то волокут. Ноги безвольно тянутся по твёрдому покрытию тротуарной плитки, а после оно сменяется на что-то мягкое и шуршащее — кажется, кто-то пришёл за реваншем.

***

      Всю следующую неделю Хосок снова не наблюдает Тэхёна. И когда в очередной понедельник он не дожидается его у школьных ворот, решает узнать у одноклассников. «Заболел», — так отвечали ему. Однако, испуганно таращащиеся при этом в сторону тех самых оборзевших, они наводили на определённые мысли.       Набравшись смелости и пересилив несвойственные ему страх и волнение, Хосок стучит в дверь тэхёнова дома.       — Здравствуйте, — кланяется в приветствии, когда ему открывает высокий худощавый омега. — Меня зовут Чон Хосок, я… — делает короткую паузу, — друг Тэхёна.       — Здравствуй, — тихо отвечают ему слегка охрипшим голосом. — Тэхёна нет.       — Нет? Но в школе мне сказали, что он заболел, — теряется Чон, замечая то, как странно смотрит на него мужчина.       — Всё верно, но его нет дома, он в больнице.       — Что-то серьёзное? Я могу его навестить? — сердце от волнения готово выпрыгнуть из груди, глаза лихорадочно бегают по лицу родителя в ожидании ответа.       — Если подождёшь немного, я отвезу. Сам собирался к нему, — наконец отвечают ему.       Первые минуты они едут в тишине, лишь изредка Чон ловит на себе изучающие взгляды папы Тэхёна.       — Мин Суён, — представляется мужчина. — Давно вы дружите с Тэхёном? — спрашивает, останавливаясь на светофоре.       — Не особо, — коротко отвечает парень. Нервозность уходить не хочет, ладошки жутко вспотели и выйти из машины хочется прямо сейчас. Он никогда не был под следствием, но под этим пристально-оценивающим взглядом, кажется, в полной мере проживает этот процесс.       — Его нашли без сознания в сквере возле школы, — после очередной долгой паузы говорит Суён. — Перелом двух рёбер, крестца, множественные ушибы, ссадины, — мужчина делает судорожный вдох. — Он ничего не говорит, вообще ничего. Будто это что-то обыденное, будто он просто поцарапал коленку. Негодник.       У Хосока стена пламенная перед глазами. Ему отгрызть головы виновникам хочется, выпотрошить, вывернуть наизнанку и сжечь дотла. Омега говорит что-то ещё, но он в мыслях уже на пол пути к аду.       — Хосок! — Суён с силой дёргает его за плечо. — Ты что-то знаешь? — омега ярко голубыми глазами с аметистовым ореолом смотрит пристально, холодно, давит на него гвоздичным феромоном. Хосок вздрагивает, понимает что отпустил контроль: острые клыки до крови прокусили собственную губу, а в салоне припаркованного авто густо пахнет горечью лимонной цедры.       — Суки, — цедит сквозь зубы, — они за всё ответят, мелкие выродки, — ядом наполняет каждое слово.       — Хосок! Хосок! — снова повышает голос старший. — Сейчас ты успокоишься и всё мне расскажешь. А после мы пойдём навестить Тэхёна, слышишь? — говорит спокойно, но всё так же твёрдо, глядя в обезумевшие глаза с амарантовым пламенем. — И ты не станешь ничего предпринимать. Ты всё ещё такой же ребёнок, как и Тэтэ, подобное принято решать взрослым. К тому же он мой сын.       «Но я люблю его не меньше», — остаётся Хосоком не сказанным. Он только молча кивает, вдыхает глубже, но быстро понимает, что зря, — воздух перенасыщен смесью горьких ароматов — и просит открыть окошко.       Хосок рассказывает всё, вплоть до начавшегося гона у Тэхёна и как довёз его до дома. О некоторых деталях всё же умалчивает, незачем родителю знать подробности.       — А мне сказал, что это был омега, — со смешком говорит Суён, — мелкий врунишка. Я ведь знаю, что друзей у него как таковых и нет, — делает паузу, а после переводит взгляд на Хосока. — Не было.       А друзья ли они? Вопрос риторический. Возможно, познакомься они при других обстоятельствах, всё могло быть иначе. Или не могло? Но может есть шанс всё изменить, сделать шаг обратно и стать друзьями?       Когда они входят в палату, Тэхён не встречает их недовольным «зачем пришли, я в порядке» или «о, я так рад вас видеть, заберите меня уже отсюда». Он мирно посапывает под размеренный гул увлажнителя воздуха. Оголённые участки рук усыпаны мелкими ссадинами и уже местами пожелтевшими синяками, на лице же ни единой царапины — прикрывался от ударов. Что ж, именно так он и в первый раз собирался «справиться» с нападками в свой адрес. Видимо, кому-то придётся научиться держать удар и не позволять всякой швали истязать своё прекрасное тело.       Суён оставляет их, уходит поговорить с врачом, Хосок же, недолго помявшись у двери, подходит ближе и усаживается на стул у койки. Смотрит на изящные пальцы Тэхёна, что слегка подрагивают, и, не удержавшись, осторожно касается. Кончики холодные, и от контраста с собственными горячими вдоль руки пробегает волна трепета и удовольствия. Проводит выше, к запястью, ощущает под пальцами учащённый пульс и непроизвольно делает резких вдох — мятная зависимость даёт о себе знать. Быть друзьями с наркотиком будет непросто.       Внезапно холодная ладонь накрывает запястье Хосока, а после скользит вниз и тесно переплетает их пальцы.       — Привет, — сонно бормочет Тэхён. — Я уж думал, не дождусь того момента, когда проснусь в хорошем настроении, — улыбается так тепло, что внутри Хосока что-то лопается, вероятно, ледяной сосуд с солёной водой, потому что в следующую секунду слёзы непрошено бегут по щекам.       — Прости, — шмыгая носом, говорит Хосок.       Тэхён не спрашивает, за что, смотрит молча, пальцами крепче сжимая ладонь Хосока.       — Представляешь, мне кололи морфин, — ни с того, ни с сего говорит младший, — убойная штука, я вообще ничего не чувствовал, — но с тем, что внутри кипит, увы не справится, — а ещё доктор сказал, что мне долгое время нельзя будет таскать ничего тяжелее учебника. Я и в школу теперь пойду только через три недели, круто, правда? — Техён говорит быстро, окрашивая голос беззаботностью и присущим его возрасту мальчишеством, Хосок ведь не знает, что пропустить неделю занятий для него равнозначно катастрофе, а уж целый месяц — считай, армагеддон. — Ну что ты ревёшь, как сопливый омежка? Мне, правда уже лучше. Им, между прочим, тоже досталось.       — Это ведь были те придурки? — немного успокоившись, спрашивает Хосок.       — Да, я первый напал, а потом они меня у ворот догнали и… ну, в общем, как-то так, — он кивает на прикрытое одеялом избитое тело. — Ты только папе не говори, — насупившись, просит младший. — Он и так весь извёлся от постоянных командировок отца, не нужны ему лишние хлопоты из-за меня.       Хосоку хочется дать мелкому добрую затрещину, так, чтобы мозги на место встали, и он перестал чушь городить.       — Ладно, — врёт и не краснеет. Ложь во благо. В планах у него, в общем-то, не было рассказывать всё Суёну, прекрасно и сам разобрался со стервятниками, по-своему, так как они того действительно заслуживают: око за око, зуб за зуб. Но, справедливости ради, выплеснуть злость дал и обеспокоенному родителю.       Суён возвращается минут через десять, видит, как счастливо горят глаза сына, видит, как он, сам того не замечая, всё ещё крепко сжимает чужую руку, видит, как гаснет едва проклюнувшийся свет, когда дверь палаты закрывается за Хосоком.       Через неделю троих учащихся средней школы отчисляют. Ещё через неделю Хосок приходит в школу со стёсанной скулой и сбитыми костяшками.