Синица в руках

Любовь, как роза, роза красная, Цветет в моем саду. Любовь моя - как песенка, С которой в путь иду. Роберт Бернс, 1794

Кому нужны богатство, успех и власть, когда есть любовь? Разве она не покоряет все? Этот вопрос мучил Кориолана весь день, а потом и всю ночь. Он думал об этом, когда сойки-пересмешницы, эти ненормальные создания, эхом повторяли мелодию Люси Грей из деревьев над лугом. «Это место, где я люблю тебя», бессловесно повторяли они, словно ее любовь к нему была слишком большой, чтобы оставаться в ее теле, словно она прорвалась и заразила всю природу. Ее любовь росла в деревьях и танцевала в ветре. Она билась волнами о берег озера. «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя». Но ведь был еще и Билли Бурый, и его существование раздражало Кориолана еще больше, чем сойки-пересмешницы. Любила ли Люси Грей его до сих пор? Возможно ли это, после того, что он для нее сделал? Как она сказала, любовь и доверие – две разные вещи, можно любить кого-то, но не доверять. Имела ли она в виду Билли Бурого? Мысль о том, как они кувыркаются тут на лугу заставляла его хотеть сжечь здесь все дотла. Он хотел превратить это место в такую же пустыню, как радиоактивные руины Тринадцатого, тихую, как кладбище, чтобы дым задушил соек-пересмешниц посреди их песен, заставляя их падать в огонь. «Это место, где я люблю тебя». Их место. Луг был местом, где она любила его – где любила Кориолана. У Билли Бурого было Дерево Висельника – мерзкое место для расцветающей любви. Представляя себе, как он целует Люси Грей под качающимися трупами, Кориолан хотел сжечь и дерево тоже. Или срубить его, а из его древесины соорудить гроб для этого предателя, бывшего возлюбленного его девушки. Но луг, он был безопасен. Это здесь ромашки стояли по стойке смирно, где трава почти золотом отливала в солнечном свете, где бегали животные, животные, каких Кориолан видел только в зоопарке несколько раз перед войной, или вообще только слышал о них. И если Люси Грей доверяла лугу больше чем дереву, то и Кориолану она должно быть верила больше, чем Билли Бурому. Но кого она любила? Если ей придется выбирать между ними двумя, без кого, по мнению Люси Грей, она не сможет прожить? Эти вопросы расстраивали его, и поэтому он загонял их на дно своего сознания, когда шел обратно в Шлак. Прижимая Люси Грей к себе для прощального поцелуя, он крепко сжал ее бедра. Он оставил бы отпечатки ладоней на ее платье, если бы мог, яркой красной краской, чтобы Билли Бурый видел и знал, что она принадлежит ему. Навсегда. Кориолан твердым шагом шел к Котлу. Он начал уже запоминать эту дорогу. К следующему лету он возможно сможет холить по этим непримечательным улицами с закрытыми глазами. Памяти будет достаточно, чтобы вести его. Около дюжины человек крутились там, проверяя стойки. Мод Беж, сидевшая на бочке, помахала ему, пока Тэм Янтарь завязывал шнурки на ботинках на ее ногах, склонившись перед ней. Кориолан почти проскочил мимо нее: ссутулившись за одной из стоек у склада стоял Сеян, заговорщически болтая с одинокой продавщицей. Живот Кориолана скрутило от злости. Ему почти хотелось поприветствовать бывшего одноклассника кулаком в челюсть. Но тут Мод Беж заговорила, ее мышиный голосок отвлек его от воображения, как он забивает Сеяна в раздражающее миролюбивое месиво. – Эй, посмотри! – Она радостно закачала левой ногой, показывая ботинок, который Тэм Янтарь уже зашнуровал. – Тэм Янтарь обменял наши ягоды и достал мне новые ботинки! Тебе нравится? – Очень нравятся, – сказал Кориолан, хотя они были изрядно поношенными, и ему показались уродливыми. – Вы собрали немного яблок? – Спросила она. – Они очень вкусные, если их обмакнуть в сахар, если сможешь его достать. Масло, сахар, новые ботинки. Это были вещи, о которых и сам Кориолан мечтал в ее возрасте. В холодные зимние ночи во время войны, он сидел вместе с Мадам-Бабушкой и Тигрис у огромного мраморного камина и страдал по тортам из зимних вишен и носкам, которые на рассыпались на ходу. Пока повстанцы засыпали бомбами их улицы, словно снегом: холодным и неизвестно куда приземлившимся. Дети дистриктов тоже хотели сахар. Но еще они облизывали губы и освежали сухие глотки, насыщаясь кровью Капитолия. Мод Беж даже не из дистриктов, напомнил себе Кориолан, «она столько же из дистриктов, как я или Люси Грей». – Мы собрали достаточно, чтобы сделать яблочный пирог. Мод Беж кивнула. – Ох, я люблю яблочный пирог. Я пробовала только раз или два. Кориолан кивнул в сторону Сеяна. – Уверен, его «ма» пришлет нам один, если мы очень мило ее попросим. – Правда? – Спросила Мод Беж. Ее глаза были большими и голодными. – Ты так правда думаешь? – Я это знаю, – ответил Кориолан. – Она очень щедрая. – И очень раздражающая, как и ее сынок. Он смотрел, как Сеян ниже склонился над прилавком, поворачиваясь так, будто ему хотелось что-то скрыть. Что он и делал, и Кориолан собирался разобраться с этим пока их не затянуло еще в какую-нибудь глупость. – Увидимся в следующую субботу. Кориолан подошел к прилавку. Продавщица была светлокожей, средних лет, с проблесками седины в пышных рыжих волосах. На большинство ее товаров дважды было не посмотреть. Это были вещи для шахт, шлемы, лампы, фонари. Он увидел, что к стене за ее спиной прислонены несколько пик, а на деревянном сундуке лежали топоры. Оружие. Вещи, которые можно купить на капитолийские деньги под прикрытием диплома Академии. Сеян мог купить даже больше чем это – он мог купить ружья. Кориолан сжал кулаки и снова пошел к ним. Они наверняка занимались чем-то сомнительным, потому что женщина замолчала и отвернулась, принявшись возиться с другим сундуком. – Покупками занимаешься? – Спросил Кориолан, подойдя к Сеяну сбоку. Сеян пожал плечами. Но Кориолан не был идиотом – он заметил легкий всплеск паники в его глазах. – Хотел купить карманный нож, но у нее сейчас их нет. Какое совпадение, учитывая, что у большинства солдат они были. Они даже устраивали соревнования по метанию, когда были не на посту и умирали от скуки. Целились в мишени для стрельбы и делали ставки, кто лучше попадет. Хорошая ложь, но все же ложь. – Сам об этом подумывал, – Кориолан посмотрел на прилавок и прикинулся задумчивым. – Когда нам заплатят. – Конечно, – сказал Сеян, как будто это было само собой разумеющееся. – Когда нам заплатят. Они вышли из Котла молча. Во что мог вляпаться Сеян за то короткое время, что они здесь были? Кориолану хотелось треснуть его. Каждый раз он балансировал на грани безумия – на грани измены – и Кориолану приходилось хватать его за шиворот и тянуть назад. Чтобы разубедить его не хватало логики. Угроза опасности тоже его не остановит. Если Кориолан не мог обратиться к его мозгу (с его странными бунтарскими мыслями), то следовало попробовать обратиться к глупому сердцу Сеяна. – Ты знаешь, Сеян… – Кориолан остановился и положил руку ему на плечо. – Ты мой друг. Больше чем друг. Ты для меня ближайшее что может быть к брату. – Раздражающий брат, который лезет в беду, подумал он, но все же брат. Кориолан потер большим пальцем по тому месту, где воротник Сеяна соединялся с рубашкой. – А у семьи есть особые правила. Если тебе нужна помощь… – Он нахмурился, Сеяну всегда была нужна помощь: помощь, чтобы оставаться спокойным на уроке, помощь выбраться с Арены, помощь прояснить ему голову, чтобы они оба не раскачивались потом на Дереве Висельника. – Я имею в виду, если начнется что-то, с чем ты не сможешь справиться, я здесь. Сеян сглотнул. Его нижняя губа задрожала, а глаза налились слезами. И внезапно он словно опять стал мальчиком на игровой площадке, с наивной улыбкой и пакетом конфет. Это было жалко, но по крайней мере, Кориолан попал в цель. – Спасибо тебе, Корио, – сказал он. – Это много для меня значит. Ты наверное единственный, кому я могу доверять. Опять доверие. Сеян и Люси Грей бросались им во всех подряд, независимо от того, стоили ли этого люди, но это давало Кориолану преимущество: можно контролировать людей, которые доверяют тебе, и тем самым иметь перевес, не доверяя им. – Иди сюда, – он прижал к себе Сеяна и крепко обнял его. – Просто обещай, что не натворишь глупостей, хорошо? – И снова, он почувствовал кивок на своей шее и почти услышал улыбку. Но Кориолан прекрасно понимал: Сеян не удержится и примет глупые, импульсивные решения, потому что сердце у него было больше, чем мозг. Днем понедельника Кориолан снова оказался в лесу с Блохой и доктором Кей. Мысль, что Сеян был не на базе его нервировала, но по крайней мере, он был под чьим-то присмотром, пусть даже не его собственным. К всеобщему разочарованию, ловушки не поймали ни одной сойки-пересмешницы за выходные. Доктор Кей была взволнованна и почти заворожена – и Кориолан понять не мог, почему. Если бы над Двенадцатом дистриктом летало на одну сойку меньше, всем стало бы куда лучше. – Кажется, они унаследовали не просто особую мимикрию, – сказала она, почти довольная, что их маленький эксперимент не удался. – Они улучшили и свои навыки выживания. Забудьте о клетках, у нас полно соек-говорунов. Завтра попробуем силки. Наступило завтра, и силки сработали что надо. Их проинструктировали хватать птиц быстро и нежно, чтобы не травмировать их. Блоха и доктор Кей управлялись с ними с легкостью, хватая соек и сажая в клетки осторожно, словно они были из стекла. Как будто они были чем-то драгоценным, а не шумной мерзостью и оскорблением природы. – Твоя очередь, – сказал Блоха, подталкивая Кориолана плечом. – У тебя получится. Вот у вряд ли. Кориолан подошел к силку уверенно и раздраженно. Сойка-пересмешница выглядела беспомощной, запутавшейся, рвущейся в сетях. Если оставить ее здесь, то она рано или поздно сама себя задушит до смерти, так трепыхаясь. Ей была нужна рука Капитолия, контроль Капитолия, чтобы обеспечить ей безопасность – совсем как дистриктам. Каждый, кто отвергал Капитолий делал это на свою беду, как и эта глупая птица. Он едва коснулся перьев птицы кончиками пальцев, когда мерзкое создание принялось вопить. Оно рвалось и выло, подергивая бесполезными когтями в воздухе. Надеясь успокоить ее – или напугать до усмирения – Кориолан прихватил сойку-пересмешницу потуже. Она завизжала и ударила его клювом по руке, так, что закровило. – Проклятье! – пробормотал он, рефлекторно бросая ее и хватаясь за запястье. Сойка-пересмешница в секунду скрылась в деревьях. – Ох, как жалко, – сказала доктор Кей, хотя она не выглядела расстроенной. – Иди сюда, посмотрим твою руку. Они присели рядом на бревно, и она почистила его руку и перевязала ее. Тигрис делала также в день Жатвы, когда он укололся об одну из роз Мадам-Бабушки. С того дня не прошло и двух месяцев, а Кориолан казался совершенно другим человеком. Тем утром он проснулся полный мечт об Академии и восстановлении славы имени Сноу. А теперь посмотрите на него – ловит мутантских гадов в самом бедном, самом грязном Дистрикте из всех. Дистрикт, который убил его отца – в этих самых лесах. Может сойки-говоруны кружили над деревьями, повторяя его последние слова? Травма руки не позволила Кориолану покинуть пост, так что остаток дня он носил клетки с сойками-пересмешницами и приглядывал за сойками-говорунами в ангаре. В отличие от соек-пересмешниц, сойки-говоруны были чудом. Они были сконструированы с особой целью, это было свидетельство способности человека управлять природой. Вспомнив радужных змеек – их острые зубы и гладкие, легкие тела – Кориолан задумался, а было ли это к лучшему. Может быть. Без присмотра природа впадает в хаос. Совсем как эти мерзкие переродки, что наводняли небеса. Ученые дали ему одно из устройств контроля и разрешили ему поиграть с сойками-говорунами. Блоха не захотело участвовать, даже после того как его заверили, что для птиц это будет просто как игра. Кориолану же нечем было больше заняться, так что он развлекался, уча их дурацким фразочкам или напевая гимн, и все было хорошо, пока сойки-пересмешницы не начали повторять это издалека. Он никак не мог прекратить их неискреннее воспевание Капитолия, так что он остановился и записал несколько мгновений тишины, чтобы прикрыть следы. Последнее, что ему было нужно – чтобы говоруны достигли Цитадели, повторяя его голосом сальные анекдоты, которые не стоило повторять перед людьми. Словно назло ему, и потому что они ничего больше не умели, сойки-пересмешницы продолжали петь. Может быть Кориолан и не унаследовал любви матери к музыке. А может быть ее было тут слишком много, с Кови, этими птицами. Музыка отвлекала, часто оставляла его растерянным и переволновавшимся. Он подумал о первой ночи в Котле, как сияли глаза Люси Грей, когда она наконец увидела его. Если бы она смотрела на него так каждый вечер, обещала, что ее сердце принадлежит ему, что она никогда не улетит, может быть, он смог бы полюбить музыку. Пятьдесят соек-пересмешниц, как оказалось, удовлетворили доктора Кей. Блоха и Кориолан провели среду прикрывая клетки и сгружая их, чтобы планолет мог отвезти их в Цитадель. Там они будут чьей-нибудь еще проблемой, наверное каких-нибудь мелких ученых или интернов из университета. Доктор Галл была слишком важной фигурой, чтобы тратить время на этих невыносимых уродов. «Для чего нужны Голодные Игры?» Кориолан все еще пытался это понять. Он скучал по дням, когда все было просто: Голодные Игры наказывали дистрикты. Это было напоминание, что Капитолий контролировал их, что хаос войны подавлен их мраморным кулаком. Хаос. Контроль. Договор. Сеян ворвался в дверь, безумно улыбаясь. Безумно. – Хорошие новости! – Его голос отражался от стен, перекрывая яростное чирикание соек-пересмешниц, и Кориолану захотелось закрыть уши и закричать. – Еще одна посылка от моей ма! Еще печенье или еще деньги на ружья? Блоха был печален, что птички покидали их. Они ему почему-то нравились, и он их как-то понимал, чем Кориолан завидовал. Если он их понимал, то мог контролировать. Он мог их остановить. Но обещание новых сладостей заставило Блоху встрепенуться. – Она лучше всех, – сказал он и ушел с клеткой. Сеян кивнул. – Я передам, что ты так сказал! Кориолан глянул на чирикающего говоруна, рядом с которым стоял. На его ноге была метка с цифрой 1. Песня соек-пересмешниц заразила и его, но в его исполнении была терпимой. Когда он снова поднял голову, улыбка пропала с лица Сеяна. Безумные глаза бегали по ангару, и остановились на Кориолане только когда он убедился, что они одни. Он выглядел так, будто затаил дыхание. Он выглядел так, словно ему было больно. – Слушай, у нас всего несколько минут, – прошептал он. – Я знаю, ты не одобришь то, что я решился сделать… – «А когда я одобрял?» – подумал Кориолан. – Но мне нужно, чтобы ты хотя бы понял. После всего, что ты сказал тогда, про то, что мы братья, ну, я подумал, что должен объясниться, – Сеян сделал неуверенный шаг вперед и положил руку ему на плечо. – Пожалуйста, выслушай меня. Наконец-то. Все карты были выложены на стол. Это признание собрало вместе отдельные кусочки картины, которую он не мог сложить четко. Любые сомнения Кориолана, что Сеян был замешан в каком-то заговоре повстанцев, разлетелись в пыль. Он взял себя в руки, приготовившись услышать правду, к тому, как изменится его жизнь, когда он ее услышит. Сеян никогда не думал о нем, когда проворачивал эти свои человеколюбивые фокусы, да? Уже плохо, что Кориолан едва не умер, когда доставал его с Арены, и что они вместе попали в один отряд – теперь Сеян собирался сделать из него изменника? Кориолан мог быть осужден просто за то, что знал это, а что тут делают с изменниками? Как бы то ни было, он был уверен, что Страбон Плинт найдет способ выкупить сына из этого. Кориолан мог бы сделать много разумных вещей, но не сделал ничего. Его рука потянулась к прибору управления на столе, прежде чем он понял, что делает это. Если бы у него было доказательство, если он смог бы доложить командиру, и Сеяна отправили бы домой. Или отправить бы сойку-говоруна в Цитадель, в надежде, что она дойдет до доктора Галл. Она наверное добьётся, чтобы Сеяна уволили и легко наказали. Может быть короткая отсидка в тюрьме, если ей не будет достаточно подношений от Страбона. В любом случае, урон будет небольшой, и Плинты навсегда исчезнут из жизги Кориолана. Он мог схватить устройство, записать признание, и до конца недели избавиться от Сеяна. Что-то остановило его руку. Кориолан вспомнил себя на похоронах Арахны. Он помнил тело девочки из Десятого дистрикта, свисавшее, чтобы все ее видели, с крюка, словно она была пойманной рыбой, а не человеческим ребенком. «Мы наказываем вдвойне». И насколько они накажут Сеяна? Достаточно, чтобы убить? Станет ли его мертвое тело тоже украшением, мерно покачиваясь с Дерева Висельника? Сеян был идиотом, это было верно. Он был слабохарактерным, мягкосердечным имбецилом, и Кориолан был бы рад от него избавиться. Но он не заслуживал умирать за это. И Кориолан тоже не заслуживал смерти только за то, что казался всем его другом. «Какой у тебя есть выбор?» – спросил себя Кориолан, но слышал при этом голос кузины. Хаос. Контроль. Договор. Выбор. Кориолан повернулся к Сеяну. Он прислонился к полке и скрестил руки на груди. – Можешь рассказывать все, что хочешь, – сказал он, потому что Сеян ему доверял. И если он доверял ему, то может быть, он мог на него повлиять. Поверить ему раз и навсегда, когда он говорит, что что-то плохая идея. – Короче, вот что… Банда повстанцев собиралась бежать на север. Они собирались взять с собой Лил, и если Сеян поможет ей, то и он пойдет с ними. Иначе ее повесят вместе с следующей группой повстанцев, которых они захватили. (Она наверняка знала что-то о бомбах Арло Чанса – они не вешают людей только за любовь, ведь так?) Сеян рассказывал свой дурацкий план, как будто он был гениальный. Ну да, напоить и запереть стражу, освободить Лил, проскочить через ограду за генератором к свободе, надежнейшая стратегия. Да ничто не может не так пойти! Никто не пострадает, никто не узнает. Кориолан едва до мигрени себя не довел, перечисляя все, что могло пойти не так, доведя их обоих до виселицы: что если охрана не захочет печеньки ма? Что если один съест и упадет на глазах у другого? Что если один из них позовет на помощь? А если и нет, Сеян правда думал, что они незаметно перережут ограду? Допустим они выберутся из Двенадцатого, из Панема, выберутся в леса. Что они будут есть? Где найдут ночлег? Будет удивительно, если они переживут зиму, и шансы на это были так себе. И если с ними идет Билли Бурый, то не попытается ли он забрать с собой Люси Грей? Пойдет ли она? Нет. Этого не могло быть. Она. Была. Его. И он сделает все, чтобы сохранить ее. – Сеян, это…. – Кориолан вздохнул. – Это звучит безумно. Ты понимаешь это, понимаешь? – Слушай, я знаю, многое должно сложиться правильно, но… – Но не сложится! – Взъярился он. – Что-то может пойти не так, и ты попадешься! Сеян сжал челюсти и выпрямился. Но он поколебался, прежде чем продолжить. – Я не могу здесь оставаться, – сказал он, словно умолял. – Мы оба это знаем. Я могу это сделать, Корио, я ведь пробрался на Арену, разве нет? Кориолан вцепился в полку. Если бы не вцепился, он бы ударил его. – И ты бы умер там, если бы я не рискнул всем, чтобы тебя вытащить! Я убил человека, Сеян! Из-за тебя! – Он понял, что звучал слишком резко, и смягчил хватку на полке и свой взгляд. – Пожалуйста, не заставляй меня связываться с твоей «ма» и сообщать ей, что тебя повесили. – Повесили? – Сеян нахмурился. Неужели оно? Неужели Кориолан достучался до него? Он удвоил усилия. – Да, Сеян, повесили! Если они собираются казнить Лил только за то, что она испортила казнь, за то, что знала что-то о человеке, то что они сделают с тобой, когда узнают? – Кориолан заставил себя встать. Он наконец понял Сеяна, и теперь знал, как его контролировать – любовью. Не просто эмоциями – любовью, глупой склонностью поклоняться каждому, кого встретит. Но никого он не любил больше, чем свою «ма». Кориолан взял его за руки. Они были вялыми. Они дрожали. – Ты нужен дистриктам, помнишь? Что хорошего для них будет, если ты умрешь? – «И сколько еще раз мы должны повторять этот разговор?» – Ты не выберешься из этого просто получив щелчок по носу. Ты действительно хочешь оставить свою ма одну? – Кориолан отступил на шаг. Он обхватил рукой свое левое плечо, там, где навсегда остался шрам от ножа Боббина. Его награда за риск жизнью за мальчишку, которого он еле терпел. Он скривился, ощущая фантомную боль в руке. – Ты правда оставишь меня одного? Я не могу вернуться домой. Я могу только писать Тигрис, и моя бабушка будет уже мертва к тому времени, как я вернусь. Ты единственная семья, что у меня здесь осталась. Сеян дрогнул. – Я принял решение, – сказал он, но звучало так, словно не принял. Хорошо. – Переспи с этой мыслью, хорошо? – Кориолан почти умолял, быстро моргая, чтобы сморгнуть слезы, которые никак не наворачивались. – Подумай о людей в этом дистрикте, о детях, грязных и больных, о шахтерах с их травмами. И… – Он зажмурился, отгоняя воспоминания о кровавых простынях, о Мадам-Бабушке, которая плакала, прижимая к груди сверток, который был слишком тих – о матери, которая еще утром улыбалась и играла на пианино, а теперь была мертва. Кориолан глубоко вздохнул. Он надеялся, что его боль выглядела искренней. – О женщинах – они рожают в этих грязных хижинах, и я уверен, выживает только половина детей, может только треть. Ты же хотел быть медиком? Разве ты не хочешь им помогать? Глаза Сеяна были наполнены слезами. – Корио… Блоха вошел в дверь, спрашивая бутылку воды для соек-пересмешниц. Одна из них сломалась. – Думаю, здесь лежала запасная, – сказал Кориолан, отирая глаз большим пальцем, будто стирал слезы. – Помогу тебе поискать. – Он хлопнул ладонью по плечу Сеяна, проходя мимо, и наклонился к нему. – Не заставляй меня осыпать тебя крошками, – прошептал он, так тихо, чтобы услышали только они оба. Этой ночью ему снилась радуга доктора Галл. Он снова был на Арене, беспомощно стоя у плеча Сеяна, склонившимся над телом Марка. Кориолан кричал, снова и снова, стараясь предупредить его о приближающихся рептилиях, но Сеян не слышал его. Змеи открыли пасти, их клыки сияли под бледным лунным светов. Одна из них забралась ему на шею и… «Ла, ла, ла, ла…» Змеи подняли головы. Они повернулись, словно многоцветная волна, и покатились к голосу, который эхом раздавался из туннеля. Кориолан напряг слух. Это не был голос Люси Грей. Это был его собственный голос.