***
— Прекращай истерить и говори нормально! – Кричит Хенк в трубку, пытаясь вычленить из завываний сестры хоть что-то, похожее на слова. — Л-лужа ц-целая! — Вопит на другом конце Оксана, запинаясь по пять раз за слово и очевидно задыхаясь. — Какая к чёрту лужа? — Он у-умер, Б-борь? — У сестры истерика, она то и дело всхлипывает, а её голос срывается на жалобный писк. — Да кто умер? Вы там что-то принимали? — На Оксану это не похоже, но был у Бори в знакомых один кадр, чья манера речи превращалась в подобное в наркотическом угаре. — Папы нет ниг-г-где. Умер, кровь и папа? Хенк пытается сопоставить из заиканий сестры ключевые слова, но картинка в воображении складывается неприятная. — Папа живой? — Внезапно напрягается он. Осознание, что у Оксаны не простой бэд-трип, предательски бьёт под дых и вырисовывает нелицеприятные фантазии. — Л-локон и Мел в ск-к-корой. З-застрелили. За спиной у Хенка догорает база, а внутри словно сгорает душа. Застрелили Мела – наконец складывает он головоломку. Хочется зарыдать, но глаза словно высохли, даже моргать стало больно. Его хватает лишь на громкий крик в пустоту. Ноги не держат, и он валится на колени, поднимая вокруг клубы пыли. Что должно было произойти за те несчастные несколько часов, что Мел был на вечеринке? Более того, где отец, где Киса? Мел в скорой – факт наконец доходит до бурлящего потока мыслей. Трупы на скорой не возят – факт номер два. К больнице он несётся словно на инстинктах. Вариант, куда могут определить Мела, есть лишь один. Он несколько раз падает, стирая ткань спортивок об асфальт, шипит болезненно, но всё равно продолжает бежать. Это противное чувство, словно не можешь сдвинуться с точки. В крови бурлит адреналин, в голове каша, всю энергию он тратит на движение, но ноги словно приковывает к земле. Когда больница начинает маячить в поле зрения, проходит словно вечность. По факту – двадцать минут. У здания настоящая суматоха, такой он на своём веку не припомнит. Полицейских машины целых три, рядом четыре кареты скорой. Полиция и врачи снуют туда-сюда, громко хлопая входной дверью. Выряженные во всё пёстрое подростки в картину не вписываются. В большинстве из них Хенкин узнает знакомые лица: его одноклассница Соня со своими родителями, Толстый с отцом, с Ритой возится какая-то медсестра, протягивая ей блистер таблеток и бутылку воды. За то время, пока он тихо-мирно сжигал базу, город в буквальном смысле встал на уши. Отца нигде не видно, что, впрочем, неудивительно. Скорее всего, сейчас он где-то в центре этой суматохи. Оксаны тоже в пределах видимости не оказывается. Практически все стоят со взрослыми, из-за чего вклиниться к ним с расспросами было бы неуместно. Нужно бы найти Кису. Он всегда на рожон лезет, и оставалось лишь молится, чтобы оказался живой и здоровый. Оксана сказала только про Мела с Локоном, а значит шансы есть. Освещение вокруг больницы тусклое, половина фонарей вообще стоят без верхушек, и Боря, как какой-то разведчик, перебежками бегает от одной толпы до другой, выискивая Кислова или хотя бы кого-то, кто сможет прояснить происходящее. Он заходит за угол, голоса оттуда не доносятся, но зато есть хоть какое-то подобие света. Киса сидит задницей на асфальте, с зажатой во рту сигаретой и десятком валяющихся неподалёку бычков. На нём непонятная красная тряпка, и всплывает вопрос, как он вообще не замёрз. — Что произошло? — Спрашивает Хенкин, без зазрений совести вторгаясь в чужое личное пространство. Киса на него исподлобья смотрит и агрессивным щелчком выбрасывает окурок, попадая по хенковской штанине. — Мел. Рауль. Дуэль через платок. Хорошо твой батя гарнитур припрятал, м? Странно было предполагать, что за восемь часов их разлуки Киса перестанет быть мудаком. Хенк сюда через весь город бежал, боялся, что Кислов уже вместе со Спилбергом и Барменом рыб кормит, чтобы что? Чтобы Киса вновь хуесосил его отца? — Ты адекватный? Мел хер пойми в каком состоянии, а тебе припадочно нужно моего отца хуями обложить? — Интересно, и как же то, что должно было под ключ в каком-нибудь сейфе спрятано, на попойке оказалось? — А я ебу? Меня там не было, если ты не заметил. — А из-за кого, по-твоему, пистолеты дома у Бабича оказались? — Ты серьёзно хочешь повесить вину на меня, а не того, кто стрелял? — Тот, кто стрелял, тоже оказался у Бабичей лишь потому, что ты зассал его ёбнуть! Отбитый мудак. Боря уже два года испытывает чувства к мудаку, который упрекает его в том, что он не смог убить во второй раз. А он, долбоеб, мчался на всех порах, потому что с ума сходил, жив ли бедный Ванечка и не успел ли он натворить дел. А Ванечке на Борю поебать чистосердечно. Боря вообще во всех бедах Ванечки виноват. Обидно. Хотелось поддержки, хотелось объяснений, но вместо этого ему лишь выплёвывают очередные высеры в лицо. Между прочим, в разбитое этим самым Ванечкой лицо. Хенку отчаянно хочется ответить взаимностью. — Ты отсталый? То есть по-твоему, вся хуйня, что мы натворили, правильной была? Двух людей притопили и молодцы? Это в твоём понимании честь и справедливость? Легко тебе, мудаку, судить. Самому-то не дали ни меня пристрелить, ни отца родного. Ты, сука, лишь рот открывать и горазд. Тебя-то мы с Мелом отвели от греха подальше, а ты лишь подначивал, мол, мочи Рауля, мочи Игоря. И не тебе потом мозги на песке и режиссер в катакомбах мерещатся. Легко за честь затирать, когда у самого руки чисты, да? Хенк видит, как Киса кулак для удара заносит, но всё равно позволяет вновь заехать по саднящей губе. Металлический привкус во рту чувствует, и это отрезвляет. Сам Кисе по носу бьёт, удовлетворённо ощущая чужую липкую кровь на костяшках. Кислов за грудки схватить норовит, а Хенк метко бьёт ступнёй по его колену. Валятся они вместе, с утробным рычанием, Киса в его глотку вцепился, пока сам Боря пытается вырвать ему клочок волос с затылка. — А в тебе, гнида, ни капли раскаяния, да? — Кричит Киса, пока Хенк на него сверху забраться пытается и между делом бьёт по рёбрам. — Типа так и надо было, друзей заложил и пошёл? — А ты слушал меня, когда я объясниться пытался? Ты меня как собаку избил! — Так тебя это ничему и не научило! Как был батиной шавкой, так и остался! — Лучше бы я тебе в голову выстрелил, один хер мозгов там немного, да и не спохватился бы никто! Тебя в этом городе каждый за спиной поносит, а ты, видимо, выводов так и не сделал. Киса так и замирает под ним, но Хенк реагирует запоздало, и его кулак успевает вмазать по чужому лицу. Ваня скулит и хватается за подбитый глаз, лицо кривит от боли и ворочается, а потом изо всех сил Хенка от себя отпихивает, замахивается ногой и бьёт прямо в челюсть. Во рту кровь хлещет, а один из зубов подозрительно царапает язык. А у Кисы ноздри от гнева раздувается, он губы поджимает, под кожей у него желваки ходят. Он дышит тяжело и на сплёвывающего кровь Хенка таращится диким зверем, а потом резво уносится с места драки. На асфальте уже с десяток кровавых харчков, Боря сплёвывает раз за разом, но словно металлическая на вкус жидкость продолжает сочиться из разбитой губы, а один из зубов сто процентов наполовину отколот. До заполненного обидой и злостью сознания доходит, что он сказал херню и Кису сильно задел, но бежать за ним не спешит. Киса за ним ни разу не бегал: материл, избивал, а извиняться кому? А извиняться всегда Хенку. Он всё-таки сестру с отцом находит, до четырёх утра под реанимацией сидит. Простой люд не пускают, здесь лишь родители Егора, семейство Бабичей, Кудинов, несколько ментов и семья Бори. Прогнозы неутешительные, но жить Мел точно будет. Домой их один из коллег отца везёт. Никто друг другу ни слова не говорит, будто поддерживая негласный траур. Боря себя живым трупом чувствует: за день произошло столько плохого, сколько за все его почти семнадцать лет не случалось. Жизнь перевернулась верх тормашками, а виной всему чувства, честь, максимализм и «чёрная весна».***
Дни проносятся, словно в замедленной съёмке, хотя у Хенкина даже не всегда хватает сил, чтобы встать с кровати, дойти до туалета или засунуть в себя хотя бы что-то съедобное. Происходящее ощущается ненастоящим и синтетическим, словно затянувшийся сон, который должен вот-вот прерваться. Но он не прерывается ни на следующий день, ни на день после. Уже три дня, как началась очередная учебная неделя, но всё, что может Хенк, – лежать в постели, корить себя и думать о многочисленных «если бы». Киса то и дело маячил на периферии сознания, но за мысли о нём Боря испытывал лишь больше вины. У него тут друг с пулевым в реанимации, а он о своей тайной влюблённости думает. Раньше ведь так хотелось с Кисловым больше времени наедине проводить, а сейчас, как по заказу, лишь они одни друг у друга и остались. Нужно извиниться. Боря сморозил аморальную херню, но он в тот момент больше своей злостью с обидой руководствовался, хотел задеть Кису так, как тот обычно задевает его, и у Хенка впервые получилось. Ваню обидело, и это было видно. Он тогда смотрел с несвойственной ему болью во взгляде и впервые в жизни даже не смог съязвить в ответ. В школу Хенк идёт лишь на пятый день. Скорее из-за желания встать с кровати и с Кисловым контакт наладить. Поодиночке они постепенно поедут головой, хотя Киса и так достаточно поехавший, а у Бори крыша за последние дни уезжает ощутимо. Их класс и так даже двадцати человек не насчитывал, а после происшествия словно уменьшился вдвое. Как удалось выяснить за шесть уроков по сокращённому расписанию – Егор Меленин был переведён на лечение в Симферополь, Илья Кудинов и Наташа Баранова числятся пропавшими без вести, а Анжела Бабич, Всеволод Локонов и Иван Кислов забрали документы из школы. Все уроки Боря беспардонно учителей игнорирует и в открытую светит телефоном прям с первой парты. Шерстит все социальные сети, распираемый желанием узнать у Кисы, что вообще за дела. Диалог в телеграмме словно растворился, видимо удалённый для обоих, сам аккаунт Кисы отображается значком удалённого пользователя. Страница вконтакте светится иконкой собачки, профиль в инстаграме испарился, а номер вызываемого абонента недоступен. На улице льёт дождь, а температура вновь опустилась ниже отметки в десять. Вещи уже пропитались влагой насквозь, неприятно прилипая к телу. Он сидел под подъездом Кисы уже как час и двенадцать минут, но в окнах ни свет не горел, ни сами хозяева мимо не проходили. На душе тяжело и уныло, и виной этому даже не погода. С Кисой ему ничего не светит, но он будет счастлив и просто взглянуть в родные глаза и сказать своё самое искреннее «прости». — Ты чего там сидишь, внучек? Дождь льёт, простудишься же! — Кричит ему какая-то незнакомая бабушка с балкона третьего. — Позвони в семнадцатую, я открою. Ты к кому такой? — В тринадцатую. — К Кисловым чтоль? Так они ещё позавчера с чемоданами огромными уехали. С того серого дня город так и не вернул былых красок.По шанхайским подвалам мы вернемся опять Пусть за окнами ночь, нас не будут искать Нам с тобой по шестнадцать, а на улице май Жаль, что это лишь сон, юность не забывай