тогда
— И ещё раз. Леа быстрым движением подтянула сползшие с икр гетры и изящно выпрямилась. Согнув руки в локтях, она скрестила их перед собой и повернула голову в сторону Кейтаро, тут же перехватывая его многозначительный взгляд. Смущение расплескалось по щекам приятной розовизной, которую она тут же попыталась скрыть за бесстрастным выражением лица — не нужно поощрять его перед другими. Но удовольствие вопреки всему расползлось под рёбрами жгучим томлением — волнительно-приятно до невозможности. — Встаньте в пятую позицию. Куран изящно переместила правую ступню перед левой, не сгибая коленей. Тут же словила ободрительный взгляд учителя и улыбнулась уголками губ, пытаясь сосредоточится на важном — она практически всегда идеально выполняла каждое движение, оттачивая их даже на незначительных занятиях. Она — лучшая. И должна быть ею всегда. — Plié! Несколько девушек слишком поспешно и резко согнули ноги, разрушив хрупкое мгновение изящества — периферия зрения уже автоматом ловила такие детали. Расслабив тонкую линию плеч, Леа изогнулась в спине и мягко, невесомо опустилась, держа гордую осанку. Одну руку вытянула вбок и приподняла подбородок; почувствовав на себе взгляды других девушек, практически рефлекторно приосанилась и мысленно попросила Кейтаро как можно скорее назвать новую позицию. — Passé! И снова первозданная грациозность, доведённая до самой грани с внутренним огнём. Куран знала, что ей нужно быть идеальной постоянно — иначе тут же нападут, пытаясь зубами вырвать первенство из рук. Каждая капля пота должна в полной мере окупаться завистливыми вздохами и взглядами восхищения. Уже год Куран держалась на принципе «умри или убей» — и до сих пор умело этому следовала, разрывая надежды других балерин новыми ролями в крупных спектаклях. Но ни один из них не был настолько важен, как грядущий. Премьера на сцене Tokyo Garden Theater — самое крупное событие за последние пять лет в мире Токийского балета. Главная роль должна быть её. — Pas de chat! Кошачий шаг — приоткрыв губы и вскинув голову, Леа начала быстро переставлять ноги, высоко сгибая их. Юбка задралась, обнажая ягодицы, но Куран продолжила скользить по полу до самой середины зала. Чуть дальше, чем следовало бы, но зато красиво и элегантно, остановившись в пару метрах от Раверры. Преподаватель на это лишь усмехнулся: — Хорошо получается, Куран, Гуа, Кенто. Теперь pas ballonne! Напрягшись, Куран выпрямилась — сложила руки перед собой и мягко прыгнула, не меняя положения туловища и локтей. Носком левой ноги провела дугу впереди себя и встала в пятую позицию. — Теперь исполните мне комбинации любых па, в которые входят jete entrelace. Напевая под нос мелодию из спектакля «Дон Кихот», Куран начала медленно исполнять сложную комбинацию из brisé, chauînė и закончила jete entrelace. Каждое движение она рассчитывала и смаковала, вкладывая не только труд, но и желание — в балете мало просто стараться. Свои отточенные идеалы нужно сочетать с образом и энтузиазмом, чувствовать музыку и отыгрывать свою заданную роль — вызывать у зрителей эмоции, чувства, восторг. Не только танцем, но и актёрской игрой. Томить каждую секунду, вкладывать в каждое движение душу и собственное упоение. Пропускать через себя каждый звук и каждое чувство, вложенное в музыку. Забыть, что мир существует, отдаться в жадные объятия момента и стать больше, чем человек. Нужно гореть, как сказала ей однажды мать. Гореть ярко и безудержно, чтобы никто не смог потушить это пламя, клокочущее и сжирающее всё изнутри; гореть до горстки пепла. Чтобы вновь воскреснуть, как феникс. Чтобы вновь обрести крылья. — Молодчина, молодчина! Хорошо, Куран, хорошо, не изводи себя! Сделав мягкий реверанс, Леа послушно встала в позицию и гордо подняла подбородок — ей ни в коем случае нельзя было выходить из образа. Дикий восторг захлестнул с головой, как бывало с ней каждый раз после занятия. В моменты исступленности Куран забывала, кто она и где — эйфория вытесняла из сознания любые мысли и чувства, оставляя лишь голую потребность в движении. Ей нравилось, когда мир становился блёклым и пустым, неинтересным и банальным. Эти мгновения были действительно важны для внутренней гармонии — жить, будучи второй после кого-то, она не смогла бы. — Великолепно, Леа, — Раверра кивнул и жестом попросил девушек вернуться к станку. — Хирата, Като, Мурао, Карай и Куран — вы идёте со мной. Остальные продолжают упражняться. Сдержав торжествующую улыбку, Леа последовала за преподавателем в холл. Она уже знала, что он им скажет — знала давно, ещё до цветных афиш в кабинете и мимолётных слухов. И изо всех сил надеялась, что этот шанс позволит ей наконец обрести то, чего она так долго жаждала — славу и успех. Мысли о грядущем спектакле густо заполонили голову, зачастую не давая даже спать по ночам. Необузданность собственного желания иногда пугала, но не настолько, чтобы перестать грезить. Леа даже не думала о том, что может не получить эту роль — она уже была в её руках. — До вас уже наверняка дошли слухи о предстоящем спектакле, сеньоры, — развернувшись на каблуках, начал Кейтаро, по привычке прижав одну ладонь к подбородку. — Мы ставим «Сильфиду» на самой большой сцене Токио, где соберутся все сливки общества. Это представление не только самое грандиозное событие театрального мира последних пяти лет, но и билет в счастливое будущее. Россия, Франция, Италия, Испания — одна из вас может стать больше, чем просто балерина Балета Токио. Мировая сцена и новые контракты станут для вас билетом в счастливую жизнь… — Господин Раверра, но кто станет одной из нас? — прервала резким тоном Хирата — возмущение встало поперёк горла, но Леа его сдержала. — Скажите, кого вы выберете? — Ту, у который самый выявленный талант и любовь к своему делу, — тон Кейтаро был более чем спокоен. Все девушки в ту же секунду стрельнули взглядом в сторону Куран, тем самым и отвечая на вопрос Джесс. — И всё-таки? — Хирата и не думала сдаваться. Так, будто бы искала повод, чтобы наброситься. Леа пождала губы, чтобы ненароком не улыбнуться от злорадства, когда Раверра с уверенностью заявил: — Я выбираю Куран. Скрестив руки за спиной, Леа начала считать до трёх. «Один. Два. Три». — То, что она тебе даёт, не значит, что ты должен пихать её, куда хочется, — зашипела змеёй Джесс. Леа даже бровью не повела — Хирата могла бы придумать что-нибудь оригинальнее. — Ты сама знаешь, что причина не в этом, Джесс, — Раверра приподнял брови и покачал головой. — Причина в том, что Леа — талантлива, упряма, красива и… — Если господин Раверра так сказал, значит, пусть так, — встряла Хикари прежде, чем Леа успела открыть свой рот. — Но решение принимаете не только вы, верно? В Токио много достойных девушек, которые могут сыграть главную роль. — Да, но вы ведь будете состоять в жюри, верно? — Мурао пронзила преподавателя острым взглядом. Хоть Раверра и был прекрасным учителем, его сексуальные похождения были известны всем — он имел виды на каждую девушку, которая имела все шансы выбиться в люди. В свои сорок два он был подтянут, красив и обворожителен настолько, что каждая девушка сворачивала шею, глядя ему вслед, и по уши влюблялась после трёхминутного разговора. Куран исключением не стала — но, в отличие от многих, у неё была возможность его вниманием пользоваться и даже чувствовать на себе. И плевать, что до неё была Аико — некогда знаменитая девушка из французских кругов, она интересовала Кейтаро очень недолго. В ней не было нужного огня, который горел в тогда ещё двадцатилетней Куран Леа — молодой, амбициозной, пышущей внутренним желанием и страстью к своему делу. Тогда он её и заметил — вышедшую из подросткового возраста, зрелую и достаточно красивую. Куран планировала стать для него единственной — на сцене и в жизни; у неё должно получится, ведь практически всегда её желанное становилось действительным. — Верно, — в его тоне скользнула сухость и раздражение. — И моё слово не будет последним. Но могу обнадёжить: одна из вас может занять место Леа, если с ней вдруг что-то случится. — Да ты издеваешься?! — Не говорите так, будто она уже утверждена, — ярость Хираты была вполне ожидаема. — Каждая из нас талантлива достаточно, чтобы взять на себя главную роль. Лукавая ухмылка исказила тонкие мужские губы. — Вот именно, сеньора Джесс, достаточно талантлива. Но в нашем случае быть достаточно талантливой нельзя. Превзойти саму себя. Нужно быть птицей, взмывающей в небеса, — долгим взглядом преподаватель обвёл девушек, лишь мельком задержав его на Леа. — Подумайте об этом. Вердикт ещё не вынесен. А теперь я должен идти. Собираемся в главном зале в пять часов на примерную планировку. Не опаздывать. Списки с ролями вывесят послезавтра. Девушки проводили спину Раверры долгими задумчивыми взглядами, которые постепенно перевели на Куран. Она стояла прямо, — будто бы ось вбили, — и смотрела прямо перед собой, пытаясь понять, говорил ли Кейтаро правду. Где начиналась граница с реальностью, а где заканчивалась его личная симпатия? Ночью он шептал о том, что она — лучшая женщина в его жизни, но вот скольким он это говорил? Скольких за свои двадцать лет возносил на вершину Олимпа, а потом уходил, стоило им оступиться и упасть, поцарапав коленку? Ведь в судьбе балерины даже поцарапанная коленка может стоить слишком дорого. Если бы ей пришлось выбирать карьеру или Кейтаро — что бы она выбрала? Острая мысль прорезала сознание своей откровенностью. Леа была уверена, что выбрала бы карьеру, оставив его позади. Неудивительно, что Раверра из раза в раз поступал с теми женщинами так же. Он не был готов пожертвовать своим будущим ради горсти пепла, которая никогда не стала бы фениксом. Куран тоже не готова. Отбросив лишние мысли назад, Леа быстро зашагала в сторону дверей главного зала — и даже в этом лёгком шаге чувствовались её изящество и природная грация. Она была дикой кошкой — поджарой, грациозной, с хрупкими костями, облепленными тонкой белоснежной кожей. Сияющая изнутри, словно пронизанный лунными лучами хрусталь — она брала в плен сердца ровно также, как эта горная драгоценность. Обтёсанная со всех сторон до идеала, на сколах особенно яркая и острая, режущая глубоко каждого человека, который ей вдруг попадётся на пути. Леа была единственной в своём роде — и ею хотел обладать каждый. Даже такой человек, как Ран.***
— Спектакль ставят на шестнадцатое февраля. Нужно поехать, — в младшего Хайтани прилетел клубящийся недовольный вздох старшего брата, но он проигнорировал его. — Но перед ним будет благотворительный вечер. И на него тоже нужно поехать. Ран недобро прищурился и отлепил взгляд от экрана телефона, фокусируя его на брате. Риндо в противовес ему практически сиял, копошась у барной стойки. Его приподнятое настроение вызывало в груди странное чувство раздражения — он его интересы и любовь к таким званым вечерам не разделял. Лишняя мозготрёпка и унижение — топтаться среди вылизанных чиновничьих детей и заливать в себя шампанское, пытаясь унять клокочущее в горле бешенство. — Это обязательно с твоих слов или слов Майки? — Майки сказал «вы оба, Хайтани». Так и сказал, — намеренно лукавым голосом ворковал Риндо, совсем не постепенно выводя старшего брата из себя. — Я спросил у Какучё, не хочет ли он заменить тебя. Нет, не хочет. — А… — Моччи под прицелом у копов, у Коко завал, Санзу туда не пустят… — С хуя ли? — Потому что там собирается культурное общество, тупой ты говнюк, — Риндо протянул ему стакан с янтарной жидкостью. — Его хватит максимум на полчаса. Ввяжется с кем-то в драку — и нам конец. — Охуенно. Окито не хочет пойти вместо меня? — Он идёт с нами, — Риндо сделал большой глоток виски и сморщил лицо. — Ты слишком много его гоняешь. Не превращай своего друга в подчинённого, Ран. Содзи другой. — Ага. Ран прикрыл веки и пригубил стакан. Холодная жидкость обожгла губы и ротовую полость, приятным теплом скользнула в горло. Желание артачиться быстро прошло — он уже привык к тому, что постоянно мечется из крайности в крайность. Всю жизнь только так существует и так выживает. Деньги, убийство, власть, женщины — и всё это разбавлено алкоголем, вкусом крови и сбитыми костяшками. Стабильность — непозволительная роскошь, к которой он, вопреки всему, не стремился. Хайтани нравилось то, как он живёт и переделывать себя не хотел — не считал это необходимым. Но иногда, когда безмолвие ночи и пустота кровати жалили разум, он невольно задумывался о своём будущем. В такие моменты перед глазами стояла пелена. Своего будущего Хайтани не видел. — Весь этот шум только из-за одного представления? — поинтересовался Ран, медленно двигая кистью. Наблюдал лениво, как жидкость мягко полизывает стенки гранёного стакана и мерцает в рассеянном свете ламп. — Да. Сеул, Пекин, Мадрид и даже Россия, — Риндо многозначительно поднял брови, которые тут же исчезли под многоцветной чёлкой. — Среди наркоторговцев, оказывается, есть настоящие ценители искусства. Нам нужно хотя бы два сотрудничества — и Майки будет довольным. — Насколько довольным? — Ран в привычной манере приподнял брови и усмехнулся. — Настолько, что пустит нас на порог «Шабане»? — Какой ты извращенец, — досадливо поморщился брат и пнул его ногой. — Тебя не интересует ничего, кроме женщин? — А что я могу ещё хотеть? — равнодушно пожал плечами старший Хайтани. Действительно задумался. — Казино, деньги, власть, девушки… У меня есть всё. — И тебе этого достаточно? — на всякий случай уточнил младший Хайтани. — Да. Нет, — понял Ран, как и то, что Риндо его ложь почувствовал. Но промолчал — не хотел выводить Рана из себя. Он всё ещё страдал припадками отвратительного настроения, которое особенно остро выявлялось по утрам. Сейчас, когда он в балансе, портить его не хотелось. — И что там будет хотя бы? Балетное выступление? Риндо тут же оживился. — Да. Спектакль «Сильфида». Ставить будет какой-то знаменитый хуй из «Балета Токио». — Тот, который трахает своих учениц вместо того, чтобы их учить? — На этот раз, говорят, девушка талантлива настолько, что может покорить другие страны. Редкость, между прочим. Лихорадочный блеск в глазах Риндо и его разговоры о «тебе этого достаточно?» наконец нашли своё объяснение. Скрыв лукавую улыбку, Ран снова сделал глоток и откинул голову на спинку дивана. Сидящий напротив Риндо уже погрузился в свои романтические мечты — младший всегда был влюбчивым и мечтательным, пускающим слюни на каждую девушку, которая хотя бы мельком казалась ему симпатичной. — И как её зовут? — Ран говорил лениво, но внимательного взгляда с брата не спускал. С каким-то детским восторгом Риндо выпалил: — Куран Леа. Ты никогда не слышал? Где-то совсем на периферии начало свербеть расплывчатое воспоминание — щебет, цоканье каблуков, ворс ковра, звякнувший звонко стакан. Или это бляшка? Воспоминание, которое не вызывало ничего, кроме жгучего раздражения. Ран резким движением влил в себя остатки алкоголя и запрокинул голову, пытаясь собрать пазл воедино. К сожалению, кусочки складываться не очень хотели — имя мало что может сказать о ней. А что, если он уже успел её трахнуть?.. — М, кажется, да. Есть фотография? Риндо тут же выудил телефон из кармана, будто ждал этого вопроса всё это время. Через несколько секунд протянул ему мобильник с сияющим изображением и прикусил губу, предвкушая реакцию Рана. Одобрение старшего брата для него значило много, но ни одна из девушек так и не получила полного благословения. Ран был придирчив и ставил невозможно высокие планки, вечно придирался к малейшим изъянам. Именно поэтому у него никогда не было девушки — они по собственному желанию рядом с ним не задерживались, — а каждая проститутка, побывавшая с ним в постели, стоила баснословных денег и была практически ювелирным изделием. По крайней мере, внешне. Изящная фигурка, запечатленная на фотографии в момент танца — это первое, что воспринял мозг. А потом он начал цепляться за каждую излучину хрусткого тела. Тонкие руки, взмывшие вверх, словно крылья птицы, её хрупкие косточки было видно даже в таком некрупном плане. Вытянутые пальцы с чёрными ногтями, сухощавые, длинные, фактурные. Невозможно красивые. Грациозная линия плеч, покрытая блёстками, небольшая грудь, бесконечно длинные ноги — сильные и одновременно хрупкие, тощие, тонкие. И лицо. Подёрнутое дымкой вечной тоски, оно выражало такую безудержную скорбь и отчаяние, что на секунду под рёбрами ёкнуло ничем не разбавленное, истинное восхищение. Как бы это ни было глупо, его всегда притягивало прекрасное и единственное в своем роде искусство. Но это кольнуло его лишь на секунду; Ран сморгнул наваждение: ему показалось, что её лицо снова исказила гримаса невыносимой боли, что она распахнула рот и склонила голову, будто бы не в силах выносить адские страдания. — Я так и знал, — довольный, Риндо выхватил из рук Рана телефон и покачал головой. Старший сдержал желание ударить недоноска — магия её притягательности тут же рассеялась дымкой. — Нет, Ран, нет. Я тебя знаю. Она — моя. — Красивая, — ускользнул змеёй от его реплики старший Хайтани. — Но слишком тощая. Не знал, что тебе хочется трахать доску. — Я не хочу её трахать, — Риндо тут же нахмурился и стрельнул на него недовольным взглядом. — Заебал со своим сексом. — Секс — это одно из наших немногих удовольствий, — манерно отозвался Ран. — А у некоторых людей этого вообще нет. Не обесценивай его значение в жизни. — Мне показалось, или ты начал пиздеть как педик? Фу, — изящно перевел тему Риндо, но Ран всё равно заметил, как его рука нервно скользнула в карман спортивных штанов, скрывая от его глаз телефон. Теперь его кольнула совесть — ведь девушки всегда предпочитали загадочного старшего Хайтани, нежели прямолинейного Риндо. Ран решил поддаться. — Ты путаешь меня с Коко. Вот он как карикатурный… из Эстонии. Риндо громко засмеялся, запрокинув голову. Ран тут же оскалился, и, качая головой, быстро схватил с журнального столика бутылку с виски. Глотнул прямо с горла, слушая, как брат заходится истеричным смехом и пытается успокоиться. Тепло волной окатило тело; блаженно прикрыв веки, Хайтани лениво раздумывал о том, какая тому причина — виски или звонкий смех младшего брата. К выводу он так и не успел прийти; веки предательски потяжелели, налились свинцом, сомкнулись. Безумно хотелось спать. Просто открыть окно наверх, зарыться в простыни и одеяло и наконец уснуть. И увидеть во сне странный, лёгкий образ прекрасной танцующей банши.