Легенда Карельского перешейка

Лето 1826 года, Карельский перешеек, имение Сувенир

Яркое июльское солнце щедро дарило тепло бескрайнему парку поместья, золотя верхушки кустов боярышника, в то время как игривый ветер шелестел кронами стройных гвардейских сосен, не заглушая шум прибоя Финского залива. Слушая умиротворяющие звуки природы, Василий Гоголь-Яновский прогуливался по аллеям этого самого парка, разбитого еще девять лет назад по его прямому распоряжению, под руку со своим давним другом, египтологом Леопольдом Леопольдовичем Бомгардом. — Не поймаешь, не поймаешь! Где-то в стороне звенел задорный детский смех: их дети, одиннадцатилетняя Оксана и девятилетний Коля, устроили игру в догонялки. Озорница Оксана кричала все громче и громче, раззадоривая преследователя, в то время как их отцы все больше и больше углублялись в свой серьезный разговор… — К несчастью, Базиль, Академия и в этот раз отказала в финансировании, — жаловался другу милейший Бомгарт, щурясь на яркие солнечные лучи и едва успевая уворачиваться от любопытных стрекоз с перламутровыми крыльями, что скользили в воздухе над ними в плотных потоках разогретого воздуха. — Значит, моим мечтам о раскопках в Египте не суждено исполниться. — Это не повод опускать руки, мой друг. — покачал головой Василий Афанасьевич. — К мечте надо идти несмотря ни на что, даже если нам с тобой уже давно не пятнадцать. — Имение заложено-перезаложено. Денег на раскопки больше нет, — ответил Бомгарт, невольно улыбаясь, увидев, как его Оксана — его ненаглядное солнышко, его единственная звездочка, — проносится мимо на невозможной для маленькой барышни скорости. Сын его друга Коля бежал за маленькой негодницей, которая, ничуть не сомневаясь, подобрав свои многочисленные юбки, подобно сорванцу-мальчишке полезла на огромный гранитный валун. — Задушевные разговоры, друг мой, лучше разговаривать на полный желудок, — оторвал Бомгарта от созерцания безоблачного детского счастья Гоголь-Яновский. — Потому пройдем-ка в беседку и отведаем твоей любимой мадейры, да под отличную закусочку. Закуски, сервированные для них предупредительным лакеем с белым полотенцем через руку, и правда были восхитительны. Здесь была и севрюжья икра с драгоценной фарфоровой икорнице из екатерининского сервиза покойной Марии Ивановны, и белая рыбка в плоской тарелочке, и дырчатый сыр, и соленые рыжики — и все это изобильно, ловко, вкусно и умело. — По столичному живешь, Василий Афанасьевич, — восхитился Бомгарт, пока его отцовский взгляд нет-нет, да и соскальзывал к Оксане. А маленькая негодница уже забралась на валун и по-доброму смеялась, наблюдая за неловким другом, пытавшимся забраться за ней следом. — Иди сюда! — смилостившись наконец, Оксана улеглась на живот и протянула к нему свою маленькую ладошку. С помощью суетящегося рядом дядьки Якима Коля наконец забрался на самый верх. — Смотри, вон там море! — обняв его за плечи, указала куда-то вдаль Оксана, и дети замерли, застыв в потоке льющегося на них солнечного света… Василий Афанасьевич тоже любовался на них, мечтая остаться в этом благостном моменте как можно дольше, а лучше навсегда, но ведь не получится — он чувствует это… Совсем скоро он встретиться со своей любимой Машенькой, потому что вот уже полгода как у него немеет левая рука, а это очень плохой знак. Вот только Николенька совсем мал… Хорошо, что у него останутся добрейший Леопольд Леопольдович и его хулиганистая Оксана. О том, что его здоровье лучше уже не станет, Василий Афанасьевич знал наверняка… Совсем недавно в поместье был доктор от двоюродного брата Алеши Данишевского — Господин Август Гофман. Пустил кровь, назначил пиявки, диету и порошки, а главное — поменьше волноваться. Но как тут не волноваться, если у его дорогого Коленьки — единственного выжившего из рожденных женой четверых мальчиков, — больше никого нет… Тяжело ему будет взрослеть без родных людей рядом… Но сейчас лучше не показывать юному сыну своего смятения. Потому и пригласил на лето дорогого друга… — По столичному живешь, Василий Афанасьевич. — Повторил, прерывая его невеселые мысли, этот самый друг. — Чем богаты… Ничего мне для тебя, дорогой друг, не жалко, а уж для Николеньки…кровинки моей… Главное, чтобы здоров был да счастлив, большего отцовскому сердцу и не надо, — разоткровенничался вдруг Василий Афанасьевич. — Матушка покойница чтобы смотрела на него с небес да радовалась… А я уж для него постараюсь подольше поскрипеть… — Что с тобой, Базиль? — Бомгарт участливо взял его за руку. — Ты, часом, не заболел? — Нехорошо мне бывает, головокружения, сердце пошаливает… Но тссс… не хочу чтобы дети слышали. — Тебе бы в Москву, или в Санкт-Петербург, к докторам, Базиль, — посетовал Бомгарт, принимая наполненную рюмку. Себе Василий Афанасьевич не налил, помня о диете и вдыхая полной грудью целительный морской бриз. Пусть его друг ест и пьет за них обоих. Живут-то они с Оксаной куда как скромно, еще и имение покойной жены Бомгарт заложил… Какие уж тут экспедиции в далекий Египет, о котором друг бредил с самой юности днями и ночами. Но разве не сам он предложил ему идти за мечтой? — Куда я от любимого имения, да и Коленьку тащить в столицы… Ты же знаешь, он у меня пугливый до чужих, чувствительный да созерцательный… — посетовал Гоголь-Яновский, наблюдая за тоненьким как тростинка сыном, в белоснежной сорочке кажущимся и вовсе полупрозрачным, что очаровательно раскраснелся, о чем-то активно споря с Оксаной, стоя на валуне. — А вот тебе, мой дорогой друг, хватит прозябать в имении, пока исполнять мечту. — Так не будет финансирования, Базиль, — напомнил Бомгарт и, тяжело вздохнув залпом опрокинул рюмочку, тут же закусив хрустким рыжиком — Академия мне отказала. А знаешь, кто их перехватил? Некто Яков Гуро, из молодых да ранних. Теперь этому двадцатипятилетнему хлыщу на оплаченные Академией раскопки ехать, а не мне, простой доезжей хороняке. — А знаешь что мы сделаем? — оживился вдруг Василий Афанасьевич, отложив прочь вилку. — Мы тебя быстрее, чем этого хлыща, в Египет отправим… Ты погоди смеяться, я очень серьезен… Улыбка исчезла с лица Бомгарта, он глянул на друга непонимающе. — Вот скажи, зачем мне все эти ассигнации и доходы с ярославского имения, если я лучшему другу посодействовать не могу, а? И только попробуй отказаться, я с тобой разговаривать перестану, и не погляжу на нашу многолетнюю дружбу. — Да он, кажется, вовсе не в Египет на раскопки едет, но в любом случае спасибо, Базиль, — от всей души поблагодарил друга Бомгарт, не замечая подкравшейся к нему негодницы в помятом кружевном платье и длинных панталончиках. — Бу! — прокричали ему в самое ухо, заставляя обоих отцов подпрыгнуть от неожиданности, в то время как спустившиеся с валуна Коля и Оксана, блестя глазами, залились счастливым смехом.