Ус

      Двенадцатого апреля Чжун ли прибывает в Фонтейн.       Будучи одетым с особой торжественностью, как положено заурядному искателю приключений — в вынужденной командировке или вольном путешествии к середине света — он надевает парадный костюм, удобный и комфортный для передвижения по труднодоступным местам и даже соскребывает монеты в запылившийся кошелек.       Ху Тао настоятельно рекомендует набить карманы большим количеством моры, чтобы он не выписывал бесконечно чеки на ритуальное бюро, а Сяо же пытается всучить ему тарелку, полную миндального тофу, насыщенно-белого и вкусно пахнущего, слабо имея представление о том, как происходит миграция. Он провел слишком много времени вдали от людей, заточенный в темнице собственных предубеждений: предпочитал передвигаться исключительно перемещениями в пространстве и избегать лишних взаимодействий с людьми, даже каждая секунда казалась ему непомерной ношей, которую он вынужден держать на своих плечах. И сейчас, пытаясь вернуться в цикл размеренного сосуществования с людьми, он чувствует себя безнадежно потерянным.       Эта забота, что омывает края тарелки, словно прибрежный песок, граничит с трепетно скрытым суеумием, возникшем в попытке отдать дань уважения в размере, троекратно превышающем данное изначально, доходит до самого утомленного вниманием сердца.       Чжун ли вежливо отказывается.              Но бесформенное, не имеющее внешней оболочки, участие некогда подопечных, будет преследовать его вплоть до конца света. Это именно то, чего он желал — путешествовать со стопроцентной вероятностью не потерять частичку себя, иметь что-то родное, что постоянно грело бы чувствительное местечко под сердцем.       Он вдыхает глубокий запах морского бриза и с досадой сдвигает брови к переносице, когда ощущает смрад рыбы, витающий в воздухе повсюду. Нетрудно вообразить, как много морских существ нетерпеливо рассекают водную гладь, заставляя ее упруго изгибаться под очертания собственной формы — непостоянной и сумасбродной. Трудно чувствовать себя защищенным, когда возвышаешься над огромной толщей воды, откуда тебя провожают взглядом стеклянные глаза, надтреснутые и лопнувшие, без зрачков и с иссыхающей оболочкой, наполовину отвалившиеся, как плохо вставленные протезы. Они безжизненные, вселяют беспросветность, которую даже не заметишь, пока не прикоснешься к груди дрожащими пальцами.       Он уверенно делает шаг вперед.       Дно лодки ощутимо прогибается над гладью воды, беззаботно играется с равновесием. Ни одна мышца на его лице не сокращается, не подвергая сомнению безопасность этого уникального водного транспорта, но сердце кидает камень в огород: побаливает деликатно, намекая, что пора прекратить создавать себе фейерверки эмоций сохранности ясного сознания ради.       — Добро пожаловать на аквабус, уникальный транспорт Фонтейна! — раздается сахарный голос снизу, и Чжун ли замечает маленькую борт-проводницу только после того, как опускает взгляд, — со станции Ромарин мы отправляемся прямо в Кур-де-Фонтейн!       — Обычно пассажиров на нашем маршруте немного, поэтому вы можете выбрать место по своему усмотрению! Только прошу вас соблюдать правила поездки! — Чжун ли позволяет себе занять предложенное место: симпатичный диванчик с левой стороны. Симпатичным он оказывается не только визуально, но и сидеть на нем оказывается удивительно приятно, потому что ничего не доставляет неудобств затекшей спине.       Он неторопливо оглядывает открытое пространство и понимает, почему фонтейновцы предпочитают такой вид транспорта. Здесь просторно и удобно, лихой ветер касается головы, растрепывает редкий хвост, но людям с морской болезнью определенно не стоит посещать это место, потому что бесконечно текущие водоемы — то, что они будут видеть в кошмарах до конца своей жизни.       Любезная борт-проводница оказывается права: кроме него, на этом рейсе нет никого. Это неожиданно, ведь на станции стояли и другие люди, представители совершенно разных культур, и он без задней мысли предположил, что будет делить места со всеми ними.       — Например, пассажирам аквабуса не разрешается выкладывать на сиденья острые предметы, проносить на борт переполненные контейнеры с едой…       — Подобное поведение уже приводило к ссорам между пассажирами. А некоторые ссоры даже перерастали в драки! — объясняет она, активно жестикулируя руками. Он с удивлением подмечает, что конечности у борт-проводницы нечеловеческие: они напоминают собой клешни крабов, только более утонченные и аккуратные, словно завернутые в белые махровые варежки.       — Правда, в Фонтейне действует правило: «Хочешь подраться — заявись на дуэль». Так что в итоге те двое пассажиров были отправлены в крепость Меропид, где зажили в мире и согласии, соблюдая правила и этикет…       — Дело кончилось очень хорошо, но всё же я не советую вам повторять за ними! — заканчивает она предупредительную речь, и складывает небольшие ладони вместе.       Чжун ли вежливо хлопает в ладоши.       — Очень интересно, — задумчиво говорит он, — но боюсь, что при всем желании я не смог бы затеять здесь драку.       — Это здорово!       — Разве что с вами, — добавляет.       Она надувается, упирает руки в бока и смотрит на него очень осуждающе.       — В таком случае, вам придется попрощаться со спокойной жизнью, потому что мы, мелюзины, пальцем не деланные! — восклицает она, — Эваль ознакомлена с основами боевых искусств, знает приемы из единоборств и умеет двигаться со скоростью любого владельца айкидо!       — Это достойно уважения, — не скрывает восхищения Чжун ли, — я ни за что не стал бы вставать на пути такого умелого воина.       Мелюзина довольно улыбается.       Чжун ли, послушав немного ее речи, понимает, что довелось встретиться с донельзя мудрым существом, оснащенность которого демонстрируется во многих аспектах. Малоизвестные остросюжетные романы, географические особенности мест, которые они проезжают, актуальные колонки вот-вот вышедших газет, интересные факты о любом регионе Тейвата, законы юриспруденции Фонтейна, о которых ему самому, к сожалению, известно непозволительно мало — сопровождают увлекательный диалог. Он готов поклясться, что, если бы каждый человек, встречающийся ему на пути, владел такой же обширностью знаний и манер, цены бы не было этому миру.       — Сейчас мы будем проходить через тоннель Пуассон. Если вдуматься, на нашем маршруте почти не бывает пассажиров!       — Гм… Наверное, людям просто не нравится пустыня? Почему иначе основной путь в Фонтейн пролегает через долину Чэньюй в Ли Юэ? — он моргает озадаченно.       — Говорят, в местностях с большим количеством песка даже у меков чаще случаются поломки. Наверное, нормальным людям не хочется пробираться через сухую жаркую пустыню, чтобы попасть в Фонтейн? — задумчиво бормочет мелюзина, почесывая мягкой лапой подбородок, но тут же исправляется, — ой, извините! Я не хотела вас обидеть…       Чжун ли скрывает скромный смешок в кулаке.       — Что вы, что вы, в этом ваша правда, — тактично соглашается он.       Восхищается ее знаниями вслух, не стыдясь признать, как приятно беседовать с культурной, сведущей во многих сферах мелюзиной. Эваль рдеет. Она поправляет шерстку на локтях, оглаживает подол строгого платья, улыбается по-доброму.       — В таком случае, Фонтейн точно придется вам по вкусу. Ведь не счесть количество мудрых людей, обитающих здесь! — довольно говорит она.       Тоннель Пуассон кажется по-настоящему удивительным местом. Воздух здесь не имеет привкуса, но он пахнет летом, незрелыми корешками и прелой листвою. Замирает, останавливается, несмотря на то, что снаружи продолжает движение колючий ветер. А тут ветер словно потерялся. Свет в конце пути перестает быть неуловимым пятном, он расширяется и слепит чувствительные глаза. Оправдание этому: светлое всегда приковывается ко мраку, поэтому уже на выезде, небо блестит тысячами сапфиров, падающими с неба. Полупрозрачными крупными каплями, напоминающими собой бесконечный кружащийся танец, судьба каждого участника в котором — разбиться о землю, оставив после себя поток слез.       Он чувствует ладонями влагу.       — Кажется, вашим первым приобретением в Кур-де-Фонтейн станет зонт.       — Вы правы, — бормочет Чжун ли, — я хорошо ознакомлен с климатом этого региона, но неожиданно, что слухи подтвердились настолько скоро.       — Скорее, наоборот, очень даже ожидаемо! Все-таки Фонтейн — родина не только судейского дела, а также первоисточник легенд, сказаний и пророчеств.       — Значит, жители этих мест действительно крайне суеверны? — задумчиво интересуется Чжун ли.       — Хорошо это или плохо, истинно так! — подтверждает Эваль.       — А вы?       — А что — я?       — Верите ли вы в это?       Этот вопрос заставляет мелюзину глубоко задуматься.       Она замолкает, перебирает пушистыми руками некоторое время, на второй минуте кажется, что она уже и вовсе забыла, о чем думала.       Отвечает Эваль, когда он уже и не ждет ответа.       — Нисколечки.       — Вот как.       — Но не могу не согласиться, что кричалка, входящая в легенду о Гидро драконе, весьма любопытна.       — Кричалка? — переспрашивает Чжун ли.       — Я думаю, вам следует ознакомиться с этим подробнее где-то в городе. Все-таки, я обычная должница судьбы.       Повисает умиротворяющая тишина.       По медленно расцветающему свету впереди становится понятно, что их поездка вот-вот подойдет к концу. За бортом стрекочут восхитительные снежные гуси, величественно расправляя крылья: они тоскуют по глади небесных просторов и запаху облаков.       Эваль прощается торопливо, но успевает давать много пожеланий: не заблудитесь, внимательно следите за дорогой, не забудьте купить зонт, поскорее найдите укрытие; и при этом успевает гостеприимно встречать скопление новых пассажиров. Они ворчат, толкаются локтями в попытке зайти побыстрее, чтобы занять место поближе к рассказчику, закрываются от дождя.       Он и сам в какой-то момент перестает замечать скребущиеся по коже капли.       Оглядывает опустевший этаж, на котором остались только пожилая пара, стоящие около забора с видом на весь город и маленькая девочка, радостно бегающая вокруг суетливой матери. Проходит в лифт, опускается на первый этаж и наконец-то выходит в город, рассматривая открывшиеся просторы. Дождь не прекращается. Он стучит где-то высоко и к этому времени словно испаряет с улиц человеческое разноголосье и всевозможный животный трепет. Благодаря этому становится лучше видно округу, но невооруженным глазом все еще не обхватить перечень огромных высоток. Деревьев здесь совсем мало — природа дышит не зеленью, а водой. Послеобеденная духота жарко дышит в затылок даже во время ливня, и наступает сонная одурь. Она висит упорно, неподвижно.       Апрель немного уступает марту по средним температурам, может быть, на два градуса. Метеорологи утверждают, что эта весна будет беспробудно солнечной, самым спокойным и размеренным временем года. Что сутками будет висеть на горизонте краснеющее солнце, расцветут наконец в сезон блестящие ягоды, но спрячутся тревожно под большими листьями, зонтики укропа, наоборот, возвысятся гордо над землей, демонстрируя показную уверенность. Завораживающем поистине станет небо, будет звучать музыкой, лелеющей в тишине скрипкой, но растет напряжение, и в оркестр вступают силы барабанов. Конечно, все заканчивается холодным дождем и длинным ненастьем.       Потому что Фонтейн не придерживается законов природы.       Метеорологи не обманули: в Ли Юэ цветет и пахнет природа, позже гаснет заря вечером, короче стали сумерки, удивительный запах разносится по округе — волнующий. А здесь пахнет прохладцей, вынуждает закутаться сильнее в непозволительно тонкий плащ.       Чжун ли, внемля совету Эваль, покупает зонт в ближайшей лавочке. Волосы к этому времени намокают окончательно, и по затылку проходится дрожь от холодного ветра. Он едва ощутимо усиливает обтекающую тело энергию гео, настолько, чтобы тело не охватывала дрожь, а волоски на затылке перестали вставать дыбом.       Но только в этот момент понимает, что на душе подозрительно тяжело.       Прожитый день висит балластом, голова кружится от равномерного постукивания по временной крыше, а редкие деревья перешептываются между собой. То ли чудится, то ли на самом деле — они шепчутся, разговаривают неслышным бормотанием, а темы их бесед бессмысленны, как разгоряченные сны при высокой температуре. А стоит прерывистому ветру разволновать его тяжело опавший от влаги хвост, они покачиваются, словно выдыхают с облегчением и замолкают. И позволяют ему сорвать с себя гроздья тяжелых листьев, словно ненужную одежду.       Он сглатывает нервно, слегка дрожит кадыком, когда этот же ветер подталкивает его в сторону заканчивающейся тропинки. Прячутся пугливо в кустарниках фиолетовые цветы, похожие на гладиолусы. На улице необъятная тишина, природа спит, чуть серебрится и шевелится, тревожно рдеет. Почернели растущие в мелководье травы — камыш, рогоз, шиповник. Стоит ступить за здание, оставить позади неоновую вывеску, как темнота хлынет из углов и смыкается перед глазами, взбудораживая и без того стучащее сердце.       «Квартал Лионез» — гласит вывеска.       Но не может мрачная подворотня иметь такое гордое название. Темнота сгущает краски: она голодна, просит каши и требует крови, готовая жрать жадно любые предметы, что окажутся в ее поле зрения. Превращает это место в неблагополучный район, где обычно неотесанные грубияны вырывают сумки у девушек, сбивают с ног школьников и оказываются безнаказанными. Где у него самого сейчас вырвут что-нибудь ценное. Может, маленький мешок с морой, а может, снова бесстыдно засунут руку в отверстие для гнозиса, уродливо расплывающееся на его теле пустым пространством.       — Извиняюсь? — негромко звучит чужой голос спереди.       За пеленой дождя простирается лишь блестящий высокий силуэт, вынуждающий отступить назад, прищурить глаза сильнее.       Для Чжун ли не впервой знакомиться с голосами людей, прежде чем увидеть их воочию.       Голос его резкий и требовательный. Тембр не совсем низкий, намного более трепетный, чем его, несмотря на то, что лишен привычной мягкости и сглаживания твердых звуков. Грубо произносит гласные, неохотно смакует послушную «в», отрезает конец с четким окончанием. Ему не предназначено озвучивать детские сказки, требующие внимательного неторопливого подхода, не суждено раствориться в длинных рассказах с подробными витиеватыми описаниями, зато таким голосом можно озвучивать заключения, выведенные непосильным трудом.       Чжун ли невольно сравнивает его со своим — терпким и глубоким, которым он протягивает слова так, словно пробует их на вкус и наслаждается каждым слогом.       Действительно, красивый.       Впрочем, «красивый» — не самое уместное слово, потому что, на его памяти, не существует уродливых голосов. Ведь каждый можно описать олицетворением, подобрать безупречный синоним, сравнить с каким-то чувством, и он может думать об нем, как о каком-то удивительном чае. К примеру улун, пахнущий молоком, но не оставляющий на языке ощутимых впечатлений. Он мягкий, нежный, растекается на языке молочной дымкой, имеющей лишь легкий вкус зеленого чая. Вспомнить о нем проще простого. Любому человеку покажется, что нет ничего особенного, что можно было бы запечатлеть на будущее, но среди многообразия вкусов трав и фруктов, успокаивающий душу чай приходит на ум в первую очередь.       — Добрый вечер, — радушно здоровается Чжун ли.       Его благосклонности не оценивают по достоинству.       — Что привело вас сюда?       — Буду с вами искренен. Почему-то ноги сами принесли меня сюда, — спокойно, даже немного беззаботно, говорит он.       — Вы пьяны? — отчужденно спрашивает человек, поворачиваясь к нему боком. Но не чтобы отстраниться от диалога. Он опирается на высокую трость, смотрит вдаль, не то, что бы в какую-то определенную точку. Просто рассматривает округу.       — Никак нет, — честно отвечает Чжун ли.       — Тогда не понимаю, почему вы не можете управлять своими ногами.       — Почувствовал дух одиночества из этого укромного уголка.       — …       —…       — Не хочу вас обидеть, но… — поднимает голову незнакомец, — это место перестало быть укромным после вашего появления.       — Я прошу прощения за столь неожиданное вторжение, — беззлобно говорит Чжун ли. Остается на месте.       Человек выглядит не впечатленным. Он угрюмо опускает взгляд и сжимает ладони крепче. Видно невооруженным глазом, как сильно напрягает его чужое присутствие: сильные икры поджимаются нетерпеливо даже через материал длинных темно-синих сапогов, конец которых Чжун ли замечает только когда ветер бесстыдно развевает ткань костюма: они стягивают упругую кожу бедер и не позволяют увидеть ничего лишнего — скромно, уединенно и бесстрастно; спина выпрямляется по струнке, а плечи, наоборот, горбятся, делая аристократическую фигуру похожей на подводную скрягу. И действительно, весь его образ напоминает морское существо: белое кружево, под бесцеремонно вздернутыми рукавами с блестящими эмблемами, воздушно вздымается; концы неожиданно яркого плаща сворачиваются в трубочки, имитируя неповоротливый рыбий хвост, пестреющий оттенками синего и голубого; пальцы обтянуты сдержанным черным, только кристаллики золота на угловатых костяшках выделяются на фоне темноты. Становится любопытно, как больно они будут ощущаться на лице.       Красуется только белизна волос, ниспадающая по широким плечам. Они удивительно густые, из-за чего непослушно растекаются по сильной спине, и обуздать их может только очаровательный темный бантик. Он сползает вниз — к самой кромке волос, держится на последнем издыхании.       Чжун ли отводит взгляд.       — Позаимствовать зонт? Вы уже довольно сильно промокли.       — Не стоит, — сумрачно выдыхает он, но плечи его чувствительно вздрагивают от прикосновений холодных капель к лицу, — я люблю дождь.       И это правда.       Это видно по раскрепощенному взгляду, которым этот человек одаривает единственное достойное его внимания явление — холодный ливень. Любуется и отходит, чтобы нечаянно не стряхнуть такую необычную красоту.       — Тогда хорошо, — покорно соглашается Чжун ли, — просто беспокоюсь, что вы простудитесь.       — Зачем?       — Не знаю, — отвечает честно, — но возможно, мой долг сегодня предложить вино.       Невиллет соглашается. Но не на вино.

☆

      Чжун ли в кои-то веки думает, что сегодня день неожиданных знакомств.       Он старался приобщиться к нынешней культуре и попытаться завести знакомство с довольно интересным человеком, но не ожидал, что это приведет к тому, что он будет пить пакетированный чай в личном кабинете знаменитого Верховного судьи, куда его привели для переговоров с Гидро Архонтом. Даже на словах это звучит сумасбродно, и он беспокоится, что если попробует рассказать об этом кому-либо из близкого круга общения, его посчитают безумцем.       Но таково истинное положение дел.       — Может быть, вы хотите ответить на вопрос, который я задал вам ранее? — раздается в тишине голос Невиллета.        — Прошу прощения, какой именно вопрос вы имеете ввиду?       — Что привело вас сюда.       — Ах, вы об этом, — понятливо кивает Чжун ли, — сказать честно… на это приходится слишком много причин. Действительно ли вам интересно узнать, что мне было любопытно побывать в нашумевшем месте и изучить здешнюю культуру?       — Вы не поняли.       — Да?       — Что привело сюда Гео Архонта? — наконец-то открыто спрашивает Невиллет.       Он встревожен и немного — заинтересован.       Чжун ли чувствует усталость от того, как много напряжения вызывает одно его присутствие в этом кабинете. Его собеседник сосредоточен на каком-то несуразном допросе, вызывающем огромные неудобства им двоим; Гидро Архонт готовится присоединиться к этой дипломатической встрече, чтобы своим неловким шагом внести еще больше смуты в их покой; а чувствительный затылок ощущает скопление мелюзин, прилипших к входной двери.       Пальцы болезненно потирают переносицу.       — Это просто недопонимание, — терпеливо поясняет Чжун ли, — я даже не хочу выяснять, каким способом вы узнали о том, кем я являюсь, потому что сейчас мой облик представляет из себя обычного человека.       Он выдерживает паузу.       — Но у меня нет никаких вопросов к системе правосудия, и уж тем более, причины для личного разговора с многоуважаемым Гидро Архонтом.       — Я просто почувствовал, — внезапно признается Невиллет.       Он опускает глаза. Как тогда, среди немых могил из цветов, но в этот раз ситуация отличается в корне. Холодный свет освещает его полностью, и можно увидеть, как в некогда ледяных глазах плавает, немного поблескивает чувство вины. С этого ракурса, невольно замечает Чжун ли, он выглядит намного более безобидно, потому что где-то сверху остался угрюмый лисий взгляд, острая линия подбородка и грозно сведенные брови. Здесь же существуют только щедрые глаза, наполненные неуместной тревогой, очаровательная линия подводки и старательно подкрашенные ресницы. Он заправляет гладкую челку за ухо, случайно задевая пальцами чувствительно развевающиеся голубые пряди, сжимает бедра сильнее; без громоздкого пиджака его плечи выглядят совсем беззащитными.       И Чжун ли внезапно понимает.       Понимает, когда цепляется взглядом за выделяющиеся, почему-то особенные, синие пряди, которые таковыми не являются вовсе. Когда видит их полностью, постепенно осветленных к концу, непослушно застывших прямо над линией волос, словно кропотливо уложенные лаком.       Но это не так. Они уложены временем, бесконечным терпением и неимением выбора. Также, как у него самого.       Слова застревают в горле.       Но время не способно на ожидание. Оно никогда не делает поблажек, не имеет любимчиков, не идет быстрее или медленнее. Именно так, как надо. И Чжун ли не может воспротивиться ему, когда в кабинет без стука врывается Гидро Архонт.       «Да пропади оно пропадом» — молчаливо возникает Чжун ли, не отрывая взгляда от встрепенувшегося Невиллета. Да, момент определенно упущен.       — Изв… То есть, прошу меня извинить за опоздание. Архонтские дела, ну… вы понимаете, — неловко отмахивается Фурина, — надеюсь, я не пропустила ничего важного, что… Ам, понадобится переговорам, которые внесут больше смысла и пользы для последующих дипломатических взаимодействий… Д-да-да, именно так.       Она невольно напоминает ему Паймон. Язык подвешен говорить умные слова в нужный момент, но срывается много лишнего, что, при всей возможности, стоило бы оставить при себе.       Кратко говоря, Паймон совершенно не умеет лгать.       И что-то похожее есть и в этих, немного растерянных суетливых глазах, которые оглядывают его с опаской, оценивают на возможную угрозу. Что именно — еще предстоит узнать.       — Ни в коем случае, госпожа Фурина, — доброжелательно кивает Чжун ли и охотно поднимается с места, приветствуя ее легким поклоном.       Она на мгновение теряется. Скользит глазами за его спину, но не натывается на поддержку в чужом взгляде. И тогда приходится действовать самостоятельно, с трудом возвращать самообладание, чтобы сделать ответный жест. Это немного затруднительно, поскольку в ее руках крупный торт, и поклон получается немного неровным и заваливающимся набок.       — Позвольте вам помочь, — без раздумий предлагает он, искренне переживая за сохранность всего: главного блюда их предстоящей трапезы, качественного ковра под ногами и торта.       Фурина осторожно передает торт, косится робко и едва уловимо уводит взгляд в сторону витражного окна, чтобы посмотреть, достаточно ли приемлемо она выглядит.       — Надеюсь, вы будете не против составить мне компанию в перекусе, я подготовила по-настоящему вкусное угощение! — прокашливается она, — Месье Невиллет не очень любит сладкое, поэтому мы отобедаем вдвоем. Кхм… главное ведь, что за столом нас больше двух.       — Это любимый торт госпожи Фурины, — подает голос Невиллет, — За день на продажу уходит всего шестнадцать порций, которые моментально раскупают.       Он не говорит прямо, но и не скрывает подтекста. «Согласись. Похвали за старания. Скажи, что очень вкусно. Поблагодари за теплый прием».       — Я с удовольствием приму предложение, — вежливо улыбается Чжун ли, — вы очень добры. Наверняка, не каждому суждено получить одобрение на участие в вашем чаепитии.       — О, вы правы! Вы, безусловно, особенный гость! — восклицает Фурина, невольно всем своим видом демонстрируя, как сильно она нуждается в одобрении, как сильно желает ему понравиться и угодить.       Невиллет молча отлепляется от книжного шкафа и присаживается на законное место — высокое кресло, обособленное короткими деревянными столами. Он молчит, бездумно перебирает пальцами страницы записной книги, не смотрит ни на кого из них. Размышляет о чем-то своем.       — Кхм, — привлекает внимание Фурина, — как вы знаете, господин Чжун ли…       Она осекается.       — Могу ли я обращаться к вам подобным образом?       — Конечно. Продолжайте, госпожа Фурина.       — Вот. Как вы знаете, господин Чжун ли, эта встреча оказалась для нас большой неожиданностью. Нев… месье Невиллет может подтвердить, — она поворачивает голову в сторону и дожидается согласного кивка, прежде чем продолжить, — поэтому, к сожалению, мы не сумели подготовиться подобающе к вашему визиту.       — И для меня тоже, — задумчиво говорит Чжун ли, — когда я прибыл в великолепное государство Фонтейн, я не ожидал, что так скоро окажусь в компании высокопоставленных лиц. Стоит уточнить, что я и вовсе этого не ожидал.       — И для вас? — удивленно вздергивает брови Фурина, — я думала, вы прибыли в Фонтейн из-за нашумевшей ситуации с предвестником.       — Предвестником?       Она беззвучно ойкает. Прикрывает ладонью рот. Беспомощно смотрит на Невиллета.       Чжун ли смотрит тоже. С ожиданием.       — Ох… — тяжело, но без осуждения выдыхает Невиллет, — не думал, что эта ситуация станет еще более запутанной.       — Долгая история, — стыдливо бормочет Фурина.       Пальцы сильнее сдавливают межбровную косточку, и Чжун ли чувствует, что еще немного и его мозга не останется вовсе, потому что с каждой секундой эта встреча становится чудесатее и чудесатее.       — Я очень старался отсрочить встречу со Слугой хотя бы на некоторое время, пока мы не сможем сформулировать достойную для озвучивания причину, по которой Чайлд, так называемый одиннадцатый предвестник, прибыл в Фонтейн и исчез, — говорит Невиллет, — потому что мы и сами пытаемся с этим разобраться. Но перед тем, как мы успели предпринять хоть что-то, появились вы.       — И обстановка между членами юриспруденции ощутимо накалилась, — печально продолжила Фурина, складывая руки на груди.       — Я заволновался, что вы можете нанести непоправимый вред системе судейства. Или… госпоже Фурине, — шелестит куда более мелодичным голосом он.       — ...       — Я был не прав, когда относился к вам предвзято, исходя исключительно из собственных убеждений. Совру, если скажу, что в моей голове вы были таким же, каким предстали сейчас.       Повисает ядовитое молчание.       — Я прошу прощения.       — В этом нет ничего страшного, месье Невиллет, — невесело поднимает уголки губ Чжун ли, натыкая на вилку аккуратно отрезанный кусочек торта, подносит его ко рту, — каждый человек ведь наполнен предрассудками и собственными мыслями. Единственное, что мы можем делать — следовать первому впечатлению, верить глупым слухам и опираться на чужое мнение.       Кладет сладость на язык. Пережевывает беззвучно и терпеливо, следуя всем правилам этикета за столом, пусть они и не за столом вовсе.       — Я сразу понял, что вы — хороший человек, — продолжает он откровенно.       — …       — …       — Я могу лишь посочувствовать и пожелать вам удачи в исследовании этого дела, верно? Мне вовсе не все равно. Чайлд все-таки не просто житель моего государства, а в первую очередь, хороший знакомый.       — Благодарю за понимание, господин Чжун ли, — говорит Фурина вместо тяжело замолчавшего судьи. Она обеспокоенно косится на него, не скрывает кипящего волнения.       Их встреча наконец-то подходит к концу.       Затихают шумные разговоры с улиц, пустеет большая тарелка, Фурина покидает зал, все бросая непонятные взгляды на них обоих, и Чжун ли хочется спросить, перестанет ли она рефлексировать хотя бы по окончанию дня?       Ответ очевиден.       В послезакатной мгле затонированное узорами стекло совсем чернеет. На нем появляется фиолетово-багровый тон, он вытесняет голубые и желтые окрасы настойчиво, а на фоне освещенного интерьера окна кажутся иссиня — темными, мрачными, окутанными тайнами. Играючи поблескивают рыжеватые отливы. Жаркий влажный день клонится к вечеру. Сутки проносятся неуловимо: как говорится, бегут вприпрыжку. Казалось, только продрал глаза, взглянул на высокое солнце, а его накал уже не такой сильный: сдвигается к ночи. Будет солнечно и тепло, пока небо не затянет грозовыми тучами, но стоит пролить им немного слез на землю, как снова на небе засветит апрельское солнце. Бывало и такое, что край неба начинал краснеть рано, пугающе выплывало большое розоватое облако из-за синевы поднебесья, теплела земля, насытившись солнцем. Например, сегодня.       Невиллет гасит основной источник света, включает настольные лампы, терпеливо зашторивает каждое окно, поправляет подушки диванчиках, придерживается вечерней традиции утолить жажду каждого цветка. Его не хочется отвлекать.       — Я думаю, нам нужно поговорить, — изрекает Чжун ли.       — Оу, — выдыхает он несколько удивленно, — Что ж, если ко мне есть вопросы, то полагаю, их действительно нужно обсудить.       — Мы похожи несколько больше, чем я думал.       — …       — Относительно того, что вы почувствовали сегодня…       — …       — Я действительно хотел бы ответить на вопрос, который вы задали мне ранее.       — …       — На этот же, только в совершенно ином смысле.       — В каком же? — поднимает глаза Невиллет.       Рассматривать его елейные радужки, пялиться в острый ромбик зрачка — грех непоправимый.       Но он готов исповедоваться перед самим собой прямо сейчас, предавшись цитатам из Библии. Возможно, «Возлюби ближнего», а возможно, «Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам не только добрым и кротким, но и суровым».       — Я почувствовал то же самое.       — …       — Но не потому что от вас исходит божественное сияние, вовсе нет. Хотя это не лишено правды, верно? — он поднимает уголки губ загадочно.       — Что вы имеете ввиду? — спрашивает он.       — Могу ли я взглянуть на твой истинный облик?       Невиллет выдыхает обескураженно.       Он выглядит по-настоящему изумленным, и это выводит из строя. Потому что его лицу, некогда сдержанному и невозмутимому, едва ли подходит спектр эмоций, предоставленный обычному человеку: он не выглядит, как кто-то, чьи глаза расширяются от удивления, чьи ноздри раздуваются от гнева, чьи губы расплываются в широкой улыбке от радости.       Его брови удрученно сталкиваются, он складывает руки на груди и смотрит недоуменно. По подрагивающим в попытке что-то сказать губам видно, что именно он хочет произнести.       «В следующий раз».       Чжун ли пресекает это на корню.       — Могу ли я взглянуть на твой истинный облик? — повторяет он циклично, монотонно, словно уже не произносит вслух непозволительно откровенную просьбу, а спрашивает что-то обыденное, рассказывает, как прошел его собственный день.       Невиллет не может ослушаться.       Медленно он ощущает, как в какой-то момент наступает точка невозврата — может, когда на плечо покорно опускается чужая голова, неспеша перебрасывается через плечо и застывает на спине между позвонками рука, так осторожно и трепетно, словно его тело состоит из осмия; может, когда он ощущает первые лучи настигающей энергии гидро, расплескивающейся через край, проходящей дрожащей волной по телу подле себя. Он раскрывается медленно, неохотно, словно веками терпеливо сдерживал прущий поток силы, а сейчас, когда выдалась возможность ее высвободить, банально не хватает на это сил.       По воздуху плывут медленно капельки воды, и лопаются слабовольно, когда Чжун ли прикасается к ним кончиками пальцев. Страшно думать о том, что Невиллет сейчас может раствориться в руках также стремительно, ускользнуть из прочных рук робким чистым ручейком, потому что захотел разлиться чем-то большим — вольной рекой. Но вот он рядом, ощутимый и наполненный жизнью, разве что немного вялый от неожиданного перевоплощения. Те самые неназванные тонкие рога утолщаются и увеличиваются в размерах, но становятся значительно короче и теперь послушно вздымаются над подрагивающей головой, некоторые места под пальцами становятся хрупкими и совсем чувствительными, превращаясь в крупные постукивающие друг о друга чешуйки, зарождается из нижней части спины толстое едва обхватываемое ладонью основание хвоста, который из белоснежного становится голубым, а после — иссиня аквамариновым.       Рубашка сильно намокает. Трудно понять, откуда эта влага, потому что находиться рядом с источником самой сильной энергии гидро, в целом, подразумевает под собой неукротимое попадание под воду.       Чжун ли смотрит на неподвижное лицо, и с сожалением замечает, как медленно собираются хрустальные капли в уголках уставших глаз. Пальцы бережно вытирают стекающие по лицу слезы, губы обжигают воспаленные веки спонтанными поцелуями, оглаживают ласково окрепшие скулы. Он целует глаза, лоб, покрасневший нос, скользит рваным движением в сторону висков, единожды задевает дрожащий уголок губ. Наконец-то его разум приобретает должную трезвость рассудка, мышцы крепнут под пальцами, ощущаются изменения. Ведь тело перестало быть беззащитным, а юношеские черты лица исчезли, оставляя после себя только подернутый дымкой взгляд, дрожь тонкой линии губ. Его лоб упирается в ладонь. Чжун ли боится пошевелиться, спугнуть только-только пробужденного дракона.       Невиллет отодвигается сам. Убирает с лица мешающую челку, вытирает нижнюю часть лица от воды, смотрит настойчиво.       — Мне не нравится, что ты все еще в этом облике, — признается он бесстыдно, — я чувствую себя обнаженным.       — Разве ты не из тех, кто занимается сексом в одежде в миссионерской позе исключительно на кровати?       — Я из тех, кто не занимается сексом, — говорит он честно.       Касается потяжелевшими перчатками лица, ловит большим пальцем большую каплю, застывшую под подбородком, ловит его губы своими и обхватывает нетерпеливо лодыжку проворным хвостом. На вкус он как мятная зубная паста, как терпеливо заваренный чай, как вишневый блеск для губ, бесполезный для здоровья, но отдающий на языке по-настоящему приятным вкусом. Насыщенным, фруктовым, не слизанным по случайности собственным языком. Это удивительно и разве что совсем немного подозрительно.       Чжун ли любопытствует, сможет ли он найти в кармане брюк упаковку от блеска. Спрятанную туда незаметно, подальше от чужих глаз.       Чжун ли не проверяет.