***
– БлюАгава лучше Лаванды, Игорь, я тебе отвечаю, – Дубин поправляет очки и, вовлечённый в разговор, подсаживается ближе. Гром хмурится на биты, на то, что приходится жертвовать личным пространством, чтобы доказать, что Димка нихуя не прав и вкусовые сосочки его обманывают, на Цветкова, вытянувшего половину отдела в бар; не хмурится только на Зайцеву, потому что она тоже заложница обстоятельств и стадного инстинкта. – Ебать, кто ж это у нас за слова отвечать научился, – Гром с усмешкой подначивает, лишённый всякой надежды на спокойную жизнь «тапочек» на секунду перестаёт вертеть и тянет бокал с безалкогольным девчачьим мохито. Лёд с сахарным сиропом, как он есть. – Лаванду хотя бы пьёшь, думаешь, сука, ну как будто цветок в рот положил и водой с сахаром запил, но в этом же суть, Димка. А в этой твоей голубой жиже ничего не разобрать. – Потому что мыслить надо шире, – возмущённо пыхтит Дима и шот в себя опрокидывает, тоже голубой, видно, цвет любимый, думает Игорь и стереотипы гонит от себя прочь. – Даже если в диапазоне вкуса. – Намекаешь, что у меня мышление узкое? Димка вмиг глазами смотрит большими и испуганными и перед собой машет ладонями, лепеча что-то оправдывающее, в конце добавляя, «ну это всего лишь лимонады». Грому весело за ним наблюдать постольку-поскольку, лёд с сахарным сиропом в бокале заканчивается быстрее того же лимонада в бутылке, а это уже невесело, когда цена не в пример в три раза выше. Игорь кивком головы говорит Цветкову: «уведи от меня это пьяное чучело и проследи, чтоб до дома доехал», потому что в няньку устал играть, и вновь телефон в ладони зажимает, проверяя исходящие. Пусто. О верности данного решения нужно было думать раньше, в промежутке между «да давай по одной, Гром, ничо тебе не будет» и «ты сказал по одной, Кость, дальше я пас». А спустя два часа о верности приходится только сожалеть с такой же прытью, с какой молить о звоночке с отдела, что нихуя они не справляются, и им срочно нужен человек на вызов. Зайцева достаточно красноречивым взглядом даёт понять, что никакого звоночка они не дождутся, Цветков в отделе всем строго-настрого запретил их компашку беспокоить. А это, честное слово, удар ниже пояса. Договаривались же. И как Гром не подумал об этом раньше? И печально замечает, что думать надо было о чем-то ещё, кроме Серёжи, тогда такие очевидные уловки Кости не будут казаться сверхгениальными. Как Серёжины мозги, например. Игорю не нравится место, точка обзора и шатающийся Дубин; не нравится, как музыка в уши долбит, привкус сахарного сиропа на корне языка и тишина по ту сторону связи. Игорь думает, что нихера Волков не прав в своих выводах, и что нужно было заткнуться и перетерпеть; что с месяцок-другой симпатия перегорела бы и пеплом выстроилась исключительно на человеческом уровне социального взаимодействия, а задетое самолюбие сейчас не долбило бы молоточком в мозг, что это он, Игорь, всё с самого начала заруинил, потому что трепался дохера много. И что сваливать пора. Нокиа вибрацией раздражается на ладони, когда замученный официант, поддавшись вперёд, сквозь толщу шума уточняет, как он будет расплачиваться. Игорь из внутреннего кармана косарь наличкой ему протягивает, головой кивает, мол, сдачи не надо, и, сведя брови к переносице, смс от Волкова открывает. А следом ещё одно. И ещё одно. Волков нехило так расписался. «спишь?» «или на работе?» «давай решать, что делать будем, потому что серёга просит увезти его отсюда» «по секрету всему свету щас распиздит, что ты ему что-то про нравишься написал» «поговорить хочет» Игорь весь подбирается, рукой машет на прощание скучающей Ксюше и с матами пробивается к выходу, накидывая по пути кожанку. Лишь кепку натягивает, когда за угол заворачивает, и ощущает себя подростком в пубертате – так просто, оказывается, его послать за хуево-кукуево бежать. «пьяный?» «нет» «не совсем» «но Юлька активно старалась» «он в раздрае и спать хочет» «не, если ты не дома, я его к себе отправлю» «заебался я быть вашей феей-крестной, Гром» «хоть спасибо бы кто сказал» «спасибо» «он хочет, чтобы я его забрал?» «сложные вопросы задаешь» «я вызываю такси» «я щас адрес свой скину» «долго ждать?» «минут двадцать» В этот момент Игорь сожалеет, что в своё время отказался переходить хотя бы на самый простенький смартфон – так бы попросил у Олега геолокацию, и не было бы того позорно свербящего за грудиной чувства, что он где-то проёбывается. Через минут семь очень быстрого шага в потёмках знакомых переулков и дворов Волков отписывается, что поклажа в виде засыпающего Разумовского отбыла в не очень счастливое и не совсем светлое фильтрованное будущее, и если им двоим так прикольно друг друга и самих себя изводить, пусть они это впредь делают без вреда для окружающих. И добавляет: «отпишись, как приедет, водителя я предупредил, что Серёгу ждут на том конце». И очень быстрый шаг Игорю приходится разменивать на очень быстрый бег. Гром подбегает к парадной через двадцать пять минут, пропуская выезжающую со двора машину, со скрипом за грудиной: не успел, опоздал, Серёжу проебал. Следом осекается, что машинку ту стоило тормознуть, даже если самим собой, и в окна заглянуть. И за грудиной скрипит пуще прежнего. Волкова напряг, себя бегать заставил, да и Серёжа, вероятно, напуган невнятными передвижениями по городу. Игорь трёт носком ботинка крошку на крыльце, прячет руки в карманах куртки и тупо пялит в соседнюю стену с потрескавшейся обшивкой – ремонта этот дом, хотя бы косметического, не видал уже лет тридцать. Но по-хорошему он уже давно требует капитального. Игорь сжимает лезущий под ладонь телефон и с сожалением признает некрасивую в своей идее мысль, что на его поёбанной кухонке даже пачки сигарет прозапас не сохранилось – все было скурено ещё пару месяцев назад. Тогда же пришла мысль, что наконец-то настала пора завязывать с сигаретами. Но сейчас сигарета была бы кстати. Гром отвлекается от самобичевания и размышлений, как он сейчас поднимется в квартиру, достанет «тапочек» и скомкано начнет описывать Олегу, что где-то он по жизни проебался, а с Разумовским они разминулись, на въезжающий во двор автомобиль. Водитель приветливо моргает фарами, даёт полукруг на разворот и останавливается боком, а Игорь щурится и тянет пониже козырёк, заглядывая в приоткрытое окно с переднего пассажирского. – Это вы встречающий? – мужчина недоверчиво оглядывается, и Грома с тянущего в солнечном сплетении неверия (что он всё-таки не последняя проёба, что успел, что смог) хватает только на кивок и быстрый взгляд на задние сидения. Серёжа. – Он уснул по пути. Надеюсь, помощь не нужна. Гром повторно кивает и басит: – Справлюсь. Дверь открывает осторожно, ладонью придерживает покосившегося набок Серёжу и прихватывает за пояс, вытягивая из машины (водила в этот момент вздыхает с облегчением, чертыхаясь, что пора завязывать по ночам бомбить). Игорь двумя пальцами от лба салютует благодарность, тормошит подёргивающегося просыпающегося Разумовского и ставит его ногами на землю, ослабляя хватку. Не дай бог синяки останутся, за побои же сойдут, а там хер кому докажи, что это Игорь из благих честолюбивых побуждений оставил – не горел желанием отдирать тело с асфальта. Серёжа один глаз открывает, водит взглядом по сторонам и улавливает что-то знакомое, но молниеносно от него ускользающее. – Где я? – У меня дома, – откликается Гром и подталкивает Разумовского к парадной. – Пойдём, уложу тебя. – Мордой в пол? Игорь криво усмехается и распахивает перед Серёжей железную дверь (не джентльменства ради, а чтобы в полёте успеть подхватить). – Если хочешь. Серёжа неопределённо пожимает плечами, в темноте силится продрать глаза и неуклюже хватается за перила, подтягивая собственное тело вверх по ступеням. Позади него Игорь мысленно матерится, расхаживается в эпитетах на самого себя, что нужно было выбрать фразу попроще, не такую двусмысленную, менее напряженную. В конце концов Разумовскому ничего не мешает взять и развернуться на пятках, бросив на прощание, что не Игоря дело, куда в ночи он попрётся. Даже если на вокзал, на лавочках спать и с местными бомжами под Цоя танцевать. Гром выдыхает с прикрытым облегчением, когда дверь в квартиру за ними захлопывается, беспокоя отслаивающуюся побелку на потолке. Серёжа, глаза щуря, в потолок задумчивый взгляд поднимает, с макушки лениво пыль стряхивает и, мысками цепляясь за пятки, стоптанные кеды скидывает в сторону не глядя. – Гостеприимно. Игорь односложно мычит в ответ, с кепки побелку стряхивает и на тумбочку вместе с ключами кладёт. – А я думал, что у меня в общаге всё плохо. С задетым самолюбием Гром через плечо оглядывается, а Серёжа брови вскидывает, мол, а что такого, я правду сказал, и Гром тушуется, мнётся и не знает, с чего, собственно, начать. Решает, что лучше всего начать с приличий этого самого гостеприимства, о котором Разумовский заикнулся. – Чай, кофе, пиво? Тот брови сводит к переносице, задумчиво коридор оглядывает и бросает взгляд Игорю за плечо. – Пиво. И в туалет. – Тебе прямо. Серёжа понятливо кивает, ступает по скрипящим половицам, хватается за дверную ручку тяжёлыми годами убитой в хлам деревянной двери и опасливо косится на покосившиеся крепления. Гром за ним на кухню проходит, в холодильник заглядывает и пиво там, к сожалению, не находит (хотя вот оно сейчас для храбрости им обоим не помешало). – Пива нет, может чаю? – Серёжа в ответ сквозь стенку мычит, что пофигу, что на ночь пить, через полминуты шумит сливом, на ходу застёгивает ремень и по привычке толкает дверь на выход. Та со скрипом вылетает из петель и с грохотом падает на пол под душевное искреннее Серёжино «блядь». Гром в непонятках из проёма кухни наполовину высовывается, с Серёжиным виноватым взглядом сталкивается и вместе с ним на прогнившую в районе креплений деревянное полотно смотрит. Молчат. – Прости, я не хотел… – Игорь Разумовского обрывает, машет рукой и открещивается: – Забей, она давно требовала замены. Забить у Серёжи как-то не получается, он мысленно прикидывает цены на новую межкомнатную дверь, по краю старой обходит и по пути на кухню гуглит ориентировочные цены. Посему выходит, что проще месяц не жить и почти всю стипендию Игорю на блюдечке отдать, а от этой мысли так гадко на душе становится, что удавиться хочется. Игорь озабоченно цокает, ставит перед Серёжей кружку кипятка и рядом присаживается. – Успокойся, Серёж. Эта дверь старше тебя была, и по-хорошему проще квартиру сжечь и новую построить, чем что-то здесь ремонтировать. – Проще от этого не стало, – тяжело выдыхает Разумовский, телефон в сторону откладывает и из кармана вытягивает пачку сигарет на край стола, выглядывая ту самую пепельницу. Гром взгляд на сигареты скашивает, прикидывает, минусы и плюсы подсчитывает, на них же смачно плюёт и цепляет с пыльного подоконника раритет советского стеклопроизводства. – Поделишься? – Такого говна не жалко. Серёжа прикуривает, морщится от дыма, попавшего в глаз, тянет медленно, горький привкус сглатывая вместе с несладким подкрашенным кипятком. Игорь думает, что поговорить по душам сейчас самое то – расставить запятые и точки с запятой, получить вразумительные ответы и для надёжности запротоколировать, чтобы на досуге перечитывать и напоминать самому себе, что нихера в этой жизни всё просто не бывает. Серёжа на стуле ёрзает, нервно подёргивается и боится первым начать. А вдруг Игорь уже передумал? «А вдруг я завтра передумаю?» – У тебя всё в порядке? – Нормально, – у Игоря бровь дергаётся также нервно, как Серёжа на стуле. Разумовский осекается, окурок тушит и, давая себе фору в пять секунду, глоток чая делает, – почему ты спрашиваешь? – Ты напряжен. – Я… – начинает, рот открывает и со щелчком зубов захлопывает обратно, соскребая с челюсти остатки смелости не юлить (особенно, когда Игорь его по лицу ментовской чуйкой читает). – Да. Не знаю, что сказать. – А ты хочешь? – Не знаю. Понимаю, что надо, но… – Серёжа сглатывает, переходит на вкрадчивый шёпот и едва шевелит губами, – боюсь, наверно. У меня ещё не было таких разговоров, чтобы, ну, они касались… отношений, – совсем тихо заканчивает и тупит взгляд вниз. Хочется, всего хочется, всего того, чего ещё в жизни не происходило, и именно поэтому так пугает. Игорь в смятении шумно вздыхает вместе с дымом сигареты, коротко остриженным ногтем стучит по столу и, подтягиваясь вперёд, сминает фильтр на дне пепельницы. – Понимаю, – он ловит встревоженный Серёжин взгляд и ободряюще усмехается уголком губ в попытке разрядить атмосферу. – У меня тоже. Хуёво выходит, думает Игорь, но Разумовский себе под нос прерывисто выдыхает, пробегаясь пальцами по стенкам кружки, и пока Грома минутная храбрость переполняет, он споро выпаливает: – Олег знает, что мы переспали. Серёжа только бровью поводит, лукавую усмешку за кружкой прячет и исподлобья взгляд бросает (Громовы тараканы в голове в отказ идут признавать, что это смотрится очаровательно). – Неудивительно. Догадался или сказал? Игорь брови сводит, хмурится и мысленно в тот день возвращается, припоминая собственный позор. – И то, и то. – И как? – Как видишь, лицо мне не расквасили. – Потому что он знает, что это была моя инициатива. Разумовский отвечает так легко и просто, абсолютно прозрачно, и Игоря этим в ступор вгоняет. «А что, так можно было?» – А я опасался, что ты решишь, будто я… – Гром тяжело сглатывает, осознавая, как противно даже полагать об этом было всё это время, – снасильничал. У Серёжи лицо в удивлении вытягивается, а глаза становятся большими и широкими. Игорь кисло куксится, головой молча поддакивает, какой он выдумщик после штудирования книжечки УК РФ, и Серёжа сдаётся – смеётся в голос – не выдержав напряжения. – Ну Серёж. – Прости-прости, – сквозь истерично-звонкие ноты выговаривает, пару глубоких вдохов делает и с протяжным «ух» растягивает рот в улыбке, оборачиваясь на Грома. – Я просто как-то тоже допускал такую мысль. Несмотря на то, что нам вроде как было… – Разумовский глаза щурит, покусанные губы поджимает и (переживая маленький инфаркт неуверенности, стискивающий диафрагму) тихо спрашивает: – хорошо? – Было. – А наутро мне было жутко стыдно. Я ведь не всегда себя так веду. – Мне, если честно, неинтересно, сколько у тебя было таких… – «долбоёбов, как я» – ситуаций. – Правда? – Да, – Гром мягко улыбается, и Серёжа не знает куда деть руки, как тепло и нежно становится, глядя Игорю прямо в глаза; на стуле ёрзает, ладонями кружку обнимает, по краю стола узоры выписывает. Игорь его ладонь накрывает, чтобы перед взглядом не маячила и с мысли не сбивала, а Серёжа от этого жеста весь замирает. – Ты мне нравишься, Серёж. И я не знаю, взаимно ли это. Понимаю, что предлагать встречаться как-то глупо, наверно, мы толком не знаем друг друга. Я мент, а ты студент. Но, если ты тоже хочешь, мы могли бы… – Гром осекается, ищет на дне пепельницы ответ, что конкретно «если» они могли бы. И почему разговаривать словами через рот так тяжело? Серёжа, себе же не веря, и Игоря в его смятении понимая, с оглядкой на собственное прошлое, тишину прерывает неуверенным: – Попробовать поближе узнать друг друга, в надежде на отношения? – его ладонь под Игоревой волнительно дёргается. – Это общение не подразумевает секс, чтобы ты не подумал. – …А если я подумал? Гром неловкий взгляд в сторону отводит, на стену оглядывается, и сконфуженно усмехается, желая лицом упасть пониже и поглубже дна. Чего уже терять! – …если до этого дойдет, я, вот, недавно, купил смазку и презервативы. Чтобы снова не опозориться. – Игорь! Серёжа заливается смехом, от которого Гром растекается в смущенной мягкой улыбке; с переполнявшей нутро неуверенностью оборачивается лицом к лицу и замирает, глядя на прилегшего на стол Серёжу, подпирающего щёку собственным предплечьем. Ладонь под Игоревыми пальцами мягкая и тёплая, и он по костяшкам подушечками пальцев ведёт, под чужую ладонь забирается и крепко сжимает в своей, чувствуя, как сжимают в ответ. – Позволишь поцеловать? Разумовский, смешливо фыркнув, краешком губ хитро усмехается. – Не думал, что менты нынче такими романтичными стали. – Это значит нет? – Гром, себя со стороны слыша, хочет себе затрещину прописать такой силы, чтобы глазные яблоки из глазниц попадали (с Серёжиным ногам), за эти проскользнувшие в голосе тоску и сожаление. Но Серёжа его за ладонь тянет, дёргает со стула и, вероятно, в его тонкой фигуре обманчиво больше силы, чем представляется на первый взгляд. – Это значит да, – Игорь обнаруживает себя нависнувшим сверху, ладонью о стол опирающимся, лицом к лицу к Разумовскому, что губами в губы горячо шепчет: – Но я безумно хочу спать, поэтому давай лучше делать это в постели. И от этого шёпота Игоря вновь не держат ноги. Зато его крепко держит Серёжа.«спасибо»
29 февраля 2024 г. в 16:17
– …и представляешь какой мудак, Олеж! Доебался за двадцать рублей. Не, я их ему, конечно, вернула, но с каким лицом он на меня посмотрел – как будто я ему в эту рыбу харкнула, – в запале агрессирует Пчёлкина и с горла бутылки отхлёбывается своё светлое нефильтрованное. У Волкова на лице в этот момент цветёт как минимум заёбанность всех предшествующих его поколений, как максимум Серёже неинтересно.
Волков всё равно участливо кивает, строя из себя сильного и непробиваемого (но знал бы кто, как осточертело Олегу по выходным работу эту работать и участие изображать).
– Почему «как»? В неё реально будто ещё с завода нахаркали, – жмёт плечами, на провесную скумбрию оглядывается и кивает в подтверждение собственных слов. Юлька, поперхнувшись, в смехе заходится, и Макаров из своего угла ей в такт посмеивается, с упорством пытаясь это действие прекратить. А то некультурно как-то собственный продукт к продаже плохим называть.
Серёжа, прослушав больше половины темы, которую Пчёлкина подняла, общего веселья не разумеет. В голове бардак похлеще, чем в комнате общаги, и лучше было бы в комнате прибраться, вещи разложить, ИскИном заняться и набросать базовый каркас его визуала, на крайний случай лекции с сентября почитать или сериал глянуть, не шибко умный, чтобы не отвлекаться от самопоедания, но – Юльке тяжело сказать «нет». Особенно, когда она так настойчиво просит составить ей компанию культурно в пивнухе посидеть. «Как будто, блин, Волкова недостаточно», но Волков на работе не пьёт, и не то чтобы из Разумовского сейчас выходит сносной собутыльник, но второй литр уже плавно сменяется третьим, и Юльку, по крайней мере, всё устраивает.
– Что такой кислый, Серёж? – Пчёлкина сбоку приваливается, складывает ладони на Серёжином плече и подбородком на них укладывается. Ей комфортно, а Разумовский не против, только экран телефона гасит, чтобы не подглядывала.
– Стипендию пробухал, – он выразительно косится на Олега, мол, спроси у коллеги своего, он подтвердит, улыбку кривую натягивает и ловит сочувствующий вздох Юли у себя над ухом. Даже почти не стыдно врать, что пробухал он всего треть, ведь на оставшееся скудное состояние ещё предстоит чуть больше, чем полмесяца выживать. – На прошлых выходных. А так всё в порядке.
– Пробухал и даже меня не позвал? – Юлька строит ущемлённый взгляд, который, правда, держится недолго.
– Я звал. Но у тебя тогда планы были.
– Да лучше б я с тобой бухала, – она вспоминает те планы и морщит лоб, её список не самых удачных свиданий пополняется с завидной регулярностью. Но как сказал когда-то Волков, это потому что пора завязывать с клиентурой пивнухи, «здесь адекватных столько же, сколько их общее IQ – ноль-пять с половиной».
– Ты не много потеряла, – Серёжа делает сложное лицо со сложными мыслительными процессами. Закончился бы тот вечер иначе, если бы Юлька ушла с ними? Или же свидетелей его позора стало на один больше, чем ноль? Но отрицать, что приятно было, конечно, сложно.
Серёжа в этом вопросе всю неделю терялся, и сейчас тоже теряется, когда Пчёлкина разворачивается и гордой походкой дефилирует на кассу, а сам Серёжа рукой подпирает голову и блокировку смартфона снимает.
«Как дела?»
Как, блять, дела.
Разумовский уже час думает, как у него дела, пластиковый стакан наполняет и большими глотками опустошает, чтобы пальцы позорно не тряслись.
За честность не бьют, а Игорь мент, он честность и прямолинейность должен уважать. На чем-то же они с Олегом подружились.
Сам Разумовский до поры до времени считал, что это потому что у Волкова сердце огромное, и тянется оно ко всем слабым и обделённым, но Игорь слабым не был. И обделённым, наверно, тоже.
– Серёж, тебе ещё два литра? – весело уточняет Юлька, а Олег сокрушительно вздыхает и лениво забивает чек, пока Лёша за его спиной резво бегает от крана к крану и пиво наливает.
– Сколько не жалко, – отвечает Серёжа, прикусывает губу и буква по букве выводит «с Юлькой бухаю», зависая пальцем над кнопкой «отправить». Честно? Честно. Хочется ли ему этого? Да кто ж теперь знает. Третий литр заканчивается слишком быстро в нервных метаниях между «вести диалог, потому что так принято» и остро возникшем желании написать «забери меня отсюда». Члены друг другу они уже показали, чего теперь стесняться?
– Ваши два литра, Сергей, – Юлька захмелевши усмехается, пугает этим Серёжу и заставляет телефон экраном на стол опрокинуть. Волков, бровью поведя, на шум оборачивается, апокалипсис в виде лужи пива на полу не находит, а Серёжа, краем глаза его замечая, ладонью машет и головой качает, что всё нормально. Не для него самого, но хотя бы для Олега.
Юля дежурно уточняет: – Всё ок?
У Разумовского бровь нервно дёргается, как всё не ок. Он тут додумал до того, что свой член хочет Игорю еще раз показать, а даже не знает, какая у Игоря ориентация, «явно не север, блять». И как это Пчёлкиной объяснять, а главное, зачем?
Держаться особняком и столпом непоколебимости с каждым днём становится сложнее, и поплакаться бы кому, что он дурак, не может одноразовый пьяный секс забыть, как будто его и не было вовсе. Не потому что секс плохой, а потому что – ну, это Игорь Гром. У них за неполный октябрь ни одного нормального разговора с глазу на глаз, две недели маринования в неприязни и одно скупое извинение, за которое Серёжа ему все грехи человеческие отпустил, потому что Гром тогда смотрел на него взглядом брошенной псины. Серёжа такой у себя в зеркале находил, когда Олега в армию забрали. Грустно это, на самом деле.
И не в ориентации Игоря дело, иначе бы не стал писать ежедневно. Серёжа допускает скорбное умозаключение, что лучше бы и не писал, отпустить ситуацию было бы легче.
Юлька вновь бокалы наполняет и в руку Серёжи один из них протягивает, рядом подсаживается, готовая слушать.
– Да, всё… – телефон на столе вибрирует, обрывая неловкие оправдания. – Я отвечу, хорошо?
Юлька понимающе кивает, тянет стакан к губам и взгляд отводит, вовлечённая в процесс работы Олега. Потому что приятно смотреть, как течёт вода, горит огонь и как другие работают твою работу.
Серёжа для храбрости глоток делает, вспоминая, нажал ли он всё-таки «отправить» или это вообще не Игорь, а рассылка МЧС.
Но хочется, чтобы был Игорь.
«ты мне нравишься, Серёж»
«я бы хотел с тобой общаться»
«если это не взаимно, дай знать»
Серёжа, на дрожащем выдохе выключая телефон, опрокидывает в себя половину стакана и жмурится. Хочется кричать и биться головой, и в последнем Серёжа себе не отказывает, роняя голову на деревянную стойку и выбивая из неё всю поселившуюся там придурь.