Легенда Карельского перешейка

В мастерской великолепного месье Луи, больше походящей одновременно на художественную галерею и лабораторию безумного гения иглы и материи, царил упорядоченный хаос. Буйство цветов и красок сменялось строгой черно-белой классикой так стремительно, что у Коли едва не закружилась голова. Заметив его состояние, француз лишь усмехнулся и велел своим помощникам принести все необходимое. Вышколенные молодые люди тут же явились с новым удивительно мягким исподним и ослепительно — белой, тончайшей сорочкой, больше похожей на облако. Пока Коля, пылая ушами, переодевался за ширмой, к нему постоянно заходили — то месье, то закройщик с мерной лентой на шее, то обходительные портные с тем или иным вопросом. Через четверть часа Коля сам себе показался восточным шейхом, потому как был милостиво облачен в шлафрок и усажен на диванчик с чашкой шоколаду. А закройщики и портные продолжили работу под живым взором месье… К удивлению Коли, красота рождалась прямо у него на глазах — там втыкали булавки, там щелкали ножницами, там сметывали и… часа через два Коля был облачен в творение Рубенса от портновского искусства — удивительно подогнанный жилет, штаны и сюртук, красиво перетянувший его в талии… Когда Коля развернулся к огромному в полный рост зеркалу, то ахнул от неожиданности и крепко зажмурился. Месье Луи наверняка продал душу дьяволу, а еще он видимо хотел его, Коли, скоропостижной смерти, потому что тот юный джентльмен, что смотрел на него его собственными испуганно-ошеломленными глазами, был безупречен. Нет, он не стал вдруг ослепительно красив и не производил впечатление великолепного наследного принца, от которого млеют все дамы и барышни, вовсе нет, но тот самый изысканный аристократизм, который не купишь ни за какие сокровища мира и не воспитаешь никакими, даже самыми лучшими учителями, засиял в нем всеми своими алмазными гранями. Жемчужный платок с отливом подчеркивал цвет его глаз и оттенял безупречно- светлую кожу, а сюртук цвета южной ночи вкупе с белоснежной рубашкой и шелковым жилетом, отлично подчеркивал изящество его фигуры… — Прекрасно, прекрасно, — стряхивая с его плеча невидимую пылинку, бормотал себе под нос месье Луи. — Прекрасно. молодой человек!.. Да вы стесняетесь никак? Да полно! С такими статями — и стесняться, — одарив его понимающей улыбкой, заканчивал свою тираду месье Луи, прежде чем договорить: — Пройдитесь, молодой человек! Посмотрим, как это выглядит в движении. От неприкрытой похвалы и нарочитого внимания Коля еще больше смутился и вновь пожалел о том, что в нем нет ни капли самолюбования. — Замечательно! — вынес окончательный вердикт месье Луи, когда Коля прошелся по мастерской под его живым и цепким взором. — Теперь можете показаться Якову Петровичу. Коля вдруг с удовольствием ощутил, как по другому дышится в новой одежде и осанка и поворот головы словно стали несколько иными. А вот выйти к Якову Петровичу… И хочется, и безумно страшно. Чувствуя на себе выжидающий взгляд месье Луи, Коля больше не мог продолжать сомневаться и медлить. А потому, от души поблагодарив, устремился вниз. К Яше. Яков о чем-то беседовал со швейцаром, мерно прохаживаясь по холлу в ожидании, но едва услышав тихий шорох чужих шагов на лестнице, вскинул голову. И замер. — Вам нравится, Яков Петрович? — спросил Коля, озадаченный его молчанием. Швейцар, тем временем, поспешил на свой пост снаружи, оставляя их наедине. — Вы прекрасны, Коля, — наконец ответил Яков. — Кажется, теперь я сам себе завидую. — Это месье Луи волшебник, — вспыхивая от явного комплимента, заметил Коля. — Нет, Коленька. — Ответили ему. — Нет, свет мой. Это вы прекрасный, неземной и удивительный. Спасибо вам, месье Луи, — обращаясь к вышедшему к ним французу, рассыпался в благодарностях весьма довольный Яков, пока Коля с бешено стучащим сердцем переживал это, видимо, невольно вырвавшееся «свет мой». Коля, отчаянно отгоняя навязчивую мысль, что все это происходит не с ним и по всей видимости он еще спит после долгой дороги, поблагодарил месье Луи за лучшую в его жизни одежду, получил приглашение на неограниченные посещения: «С вами было удивительно приятно работать, молодой человек» и принял руку Якова. Тело мгновенно откликнулось на прикосновение, разнося по жилам кровь и заставляя буквально вибрировать от предвкушения чего-то еще более волшебного. — Домой или пройдемся, Коля? — выходя вместе с ним на освещенную огнями улицу, спросил его Яков. — Если вы не против я хотел бы пройтись. Ведь вы покажете мне ваши любимые места? — Обязательно, — уводя его в наступающую петербургскую ночь, отозвался ему Яков. Обволакивающая темнота, яркие огни, веселая музыка из открытого ресторана и главное — предвкушение, неосознанное, но радостное предвкушение, и близость Якова, — примерило Колю с кипением столичной жизни. А вот недвусмысленное внимание встречных девушек и женщин, наоборот — озадачивало. Яков, наверное, тоже замечал те пылкие и восторженные взгляды, что бросали на его спутника юные (и не очень) кокетки, потому что вновь увел его в сторону тихих и спокойных переулков… Там, под липами, тоже дивно звучала музыка, лившаяся из-за чьего-то высокого забора. И Коля даже ахнул от изумления, признавай в ней тот самый вальс, под который они с Яковом когда-то танцевали в Выборге. — Это же наша мелодия? — прошептал Коля. — Потанцуем, Николай Васильевич? — глаза Якова блеснули на него драгоценными ониксами. Вместо ответа Коля только шагнул ближе и положил свою ладонь на плечо Якова, чей взгляд словно прикипел к бледному тонкому лицу напротив, все переворачивая в душе. Музыка увлекла их в неспешное и плавное кружение под липами… и сразу стало как-то неважно, попадает ли Коля в такт и правильно ли держит руки, самым главным вдруг стали горячие ладони на его талии, их поначалу нежное объятие, что становилось все крепче и томительнее с каждой минутой. Новый костюм вдруг стал невыносимо узким и жарким, а невероятный шелковый платок захотелось ослабить. Коля чувствовал, что мир вокруг словно вращается только вокруг них одних, а время непременно остановится, если он сделает тот самый шаг, который предвкушал с самого утра: крепче притянет к себе такого близкого сейчас Якова Петровича и поцелует. — Коля, Коленька, свет мой… — шептал ему Яков, когда Коля все-таки решился. — Остановитесь, свет мой! Потому что сам я остановиться больше не смогу… Это было как прыжок в море с обрыва, как грозовой ливень в жаркий полдень, как глоток свежего воздуха после удушья… Коля почти потерялся в этом поцелуе, но все же сквозь шум в ушах сумел расслышать безумно любимое «свет мой» и нехотя отстраниться, оглушено моргая. — Мы можем пойти домой, Коленька. — Прошептал в его горячее ухо любимый баритон. — Да… Там нет чужих глаз и я смогу поцеловать вас снова. Ведь смогу? Ответом ему стало жадное, почти невыносимо пылкое объятие, из которого не хотелось выбираться. А дома их уже ждал ужин, накрытый для них в малой гостиной, свечи в серебряных канделябрах, и Андрей, которого Яков отпустил со словами: «До утра нам ничего не нужно будет. Отдыхай», чтобы после этого закрыть дверь и повернуться к вздрогнувшему от его горячего жаркого взгляда Коле. — Это серьезный шаг, — прошептал Яков, притягивая к себе восхитительного раскрасневшегося юношу, который сам тянулся навстречу — Ты не боишься, свет мой? — С вами я ничего не боюсь… — расслабился в его руках Коля — Я никогда не думал, что могу вот так…всем сердцем…полюбить. А оказалось… совсем не могу без вас. — С тобой, свет мой, с тобой… — шептал ему Яков. — Говори мне «с тобой». — С тобой… Яша… Яшенька… — Коля думал, что это будет сложно, неловко и даже страшно, а оказалось, что ничего не имеет значения, если перед тобой тот самый единственный человек, ради которого ты хочешь быть самым лучшим, тот, кто является центром твоей вселенной, тот кому ты действительно дорог. Руки сами потянули прочь чужой шейный платок, чтобы добраться до смуглой терпко пахнущей французским одеколоном кожи и со стоном тронуть ее губами. Яков заглушил в себе рык и задышал глубоко и размеренно. Ему необходимо было притушить охватившие его бесстыдные мысли и непотребные желания. Этот прекрасный мальчик уже сводил его с ума, сам того не подозревая, своими восхитительными стонами, своим удивительно чувственным и чувствительным телом, которое предательски выдавало его желание легкой дрожью и алым румянцем. Позволяя терзать свою шею неумелыми, кусачими, но удивительно горячими поцелуями, Яков стянул со сладко стонущего юноши сюртук и жилет, отшвырнул прочь галстук и едва не порвал к чертям тонкий батист рубашки, стараясь добраться до тонких ключиц, что уже давно являлись ему во снах, вместе с белоснежной спиной, тонкой талией и восхитительно-притягательным местом чуть пониже спины… Сегодня все это великолепие он увидит своими глазами. Теплый плед, что дожидался своего часа на одном из стульев — спасибо предусмотрительному Андрею, — словно сам собой оказался на толстом турецком ковре… Коленька... Это неземное создание не должно было сегодня чувствовать ни единого дискомфорта. Это была последняя связная мысль Якова, потому что после он опустил на этот самый плед и накрыл своим телом изнывающего Колю, который смотрел на него поплывшим, почти безумным взглядом, стараясь сорвать с него рубашку и продолжить исследовать чужое тело без малейшего стеснения. Первая страсть уже накрыла мальчика с головой, отключая ненужные мысли и страхи, недвусмысленно демонстрируя Якову его желание во всей красе юности. А потом снова были поцелуи, такие разные, но такие волшебные и желанные, сладкие и глубокие, что кружилась голова и грудь разрывалась от нежности и страсти. Абсолютно нагой Коля отчаянно тонул в новых невероятных ощущениях, купался в уверенной горячности сильных рук, давя в себе сладкие стоны, а такой же нагой Яков наслаждался своим сладким мальчиком, с трудом сдерживая себя от грубости и горячности, покрывая все его тело поцелуями, кружа губами в самых чувственных местечках, заставляя Колю плавится в своих руках, раскрываться навстречу ласкам, стонать от сладкой боли перетекающий в чувственный восторг. Мягкий плед сбился под двумя изучающими друг друга телами, впитывая в себя всю силу их страсти и горячих чувств. Коля, зарываясь пальцами в растрепавшиеся темные волосы, шептал о своей любви зацелованными губами, отдаваясь до конца своему любимому человеку, а Яков брал все, так щедро ему даруемое и отвечал с не меньшей страстью. Когда тела и души их вошли в идеально-восхитительный резонанс, вселенная разлетелась на множество ярких осколков, рождая единую гармоничную мелодию любви двоих, звучащую в унисон. — Ты не разочаровался, свет мой? — спросил его Яков, когда все закончилось, а они, обнявшись, все еще лежали рядом, под лаской плюшевого пледа, не разжимая объятий. — Яша, что ты такое говоришь, я так счастлив… — завороженно глядя на любимого, прошептал Коля. — И… мне очень понравилось. Яков только хмыкнул, нежно целуя влажную лохматую макушку. — Я тоже счастлив, свет мой, как никогда прежде. — И это значит, что мы теперь вместе? — задохнулся тихим восторгом Коля. — Вместе, Коленька… Никому тебя не отдам… Ни твоему сволочному дядюшке. Ни черту, ни дьяволу.