***
Треклятые журналюги, всегда с особым старанием отгрызающие кусочек поинтереснее да по лакомее, раздражали его до зубного скрежета. Денис не раз и не два сталкивался с их подробными описаниями, которые взялись непонятно откуда и в какой момент. От того, стоило ему узнать, что Макс – как раз из этих, на душе стало мерзковато. Разговор лился куда-то дальше, а мужик так активно в нём участвовал, что дорога решила внести уместный вклад в поездку. Так Денис себе эту аварию и объясняет, потому что вспомнить, откуда вырулила машина, не может абсолютно. Они просидели на берегу долгие часы, поспали, а водила всё не объявлялся. Одно не давало покоя: в какой момент он свалил? Катя, как уверенная в себе, к сожалению, брошенная кем-то женщина, умчалась на поиски помощи, а Денис встал столбом и снова задумался. Журналюга этот какой-то слишком одухотворённый, радостный даже. Он заинтересованно разговаривает со всеми и каждым, но явно что-то вынюхивает. - Да похуй, – Денис себе настроение коверкать не хотел бы, а потому лучше положиться на случай и забить. Он садится на водительское сидение и ввязывается в разговор с Максом. Его страшит происходящее, но, наверное, не стоит переживать – самое ужасное с ним уже случилось. Катя возвращается в грузовике, должно быть, помощь нашлась, а Титов не может избавиться от мысли, что эту машину он где-то видел. Водила перевозит их Ладу на другой берег и с лёгкой спешкой уезжает. Макс излишне доёбчиво пристаёт ещё какое-то время и явно успевает напрячься и встревожиться. Мысленно он, наверное, винит во всём Дениса. Это наводит на смех. Они забивают и уезжают в монастырь, мужик, кажется, возвращаться не собирается. Максим ведёт хорошо и за рулём практически не отвлекается, чем заслуживает несколько плюсов в глазах Дениса, и действительно смешно шутит. Дорога оживает, а виды приносят удовольствие. Добираются они быстро, но верить в это хочется уже не так сильно. От земли не веет святостью, кажется, что Бог покинул это место столетия назад, а может, вовсе не появлялся в этих кругах. Они оставляют Элю и идут внутрь монастыря, по глупости разделяясь. Денис только в тот момент понимает, что его начинает крыть: голова раскалывается, становится похожей на расплавленный чугун, всё выглядит совсем иначе и меняется на глазах, хочется пить. Он ложится на пол и подставляет рот текущей из краника воде, картинка меняется: воспалённое сознание теперь думает о прекрасном оазисе посреди жаркой пустыни. Тело расслабляется, но голова болит сильнее, чем несколькими секундами ранее, кажется, скоро она развалится на тысячу частей или лопнет, кровавыми ошмётками запачкав стены. Нетвёрдой рукой Денис закрывает кран и садится, он уже не осознаёт себя, может, громко стонет от боли, может, рыдает от неё же, хочется, чтобы это прекратилось, хотя бы дало передышку. Он видит, что дверь приоткрыта, и в бреду жмётся ближе. За стеной, в прикрытой комнате, шепчет священник, он, кажется, замечает несчастного, но от своего дела отвлекаться не намерен. Отец шепчет и шепчет, а потом залазит на табуретку и затягивает петлю на шее. - Дэн, что с тобой? – голос Кати звучит где-то совсем далеко, куча сил уходит на жалкое "голова, моя голова". Благо, этого хватает. Лебядкина закидывает в него таблетки и прижимает к себе. От её касаний тяжело, пусть и спокойно, собственная беспомощность – неподъёмная ноша. – А ты чего мокрый весь? Нужно тебя высушить. Катя включает фен, аккуратно перебирает его волосы, подставляя их под струи горячего воздуха, и становится легче. - У моей мамы постоянно были мигрени, у меня тоже бывает. - У меня не мигрень, у меня опухоль, – она прекращает сушку в ту же секунду и осторожно наклоняет к себе. Мягкие и нежные пальцы успокаивают, дают долгожданную передышку, и ничего уже не было, никто не умирал. Денис закрывает глаза и едва не плачет, понять от чего даже не пытается, не сможет. Макс находит их через какое-то время и снова докучает со своими шутками. Титов злится на него не может, поэтому просто идёт следом, к машине. Кольцов смотрит как-то странно, пока они ждут Соню, а потом чему-то кивает, улыбается и отворачивается. Он вообще улыбается постоянно в отличие от остальных. Вести машину не получается: голова работать исправно не готова, руль кажется кривым и неправильным, а глаза не могут зацепиться за дорогу. Денис даже радуется, когда Лада глохнет – ещё несколько минут, и заглох бы он сам. - Бензин закончился, никуда мы не уедем, – Макс выглядит недовольным, но оптимистичным и решительным. Он цепляется к Денису по дороге до деревни и чешет про свою работу, интересы и взгляды, задаёт какие-то вопросы, на которые, впрочем, ответа не последует, и отвлекает, чем может. Титов не может найти объяснение такой активности, а потом коротко смотрит на улыбчивое лицо рядом с собой и видит это. - Я, если что, в порядке, – Максим сказанное игнорирует, но мышцы его расслабляются, а шаг становится решительнее.***
Когда ночлег, наконец, удаётся найти, Денис чувствует себя хуже, чем часом ранее: ноги едва передвигаются от усталости, а мысли в голове сбивают друг друга, точно летают на маленьких планерах. Желудок замолкает о голоде и боится пискнуть лишний раз, этому только порадоваться и можно. Дом небольшой, но места на полу и двух кроватях хватает всем. Хочется лечь и, желательно, больше не вставать, но баба Нюра предлагает им сходить в баню. Титов мысленно посмеивается и думает о том, что в монастыре ему тоже предложили сходить в баню, но куда более метафорическую. Они с Максимом чуть ли не в припрыжку идут в отдельный домик, быстро раздеваются и в полном молчании отогреваются. Воздух в бане был уже сильно нагретым, от того приятно покусывал кожу. Денис помылся, облился холодной водой и сел на лавочку предбанника. Мышцы пока что отказывались помогать телу передвигаться – пришлось остаться здесь, в каком-то слишком приятном молчании. Вскоре Макс присоединился, и они начали бессмысленный разговор о работе, делах, друзьях – обо всём, что могло помочь отвлечься от ситуации, в которой оба оказались. Денис, к своему удивлению, наслаждался этим, он бесконечно смотрел на красное от горячей воды лицо Кольцова и ловил себя на улыбке и смешках. Этот журналюга всё-таки мог сойти за классного парня – эта мысль тоже далась с трудом. Соня принесла с собой ощущение неправильности – Денис с сожалением понял, что с Максом хорошо только вдвоём, когда он не пытается корчить из себя дебила. - Телом чист, душой невинен, – Кольцов заулыбался по-другому, и это едва уловимое изменение уничтожило вакуум тепла, образовавшийся между ними. Соня смутилась и погрустнела, а Максим ушёл, оставив эту проблему на Дениса, которому девушка тут же начала рассказывать про семью и побег. Решение нашлось только одно – водка. Они запивали свою грусть и слова, долго обнимались, чтобы утвердить присутствие, и, пошатываясь, ушли спать. Там, под тёплым одеялом, Денис пытался решить уже свои проблемы, но телефон звонить отказывался. В детстве ребёнка лучше всяких подарков успокаивает родитель: он может подобрать правильные слова, жесты, вселить уверенность и безопасность. И Денис хотел сейчас вернуться в то время, но место, которое притянуло их, отрезало даже такие варианты. Из глаз против воли лились слёзы. Соседнее одеяло зашевелилось, Макс открыл глаза, кинул полный сочувствия взгляд на Титова, но помочь не решился, всё-таки, иногда это слишком сложно.***
Утром они обнаружили пустую Катину постель. Никто не знал, возвращалась она или даже не появлялась в доме после выключения света, но поиски начали тут же. Денис пребывал в побитом настроении, он тащился за Максом, слушал его болтовню и старался прикинуть, куда девушка могла исчезнуть. Атмосфера этого места неумолимо уносила в дебри собственного сознания, так что да, чудом будет возможность укрыться от самого себя. Денис тяжело воспринимал свою личность, может, рак получится объяснить психосоматикой, но до врачей ещё добраться нужно, а товарищи по несчастью не уедут, пока не найдут Катю. - Не хотел при девчонках говорить. Там на станции, на доске с объявлениями, столько людей, пропавших без вести. Говорю вам: здесь маньячелло ходит какой-то, расследовать нужно, – Макс заряжен, кажется, девушка и не беспокоит его вовсе. Ох, уж, эти больные, фанатичные желтушники, обречённые всю жизнь стараться попасть на первую полосу. У Кольцова, видно, хватка крепкая, стальная почти, он новости на лету хватает и разворачивает так – страшно становится от его силы, такого литература ждёт, дождаться не может, вот только, в жестоком мире СМИ это называется сплетни. - Да нет, Макс, они утопились просто, – от собственной шутки ни хорошо, ни плохо, но Максим улыбается и размахивает широченными руками, в таких жестах он кажется даже милым. Катю они не находят, только её кроссовки и деда, который всё также молчит. Денис медленно успокаивается: в конце концов дела не так плохи. Он носом чует, что скоро его накроет – реальность осторожно смывается, не отличить уже её от пелены галлюцинаций проклятых. На уши меховыми наушниками опускается гул, а там и боль, не за горами. - О, смотри, полиция, – Макс указывает на старую, по уставу не перекрашенную машину и лыбится, придурок. Лепечет что-то про заявление, слушать отказы, весьма аргументированные, не хочет. - Да они только денег побольше возьмут. - Конечно, лучше ничего не делать, – корчит, значит, из себя мать Терезу, Титов бы рад на него и выкрутасы эти болт кинуть, да волны болевого раздражения не позволяют: "Думай, Дениска, думай, глядишь, чего путного надумаешь". Они идут, конечно же, поразительная способность Кольцова заставлять людей вторить его желаниям. Дом с маленьким огородом выглядит вполне себе стандартно, но Титов ничему поверить не может, его подозрительность, которая и раньше часто доставала, здесь стала почти параноидальной. Дверь оказывается открытой, так что Макс заходит без приглашения и идёт напролом, на звук чьего-то голоса, живого, но мрачно-ледяного, как коснуться ранним утром спросонья стального креста, с которого за тобой перманентно следит Кто-то. Девушка говорит на пониженных тонах с лёгким, заметным волнением и серьёзностью. Она выглядит слишком маленькой для этого места, несмотря даже на странно откровенный вид: короткий, почти отсутствующий топ и маленькие джинсовые шорты. Максим, кажется, не может закрыть рот, а сам ведь сюда рвался. Денис так устал за дебилами разгребать. - Мы к вам, товарищ майор, – Кольцов отмирает, но тут же заставляет постыдиться, что с болезным к человеку при исполнении притащился. - Он капитан. - Товарищ капитан. Мы тут проездом из Москвы. Представьтесь, пожалуйста, вам по Уставу положено, – сразу видно – журналист, привык людей от работы отвлекать, все Уставы, правила знает. Денис прикидывает сколько пятёрок придётся сунуть этому в карман и как-то грустнеет, а в голове уже собираются в припадке кричать кукушки. - Козлов М.А., так чё вам надо? - Человек пропал у нас сегодня, по горячим следам можно? – помутневший и ленивый взгляд Дениса ухватился за то, как странно отреагировала на эти слова девушка. Все здесь что-то знали и тщательно скрывали от приезжих, осталось понять – что. Козлина Козлов за пятёру повёз их с девчонками в лес, а Титов без конца вспоминал стоны и поскуливания за закрытой дверью в доме девушки. Лишняя почва для размышлений – лишняя почва для болей, но ничего не поделаешь, в полевых условиях нужно терпеть. Пока Кольцов восхищался "Аринкой", Денис мог выдохнуть и успокоиться, хотя, конечно, про возраст девушки напомнить стоит. Вообще, повышенное внимание Макса раздражало: он уже не заикался о важности обнаружения Кати, не сверкал мило улыбающимися глазами ни в чью сторону, только вздыхал и что-то говорил – никакой от него пользы. - Дэнчик, ты какой-то тихий постоянно, случилось чё? – Максим остановился, когда они прилично отстали от остальных, и нахмурил брови. - Да голова, блять, раскалывается, таблетки в доме оставил, – шестерёнки медленно, со скрипом закрутились в кудрявой голове. Кольцов растерянно похлопал Дениса по плечу, заглянул в глаза и передвинул руку на шею. Это прикосновение отозвалось каким-то тёплым спокойствием, а осторожный массаж сильными пальцами заставил спазм спрятаться на пару десятков минут. Макс улыбнулся слишком особенной улыбкой и побежал догонять их поисковую группу. Титов не отставал, пока не увидел новую причину для непоняток: собачьи головы, некоторые из которых уже начали источать запашок гнили, наверняка, они уже стали новым домом для сотен склизких опарышей, час за часом сгрызающих их изнутри.***
Когда выходишь в лес, там какая-то бешеная энергия, какая-то дикая сила. А Топи – сплошной лес, устрашающий, подавляющий, запирающий. Денис оторвался от всех и чувствовал: это место их больше не сможет отпустить, они потеряли последний, должно быть, шанс, а верить в неизбежность не хочется, особенно, если ты в неё давно поверил. Когда врач тяжело вздохнул и сообщил ему диагноз, началось отрицание. Титов бегал по барам, шлялся по бабам, лишь бы ни думать, ни вспоминать, он курил как обычно и упорно не верил. Первый приступ застал его за рабочим ноутом, прибил к столешнице и не давал отлипнуть, пока помощница не сходила в аптеку с его рецептом. Следующими он окунулся в гнев и торг: только вот непонятно, с кем торговаться, о чём договариваться, а злиться можно на каждого встречного, всё равно скоро умирать. О мёртвом, как говорится, либо хорошо, либо никак. И пусть будет бессмысленно забытое имя, он не просто так жил, да ведь? О депрессии, решил Денис, лучше не говорить – испугается и убежит, ему спокойнее станет. Но в молчании, с ней лицом к лицу – намного хуже. Он прожил нормальную жизнь, наверное, правильно решал и делал, но почему-то задыхается под ледяным душем в одиночестве, не с кем даже зайти за кофе после тяжёлого, бесконечного дня. Это угнетало его, поэтому и не хотелось так скоро умирать. Всё это неумолимо быстро вело его к принятию, но приволокло на кладбище в проклятом лесу в Топях. Денис мутнел на своих же собственных глазах, видел то, чего не могло здесь быть и слышал непонятную мелодию прямо в голове. Ему вдруг стало настолько жарко, захотелось снять хоть чуть-чуть одежды и припасть кожей к поселенцам этого леса. Титов стянул носки и удовлетворённо выдохнул, стоило ледяной земле коснуться его голой ступни. Эйфория была безумной, но продолжалась меньше обычного, а вокруг всё стояло, зловеще призывая, старое кладбище. Денис с дуру пригрызся к грибу и поёжился: как можно было, ёбанный мозг, ввести его в такое состояние в этом месте и в полном одиночестве. Он никогда не боялся кладбищ, лет пятнадцать назад сидел вместе с крутыми готами на надгробиях и пробовал дешёвое пиво. В таких местах он всей кожей ощущал особые волнения, другую атмосферу. Покойники почти говорили с ним через мягкие дуновения ветерка, промозглого и сырого. Денис почти забылся здесь, но заметил могилу со знакомой фотографией – муж баб Нюры, который по её словам не хотел выходить из комнаты, смотрел на него с надгробной плиты. Пришлось сфотографировать, никто б не поверил. Деревья зашелестели по-другому, словно гневно наказывали нерадивому уйти. Титов выкинул гриб и поторопился в дом, может, Максима хоть застанет.***
Баба Нюра была не самой обычной – веяло от неё чем-то потусторонним, но она не делала им ничего плохого, на первый взгляд, относилась весьма сносно и не участвовала в чужих злодеяниях. Денис был ей благодарен за то, что в её доме концентрация странностей и пугающей хуйни была минимальной. Он вернулся в дом и почувствовал его тепло. Макса, конечно же, не было, зато получилось прогреться. Соня лежала на застеленной кровати, тревожить её не хотелось абсолютно, но лучше показать фотографию сейчас, когда собственная вменяемость становится под вопрос. - Сонь, смотри, – девушка не напряглась больше обычного, всё-таки её странная вера в божественное убивала в ней исследователя. Фотография, правда, оказалась точной копией, висящей над тумбочкой, и Денис подумал, что слишком заебался, чтобы задумываться. Баба Нюра взяла с них ещё денег, зато пообещала ужин, которого Титов, не сказать, чтобы хотел. Желудок в последнее время здраво переваривал только таблетки, но отказываться не хотелось. Пришлось молча кивнуть, снять двухслойное утепление и завалиться на пустую кровать. Организм требовал сна. Подушка в Морфей не отвела, но пригрела отлично, с душой. Денис тяжело вздохнул и перевернулся на спину, в поле зрения втесался злосчастный портрет. Муж бабы Нюры удивительно вписывался в происходящее, а его живое присутствие в доме вопросов не вызывало как таковых, но наводило на мысли. Может, монастырь этот и от смерти спасает, правда чудотворный, а бабуся отмолила своего, попросила для него вечной, болезненной, жизни. Такого существования Титов себе не хотел да не пророчил: кто ж за него молиться-то пойдёт? Соня, кажется, кого угодно оживить постарается, Макс задумается, но слишком мало знакомы они. "А к Аринке он убежал, не подумал даже", – голос в голове, писклявый и сердитый. Денис на Кольцова, вроде как, глаз не положил, но что-то особенное между ними чувствовал, нравилось оно ему, и Максим нравиться начинал, когда не порет полную бессмыслицу. В общем, всё странно, но из-за Арины этой за себя обидно как-то, грустно. Титов вцепляется пальцами в подушку, поворачивается на бок и утыкается замёрзшим носом в мягкую ткань. Голова легче прежнего, глаза слипаются, и спится уже намного легче. Проснулся он от чего-то непонятного. Потусторонний холод послужил будильником и заставил разлепить глаза. Тело ломило так, будто оно абсолютно не отдохнуло за это время. Воздух пах вкусно, приятно и маняще – ещё баб Нюра классно готовила. Максима, судя по неизменившейся обстановке, всё также не было, стоило надеяться, что бедного не задушит в объятиях девчонка, при взгляде на которую мозг кричал: "Ведьма!" - Будить его что ли? Он же так весь ужин проспит, – Анна Петровна звучала как-то обеспокоенно, это даже льстило, пока не прогремел, точнее, прошелестел сухой, вкрадчивый голос. - Да пусть поспит, парень, умаялся, видно, – Денис тут же встал с кровати и, пугаясь собственной догадки, пошёл к столу. - О, проснулся, давай к нам, ужин ещё остался, – за столом сидела Соня, баба Нюра и дед, который точно смотрел на него сегодня днём с надгробной плиты. - Давай, парень, на моё место, я уже поел, – он пересел на софу и странно посмотрел на Дениса. Легко было заметить, что дед живым не кажется, скорее едва доживающим: кожа сильно обвисла и потемнела, взгляд потускнел, а движения были медленными и слегка скованными. Он смотрит точно в ответ и, кажется, скрывает насмешку. Образ его, уставший и шарнирный, вписывается в Топи, а Денис, интересно, когда-нибудь впишется? - Я думал, вы умерли. - А я думал, ты умер, – Денис тоже думал, но пока что слышит своё шумное дыхание, чувствует стук сердца, замечает, как бежит пульс. Ему не нравилась смерть, но здесь и жизнь – не мила. - Не, я-то живой. - Да иди ты. - В смысле? – Титов что-то упускает, а это страшно, потому что нет заучки-одноклассника, который поможет, подскажет несчастному. Ладно Денис помер здесь, забылся в Топях, утоп, но остальные должны быть живы, огонь в их глазах другой совсем, такой в мёртвых плясать, обжигая пальцы до болезненных волдырей, не будет. - Ты ведь не просто так сюда попал, – голос у старика уверенный, он чётким движением открывает нужную дверцу в коридоре чужой памяти, и Денис вспоминает: водила с мерзкой улыбочкой и странной водой, грузовик, авария, на теле чувствуются вязкие кровавые мазки. В его голове собрались две разных поездки, и пока что это стоит отправить к непонятному, не зацикливаться. - Допустим, ну, попали мы в аварию. Водила исчез, а мы все целы, – Соня смотрит на него со странным снисхождением, но молчит, а Денис в своих словах и сам сомневается. Вот, вроде, руки, ноги – в порядке, голова не разбита, только ощущение это выматывающее, которое о другом кричит. - Оно или так, или наоборот. - Мне кажется, наоборот, – Соня взгляд прячет, но волнуется, это сразу видно. - Сонь, ты чего этим мертвякам подыгрываешь? Он же мёртвый, я могилу его видел на кладбище, – Дениса вкус правоты заводит не по-детски, он чувствует, как губы растягиваются в одну из арсенала совершенно больных улыбок. Журналисты, практически в полном составе оставшиеся в той, будто совсем далёкой, жизни, ни раз говорили ему, что с таким таблом только людей по переулкам душить да Птицу Разумовского косплеить. – Только что я даже фотографии сделал. С экрана телефона на него серьёзно глядело собственное лицо только со стрёмной, давно забытой стрижкой, фамилия красовалась его вместе с именем – жуть сплошная. На остальных – Катя, Соня, Эля и Макс во всей красе. Кольцов этот точно не убиваемый, желтушников хрен возьмёшь обычной аварией, только огнемётом. Денис смеётся, улыбку не пряча, смешок выходит тупым каким-то, безнадёжным, бешеным. - Ну и где мы сейчас? - В посмертии, как передержка, как СИЗО, я понятно объясняю? – баб Нюра кивает, и этим, стоит сказать, страшно раздражает. - Нет, непонятно, – Денис откусывает огурец и не верит: его вкус он чувствует так, как нужно, ничего не поменялось. Градус раздражения он скрывает за ложкой, но ухмылкой не пренебрегает, тянет во всю душу, – Слушайте, а чё я вас слушаю вообще? Бред несёте, посмертие какое-то. У меня вообще времени нет, мне домой надо, в Москву, дела там доделать срочно, мама меня ждёт. - Так для этого посмертие и нужно, чтобы ты понял, что помер уже. А то помрут и не понимают, всё суетятся, суетятся. Ты, парень, поостынь, некуда спешить больше. - Слушай, мужик, я живой, я всё чувствую, голова у меня трещит, понимаешь? – а самого чуть не в лихорадку кидает от неуверенности. Умирать страшно, не знать об этом страшно и жестоко вдвойне, Денис как не свыкся с неминуемой старушкой, так и не сможет никогда. Может, он только оправдания искать горазд, а в истину поверить, если её на ложечке самолётиком в рот открытый отправили, слабо. Всё может быть. Если ж это истина, то он, прохвост и подлец, утащил с собой невинных, которые приключений хотели, выдохнуть хотели, Денис виноватым быть не хочет, но величает себя таковым. Перед девчонками стыдно, они ведь своими проблемами его сопровождали, а Макса жаль. Кольцов от них отличается, должно быть, он не несёт с собой тяжёлый вздох и "Да всё нормально у меня, только...", с ним весело, легко и по-детски глупо как-то. Денис хотел бы перед ним извиниться прямо сейчас, но непонятная злость из-за Аринки так и кроет. - Денис, не бойся, ты молодец, что привёз нас сюда, – она слишком понимающе глядит, гладит лицо осторожно и нежно успокоить пытается. – Ты что по мёртвым не скучаешь? - Сонь, я к живым хочу, – шепчет и понимает, что да, хочет сильно, до боли в мышцах, которые силятся пройти сквозь невидимый барьер, сбежать. Она трогает его волосы аккуратными пальцами и со все силы впечатывает лицом в стол.***
Денис открывает глаза и выдыхает. Галлюцинации, оказывается, намного лучше непонятных, пугающих снов. Он чувствует опустошение каждой клеточкой тела и слышит, как кричит сдавленная уверенность. Сон посеял зерно сомнения, это растение настолько крепко, даже поливать не нужно, только бережно внутри себя сохранять. Тело грудой костей поднимается, Титов приходит в чувства через минуту. За столом никого нет, только ужин бездушно остывает под крышкой. Это приносит облегчение, но не более, чем на пару минут. Денис уставшей тенью идёт к столу и поворачивается к зеркалу лицом. Там, в отражении, что-то серое, мёртвое и печально-безнадёжное, живой труп с его именем и фамилией, кажется, не способен на улыбку, даже на ту самую, дикую, его человечность ограничивается оболочкой, а душа в ней не скрывается, как не ищи. Кожа у того Дениса тусклая, но ровная, словно в грустной сказке, а под пальцами собственная ощущается ледяной и лишней. Денис пугается того, кого видит, воспоминания кричат набатом: "Дед ведь говорил, а ты не верил, дурак". Он хватается за ножик, тоже какой-то неестественно существующий, и режет подушечку большого пальца. Кровь льётся, она крупными каплями устремляется вниз по ладони, царапина саднит и слегка покалывает – живой, значит, да? Денис смотрит на ровные края пореза и дышит, широко, полной грудью. Он проводит по пальцу языком, собирает капли и чувствует их солоноватый вкус – не муляж, получается, да? Но собственное лицо совсем не преображается, не меняет своего выражения. В комнате раздаются писк и стуки, хотя только что в доме стояла полная, страшная тишина. Денис засовывает кровоточащий палец в рот и идёт на зов собственного сердца, которое громко стучит при виде птицы. Соловей. Про этих крошечных певцов в детстве часто рассказывала бабушка, но, как на зло, ни одной приметы в голову не приходит. Соловей стучит жалобно и просяще, правда непонятно, как птица застряла между стёкол, её точно не было здесь пару часов назад. Денис смотрит на красивое коричневое оперение, приятное детское воспоминание, и открывает окно. Соловей щебечет благодарность и уносится в путь. С его радостным уходом сердце замедляется и разочарованно дышит: не ожидало оно, что птичка так скоро исчезнет. Титов всем нутром чувствует, что вслед за пернатым улетело что-то особенное. - А где все? Всё в порядке? – Макс всплывает, как всегда, вовремя, пионер-герой почти, только стыдно за него бывает чаще, чем при таком раскладе положено. Он снова нормальный: не грустный, не злой, не удивлённый, не пустой, а просто человеческий. Это в нём и цепляет так сильно, может, поэтому Аринка его в свои сети браконьерские потащила. Денис смотрит, но в лицо, как ни старается, попасть не может, мимо глядит. - Не знаю, я только проснулся, – кажется, вид крови Максима выбил из колеи: лицо его теперь можно было назвать комичным и не спиздеть. В серых глазах плескалось уставшее беспокойство. - Нормально так ты дрыхнешь. - А ты где был? - Да тут, на районе. Куда они делись-то? – Денис не чувствует. Кажется, соловей забрал у него это невесомое тепло, которым они изредка делились, или украл все чувства, что были. Денис не готов ответить, но он не чувствует. Не озвученное "да тут, где с утра сегодня были" висит в воздухе, но на эмоции не пробивает. А голова снова начинает болеть, в этом плане сны лучше, жаль, мало их в последнее время. - Я не знаю. Я пришёл, их не было уже, – врёт, не думая, но что-то ему во взгляде Максима кажется приятным до одури, аж стыд лапы притянуть успевает, облизать ими только слегка, кончиками горячих пальцев. Денис, ко всему прочему, придурком себя не считал большую часть жизни, потому как практически всегда его решения были здравыми и взвешенными. Когда он выходил из холодного, смертью пропахшего, кабинета онколога, решил, что время просто так тратить нельзя теперь, не подумав о том, что, вроде бы, сейчас это необходимо. Титов уже давно знает, что времени у него катастрофически мало, поэтому взвешивать желания смысла нет никакого. И сейчас, когда он пустым, может, и поехавшим взглядом смотрит в пустоту, но ловит уголком глаза образ надоедающего периодически Максима и от всей души желает его крепко засосать, как после универа в клубах делал, чтобы меньше о ненужном говорил, отбрасывать эту идею не спешит. Денис смотрит и тупит: отказывать своим хотелкам он привык, но не теперь. Только вот Кольцову на его время похуй, он и разозлиться может. - Потом меня срубило, как в обморок упал, – Титов ощущает холод, который Топи эти пропитал насквозь, выходит, и с ним скоро разделается. А мёрзнуть не хочется, особенно, если не получится согреться. Денис как-то совсем туманно на Макса смотрит и чувствует до одури приятные волны. Может, соловей украл его тепло, но у Кольцова и своего хватает. Ну раз самое лучшее – детям, пусть Аринка немного возьмёт, не так уж и жалко. – Это всё может показаться странным. Денис показывает злополучную фотографию и молча ждёт реакции. Макс не верит, проверяет, пугается – совсем, не как Соня, всё-таки приятно осознавать схожесть с кем-то в мелочах. Особенно если этот кто-то – Максим. - Прикинь, чё мне приснилось. Короче, этот старик, ну типо он, и всё по-настоящему: стол, мы едим, и он говорит, что мы типо умерли все, – рассказывает и не хочет на Кольцова смотреть, заскорузлое обвинение в глазах видеть. Денис ничем не сможет помочь, оживить не в силах, гарантии дать и сейчас не может. - Лабутень, жуть полная, согласен, – взглядом своим, взволнованным неуместно, лицо бегло оглядывает, цепляется, должно быть, за серость и усталость, расслабленные мышцы глазами облизывает, что-то найти пытается. - Вот я и подумал: может, тогда с лесовозом мы реально разбились? – говорить об этом жутко, но в собственном сером веществе переваривать – того хуже, Денис старается взглядом попросить прощения, едва ли получается. Макс что-то понимает, наверное, и садится рядом. С ним теплее, лучше, Титов глубже прячет мысль о чужих губах, маячащих рядом совсем, и старается вспоминать. Сон идёт обрывками, а Максим ждёт пояснений и переживает сильно, непонятно, правда, за кого и из-за чего. Он вдруг кажется забавным и нераздражающим, когда натягивает такое выражение лица, и хочется обнять, поделиться всем, что при себе имеется. Кольцов кладёт широкую, тёплую ладонь Денису на колено, и этим умудряется вселить уверенность. – Старик сказал, что люди не сразу привыкают к тому, что они умерли. Для этого и существуют подобные места. - Так, а может нет никакого старика? Бабуся похоронила мужа и скучает, вот и ку-ку. Мало таких в русских деревнях что ли? Мы ж его не видели даже ни разу, – он какой-то не по-Максовски аккуратный, кажется, нулевой облик Титова ввёл его в ступор. Как с душевнобольным разговаривает, за коленку держит, сейчас баюкать начнёт, того и гляди. - Но слышали. - Так он там, за дверью обитает. Пойдём, проверим, чё стоит-то? – Кольцов резко встаёт, забирает всё предложенное тепло и снова натягивает бесячий образ журналистика. Денис за таким идти не хочет, но интересно до дрожи, страшно завораживающе. Он идёт следом, только тело ощущается бессмысленным мешком с костями, крепко скованным цепями, пройти несколько шагов – для него немалый труд. - Можно к вам? – Макс стучит по выбеленному каркасу и едва не отшатывается: там, за стеной, звуки какие-то, совсем не людские. Дверь громко скрипит, будь старик здесь, давно прознал бы о незваных гостях. В комнате прохладно из-за открытого окна, и пахнет сыростью, как в любой точке Топей: это болото затягивает старательно, чертовка, даже дома. Кровать пуста, ничего не говорит о чьём-то присутствии, кроме полузлорадного смеха, громом разливающегося из-под пледа. Максим сдёргивает ткань с, как оказалось, золотой клетки. Попугай. Зелёный попугайчик смотрит на них по-сониному понимающими, но издевающимися глазами. И так их расслабляет вид этого крошечного существа, к которому они боялись подходить несколько минут назад, что тормоза срывает напрочь. Денис смеётся и ловит ответный смешливый взгляд, они в истерике, едва по полу не катаются, но это приятно, это снятие ограничений на несколько бешеных минут. Максим смотрит щенком, и глаза у него по-собачьи сияют, в таких хочется застыть на веки, от таких не хочется уходить. Когда клетку с попугаем вернули на место, можно и успокоиться, и в комнату уйти. Кольцов закрывает хозяйскую дверь и вцепляется в руку уходящего Дэна мёртвой хваткой. Странная, тягучая тишина между ними сводит с ума всего несколько секунд, но этого достаточно для одной из арсенала самых больных улыбок. Денис почти скалится, когда давит Максу на плечи, подчиняет, доводит, он с силой врезается в чужие губы, облизывает их и тут же углубляет. Сердце стучит дико, совершенно яростно, удовольствие от полученного наконец бьёт по мозгу, голова едва не взрывается болью, но на неё сейчас, как раз, похуй. Максим отвечает с похожей прытью, он хватается за Денисову талию, рёбра, шею. Это всё – сплошное помешательство, а Дэну – в кайф, он вылизывает чужой рот, посасывает язык и горит, дышит, не замерзает, впервые за ёбаные раковые годы.***
По правде говоря, в Топях заметна только ночь: небо чернеет, будто душит, а из-под земли так и лезет чернь. Денис не пытался выходить из дома в темень, но всем нутром чувствуется приближение хтонического. Кикиморы, болотники да русалки словно выли по ночам, звали к себе, влекли, чтобы поскорее утянуть в свои угодья, где человек совсем бессилен. Помнится, баб Нюра предупреждала, что запирает двери во избежание неприятных гостей, сбежавшихся на сладкий запах свежей крови. Это казалось местной байкой, пока Денис не дождался утра, чтобы выкурить пару сигарет. Он уселся на холодном крыльце, обхватив колени, и посмотрел на траву перед домом: следы когтей весьма отчётливо просматривались на коричневатой зелени. Это, однако, не испугало, заставило удивиться: сколько здесь, в одной маленькой деревеньке, чертовщины уживается. Расслабляться было нельзя, ведь, в самом деле, следом за Катей исчезла Эля. Денис не хотел позволять себе спокойствие, но утро стало чем-то особенным здесь: время, когда он мог не думать об объёме вины перед всеми, об уже наставшей или скорой смерти, о своём болезненном одиночестве – обо всём в его жизни плохом. Да и поутихли со временем беспокойства: Соня стала совсем какой-то блаженной, богобоязненной что ли, а Макс... Макс всегда скакал и будет. Они не собрались воедино, поэтому и действуют по одиночке, старательно помощь игнорируя, сразу видно – бывалые москвичи. Дверь за спиной глухо скрипнула и выпустила человека в пузырь приятной прохлады. Макс потянулся, поджёг сигарету и сел рядом. Они столкнулись плечами с какой-то особенной чувственностью, которую не обсуждали ни разу, которая просто была. - Ну чё ты здесь, красавица? – Денис особенно показательно закатил глаза и проигнорировал. Сигарета его закончилась, кожу приятно холодили Топи, вечно мёрзлые и мокрые, иногда, оказывается, могли быть другими, радовать желали. Он подставил ветерку лицо и вздохнул полной грудью: почему-то рядом с Максимом дышалось иначе, спазмы проходили что ли. Денис щелчком запульнул бычок в траву и потянулся к лицу Кольцова. Он снова хотел пойти на поводу у своих желаний, ну а кто против? Макс застыл, дышал только, взглядом чужим примагниченный, смазано отвечал и руками спину гладил. Он соображать даже не пытается, зато волосы больно тянет с удовольствием. И они не влюблены, нет, просто раннее утро выдалось особенным, правильным таким.***
Денис старательно чистит зубы, благодаря всех известных ему божеств за эту возможность. Ему прохладно, потому что влажную после мытья кожу холодит ветер и само место, а полотенце едва ли спасает. Он смотрит на траву, не мигая, к глубочайшему удивлению, следов на ней не осталось. - "Я ушла с Анной Петровной до монастыря, будем до темна, Соня", а Эля не с ними выходит? – как-то удивительно Максим проспал то, что Эли не было с самого возвращения из леса. Денис подсознательно знал об её исчезновении, просто молчал и был, как удав, спокоен. Стоит смириться: скоро каждого из них заберёт этот неведомый кто-то: хозяин, со слов вольных зэков. – Фак. И чё делать? - Без понятия, – Денис запил вкус зубной пасты водой, вытер лицо и задумался: что они могут сделать? – Слушай, давай до монастыря дойдём, Соня же там со старухой этой, двинутой, она тоже по-любому в курсе того, что тут. Мы их найдём, потом с Элей разберёмся, да? - Такое впечатление, что здесь вообще все в курсе, – Макс выглядел взволнованным, испуганным даже, но невольно вызывал сердечное тепло, которым страсть как хотелось с ним поделиться. Денис допил воду и пошёл собираться, по пути мазнув Кольцова по щекам и скулам кончиками пальцев. Утро оставило на его дне какой-то мягкий отпечаток, пока не исчезнувший. Они вышли через пару десятков минут, одетые и обутые в спешке из-за чрезмерно тревожного Макса. Топи уже странно прикипелись, Денис влип в эту серость и морозную затхлость, казалось, тут всегда октябрь, полюбившийся ещё в детстве, только люди и место... Дорога протоптанная, влажность ебучая, но рядом до покалываний тёплый Максим, которого хочется простодушно схватить за руку. - Что ж это за дыра-то такая? Как они все живут в этом дерьмище? - Так и живут. В таких дырах самое интересное всегда и происходит. В Москве что: хипстер у хипстера идею смузи-бара украл – вот и весь криминал, а тут есть, где журналисту разгуляться. Я вот всё про ангарского маньяка думаю: там жертв то ли семьдесят, то ли восемьдесят, и до последнего признаваться не хотели, – в этом весь Макс-журналюга идейный до мозга, до костей, за любую ниточку ухватится только повод дай да Моськой перед его моськой помаши. - Да у них этот маньяк даже на статистику не влиял: крошит и крошит тебе людей, всем похуй. Ангарск – это где вообще? Тоже жопень какая-то, да? В натуре, посмертие, – Денис в Москву приехал однажды и больше не уезжал, понравился ему вечно горящий, яркий город, в котором жизнь даже ночью кипит. Сейчас, почти в тридцатник, тянет иногда обратно, в свой почти Урюпинск к маме, но ему теперь любой город по душе, а в Москве уже привычно по-родному так. - Ангарск – это там, где Иркутск, тоже мне жопень. Ну да жизнь, она же только на Бульварном кольце, на Бали, чувак, так пол страны живёт, если чё. Это твоя жизнь – не жизнь, а после обеденный сон маленькой изнеженной принцесски. Welcom to reality, – Макс своими нравоучениями бесит, сам ведь живёт в такой реалити и не жалуется, вон, особо, а то, что у него в жопе сочувствие к ближним заплясало, – его же, бедного, и проблема. Взялся судить человека, зная о нём три-четыре популярных факта, а строит из себя серьёзного лектора-просветителя. Нахуй пусть сходит от души и душевно. - Ага, в жопу такое реалити, – Денис как сбежал из такого мира, так и будет бегать, пока совсем по голове не вдарит. Раздражённо снимает с себя куртку и жилет и идёт к воде. Макс бубнит что-то на фоне, начинает, кажется, о зудящем говорить. - А людей устраивает. Вот Аринка, например, живёт с больной матерью на пенсию с надбавкой и ничё, никуда не собирается, ни в какую Москву, – Денис от этого рассказа устаёт сразу же: Арина ему не нравилась и не будет, а Макс не нравится, но нужен до хруста костей. Ревность забытая просыпается, в желудке загнанным зверем носится и скулит, вверх по позвоночнику разряды пуская. - Лолитка твоя местная, да? – Титов от воды мокрый, язвительный, раздражённый, в голове только: "задавить, уничтожить, моё", а на лице снова признаки застоялого безумия. - Пошёл ты нахер, никакая она не лолитка, – Макс его ревность, должно быть, считывает, улыбается краем губ, но не замолкает. – Она, между прочим, в одиночку мать-инвалида тянет. - А, ну, ты мать тоже трахни, – Денис чувствует волны злости, ярости, Максим его за ворот к себе подтягивает, дышит тяжело, жарко. Нервничает он, а на Дэна валит. – Тебе присунуть некому что ли? Катьки не хватило, да? Журналист, сука, расследователь, чистота, блять, непорочность, да Аринка твоя ебётся небось, как кошка, с шестого класса. - Хлебало завали, – Максим губы поджимает, ворот комкает в ладонях, злится до пара из волос, до раскалённой черепушки, он не целует, кусает и роняет их в ледяную воду. Пальцами до синяков держится, от себя не отпускает, и всплывают они вместе, тяжело вздыхают и снова целуются, задыхаются, вцепляются. - Ты думаешь, я вас не знаю? Думаешь, я в "Коммерс" не заносил или в "Ведомость", когда мне статья нужна была? А Моська твоя и подавно. Журналист, блять, иди говна пожуй, понял? – Денис злым себя тоже не считает, но журналистов, как любая, хоть немного известная, личность не переносит. В его жизни от них одно говно, этот ещё так вовремя нарисовался. Макс на него смотрит пристально и целует ещё раз, вылезает из воды и скрывается в поле, даёт время остыть обоим, устал, что ли, собачиться. Денис откидывается на спину и проводит так с минуту, вода приятно холодит, но будто топит, выпускать не хочет. Он оборачивается и видит девушку, рыжую, красивую, ну точно русалка, и от воды озёрной тошнить начинает, дурно становится до ужаса, голова болеть начинает. Денис наблюдает за скрывшейся под гладью девой и вылезает, нужно ещё обсохнуть успеть.***
Сон его в свои объятия забирать не планировал, только лукаво поглаживал уставшие веки и обнимал мёрзлые плечи. Денис отключался каждые десять минут, чтобы очнуться через секунды и продолжить просмотр серого от топевской ночи потолка. Его от жуткой пытки потряхивало, голова раскалывалась на щепки, страх непонятный давил, сжимал грудь. Когда-то давно консультирующий Титова психотерапевт сказал, что от тревожности, от панических атак – от болячек головных, в общем, избавляться нужно. Дениска посмеялся и пошёл кодить дальше, теперь его тело не выплывало из мерзкого кокона. Не понять его нельзя: кто в здравом уме собирался лечиться у человека, который с туповатой улыбочкой заявляет: "У вас ВСД, это значит, что вы немножко тю-тю". Вот и Денис убежал подобру поздорову, зарылся в работу и крепенькое. Он жил прекрасно, что уж греха таить, да, немного грустил, плакал от мигрени и склизкой паники, ломал пальцы от тревоги, кусал губы, не желая опускаться в самые далёкие пездни – лезвие и бёдра, но всё было хорошо. Здесь ничем лечиться не получалось за неимением средств, поэтому в голову, отставив учтивый кашель, ломились забытые мысли. Денис успел подумать, что так больше невозможно, и подлететь к Соне, а потом осознал себя в каком-то кошмарном бреду. Он смотрит на неё, наверное, бешено, шепчет, торопится рассказать. "Давай уедем отсюда, давай", – Макса, забываясь, бросить собирается. Она улыбается сонно, нежно и уверенно, словно старшая сестра, наконец, узнала, что добрый дедушка Мороз – папа, а младшему не расскажет – он слишком мило шепчет ей о чуде. Денис слышать её слова не может, Соня как ножом раскалённым режет, когда отказывается с блаженным лицом. "Голова болит, голова, как же болит голова". Он, как ошпаренный, вскакивает и к баночке бежит, чтобы сразу успеть, чтобы не больно, хоть и страшно. - У меня опухоль, Сонь, а таблеток обезбола на пару дней осталось, – он шепчет, боль сковывает основательно, до зубов стиснутых. Хочется разбудить тёплого Макса, чтобы рукой своей погладил, чтобы всё это ужасное убежало в страхе. - Тебе к нему надо, к отцу Илье, – она его обнимает, в одеяло своё заворачивает. Соня фанатична, набожна, и пугает этим до икоты. Дениса ей не понять. Он в бреду убегает, уносится из комнаты, из дома, на запреты невзирая. Слёзы? Да какие там слёзы, он вцепляется пальцами в локти, скрещивает руки, и давит, давит, что силы есть. Ногти отросшие больно рвут кожу, полумесяцы красные оставляют, но этого мало, мало, как неделю не пившему глоток воды, мало, как голодному ребёнку два орешка, мало, как прыти глубокому старцу, как женщин пластическому хирургу, как туш мяснику. Денис чешет шею до розовых линий, кожу на лице оттягивает грубо и не понимает, когда этому настанет конец. Часы, дни, недели – на деле, минут тридцать, потихоньку начинает отпускать. Титов нервно курит и, сурово взглянув на шелохнувшийся куст, уходит в дом. Дверь запирает надёжно: не в его смену здесь будут нечистые плясать на косточках обглоданных. Холод снова сковал, сильнее только, а кровать, матрас, совсем не тёплая. Денис ложится, натягивает одеяло до висков и тяжело, загнанно дышит. В спину утыкается что-то желанно тёплое, оно к себе притягивает страшно, мажет не по-детски. Максим ведёт рукой выше, гладит шею, спускается к напряжённой спине, тыкает смешливо в один из позвонков. - Дэн, ты ледяной, – премия "Капитан очевидность" явно его. Титов поворачивается к нему лицом и смотрит, пусто смотрит, глаза его никогда особых эмоций не выражали, не пытались даже, но люди на них велись безбожно, жалкие такие, что ли. Макс гладит скулы, веки, губы, греет, преклоняет. Он целует в губы и в лоб целомудренно, руку за спину заводит, тянет на себя и в своё же тело смертельно холодного Дениса вдавливает. Он обнимает всеми конечностями, накрывает одеялами и осторожно перебирает волосы, сильно отросшие за последнее время. Кольцов не спрашивает, но ждёт, будто всё, чёрт, знает. – Что случилось? - Голова болит, таблеток на пару дней осталось. Паника накрыла меня жуткая, понимаешь? Тревога, блять, сучья эта, – Денис жмётся ближе, греется, целует Максима и дышит уже ровнее. - Спи, короче, – Кольцов на поцелуй отвечает, поднимается влажными губами до лба, там и застывает, ни в какую на провокации не сдаваясь. Денис уснул, да, но только три отключки и два приступа спустя, когда за окном перестали блестеть болотного цвета глаза, а Макс, причмокнув во сне, подарил ему несколько поцелуев в лоб.***
Проснуться получилось только к полудню, Денис, однако, другого после ночных похождений не ожидал. Он разлепил глаза тяжело и сухо, но чувствовал себя относительно неплохо. Кровать Сони пустовала, Макса рядом не было, это дало толчок к скребущему рёбра ощущению полного одиночества. Денис поверил на короткую секунду, будто он снова дома, там, где стены квартиры говорят с ним эхом, где посуда годами стоит на одном месте, где приятно спать и находиться, но всегда хочется уйти. Титов себя экстравертом не считал, но потолок давил на пару с серыми обоями. Он ощутил, что в доме всё же есть люди: Соня шептала что-то себе под нос и ходила по кухне-столовой-прихожей, сегодня она явно попробует затащить его в монастырь, ей несчастных жалко до слёз, за это, Дениска, и плати. Встать пришлось, несмотря даже на порядком измученное тело, и пойти в туалет, покурить, умыться, пройтись. Это он повторял почти каждый день – вырабатывал привычки, как учил когда-то психолог. Гулять в Топях было приятно: московская суета успела за годы порядком надоесть, а шум и зловоние машин напрягали виски. Здесь – тишь да гладь, только страх всегда сидит наготове, будто ждёт подвоха в каждом кустике, дереве, травинке. Денис относился к этому легко: где в современном мире со стопроцентной вероятностью не настигнет внезапная кончина? Сигарет становилось всё меньше и меньше, а ведь желание скурить парочку росло в геометрической прогрессии. Денис с горечью осознал, что придётся делать это реже, намного реже, то есть, почти бросать. Он любовно докурил до середины фильтра, быстро почистил зубы, умылся и сбежал, стоило только услышать приближающийся голос Сони. Идти в монастырь не хотелось, ибо это означало: дать надежду самому себе, а смириться пришлось столько раз. Больше к такому возвращаться не хотелось. Соня хорошая, она немного странная в своей слепой любви, вере и правильности, но достаточно разумная, чтобы не быть простачкой и наивной, глупенькой девочкой. Из всех случайных знакомых она нравилась ему больше всех. Но то, о чём просит сейчас, может вызвать боль. И так ведь больно всегда и бесконечно. Денис в Топях утопает с каждым днём, ко дну приближается. Он здоровается с сухими стариками по привычке и идёт вдоль озера. Вода в нём холодная, мертвенная, но красивая и манящая – проделки русалок. Хвостатые дивы вызывали только опасения, всё-таки, "Гарри Поттера" читал в его детстве каждый. Деревья, деревья, чья-то морда в кустах – пейзаж не представлял из себя чего-то живописного, но тоже, зараза, притягивал. Денис чувствовал его потустороннюю красоту, страх бежал по телу, как ужаленный, но не побуждал к бегству. Здесь почему-то Титов ощущал себя иначе, словно представлял из себя человека совершенно иного, словно не человека вовсе. Погрузившись в думы свои печальные и глубокие, Денис чуть не провалился в злополучное озеро – запутался в траве. Он услышал чужую заинтересованность, увидел что-то болотисто-тёмное под водой и застыл. Бежать не хотелось, а рука к живой глади потянулась сама собой. Пальцы коснулись воды, полностью погрузились под плотное одеяло и охладели от прикосновения. Чужая рука невесомо держала его, но обладатель сие прелести показываться не спешил. Денис подавил свой страх и улыбнулся, возможно немного дико, зато смешливо и весело. - Покажись, я не испугаюсь, – в себе он был удивительным образом уверен. Над озером прогромыхал непонятный звук, следом из-под воды высунулась голова. Должно быть, раньше подводная хтонь была прекрасной девушкой с длинными золотисто-русыми волосами. Наверное, она носила их в тугой, красивой косе, но теперь спутанные пряди болтались просто так. Кожа у существа давно позеленела, отросли когти и клыки. Денис улыбки не снимал, только пуще её растягивал. Топи всё сильнее и сильнее его удивляли. – Кикимора ты, что ли? Хтонь промолчала, лес стих, да и нечему было в нём шуметь – полная ж жопень. Вдруг где-то в глубине чирикнул коротко соловей. Кикимора надавила когтями на бледную, тонкую денисову кожу: контакт налажен. - А чего ты ко мне вышла? – существо уставилось на него непонятливо, будто кто-кто, а он обязан был знать ответ. – Что? Теперь и я нечистый что ль? Соловей чирикнул, почти запел, но его звонкий голос перебил магнитофон. Денис мысленно обматерил безмозглых, на его мозгливый взгляд, вольных и обернулся, но кикимора исчезла. Контакт был потерян, пусть и оставил после себя пару жирных вопросов и ледяную ладонь. Титов встал и побежал в дом, он почему-то сильно испугался, как если бы кикимора являлась его единственной защитой. Может, этот неизвестный "хозяин" явился?***
Денис вернулся каким-то помученным: он едва передвигал ноги, а в голову то и дело стреляло болью. Тело удалось донести до диванчика, усадить и дотянуться до яблока. Соня смотрела на него теперь иначе, с жалостью и сочувствием, которые Титов не переносил после финальной его встречей с матерью. Женщина в ту среду смотрела на него с этой дикой смесью во взгляде, будто прощалась объятиями и шептала, что он молодец. Денис, знаете ли, молодцом себя едва ли считал, но в тот день принимал всё, что готова была дать ему она, совсем безутешная. С того дня ему хотелось исключительно всего и ничего сразу, он носился по свету, стараясь ухватиться за каждый кусок, не упустить, а потом приходил домой и падал на колени в ванной. Он почти уверовал, хотел начать молиться, мечтал о прощении и успокоении. Религия, говорят, – опиум для народа. И Денис об этом болеутоляющем грезил. Поздно пришло осознание, что религия – это сплошная боль – боль с нездоровым сумасшествием, фанатизмом, любовью. Денис хотел, но боялся, а потом и вовсе убежал. Бог – это ли не истинный верующих хозяин? А каждому ли хозяин нужен? Тогда Денис и решил стать своим собственным, ни для кого, ни про кого. Он работал и в это верил, это было его религией. Только вот мама позвонила, а ему тяжело было отказывать человеку, который скоро потеряет сына. Титов взглянул на Соню новым взглядом: а ведь ей местный Пугало не страшен, она уже при своём хозяине, с самого рождения. Громковская суетилась, бегала, спешила, непонятно, правда, куда. Она смотрела ярко и нежно, потом отворачивалась, будто хотела сказать что-то, но никак не решалась. - Сонь, пожалуйста, сходи в монастырь, отнеси отцу Илье корзинку, – девушка, кажется, ждала только этого – оживилась, взволнованно улыбнулась. - Денис, пойдём со мной. Тебе там помогут с болезнью твоей, я всю ночь об этом думала. - Я не пойду никуда и тебя не отпущу, – днём-то он ей ничего не сделает, но вечером в темноте хтонь местная за ногу схватит и утащит бедную на растерзание. - Я должна идти, меня баб Нюра попросила, – резкость ответа навела на мысль, что не только этим обосновано её желание. Соня вцепилась в корзинку и убежала на улицу, а Денис поплёлся следом, чтоб не случилось ничего. Хотелось ему, конечно, разузнать, что там такое есть, что Громковскую тянет как магнитом, но это не на первом, разумеется, месте. Денис вымученно пялится на траву, жёлтую и пожухлую. Голову поднять слишком трудно, он даже не старается, идёт ещё, как на каторгу. Всплывает вдруг мысль, что от Максима за целый день ни писка, ни треска – куда от запропастился, знает, наверное, только хуй. К себе этого придурка привязать нужно было, таскать за верёвочку следом и зацеловывать, как выпадет случай. Кольцов мог, в конце концов, исчезнуть, попасть в лапы "Хозяина", который даже на кикимору болотную, до смерти пугающую в древние времена люд, наводил желание скрыться, но об этом они не узнают, да и помочь уже не смогут. Титов пихает волнение поглубже и переводит мыльный взгляд на Соню. Она торопится, спотыкается, постоянно оглядывается, чтобы не потерять одного умирающего мальчонку средь луж да веток. Бога ведь нужно показывать кому-то, надежду вселять, нельзя позволить болезному утопнуть в грязи собственных пороков, а в данном случае ещё и настоящей. До монастыря доходят быстро, выглядит он точно так же, как тогда, но ощущения другие, словно изменилось что-то в потустороннем макете, иначе заплелись чудесные ниточки или оживили здесь парочку людей. Стены холодные, пустые, сквозят чем-то чужим, а человеческой душой тут даже не веет. Соня зовёт отца Илью, которого тут, точно по природным законам, быть не должно. - Он может быть в церкви. Пошли со мной, одной туда идти страшно, – эти слова заранее доверия не внушают, но Денис покорно следует за девушкой, уже на первых ступеньках лестницы ощущая вязкий холод. Этого помещения он не помнил, хотя оно, вероятно, имело большое значение. Всюду валялся хлам, монастырь всё же был заброшенным, даже если отец Илья здесь бывал. В основном помещения, тёмные закутки, пустовали, но в одном была навалена куча тряпья. Соня тут же набросилась на гору, перерывала её, будто искала что-то определённое. - Лиза? – девушка, чем-то отдалённо Громковскую напоминавшая, сидела на столешнице. Она смотрела агрессивно, выглядела грозно и грубо выплёвывала слова. - Вернулась? – Денис мельком просмотрел девушку и вошёл в поле её зрение. - Ты... ты же видишь её? – Соня смотрела как-то умоляюще, будто сомневалась в живости тела и разума Лизы. Наверное, это и было обещанное ей чудо. - Вижу. Привет, – возможно, выглядел он не очень свежо, но бесконечно саркастичная улыбка Лизы держала его раздражение на довольно высоком уровне. - Это Лиза – сестра моя родная. В аварию попала недавно, чудом спасли её, отмолили, – Денис не верил ни одному её слову, но молчал, как и диктовала ему усталость. Хотя место это ощущалось новой силой, будто любое чудо здесь возможно. Лиза на сестру смотрела всё также и отрицала всё, что в принципе могла. Он сел рядом с ними, около всё той же кучи непонятного происхождения, и оценил сестринскую схожесть: поверить в их родство было действительно сложно. Различия даже вызвали улыбку, а потом Соня утащила его за собой. – Она умерла. Лиза погибла в прошлую пятницу. Отец Илья сказал мне помолиться, попросить, и вот – Господь мне её вернул. - Да ладно. То есть, она, типо, воскресла, да? – улыбка как-то резко скатилась с его лица, показывая привычную нагруженность. - Ты же её видел. Я уже думала, что у меня совсем...того. - Я её видел, – Денис диковато улыбнулся и сказал то, что ей хотелось, нужно было услышать, только странность происходящего от этого совсем не уменьшается, наоборот. – И что делать собираешься? - Она слаба ещё, но, когда окрепнет... Денис, ты понимаешь, что это, это необъяснимо, – Соня сияла, она осчастливилась и полюбила Его вновь, смогла получить Его драгоценное прощение и подарок, Дар, о котором и молила. Денис видел в этом самое невинное, но опасное безумие, хотя не ему о таком заикаться. – Это же чудо. Ты понимаешь? Ты понимаешь, что теперь, если она воскресла, ты тоже можешь попросить? Денис понимал, но никогда не смог бы заставить себя. Соня проговорила что-то вдохновляющее и потащила его за собой к иконостасу. Удивительно, в заброшенном монастыре иконы выглядели хорошо, атмосферно даже. Он встал на колени и перевёл взгляд на одну единственную точку – центр главной иконы, свечи вокруг смылись в единый свет выглядело это, стоит признать, божественно. Соня увела Лизу, должно быть, решила оставить несчастного с Господом наедине. Денис делал это не в первый раз, поэтому помнил чувство, которое вызывали обращения к высшим, неведомым, силам. Тяжесть сдавила его грудь и плечи практически сразу, ощущение перетекло к вискам, голову тут же прострелило мигренью. Денис стиснул зубы, сжал глаза и смог, наконец-то начать молиться всем, о ком вспомнил, лишь бы приступ отступил. На Макса здесь надеется не приходилось, контролировать себя становилось всё сложнее. Денис погрузился в непонятную смесь цветов, затошнило, голову тянуло будто во все стороны разом, а мышцы не желали слушаться. - Голова, голова моя, голова, – с шёпота перешёл на громкие, скрипучие крики, голову разрывало нещадно, ну и страху на него этот монастырь навёл за два сильнейших приступа. Соня прибежала быстро и скормила таблетки весьма аперативно. Он был ей даже благодарен, особенно за мягкие прикосновения к волосам и лбу, за тёплое объятие, в которое он свалился, совсем ослабев. Через пару десятков минут Денис обнаружил себя в куче тряпок, с остаточной болью на периферии сознания, он, кажется, уговорил Соню открыть тайну сестре. Разумеется, Лиза убежала, крича что-то бредовое и похожее на одну из первых стадий принятия. Денис вскочил следом за Соней, пытаясь догнать юную самоубийцу. Впрочем, наткнулся он неё, уже не дышащую, за пределами монастыря. Он шумно выдохнул, помог её передвинуть и закурил, пока Соня пыталась реанимировать проблему.***
Лиза далеко не святая, но Денис опрометчиво надеялся на её озарение или, хотя бы, принятие: она импульсивная, потому и может наделать говна. Он от сестёр сбегает, свечки жжёт, к иконе прикладывается. Образ зовёт его к себе, завлекает, только не Бог это – потемнее что-то, пострашнее. Денис вроде и молится, но в мыслях пустота, ни о чём он не просит, устал уже просить. Он слышит, что Лиза кричит, а Соня отвечает спокойно, кротко, счастливо, наверное, улыбается и петь начинает. Голос её, немного оперный, наводит панику, Титов поджимает губы и спускается в основные комнаты монастыря. Здесь дышится тяжело, воздух пропитан чем-то непонятным, но давящим, сводящим с ума. Денис садится на подоконник, прижимает колени к себе и со скуки смотрит в окно – там пусто, прохладно, но красиво. И абсолютная, нелогичная, мрачная красота эта завораживает, омертвляет. Денис думает, что Максу здесь бы не понравилось. Становится как-то тоскливо, до щемящего где-то внутри чувства. Ему кажется, будто он потерян здесь навсегда: даже если они уедут, сердце, мозг и душа его засядут, уйдут на самое дно Топей. Может, его уже не спасти. Соня присоединяется внезапно, зато вовремя, как чувствует. Она тихая, но расстроена только самую малость, на губах несмелая улыбка – такую только целовать с нежностью. Они молчат некоторое время, а потом Денис отмирает. - Ну и как она? - Молчит, говорить не хочет, верить не хочет, – она расслабляется и снова замолкает обеспокоенно. - Я тоже через эти стадии прошёл: бунт, торг, депрессия, смирение. Херовое у меня смирение, да? Да пошло оно всё нахуй. Врагу не сдаётся наш гордый варяг. Такое вот смирение. А тут, тут действительно чудо, это необъяснимо, нет. А если тебе можно, то и мне, да? Я только, это, к смерти привык. Щас опять что-то в душе заколыхалось, надежда какая-то, и вроде опять торговля началась. Не, а чё я реально-то сделал против Бога такое, что меня простить нельзя? Чем я всё это заслужил? Ты знаешь, я только после этого наконец-то по-настоящему почувствовал, что я умру. Я скоро умру, – Денис смотрит в глаза её печально непонимающие и чувствует себя как на подъёме, словно перед сотней человек лекцию о новом лекарстве даёт. – Только я не головой понял, сердцем. В Москве, когда по заграницам гонял, времени не было, может, я для этого и гонял, чтобы времени не было. А тут его хватило. Права она: ничего я не видел, столько всего сделал, а ничего не успел. Соня обнимает его, целует лицо сухо и нежно. Денис под наваждением непонятным, отодвинуться не может, не хочет даже, чувствует её губы кожей, молчит, в помутнении Макса представляет и плавится, плавится. Ему нужно это успокоение: прохлада, одеяло, Кольцов обнимает его в ответ и рассказывает о чём-то не таком уж и важном. Денис берёт Соню за руку и ведёт за собой. Ему слишком много, плохо, но живо настолько, насколько это возможно. Снова оставляет сестёр и идёт на улицу, там, среди природы, ему от чего-то легче, душа как взлетает. Трава здесь жухлая, сухая, полудохлая, зато деревья живые, но серые. Денис, помнится, бывал однажды в Питере, в голове остались только бесчисленные пьянки и мрачность, о которой писал Достоевский. Город встретил Титова дождём, а проводил ветряным пенделем, от которого до сих пор иногда болели уши. В Топях с этим дела обстояли хуже. Денису, однако, нравилось, и он боялся своей любви. Уходить не хотелось, но игнорировать нависшую проблему неправильно, даже если только про свои болячки и думаешь. Он докуривает, мысленно целует Макса в уголок губ с какой-то позабытой нежностью и идёт обратно на крики. Соня бежит к закрытой двери, зовёт отца Илью как умалишённая и стучится об сухие доски. Денис помогает ей, но больше стоит рядом и посмеивается от нежелания священника: может, Титов настолько безнадёжен, что Бог сказал держаться от него подальше. Отец Илья дверь приоткрывает и высовывается в коридор. Лицо у него осунулось, глаза испуганные, волосы взъерошенные, даже жаль несчастного старика. - На дне трясины утопающих лучше слышно, прости меня, Господи, – он поспешно закрывает дверь и шумит за стенкой. Денис вспоминает, как видел его в прошлый раз, висящим в петле. Казалось, это всего лишь галлюцинация, помутнение больного разума, но вот лицо, которое Денис не смог бы придумать, лицо застывшее с мучительной гримасой. Соня открывает дверь, заходит и тут же застывает в ужасе. Титов бежит к свисающему телу, он не может избавиться от вязкого ощущения вины: он и в тот раз не смог помочь. С Соней они вытаскивают старого священника из петли и укладывают на пол тело, оно уже не дышит, кажется, даже не собирается. Денис выравнивает дыхание и осматривает комнату: она обычная, совершенно, только погорелые пачки денег на столе выбиваются из однообразия. Теперь уходить точно нельзя – придётся ждать придурка Козлова.***
Ждали они в молчании, Денису говорить не хотелось совсем, а Соня, видимо, переваривала ссору с Лизой. Им, недавно совсем незнакомым, необходимо было одиночество, нужно было отсутствие другого в мыслях. Козлов отправил их домой, почему-то очень взволнованный и резкий. Денис и так ему не доверял, всё-таки менты ему никогда не нравились. Соня вышла с явным нежеланием, но признала, что лучше провести ночь в нормальном доме вдали от суицидально настроенных трупов священников. Денис зажёг фонарик, тут же находя световым лучом чей-то силуэт. Фигура приближалась, обретала знакомые черты и вскоре стала вполне себе обычным Максимом, который чему-то одухотворённо улыбался. Они не виделись весь день, а Денис чувствовал напряжение так, словно их на несколько десятков лет разделили километры. Соня сбивчиво рассказала Кольцову о случившемся и затихла, поникла совсем, она то отдалялась, то убегала вперёд. - Ну, вы не ссыте, скоро всё закончится. Джаст траст ми, – Максим вселял спокойствие и тепло, но Титов чувствовал холод сильнее обычного, словно его на крещение окунули в прорубь. - Ты о чём? - Ладно, расскажу, – Макс пропустил поспешившую Соню вперёд и приблизился. Он дышал мягко, нежно, но дико, словно в шаге от безумия. – Я нашёл точку, где мобильник ловит. Денис смотрел на его лицо и растекался, на то не было определённой причины, да и разве нужна таковая, но сейчас до боли в губах хотелось его поцеловать. Про точку послушать и разузнать было интересно, необходимо было услышать обеспокоенный голос мамы, но здесь, в Топях, всё отходило на второй план: семья, работа, друзья, деньги – жизнь и Макс – остального будто не существовало. - Вы слышали? Кричал кто-то, кажется, – Денис заставил себя отвлечься, отвернуться, посветил в лес, но тьма, настолько поглощающая, не стихала даже на секунду. - Да здесь всё время что-то кажется: то колхозники мёртвые, то русалки какие-нибудь, – они пошли дальше, но напряжение скрываться не желало, Максим касался его руки своим теплом, молчал. - Подожди, ты просто взял и нашёл точку эту? - Не просто нашёл, Ариша подсказала, – Денис вздрогнул и едва заметно отшатнулся, снова одно её упоминание выбивало его из колеи. - Мне маме позвонить надо, как найти эту точку? – говорить с ним резко расхотелось, но надеяться на благоразумие стоило. - Маме? Потерпи, скоро я разберусь со всем, – Денис не понимал, зачем Максим так старательно это делает, почему невербально его посылает, почему бегает к Арине, но спрашивать, должно быть, бессмысленно. Титов отошёл к Соне, чтобы помолчать, подумать рядом с ней, и даже не заметил удивлённого взгляда Макса. Ну а что с придурка журналиста взять? Тишина в Топях была особенной, она словно наставляла, поучала, обнимала, заменяла родительское тепло. Денис любил слушать её рассуждения, мысли и не отвлекаться на свои, пока такая шалость ему позволяется. Голову быстрее отпускало в тишине, она практически не болела с такой силой, будто лоб пилят бензопилой, она его защищала. К дому пришли удивительно быстро и практически сразу легли спать, только Денис не мог сомкнуть глаз, на него рухнуло одиночество, сжимающее органы до кровавых соплей. То и дело взгляд его падал на спящего Максима, но глаза приходилось отводить. Денис чувствовал, всё оставило его несчастное тело, все отвернулись от его лица, забыли глаза и улыбку. Ни кому-то он не сдался здесь, в глуши. Он промучился ещё несколько десятков минут, прежде чем решиться на вещь совсем не в его стиле, слегка, может быть, аморальную. Денис выпутался из одеяла, встал и подошёл к Сониной кровати. Он вспоминал её мягкие, непутёвые поцелуи в монастыре, думал о её волнении. Девушка спала некрепко, поэтому проснулась практически сразу, стоило горячему лбу Дениса коснуться её кожи, прикрытой плотной тканью майки. Она вскочила и непонимающе поглядела на него, наверное, в тот момент и должно было проснуться здравомыслие. - Денис, тебе плохо? - Мне не плохо, мне пиздец. Знаешь такой анекдот? – он потянулся за новым прикосновением. Соня посмотрела на него, но промолчала, никак не выражая несогласие. Денис мелкой россыпью поцелуев поднялся от её запястья до шеи и горячо выдохнул, отогревая кожу. Девушка не произносила ни звука, стоически выдерживая все его потуги. Титов тянулся к ней, осыпал прикосновениями кожа к коже, целовал. Он желал получить подтверждение тому, что для кого-то ещё важна его жизнь, кому-то ещё необходим Дениска. Не получив ответа ни на одно прикосновение, Денис отпрянул от Сони. Он едва сдерживал сдавленный скулёж, пока сбегал, только возле входной двери его нагнал Максим. Обеспокоенный, взъерошенный Максим, который прижимается тепло, обнимает мягко, смотрит тревожно, необходимо. Он заставляет отложить побег на потом, когда тащит на свой матрас и накрывает тёплым одеялом, смешивая пуховое наполнение со своими громадными конечностями: они греют куда лучше. - Дэн, чё случилось-то сегодня? Чё такое? Рассказывай, – Денис уверен, Макс видел их с Соней, но старался сделать вид полного забытия. Они не целовались, жарко дышали друг на друга, выжидали правильный момент. - Я сегодня многое понял, – рассказывать про рак Денис не спешил, в целом не планировал, если они сбегут отсюда, пути их разойдутся, так что нет никакого смысла находить ещё больше гостей для мрачных похорон. – Ещё Аринка твоя. Не пойми меня неправильно, мы друг другу не обещали ничего, просто... оно есть, понимаешь? - Понимаю, только вот, Арина мне нужна в качестве свидетеля, буду делать репортаж про Топи ебучие, она ж тут живёт. Я уже связался сегодня со знакомым, мне должны разрешить в прямом эфире выступить, всё расскажу, нужно только поглубже залезть, раскопать, понимаешь, Дэн? – Максим дожидается кивка и целует, разговоры резко на второй план отходят, человек рядом – на первый. Денис пальцами зарывается в кудряшки, оттягивает, мнёт в своё удовольствие и задыхается. Он чувствует, что сейчас Кольцов в нём нуждается, что он будет рыдать на похоронах и после, будет пересматривать совместные фотографии и кусать губы, чтобы не заскулить от боли. Денис, ярко всё это представляя, очень хочет его оттолкнуть, заставить уйти, но не может, всё тело тому противится. – Скоро всё это закончится, уедем в Москву, да? Ты сразу говори в следующий раз, чё не так, ладно? - Ладно. Расскажешь, где мобила ловит? - Не, извини, давай спать. Максим отвечает на поцелуй лениво, но открыто, приятно, улыбается потом, подмигивает и засыпает с лицом кота довольного. А Денису хорошо, звёзды в глазах взрываются, бабочки в животе взрываются, всё в счастливую кашу превращают, но маме позвонить всё ещё хочется, нужно это ему, вот хоть убейте. Он тихо одевается и выходит. Слишком много в его жизни стало Арины, пора уже и ей помешать спокойно жить, пусть встречает гостя. Денис стучится в дверь и посмеивается с недовольных шагов.***
Денис обнаруживает себя в лесу, холод, очевидно, обнаруживает его раньше. На нём только кроссовки и лесная грязь, а в голове – звенящая пустота. Сначала он упорно старается вспомнить хоть что-то, найти удаётся только обрывки ночи: Макс, потом Арина, которая молчит, не колется, непонятный жгучий поцелуй с ней же, он под Ариной, с ней же трахается, юное, красивое лицо сменяется взрослым и невменяемым. Денис в настоящем вздрагивает и чуть не валится на землю, а там в ночи, он подскочил, впрыгнул в кроссовки и умчался прочь, так далеко, как только был способен. И вот он здесь, в голове тяжесть какая-то, боль, словно ночь прошла под разноцветными таблетками. Денис обнимает себя руками, сжаться старается, чтобы не замёрзнуть по глупости. Он чувствует, наконец-то чувствует, что дни их сочтены, что будущего нет и не будет, что они уже катятся по пищевому тракту к желудку "Хозяина". Картинка с сидящей на нём матерью Арины то и дело проносится перед глазами, вызывает рвотные позывы, страх. Это произошло так быстро, всего пара секунд, от чего кажется, будто он узрел магию, чёрное волшебство. Может Арина – ведьма в самом деле. Денис поставил себе установку не думать – бежать, в голове не проясняется, ему становится только хуже. Кажется, нездоровое помутнение близко, может, наступило уже. Это объяснило бы его удивительное в такой ситуации спокойствие. Денис точно сошёл с ума, утоп, потерялся, он чувствует склизкие шаги смерти, но не пугается совсем. Денису смешно. Голова у него будто опухает от очередного приступа, раскалывается, пускает зелёные и синие разводы, смешивает деревья, превращает их в дом. Денис молится, лишь бы быстрее добраться, и бежать начинает не думая. Он бежит и бежит, пока взглядом не натыкается на одноглазого деда, которого мысленно кличет Лихом. Тот смотрит на него и едва уловимо указывает в правильном направлении, может, в этот момент всё и изменилось. Денис влетает в дом, хватает первые попавшиеся, цветастые, штаны и натыкается на Максима. Он смотрит обеспокоенно, пускай и с толикой веселья, возвышается, но стоит впритык, согревает собой, но мысли разбить он не в силах. Денис плюёт на всё это и падает перед ведром с водой. Пить хочется страшно. - Мы пропали все, – "Голова, голова моя, голова", он окунается по шею в ведро, вскакивает, набирает в воды в чашку и идёт к катиному чемодану. Таблетки там, благо, есть, свои-то у Арины остались. Он проглатывает сразу несколько штук, в панике, и ложится в кровать, в одеяло закутывается по самый нос, шепчет, что всё здесь ему кажется, слышит дыхание Максима рядом и выключается. Холод и боль уничтожают его изнутри. Во сне к нему приходит муж Анны Петровны, загоняет что-то про молитвы и жизнь между, в посмертии. Он говорит, что нужно попросить разрешение у Хозяина и отправляет Дениса в монастырь. Деду этому верить не хочется совсем, но домой, к маме, – очень. Проснувшись, Денис чувствует, что с таблетками переборщил, хотя, кажется, это к лучшему: вымаливать разрешение на коленях под кайфом куда проще обычного. Он хлопает глаза – в себя прийти пытается – и натыкается взглядом на Максима, который держит его за руку и смотрит в упор. Кольцов что-то планирует, но, конечно, не расскажет. Они делятся возможно прощальным теплом перед тем, как разойдутся на неопределённое время. - Я пойду к Арине, нужно собрать больше данных, бежать нам нужно, тут такая хуйня творится несусветная, – он осторожный, большой и тёплый, а Денис во всём наоборот, поэтому сам и целует, поэтому первый и оставляет неаккуратный укус на ключице. – Ты тут будешь? Максим знает ответ и на молчание кивает понимающе. Они так медленно двигались все эти дни, и так быстро заработают теперь. Денис вылезает из-под одеяла, надевает футболку, кофту и остаётся сидеть, а Кольцов – с ним рядом. Эти минуты хочется продлить, чтобы подольше подышать друг другу в шею, побольше поцелуев оставить на губах, покрепче обняться. Дениса Топи любили по-особенному, он чувствовал их иначе – вполне, впрочем, взаимно. Он ощущал все местные перемены самой душой, потому и осознавал, что так, как сейчас больше не будет. И спроси он об этом у кикиморы, соловей сорвал бы голос, пытаясь донести степень пиздеца грядущего. - Давай, – выходят они вместе, расходятся одновременно и не смотрят вслед. Денис двигается не совсем ровно, всем телом ощущая таблетки или настигнувшее его безумие. Тут скорее второй вариант. Мозг кричит ему о чём-то, о том же шелестят деревья, а улыбка – одна из больного арсенала – ставится на спусковой крючок. Игра началась.***
Монастырь сегодня совсем другой, он словно живёт впервые с момента их приезда. Стены приглашают к себе совсем не аккуратно, но притягивают этой нахальностью. Денис оказывается внутри и, как в первый раз, рассматривает всё, его окружающее. Он выпивает воды и обнаруживает шкатулку, завёрнутую в ткань с вышитым крестом. Внутри – рыболовные снасти, Дениса едва не утягивает в детские воспоминания, но что-то не так: в его новом состоянии прошлое исчезло, он осознаёт себя только в "сейчас". К монастырю приближается машина, хлопает дверь, и местная атмосфера искажается. Денис видит его в жёлтом дождевике с корзиной и какой-то одеждой в руках, его голова тут же начинает раскалываться под волнами боли, он несдержанно мычит и падает на колени, боль мешает себя контролировать, а он теперь и так мог делать это с большим трудом. Помутнение, сумасшествие – можно назвать всё это по-разному, но Денис после незабываемой ночи в лесу мысленно отпустил себя. Не отводимый приход смерти его уже не беспокоил, да и о чём волноваться. Похуй до звёздочек перед глазами. "Хозяин" скрывается в комнате священника и закрывает за собой дверь, не заметив несчастного. Денис не чувствует стол, под которым спрятался, столешница над головой кажется огромным камнем, который держится только за счёт его усилий, стоит только отпустить, дать слабину – он задавит измученное тело, уничтожит его. С трудом, но вылезти-таки удаётся. Денис ползёт ко второй двери, которая как тогда приоткрыта. Он не чувствует пола, не ощущает опасности, всё занавешивает боль. На осязании доползает до щели и остаётся там. "Хозяин", который при лучшем рассмотрении оказался их водилой, сел на стул рядом с кроватью священника и заговорил. Распознать слова Денис не мог, слишком больно ему было. Когда священник внезапно поднялся, а Титов понял часть разговора, занавес приоткрылся – он убил вольных и, кажется, пришёл за прощением. Вот только Бог такое простит, но запомнит, ничего с рук не сойдёт, тем более за просто так. Священник, очевидно, посылал "Хозяина", потом они заметили его. Водила позвал Дениса к себе, и Титов, едва передвигая ноги, поднялся и дошаркал до него. Лицо выражало только муки от спазма, сдавливающего голову. - Я вас искал. - Зачем? Обычно я сам всех нахожу, – водила веселился, очевидно, вид боли его забавлял. - Можно без свидетелей? – Денис боялся своей слабости, но ещё страшнее ему было бы в случае отказа, он об этом не думал, конечно нет, однако, в самом худшем случае он будет готов на что угодно во имя спасения. - Это мой духовник, у меня от него секретов нет, – священник тем временем отбросил попытки надоумить Титова и сел на кровать. - Отпустите меня, пожалуйста, – голову поднять трудно, мышцы словно растеклись и застыли в причудливой форме. - Так, а чего ты сам не уйдёшь? Вот машина стоит, один раз угнал её, ещё раз сможешь, – он издевательски поднимает бровь и присасывается к горлышку фляжки. - Издеваетесь, да? Думаете, я не понимаю, куда попал? В посмертие, в место между этим светом и тем, – внезапно он ощущает прохладу. Стоит приоткрыть сомкнувшиеся глаза, взгляд натыкается на траву, словно Денис оказался на улице за считанные секунды. Он не удивляется, просто продолжает говорить. – В общем, я узнал, что вы тут Хозяин. Я хотел у вас попросить, чтобы вы меня домой отпустили, в Москву. Дела доделать и попрощаться, короче, – слова вытягивают из него все силы, выжимают до последней капли сока. А водила начинает смеяться. – Просто понимаете, мне и так скоро... у меня рак. А так, как-то ну, слишком рано. - Дорогой мой человек, слишком рано будет всегда. - Просто у нас с вами же был уговор, что я вам троих привезти должен. Я привёз, чтобы они, ну, за меня расплатились. Осталась ещё одна, то есть, если вы её заберёте, мы в расчёте, да, нет? Она сейчас здесь где-то, – Денис старается смех его не слышать, потому что пробирает: и убить его хочется, и убежать в страхе. - Подожди, с тобой же четверо ехало. Парень тот, который всё у Арины ошивается, ты его-то мне отдаёшь? – он издевался, но смотрел вопросительно, будто действительно хотел помочь их конфликту разрешиться. - Максима не отдам, нет, – он повторял отказ, пока не услышал изменившейся голос водилы. Он заговорил твёрдо, словно теперь решение неоспоримо. - Ну, мне четверых надо. Я четверых выписывал вместе с тобой, – всё снова изменилось, Дениса болтыхало с улицы в комнату и обратно. – И четверых списать надо. Ты понимаешь, я ж никого не держу, они просто не могут уехать или не хотят. - Я очень хочу, но не могу, – Денис почувствовал, как ноги совершенно ослабли, отказались держать его, колени согнулись и упёрлись в холодную землю. Он говорил, как в бреду, едва понимал собственную речь, но так жаждал жизни, что не мог прекратить. Тело расслабилось, словно почувствовало полную свободу, Денис шептал что-то, говорил и укладывался на землю, которая то и дело сменялась ковром. – Голова болит, голова. Всех забирайте, только Макса не надо. - Разрешил, да? Ну, спасибо, – Хозяин сел на стул и засмеялся, чужие страдания его совсем не волновали, но смотрелись весьма комично. – Тут всё моё: земля моя, угодья мои, дичь моя, стада мои, вода моя, воздух мой, ты мой, они мои. Всё тут моё, понимаешь, без твоих подарков. Понял теперь? Денис постанывал от боли, вены на лбу его набухли, мышцы напряглись. Голова, словно лопалась каждую секунду по новой, она, наверное, пыталась убить человека, жить своей жизнью, иначе этот приступ было не объяснить. - Понял, я всё понял, что с вами так нельзя, я понял, правда понял, – Денис хотел заплакать, но это действие требовало от него чрезмерного количества усилий, он едва произносил слова. - Борзеть не надо и торговаться не надо, просить меня – можно, но потом ждать. - Я не могу больше ждать, правда, прошу вас, – Денис закричал, от собственного крика голова заметно запульсировала, стало почти невыносимо. – Голова, как же больно. Я прошу вас, отпустите меня. Мне к маме надо, я прошу вас. - Смотри, чё с человеком рак-то делает. Вот зараза какая, – Хозяин веселился, получал, если можно сказать, удовольствие от происходящего. – Сюда иди. Денис послушно поднимает голову, следуя за рукой на затылке, от ладони он чувствует волны, которые словно проникают внутрь, с ними приходит что-то иное, вроде и излечение, только мутнеет в мозгах сильнее, ворота сшибает напрочь, границы взорваны, разлетелись щепки в ебеня. - Сим дарую тебе исцеление, – голова падает на ковёр, Денис открывает глаза на пробу и чувствует в себе какую-то неведомую силу. Когда голова прояснилась, он услышал шум вокруг: шептались непонятные голоса, где-то его ждала знакомая кикимора, а подальше пряталась прекрасная русалка. Денис поднялся на ноги и с неверием уставился на отражение, оно всё такое же, но боли нет и, может, не будет и потом, он впервые не боялся быть без таблеток, он впервые не сжимал зубы без них, но разум его плыл и дурманился. Он смотрел на себя и улыбался, с удовольствием подмечая одну из арсенальных улыбок. - Я понял, я всё понял, – Денис умылся и с удивлением обнаружил, что вода какая-то особенная, она очищает его изнутри, оставляет только мозг, уже изъеденный, разум, уже отпущенный. - Ты теперь должен мне, – Титов мог только кивнуть, ничего теперь не было важно. Хозяин повёл его на улицу, к машине, из которой вытащил Элю. Денис был уверен, что уже не увидит её, что она уже пала жертвой его глупости. - Давай, отруби ей голову, – Эля на себя не была похожа, в глазах читалась только пустота и что-то убитое, растоптанное, такое Денис видел и у себя. Её хотелось пожалеть, но способности сделать это у него не было – лишь смотреть и наблюдать за муками, что истязают её душу. - Я не могу так, – водила заставил Элю положить голову на пенёк и протянул топор. – А что с ней? - Хозяина своего встретила, как и ты, вы же никто не можете без хозяина, – Денис не поверил, он вообще не хотел верить этому человеку, разум почему-то предлагал убить его, дух просто сникал. Титов никогда в хозяине не нуждался, он сам себе Хозяин. – Давай, ты всё равно один уедешь, никто не узнает. - Может, это всё не по-настоящему. Может, я в бреду просто. - Или вы все умерли. Давай, – Денис хотел отказываться до последнего, но что-то поменялось, когда Хозяин поднял топор вместе с его рукой. Он отнекивался и уходил, а обернувшись, увидел, как собственноручно отрубает голову Эле. Хозяин ставит его на колени и набрасывает шубу, длинную, в леопардовую расцветку. – Посвящаю тебя в рыцари круглого стола. Значит так, поможешь мне её в машину загрузить и дуй к своим. Приведёшь их сюда, и ждите меня. Усвоил? - Усвоил, – в общем-то, у Дениса, нового, в леопардовой шубе и с бешеным взглядом, не было выбора. Титов теперь под хозяйским началом, как ни старался избежать подчинения. Дорогой до дома он старался продумать план, чтобы сбежать, чтобы не быть мальчиком подай-принеси, Хозяин ведь совсем не собирается его отпускать – это и так понятно. Только ничего в голову не идёт, а в Денисе что-то щёлкает: он ведь теперь новая версия, поэтому можно провести небольшой ребрендинг.***
Денис сидит на лавочке и ждёт, даёт время собраться. Он в этой шубе чувствует себя едва ли не героем, на лице растекается исключительно ёбнутая улыбочка. Соня пугается, думала, он исчез совсем. - Ты где был? - Я гулял, – он вскакивает и приближается к ней, осталось дождаться Макса. - Денис, мы тут все чуть с ума не сошли, – она обеспокоенная, но вроде рада ему, а Денису не совестно, дальше – хуже. - В монастырь заглянул, сори, всё нормально, – им не стоит знать раньше времени, велик позор. – Голова не болит. Я бензин достал, хочешь подвезу до монастыря? - Дэн, ты что ль? – голос Максима режет по живому, он взволнованный, но до сраки радостный, Денис ему улыбается, наглядеться не может. Кольцов спрыгивает с порога и обнимает, будто не верит всё ещё. – Вернулся. Блин, смотри, какой модный. Ну, я ж тебе говорил, ничего с ним не случится: оно же и в воде не тонет, и в огне не горит. Макс держит его крепко, смотрит тепло, перед ним стыдно до чёртиков, но не исправить теперь ничего. Они садятся в машину и трогают. Денис хочет Максима касаться, обнимать, целовать, но без Сони, без кого-либо вокруг, так теперь не выйдет, от того больно. Машина на таких дорогах качается, по ямкам едва проезжает. Денис слушает трёп Кольцова про Алябьева и сдержаться пытается, потому что это всё же Максимка, а не кто-то другой, только всё, что он говорит на бред похоже, от этого появляется ощущение безысходности. Дениса аж трясёт. - Директор завода, значит, ездит по деревням и рубит людям головы, так получается? – он язвит, ерошит волосы, дёргается, сам себя не узнаёт, но тут и не надо, всё это было спрятано в нём годы, сейчас ещё и стресс своё берёт. Макс сдувается, но на подначивание реагирует моментально, вгрызается в ответ, журналист всё-таки. - С чего ты взял, что он что-то людям делает? - Блять, херня это всё, херня, – Денис был близок к провалу как никогда. - Херня, да? Слушай, а у меня к тебе тоже вопрос есть: ты же знал, куда нас везёшь, знал, да? – что у Макса на уме, то у злого и обиженного Макса на языке. Денис тормозит машину и жалеет, что вообще затеял всё это, – сам в бешенстве, выходит наружу и зовёт журналиста этого с собой, желание пару раз вдарить так и растёт, но Титов пока соображает. - Чё ты, сука, доебался до меня? Откуда я знал? Чё ты у меня спрашиваешь это постоянно? Алябьев В.В., какая-то рыбалка, это ничего не объясняет, – они сталкиваются лбами. Денис плюётся, пинается, кулаки сжимает, он Макса, конечно, любит, но процесс дружбы с его журналистской личностью пройдёт только после чьей-то кончины. Кольцов берёт его лицо в ладони и смотрит с насмешкой. Они целуются для успокоения, болезненно и яростно, пользуясь уходом Сони, только оба конфликт так просто решать не планируют, это просто нормальный Макс из журналиста вылез на секунду. - Так давай, ты мне объясни всё, у тебя же есть объяснение. Трутолк свой, сучий, доставай, – для Дениса Макс проясняется: он зол, обижен не просто, а потому что уверен – Титов ему всё время врал, может, вообще во всём. Он достаёт телефон, почти севший, и трутолк включает, теперь важно, чтобы Максим поверил. - Ладно, хер с вами. Я клянусь, что не знал, куда вас везу, и клянусь, что не знал, куда вас впутываю, – экран загорается зелёным, а градус недоверия и злости нисколько не сбавляется. - Научился его обманывать, да? Да мне-то без разницы, ты себе, Дениска, правду скажи. - Правду? Это ты мне скажи, ты зачем сюда поехал, а? Да, я дебил, мудак, что вас привёз сюда, но ты, сука, не дал нам отсюда уехать вовремя, – Денис этим вопросом задавался всегда: Макс совсем ведь в их компанию не вписывался, счастливый, довольный, скачущий, заряженный, проблем, будто, и нет вовсе. - Правду? Хорошо. За тобой я сюда поехал, хотел разобраться, что ты за человек. Моська на тебя компромат искала, я их послал, хотел для радио "Свобода" профайл твой сделать: "Портрет героя нашего времени", блять, "Защитника". А ты говно человеком оказался, Дениска-редиска, хоть я и поверить до сих пор не могу. И на людей тебе насрать, да, и на меня, видимо. Но мне тебя почему-то жалко. - Меня тебе жалко? Это мне тебя жалко, дрочер ты несчастный. Ты зря сюда поехал и сдохнешь зря. И Фэбэсам ничё не надо было. Всех наебали, все расходитесь. И подвиг твой зряшный. Так что ты мог спокойно сидеть и работать на благо режима. - То есть? – Денис не стал ему объяснять, время замолчать пришло, слишком странно замерцали глаза Макса. - Да забей, пошёл бы ты отсюда, дебил ты деревенский. Хах, "Свобода". И "Свободу" свою в жопу себе засунь, понял? - Да ты мне вообще теперь не интересен. Маньяк гораздо интереснее. Я нашёл реальную историю, не слив ментовский, она даст мне попасть в телевизор. Посмотри херню свою, – он указал на телефон. - Батарейка села. - Да пошло оно всё нахуй, – Макс посмотрел на него, сморгнул влагу и как-то неуверенно пошёл за Соней. - Куда ты, старичок? Ой, а ты что, обиделся? Не, а ты вернись, вернись, – Денис, как и Кольцов, не способен сейчас на извинения, но Макса не хотелось расстраивать, хотелось рядом с собой задержать. – Ну и ебись тогда со своим маньяком. Денис проследил за вздрогнувшим от этих слов Максимом и, немного погодя поехал за ними. Он догнал их ровно на разговоре про галлюциногенны и прислушался, разгребать местное говно всё равно придётся, а доводы Кольцова хотя бы есть. За Соней в машину вернулся и Макс, напряжение повисло между ними наравне с расцветающей любовью. Они въезжают на территорию монастыря. Алябьева не видно, мол, пока расслабься, Дениска. - Макс, Макс, – Титов тормозит его на выходе из машины, за руки хватает, – как ты думаешь, с тобой я бы смог стать кем-то другим, несмотря на то, что я всё же говно-человек? Кольцов смотрит долго, руку вывернуть пытается, чтобы не отвечать, понятное дело, сам ведь ответа не знает. Тогда он заглядывает Денису в глаза и коротко пальцами ладони его касается. Он что-то важное обдумывает, кивает и клюёт в губы, прежде чем ответить. - Смог бы, Дениска, смог бы, – он выходит из машины и убегает, не оборачиваясь, решать идёт свои важные журналистские дела. Не знает только, что ничего у него не выйдет, коль решимости не хватит. Через несколько десятков минут во двор начинают подтягиваться люди. Все, кого москвичи успели встретить, сели за главный стол, развернулось небольшое пиршество, в честь чего, правда, непонятно, но Денис решил лишних вопросов не задавать. Он приземлился напротив Макса и заливался водкой. Слова Кольцова всё ещё грели, давали шанс, но не здесь и не в этот момент. Он предпочёл не думать, пока жареным не запахнет не только от курицы. - Это точно вода, Дэн, попил водицы, в козлёночка превратился, – Максим не осознал, наверное, насколько тупо им сейчас палиться, поэтому смело выговаривал всё, о чём только думал. Денис лыбу давил и мягко коленку его под столом тыкал, образумить, блин, пытался. - Ух, хуйню несёшь, – Титов огрел его ложкой и улыбнулся, виновато глазами мерцая. - Капитан-то всегда со своей бутылочкой, поп, вон, повешанный, тоже своё пьёт, – Макс упорно не понимал, издевается он что ли. - Несёшь хуйню, – Денис наклонился к нему ближе и прошипел сдавленное "Тише". Максим, как в жопу, сука, ужаленный, затыкаться не планировал, светил своими доказательствами направо и налево. Титов, не думая, схватил его телефон и бросил в стену – перед придурком этим он как-нибудь объяснится, но Алябьев... от него ж, сука, не спастись. Стоило только этой мысли промчаться бешеным зверем, "Хозяин" вошёл в зал. Денис опустил взгляд и замолчал, решил отключиться на время, чтобы не вызвать подозрений. Алябьев тем временем представлял своего сына, пил, чокался, вроде веселел, пока не заговорил священник. Он ведь всё время был у Хозяина за пазухой, только вешался, потому что жить так больше не мог. Почувствовал он в себе, видно, силу бесконечную, вот и начал выговаривать. Вернулся Денис, только когда священник валялся на полу, к его же радости, бездыханный. Денис последовал за "Хозяином", который, конечно же, был страшно недоволен побегом Макса и Сони. Они погнались за несчастными, Титов тем временем начал продумывать план, только тяжело это было, пока лысый злыдень дышит сбоку. Алябьев злился, наверняка, представлял, как отрубает им всем бошки, только нет в том смысла, от того и не воплотит он идею свою. Погоня остановилась у воды. "Хозяин" велел Денису сидеть внутри, за это можно было и поблагодарить. Алябьев, от чего-то, был уверен, что болезный его не предаст, что ж, пора разуверить старика. Макс. Вся надежда была на него. Если с новостями получится, то и дальше план сработает, только вот непонятную заминку было видно даже за тонированным стеклом. Денис напрягся, потянулся к ружью и схватил его мягко, чтобы при случае палить. Одним из вариантов был суицид, это просто, быстро, правда Макса кидать не хотелось совсем, поэтому он выкинул эти мысли раньше их звёздного появления, как бы притягательно они не звучали. Денис решил всё-таки сесть на капот во имя контроля ситуации. И как знал, Кольцов сомневался, продаться хотел. - А ты чё? Ты сам под кого угодно ляжешь, – Денис показал ему язык, дурашливо, но Максим всё понял правильно и вернул к себе телефон. – Здесь завод, да, воду травят, рак – у каждого второго, но самое-то главное в другом. Алябьев В.В.,под которым тут все и ходят, людей глушит, топором головы рубит направо-налево. Пока мы здесь, мы в опасности. Нужно сюда с полицией ехать, слышите? Для точности данных. Топи под Архангельском. Связь прервалась, повисло странное молчание. Алябьев смотрел на них задумчиво с минуту, а потом рассмеялся так громко, что даже Козлов сморщился, хотя Хозяина своего побаивался. - Журналист. Ну, жди помощи, удачи, трогать тебя – себе дороже, а ты станешь новым священником, будешь мои грехи замаливать, – он взял Соню за руку и повёл к машине, жестом приказывая Денису садиться за руль. – Никто ему там не поверил и не приедет никто, так и знайте. Новая жизнь у вас начинается. Погнали в Топи. Денис молчит всё это время и смотрит на небо, на траву, на воду, на Максима нравится ему, от видов хорошо душе становится, так и умереть не страшно, приятно даже. Он смотрит коротко на Соню, подмигивает и вытаскивает отвёртку из бардачка, девушка кивает, в глазах бьётся судорожно решительность. Денис отъезжает и сильно бьёт Алябьева по подбородку, даёт Соне схватить и зафиксировать его голову, втыкает отвёртку в шею и, не дожидаясь, наносит ещё несколько ударов, чтоб наверняка. Он смотрит на кровь, которая фонтаном льётся из чужой шеи, мерзкой, отвратительной настолько, что Титов впервые пошёл на убийство. Денис едет вперёд, разгоняет машину, а там – обрыв – единственное, что разделяет их со смертью. Дальше только вода, проклятая вода Топей, которую трогать-то не хочется, но его она от чего-то любит. Соня выскакивает из машины и с сожалением на Дениса смотрит. Жаль ей его, бедолагу. А Денис умереть готов во имя блага, чтоб Максим жив остался, чтобы помнил о нём только хорошее. Он закрывает глаза и выдыхает. Воздух оборачивается пузырьками и уплывает от него, насмехается. Ну и пошёл нахуй, он не пошёл на самопожертвование, не пал смертью храбрых. Всё затихает вместе с шумом в голове. Чисто, пусто, хорошо. Денис почти теряет сознание, когда слышит звук подводного мира, знакомый ему. Взгляд мутнеет, а он всё улыбается, чувствует чьи-то когтистые руки на своих плечах, но не видит, просто благодарен. Хтонь его вытаскивает неумело, эффективность от этого не страдает, и до берега дотаскивает, а Денис всё разулыбнуться не может. - Спасибо, кикимора, – а в Москве на такое обижаются. - Навещай иногда, Дениска, – она говорит демонически, но доброжелательно, улыбается, наверное, добрая. Титов кивает, выдыхает и теряет сознание основательно, как должен был ещё там, в машине, припозднился он, в самом-то деле.