Топи котят

Ночью было реально ебательски холодно. Валера раза четыре точно уже пожалел о том, что предложил просто укутаться куртками. Даже собственное тепло особо не грело, дом продувался через все щели, которые Адидас почти клялся заделать, как только они встанут. Первым сдался Кащей. Заебавшись вытирать кулаком сопли, он распихал парней, сдернул с Турбо тонкое одеяло, натягивая на свои плечи поверх куртки, сунул ноги в ботинки. — Никит, ну, холодно… Ты че? — недовольное сонное лицо Валеры слишком блядски невинно выглядело для привыкших к темноте глаз. — Жопу поднимаем, девочки, и перебираемся в машину, я там хоть печку включу, — выжидающе смотрит как Вова сонно трется лбом о плечо Турбо, ежится от холода. —Раньше-то нельзя так было? — Кащей закатил глаза в ответ, надеясь что Володя достаточно хорошо рассмотрит этот жест в темноте, — мы поместимся вообще? — Вместитесь. Живее раздупляйтесь, до утра сидеть тут будете или чо? Заебавшийся и замерзший, Никита начал стягивать их на пол вместе с пыльным диванным покрывалом, заставляя Валеру цепляться за вовины плечи и возмущенно скулить. Нравилось ему на самом деле, как Турбо ноет, еще губы так смешно надувает, будто не разрешили в магазине конфетку купить или в школу к первому уроку поднимают. Еле-еле сгребая с дивана всё, что можно назвать теплым и обувая холодные кросы, выползли на улицу, еще пару минут наблюдая, как Кащей хлопает себя по карманам, пытаясь найти ключи, выпавшие из куртки за диванную подушку. Да хуй с ними, так откроется. Марш-бросок был совершен, отряд почти не понес потерь, не считая ебнувшегося лбом о низкий дверной косяк Валеру. В доме вообще всё было низким, как в землянке или норе. Пока пацаны мерзли на улице, Кащей шаманил что-то со своей многострадальной ласточкой, пытаясь привести спинки сидений в горизонтальное положение. После пары звонких щелчков Володя был готов поклясться, что вертикальное положение ебучие спинки больше не примут. Было темно, охренеть как темно. Ни одного фонаря, ожидаемо, не горело, нет света из окон, даже луна или звезды не освещали чернющее небо. Турбо невольно ежился, придерживаясь за плечо Адидаса, будто потеряться в трех соснах мог. Темноты Туркин никогда не боялся, ни в детстве, ни сейчас, но вот именно в этом месте, именно этой прекрасной летней ночью страх ебал так жоско, как никто и никогда. Чернота давила на мозги, заставляя сердце подпрыгивать в глотку, а пальцы нервно сжиматься на вовиной куртке. Украдут его что-ли в конце, блять, концов? Чуть-чуть отвлекала возня и ругань Кащея, запах его машины. Глаза цеплялись за темный силуэт перед ними, за знакомый прокуренный голос. Турбо чувствовал себя собакой, принюхиваясь ко всему знакомому и близкому, заглушающему занимающие всё пространство сырость и затхлость. Еще минута и парни были торжественно приглашены в свой люкс номер на эту ночь. —Давайте, нехуй ебальники такие сложные строить, упаковываемся, — Никита шлепнул согнувшегося в дверях Валеру по заднице, чтоб залезть следом и почти улечься на них сверху, — ну интимнее прижимаемся, хули как целки? — Чо ну сразу так, без цветочности, без конфект? — Так близко и тесно было не страшно. Было хорошо, душно и щупательно, курносый нос утыкался в старый свитер Кащея, ноги переплетались с вовиными ногами, они рядом, так близко, как только возможно. Так близко, как почти никогда не могли себе позволить быть. — Тебя хуй прокормишь, Лер. Скоро уже в машину влезать не будешь, — Рука с шлепком падает на чужое бедро, сжимая до бледных синяков. — Новую купишь, побольше, — Туркин отогрелся, заметно ожил, зажатый в узком и теплом пространстве, щеки чуть порозовели, — может, аудюху из владика? — А, может, тебя голодом морить начать? Бюджетнее получится, — Валера закатил глаза, переворачиваясь, привычно откидываясь на него, разрешая обхватить себя поперек груди и тыкаясь кудрявым затылком в чужое лицо. Теплые ладони легли на грудь, забираясь под свитер. Привычка всё время трогать за сиськи раздражала и вызывала желание ебнуть Никите по рукам. Желание пропадало, как только чужие пальцы начинали слегка поглаживать и сжимать соски, сбивая дыхание. Вовины руки лежали на валериных бедрах, пока Кащей привычно мял грудь и бока Турбо. Парень был ахуительно трогательным, его хотелось гладить, хотелось зажимать. Происходило инстинктивное превращение человека в дикошарую собаку, которой смертельно было нужно сжать на чужой жопе зубы и трясти башкой, пока пена изо рта не потечет. Никита нихуя не привык отказывать себе в таких желаниях. Вова тоже, особенно если условия располагали. — Всё равно сам не выдержишь и чо-нибудь принесешь… Турбо привычно засунул руки в карманы Кащея, выискивая что-нибудь для себя. Какой-то клубничный леденец в кармане брюк реально нашелся и был сразу засунут в рот. — Защеканка, блять, — пальцы проходятся по щеке, оглаживая, и небольно шлепая по лицу за то, что Валера ебнул Кащею затылком в нос. Вова смотрит на них слишком внимательно. Больше, конечно, на Туркина. На его мягкие приоткрытые губы, которые он облизывает, раскрасневшиеся щеки и лохматые кудри, пушок на щеках. Взгляд цеплялся и за обветренные руки Никиты на чужом лице. Кащей, казалось, может испачкать Валеру собой, испортить, сделать хуже. Хотелось забрать парня из его рук, из его жизни нахуй. Бледная кащеева кожа на фоне румянца щек казалась болезненной. Не удивительно с его то привычками. Адидас сжал ладони на упругих, разведенных перед ним бедрах. Турбо был особенно расслабленным, разморенным теплом и усталостью, близостью и ебучим душащим одеколоном Кащея. Они сейчас совсем одни, ахуительно далеко от пацанов, понятий, универсама. Они могут делать че угодно, не боясь спалиться, не оглядываясь и не прислушиваясь. Это распаляло, развязывало руки, и Валера уже откидывал голову на никитино плечо, позволяя утыкаться носом в свои ключицы, вылизывать кожу под колючим свитером. Печка — единственное, что хорошо работало в машине Кащея. Становилось жарко, Турбо даже хотелось стянуть уже с себя свитер, чувствовать голой кожей руки Вовы на бедрах, животе, его пальцы еще были холодными, щекотно скользя по коже, а темнота за окном уже не так давила. Лампочки в салоне тоже не работали, может их вообще не было, но видеть сейчас было и не нужно. Он в безопасности. В относительной, как всегда ненастоящей, выдуманной, но в безопасности. Адидас целует в живот, задирая свитер, колет щеткой своей на ебальнике. Мурашки сразу по всему телу и заскулить хочется, губы горячие и сухие царапают. С Валеры стягивают свитер, Кащей трется бритым обветренным лицом, кусает в основание шеи. — Останется же… — Да не насрать тебе? Ты в этой пизде будешь еще дай бог не месяц, Лер, никто тут не спалит, что тебя иногда поебывают в жопу, — Вова бы поморщился от таких слов, но Кащей не Вова, а сам Адидас слишком сильно занят чужим гладким подтянутым животом, игнорируя хриплое бурчание Никиты. — Значит тебе тоже насрать будет. Острые белые зубы сжимаются на пальце, поглаживающем его влажные губы, Кащей смеется, сжимая Турбо крепче, размазывая по чужому подбородку слюну. Валере заебись, ему дохуя всего сейчас можно. Можно сжимать волосы Вовы, притягивая к себе, засовывая чужую голову под свою футболку прям между сисек. Можно кусать и облизывать шею Кащея, пока тот гладит его бедра через спортивки. Можно скулить и вздыхать, ощущая, как чужой член через брюки тычется в его задницу. Соленый вкус чужой потной кожи на языке, хриплое мурлыканье над ухом. Сраный одеколон с понтовыми сигаретами и самой дешевой водярой смешивались во рту от никитиных поцелуев, становились невыносимо густыми от духоты, заполнившей несчастную пятерку. Вове казалось, что Кащей своими губами и руками делает Валеру грязным. Пачкает его светящиеся глаза своим подернутым какой-то ебанцой и отчаянием взглядом. Хотелось очистить его, слизать всю эту ебаную отраву с чужого гибкого тела, податливо подставляющегося рукам и губам. Так же податливо, как и второй паре рук, о которых думать не хотелось. Турбо слишком верит в них, слишком надеется. Рано или поздно мелкий разочаруется. Увидит их настоящих за тем, что там себе нарисовал, что придумал про них. Про Кащея, бросившего пить, Кащея, которому не насрать, про Адидаса, который знает, что делать. Пока Турбо не разочаровался, хочется успеть напиться этими восхищенными доверчивыми взглядами, поскуливаниями, той преданностью, которой Валерка готов их двоих накормить. Почти как вампиров своей кровью, фу блять. Туркин толкался в чужую влажную от слюны ладонь, позволял гладить, трогать, дрожащей рукой колупая пряжку ремня на брюках Кащея. Вова расстегнул за него, игнорируя хриплую усмешку. В темноте можно различить мокрый изгиб шеи, задранную до горла футболку Турбо и пальцы, сжимающие его соски. Зеленые болота глаз смотрят пьяно через ресницы, как, блять удачно, что у Валеры целых две руки и обе в чужих штанах. Никита что-то ему говорит в самое ухо, и Туркин крепче сжимает у основания член Вовы, ведет рукой вверх, пальцем оглаживает головку, проводя по уздечке. Адидаса ведет от чужих прикосновений, запаха валеркиного, его мокрой теплой кожи под руками и под губами. И от потемневших карих глаз за его голым плечом. Хочется пустить Леру по венам, как Кащей пускал опий однажды при нем. Никита выцеловывает чужую шею, наконец оставляя после себя сразу темнеющие пятна, нихуя не стесняется громко вздыхать, толкаясь бедрами в руку Валеры, давно хотелось, хули скрывать-то. Выглядит прямо как тогда, с дырками на венах и совершенно безумным взглядом узких зрачков в стеклянных глазах. Нашел себе другую дурь. — Блять как тебе везет, Лерок, что тут все передохли, — специально только слегка его трогает, проводит по коже короткими ногтями, бедра сжимает, хватает за запястье, задавая рукам правильный темп, — нихуя никто не узнает, какая ты ебучая вафлерша, может тут жить и останемся? Турбо жмурится, кусает губу. Случайно сбиваясь с темпа, пальцы дрожат, "блять, ну заткнись, заткнись". Хочется ответить, съязвить ему, назвать помазком. Не получается. Хуй чо скажешь поперек старшему. Даже бывшему старшему. Слишком Турбо привык их слушать. Щеки краснеют, когда Кащей продолжает нести какую-то хуйню про опущенку и дырку. Это так раздражает, до трясучки, до желания двинуть ему в щербатое ебало. Особенно сильно этого хотелось Вове. Кащей так-то был прав. Хотя сам же сейчас всем телом прижимал к себе пацана, водя рукой по его члену, наконец сжалившись и позволив тоже приласкаться. — Сука, ну, давай, блять, не спи, замерзнешь, — Никита сжимает запястье расслабленного и разомлевшего парня, горячо выдыхая в ухо. Турбо смеется, подставляя шею, целует лицо Вовы, прогибаясь в его прохладные руки. Стекла запотели. Адидас такой, блять, крепкий, жилистый, почти каменный и напряженный в отличии от расслабленного Кащея. Две пары рук, губы, всего как-то дохуя на одно замкнутое пространство пятерочного салона. Они почти лежат друг на друге, зажимая между собой Турбо, притираясь с обеих сторон, вылизывая всего, хоть утром не умывайся. Володя случайно утыкается в курносый нос, не желая открывать глаза и видеть перед собой ебальник Кащея, которому, в отличии от Суворова, насрать. Как же все внутри скручивало и выворачивало от того, что этот проспиртованный агрессивный еблан, не способный себя контролировать нравится Турбо. Он же не способен ни защитить его, ни дать хоть немного любви, которую Валерка заслужил. Никита нихуя дать не сможет, только забрать, испортить, разрушить по своей ебанутой прихоти. Адидас знал это на своем опыте, знал и когда бил прямо по этому самодовольному ебальнику. Знал и сейчас, всё же прижимаясь случайно к мокрым губам. Как всегда, горько от сигарет, чужой яд закусить хочется медовой кожей Валеры. Два языка на ключицах. В висках барабанит кровь, заставляя выгибаться между парнями, тереться членом о живот Вовы, и Турбо благодарит богов и эту сраную деревню, за то как Адидас тесно прижимается в ответ, простанывая сипло на ухо. Между их животами становится влажно и горячо, когда Никита больно кусает в шею, оставляя следы своих зубов на потной коже. Чернота в глазах окрашивается красным, внизу живота всё дрожит, сокращая мышцы, когда и Вова кончает ему в руку, прижимая к себе. Непослушными пальцами Турбо додрачивает Кащею, уткнувшись в потное плечо и слушая прокуренные вздохи над ухом. Поглаживает по голове лежащего на своей груди Вову, отсутствующим взглядом уставившегося на Никиту. Тяжело бля. Но Кащею пока насрать, пусть лежат на нем, даже приятно. Суворов слушал сбитое дыхание Никиты, гулкое и неспокойное сердцебиение Валеры, вставать не хотелось, открывать глаза тоже. На улице звонят колокола, Кащей ржет, закуривая. Дым расползается по салону, плавно вытекая из кащеевых легких. Рассвет горячечно красный, отражается лучами на щеках Валеры, уже тихонько сопящего. Наверно, четыре утра, может три, светает рано. Вова аккуратно вытирает чужой плоский живот, накрывая Турбо свитером, тишину режут только сигаретные затяжки и тяжелый вздох Суворова. Завтра нужно наладить все дела, обкашлять вопросики и помыть дом. Придется тащиться с Никитой. Сейчас он даже не выглядел раздражающим, осторожно поглаживая по голому плечу Туркина, не замечая, как тлеющая сигарета уже начала обжигать пальцы, припечатав только к нему свой тяжелый взгляд. Кислорода почти не хватало, клонило в сон.