I know I may come off quiet, may come off shy But I feel like talking feel like dancing when I see this guy What's practical? What's logical? What the hell, who cares? All I know is I'm so happy when you're dancing there
Бритни Спирс — I'm a Slave 4 U
Ранее
— Юйхэн, зайди ко мне. — Я уже уехал! — Я вижу твою машину из окна кабинета, идиот. — Сталкер! — За то время, пока ты выпендриваешься, ты уже мог бы вернуться и решить все вопросы. Глава архитектурного бюро «Бэйдоу», обладатель медали Алвара Аалто, профессор кафедры креативного проектирования Академии Сышэн, соучредитель Фонда поддержки молодых художников «Хайтан» и активный сторонник профсоюза женщин-архитекторов «Костяные бабочки», Чу Ваньнин собственной персоной резко повернулся на каблуках своих любимых черно-белых лакированных «оксфордов» и помчался обратно, вверх по лестнице. Передвигался он исключительно бегом, и студенты, кто посмелее, шутили между собой — мол, Учителя ветром носит, не иначе, Дороти из Канзаса. Впрочем, таких храбрецов и наглецов находилось мало. На студентов Чу Ваньнин оказывал гипнотическое воздействие и моментально обрел статус гуру. Ему даже не нужно было ничего говорить, просто находиться в аудитории — и студенты готовы были перегрызть друг другу горло за его похвалу. Директор академии и бывший главный инженер «Бэйдоу», Сюэ Чжэнъюн, неоднократно вытирал слезы и сопли тем несчастным юным дарованиям, которым казалось, что учитель, то есть Учитель, а вернее сказать — УЧИТЕЛЬ как-то недостаточно оценил их старания или вообще был излишне критичен. Академия Сышэн была молода. Молодостью дышало здесь все — и оранжевые диванчики в холле, и обилие стекла, и высокотехнологичная ресурсосберегающая начинка, которой было напичкано здание, и прекрасно оборудованный внутренний дворик, где можно было позаниматься на свежем воздухе. Она открылась на пепелище крупного скандала с домогательствами мужчин-преподавателей по отношению к студенткам в другом учебном заведении, и ставку Сюэ Чжэнъюн делал на безупречное отношение к девушкам. Для этого ему нужен был Чу Ваньнин — хоть на четверть ставки, хоть на пару часов в неделю. Чу Ваньнин в свое время публично поддержал Ши Мэй — одаренную студентку, которая первой заявила о нечистоплотности педагогов и быстро собрала вокруг себя целое протестное движение, в дальнейшем переросшее в феминистский профсоюз со странным названием «Костяные бабочки». Теперь Ши Мэй работала в «Бэйдоу». После того разоблачения ее не взяли ни в одно архитектурное бюро в стране. Часть студенток перешли в Сышэн, где их приняли с распростертыми объятиями, и до сих пор академия держала марку. Правда, Чу Ваньнин регулярно обнаруживал в своем кабинете то букеты, то конфеты, то стихи, написанные явно женским почерком — но что может служить большим творческим топливом, чем невзаимная любовь к красивому, талантливому и недоступному мужчине? Да и сладкое он обожал. Гастрономически. Женские прелести он игнорировал столь демонстративно, что в его ориентации ни у кого не было сомнений. Теперь же он, весь в белом — только черные носы ботинок и тонкий ремень на талии разбивали идеальную белизну его костюма — несся по коридору, ругая, на чем свет стоит, себя за промедление, и на ходу вытаскивал наушники из ушей, оставляя Бритни петь в одиночестве. А мог бы уже сбежать! Мотра ждать не любит. — Здрасьте, Учитель! — Ой, учитель Чу, здравствуйте! Он рассеянно помахал, не заметив, кому. Беседа с Сюэ, ой, простите, с директором Сюэ сбивала ему график, но, кажется, некритично.***
Впрочем, все было не так уж плохо. Пока Сюэ выспрашивал, как дела, как успеваемость, нет ли отстающих, Чу Ваньнин успел заметить, что в кабинете директора в низком деревянном шкафчике рядом с фарфоровым сервизом «для почётных гостей» стоит… О! Вис-ка-рик. Кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Вис-ка-рик. Огонь моих чре… гортани. Всего один глоток! Он же за рулём, в конце концов! После каждого вопроса директора он делал крохотный шажок по направлению к шкафчику, надеясь, что его передвижения выглядят случайными. — Юйхэн! — вдруг гаркнул Сюэ Чжэнъюн. — А? — Чу Ваньнин замер на месте. Три шага. Ну, три прыжка, с его-то ростом. Но, тем не менее… при попутном ветре… — Ты крадёшься к моему алкоголю в надежде, что разыграешь сцену с его внезапным обнаружением, расхвалишь мой выбор, я поплыву и угощу тебя. Пришлось признать свое поражение. — Юйхэн, одиннадцать утра, — Сюэ Чжэнъюн сурово сдвинул очки на кончик носа. — Времена тяжёлые, — Чу Ваньнин трагически развел руками. — Новости читал? Что в мире делается! Сюэ Чжэнъюн вздохнул и резко сменил тему.***
Они познакомились в апреле. Младший помощник главного инженера бюро «Жуфэн» Сюэ Чжэнъюн был женат — не сказать, что счастливо, — и растил сына. Спустя год ему придется взять на воспитание еще и ребёнка сводной сестры, бывшей цирковой артистки. Денег катастрофически не хватало. Он не мог сказать жене — иди работать, брось свои дурацкие идеи, потому что пообещал ей, что отдаст жизнь, лишь бы она ни в чем не нуждалась. И еще он верил в её талант. Сюэ Чжэнъюн хватался за все заказы, спал по четыре часа в день, и все прошедшие годы его расстраивало, что Сюэ Мэну, своему розовощекому счастью, он не может уделять достаточно времени. Он рисовал чертежи, посадив его на коленки, он делал расчеты вслух у его кровати, словно это могло заменить колыбельную, но было мало. Всего было мало — денег, любви, счастья, времени. Он почти пропустил детство Сюэ Мэна, довольствуясь малыми крохами. И боялся пропустить взросление, то время, когда мальчику особенно нужен отец. Почему-то он помнил: девятнадцатое апреля. Его кровь почти полностью заместил дрянной кофе. Глаза слипались, шея ныла. В эту ночь он и вовсе не сомкнул глаз — работа выпала срочная, но хорошо оплачиваемая. И он даже не расслышал, о чём спрашивает его худенький мальчик в белой футболке и джинсах, вываренных почти до белизны. Джинсы эти он тоже запомнил. На его памяти никто так не одевался. Виски у пацана были выбриты, в ухе и в брови блестел пирсинг. Ну принесла же нелёгкая какого-то панка… — Я пришел на стажировку, но никто не может мне подсказать, куда идти и что делать. — Ты думаешь, я могу тебе подсказать? — проворчал Сюэ Чжэнъюн. — Но кто-то же должен! Сюэ Чжэнъюн вздохнул, взял мальчишку за руку (метафорически) и потащил к руководителю бюро. Так и получилось, что ему навязали шефство над стажёром. Так и получилось, что спустя неделю они стали лучшими друзьями. Сюэ даже не мог понять, как угодил в эдакую западню, как, будучи серьёзным, семейным, вечно занятым человеком рухнул в ослепительно белую бездну. Чу Ваньнин являлся на работу с опозданием, все ночи проводил на танцах, когда ему выделили личный стол — моментально превратил его в свалку. Он постоянно всё путал. Он постоянно всё терял. Он умудрялся притащить на работу алкоголь. Он курил травку на рабочем месте. Он вообще не умел общаться с людьми, хотя немногочисленные сотрудницы «Жуфэн» пытались кокетничать с хорошеньким мальчиком. Он не понимал концепцию вежливости. Старший коллега, сам не заметив, взялся его опекать. Когда Чу Ваньнин получил диплом и остался работать в «Жуфэн», эта опека уже так прочно вошла в жизнь Сюэ, что он не помнил, что прежде был несколько свободнее. К тому же он оказался вовлечён… в коалицию. У Чу Ваньнина обнаружился контролирующий приемный отец, с которым юный архитектор почему-то категорически не хотел общаться. Но Хуайцзуй, известный пластический хирург («Сюэ, пойми, мой старик променял высокую миссию медицины на деньги!»), выяснил номер и повадился звонить на работу. Сюэ с мученическим видом старательно обвешивал его уши отборной лапшой — всё в порядке с вашим мальчиком, много работает, нет, под забором не умер. Нет, СПИДом не болеет. Вышел, я передам, что вы звонили. Но с этим трудным подростком «Жуфэн» превратились из рядовой градостроительной конторы в архитектурное бюро, о котором начали писать. Первый же проект, где он принимал участие, принёс им государственное финансирование и кучу новых крупных заказов. Чу Ваньнин был архитектурным Мидасом. Он превращал в золото комки бумаги и порезанные канцелярским ножом пластиковые бутылки. И в апреле же, спустя время, они решили всё разрушить. В тот редкий день, который называется словом «выходной», они уехали за город. Можно было укрыться в баре, но Сюэ Чжэнъюн не любил бары, а Чу Ваньнина вечно тянуло на свежий воздух, даже если он выходил покурить. Официально они находились в парковой зоне, и за пьянство их непременно должны были выгнать, но, забравшись как можно дальше от прогулочных троп, они чувствовали себя в безопасности. Цвела слива, солнце клонилось к закату. Рыжие лучи подсвечивали бледную кожу Чу Ваньнина, золотили тёмные глаза. — Как это странно, Сюэ… — Чу Ваньнин вертел в руках стакан, наполовину полный портвейна; в своих выбеленных джинсах он сидел прямо на траве. Светло-голубая джинсовая куртка, судя по неравномерности цвета — когда-то обильно обрызганная хлоркой, валялась рядом. — Что, Юйхэн? — Как бы я ни провернул стакан, жидкость остаётся в том же положении. — Это законы физики, балда. — Мне не нравятся законы физики. Они мне мешают. — Напомни, сколько тебе лет? — Двадцать три. — А ведёшь себя как пятилетка. — У меня задержка в развитии. Они помолчали. — Давай сбежим, — вдруг сказал Чу Ваньнин, всё так же глядя на мир сквозь стекло стакана. Когда красивый и нетрезвый мальчик под цветущими деревьями говорит тебе «давай сбежим», стоит быть не взрослым женатым инженером, а такой же красивой и нетрезвой девочкой. — Чего? — не понял Сюэ Чжэнъюн. — Давай свалим из «Жуфэн». Далась нам эта дыра! Я буду рисовать, ты разбираться с этой твоей физикой. — Юйхэн, мне тридцать шесть… — взмолился Сюэ, понимая, что если Чу Ваньнин скажет «а давай скинемся с моста», он пойдет кидаться с моста. — Врёшь, столько не живут. Нужно было оказать сопротивление. Нужно держаться! — Не валяй дурака, мне тридцать шесть, у меня жена, дети, я не могу так просто взять и начать всё с нуля! — Почему? — Ты ничего не знаешь об управлении бизнесом, — беспомощно сказал Сюэ. — Нам нужен кто-то, кто будет работать с документами, нам нужен юрист, клиентская база, «Жуфэн» нас попросту сожрёт, как мелкую рыбешку! Тебе-то терять нечего, но ты обо мне подумай. — Ты же не только в «Жуфэн» работаешь, вот тебе и клиенты. — Перестань. — Тебе нравится в «Жуфэн»? — Чу Ваньнин теперь повернулся к нему. На его щеках горел румянец, глаза блестели. С годами, конечно, его черты заострились, приобрели четкость и резкость, но тогда, раскрасневшийся, с сияющим взглядом, он выглядел трогательным и милым в своем юношеском желании совершить революцию. — Нет, но… — Тебе не нравится, мне не нравится. Думаешь, мы одни такие? Может, там и юрист недоволен. И кто-то, кто умеет составлять таблицы и считать деньги. Давай их переманим. Мы же круче! — Ты предлагаешь разрушить «Жуфэн»? — перепугался Сюэ. — Я в это дерьмо не полезу. — Это потому, что ты старый. А мне двадцать три, и я буду разрушать все, что захочу. — Ты псих. — Почему мы вообще пьём херовый портвейн во время такого серьёзного разговора, Сюэ? — Потому что я больше по-серьёзному с тобой не пью. С тобой напьешься, а потом проснёшься в Казахстане, в женском платье и в тюрьме. Чу Ваньнин расхохотался. — Это звучит лучше, чем завтра опять переться в офис «Жуфэн» и торчать там восемнадцать часов. — Самое страшное, Юйхэн, что я тобой согласен. Когда они далеко за полночь добрались до дома, госпожа Ван впервые в жизни наорала на мужа. Она всегда сохраняла известное равнодушие к нему, и теперь он немного обрадовался. Есть ведь и в ней какая-то страсть! К ней присоединилась незнакомая Сюэ Чжэнъюну девушка — та самая Мотра. Даже в пьяном угаре его вдруг поразило то, что она, в общем-то, в сравнении с Чу Ваньнином вызывающе некрасива — полноватая, низенькая, с колкими крошечными глазками. Рядом с госпожой Ван, несмотря на молодость, она тоже казалась какой-то нелепой. Вероятно, она полагала, что чёрное стройнит, поэтому одета была в слои чёрного шифона. Очень много слоев чёрного шифона. На шее у неё болталась огромная подвеска в виде мотылька. Да, Мотра… Женщины разделили полномочия. Госпожа Ван орала на мужа, Мотра — на Чу Ваньнина, а потом она взяла его за шкирку и увела. Утро, конечно же, не задалось. Сюэ Чжэнъюн с похмелья не мог найти ошибку в своем чертеже. Чу Ваньнин с трагическими синяками под глазами, сидя за соседним столом, четыре часа грыз ручку, которую в конце концов сломал и принялся грызть карандаш. Когда уже и карандаш ему надоел, он, не вставая с места, кинул в коллегу сложенной бумажкой. Сюэ Чжэнъюн, чертыхаясь — вот ведь ребёнок! — развернул её и прочитал вполне ожидаемое «пойдем покурим». В «Жуфэн» осуждали перерывы по любым причинам физиологического характера, кроме никотиновой зависимости, так что пришлось использовать этот предлог, чтобы оторваться от чертежей и вытащить себя на улицу. Пару минут они всё так же молча стояли на почтительном расстоянии друг от друга. — Мотра не моя девушка, — в конце концов сказал Чу Ваньнин. — А орала так, будто она твоя жена. — Мы живём вместе. Но ей нравятся другие парни. Ну и… мне тоже. Сюэ Чжэнъюн поперхнулся сигаретным дымом. До него моментально дошло, о чём речь, и некоторые нестыковки, которые он списывал на собственное непонимание и эксцентричность юного архитектора, перестали быть нестыковками. Чу Ваньнин интерпретировал его реакцию в негативном ключе. — Если это для тебя проблема… я пойму, — сдержанно сказал он. — Но я знаю, что ты общаешься с Хуайцзуем, так что… не говори ему. Это не тайна, я ему открылся, но он надеется, что я одумаюсь. — Ты не одумаешься? — Я не одумаюсь. Инженер кивнул — не ему, а скорее себе. «Я не одумаюсь». Таков его девиз. Впервые услышав, как Чу Ваньнин — он тогда только ещё пришел в «Жуфэн», хрупкий мальчик с пирсингом, — общается с приемным отцом по телефону, Сюэ Чжэнъюн подумал, что ослышался. Сыновьим почтением тут и не пахло. Но ситуация была... двусторонней. Хуайцзуй плевать хотел на то, что взращенный им юноша не соответствует образу, который ему полагалось собой воплощать. Делай, как я сказал, будь таким, как я решил. Сюэ боялся, что тоже начнет навязывать детям какой-то образ, которому они станут всеми силами сопротивляться. Он и не заметил, как начал. — Юйхэн, для тебя проблема, что мне нравятся женщины? — Если только это какие-то женщины помимо госпожи Ван. Она совершенство. Если ты будешь ей изменять, я тебя убью. — А ты ханжа! — Сюэ Чжэнъюн рассмеялся. — Тогда с чего бы мне считать проблемой, что тебе нравятся мужчины? И тебе желаю найти родственную душу. Ты ещё молод, успеешь. Поверь, последнее, из-за чего мы поругаемся — это твои предпочтения. Спустя много лет он пожалел о данном обещании. И о том, что нарушил его.***
— Мо Жань возвращается домой. Фантазии о глотке виски моментально испарились, как и полушутливое настроение. Руки неприятно похолодели. К горлу подступила тошнота. Чёрт, чёрт, чёрт!.. — Намекаешь на то, чтоб я к вашему дому и близко не подходил? Так я и не подхожу. — Не начинай! — директор сверкнул очками. — И нет, хочу, чтобы ты отпустил Сюэ Мэна на выходные. — По-твоему, он у меня в подвале прикован? — ядовито поинтересовался Чу Ваньнин. — Это жена так думает. Но я тоже не рад, что вижу своего сына только на фото из его фитнес-блога. — Они соответствуют действительности, — архитектор попытался придать своему тону убедительность. — Я тоже на него подписан. — В его жизни есть хоть что-то помимо работы, спортзала и готовки блюд с запредельным количеством белка? — Он карьерист и следит за здоровьем, что в этом плохого? — Он трудоголик с орторексией. Чу Ваньнин вздохнул. Лучше б Сюэ хоть на секунду задумался, почему его сын не хочет общаться с родителями. И нет, вовсе не по причине радикально различающихся взглядов на углеводы! Хотя это тоже. — Ну, поставим вопрос иначе, — примирительно начал он. — У тебя в его возрасте была такая машина? — У меня в его возрасте была жизнь, Юйхэн. — А у меня клиническая смерть от передоза. Ладно, в двадцать три, у него еще есть время! — Ты плохой пример. — Но зато я жил, разве нет? Мы с Мотрой улетели на Ибицу, помнишь, как ты орал на меня в аэропорту? Мол, далась тебе эта Ибица, в стране полно курортов… А я упарывался всем, что предлагали, она трахалась со всеми, кто предлагал, мы носили одинаковые шмотки, и по ночам на пляже я рисовал идеальный город, где всем будет хорошо. А толку? Сюэ, кому нужен город, где всем хорошо? Ну, получил я за этот проект премию… на что я её потратил, на винтажный пиджачок Balenciaga, променял на тряпки свой социал-утопизм? Я же себя видел гением не меньше, чем Ле Корбюзье! Я думал, что это жизнь. Мотра со мной потом год нормально не разговаривала. Но вроде не потому, что я чуть не умер, а потому, что чуть не умер, заблевав ей туфли. Я что, правда хотел так жить? И чем эта жизнь была лучше, чем твоя беспросветная нищета в «Жуфэн» на должности десятого помощника главного инженера? И чем она лучше, чем любимое дело, спорт, дорогие костюмы и шикарная машина, которые есть у твоего ребёнка? Ему двадцать лет, Сюэ! Он уже добился большего, чем мы в его возрасте! Прочувствованный монолог директора Сышэн не впечатлил. «А вот это потому, что я трезвый, на пьяную голову я оратор получше», — подумал архитектор. — А это все ценности сорокалетних. — Мне тридцать четыре, и у меня те же ценности. Только я до этого дошёл, сожрав дерьма больше, чем мог переварить, фигурально выражаясь. Радуйся, что Сюэ Мэн перескочил эту стадию и из подающего надежды студента сразу станет успешным молодым профессионалом. Без диких вечеринок и рехаба. Ты забирал меня из рехаба! — Ты моему ребёнку это не говори, — буркнул Сюэ Чжэнъюн, немного успокоившись. — Он на тебя молится. Ты для него... небожитель. — Да не скажу я ему. Мне самому стыдно. — Но ты до сих пор пьёшь. — Я бросаю, бросаю, — рассеянно откликнулся Чу Ваньнин, осознавая, что теперь покушаться на бутылку виски будет неуместно. Время на часах показывало, что Мотра выдерет ему ногти за опоздание. Эту женщину злить не рекомендуется. Но Мо Жань… Хоть и правда в запой уходи, пока он снова не уедет.