Little 15 You help her forget The world outside You're not part of it yet And if you could drive You could drive her away To a happier place To a happier day That exists in your mind And in your smile She could escape there Just for a while
Depeche Mode — Little 15
2007
Мо Жань разлепил правый глаз. Закрыл снова. Попробовал открыть левый. Стало еще хуже. Вчера он вернулся сегодня — то есть уже с рассветом, скинул с ноги один кроссовок, бросил в угол гитару и рухнул на кровать, не умывшись и не раздевшись. Теперь же он чувствовал себя просто омерзительно — ладно перепил, так еще и дрых в потной одежде и грязных носках. — Вставай, у нас гости! — крикнула тётушка, вежливо постучав в дверь. Какое счастье, что у дяди и тёти нет дурной привычки вламываться в комнату к детям, в отличие от его мамаши. Впрочем, в доме, где он жил до исчезновения матери, и дверей-то не было. Гость приехал рано, что само по себе привело Мо Жаня в ярость. Правда, Сюэ Мэн уже — или ещё — сидел над стопкой чертежей. Этот псих записался посреди лета на какие-то очередные курсы по черчению. До этого были курсы по прикладной математике, строительной физике, эргономике, материаловедению… А чем он тогда собирается заниматься, когда поступит на этот свой СТРОИТЕЛЬНЫЙ факультет, если сейчас изучит половину того, что знают профессионалы? Пожалуй, последние лет пять у Сюэ Мэна никакого лета и не было. И каникул не было. И праздников, и выходных. Заканчивалась учеба в школе — начинались дополнительные занятия. И не сказать, чтоб родители его принуждали — они-то волновались, что сын днями и ночами просиживает за учебниками, поддерживая энтузиазм тоннами чипсов и литрами сладкой газировки. Ну, зато Мо Жань считал себя должным отрываться за двоих и ночевать домой являлся от случая к случаю. О визите важного гостя он в своих ночных бдениях просто забыл. У них в гостиной обнаружился невысокий худощавый мужчина в светло-сером — в белую полоску — костюме, явно тщательно подогнанном под его изящную фигуру. В костюме, мать его! Утром, в такую-то жарищу! Под пиджаком у него виднелась ослепительно белая рубашка, на запястье — дорогие, пусть и неброского дизайна, часы, крупные кольца на нескольких пальцах. Идеально сверкающие ботинки без единого залома на коже — он что, летает, а не ходит? — завершали образ. «Капец ты геюга», — подумал Мо Жань. Он сам, конечно, первым выбил бы пару зубов тому, кто рискнет утверждать, что ориентацию можно угадать по внешности человека. Однако в данном случае и вправду гадать не приходилось. Представить женщину рядом с этим холодным, изысканным, каким-то нереальным мужчиной решительно невозможно. Зато Мо Жань вполне мог представить, как этот красавчик отдается папику постарше, такому же холёному, в ботинках из кожи аллигатора. Ему ж на вид нет и тридцати — откуда такие роскошные шмотки? Стопудов у него даже трусы дороже, чем этот дом. С другой стороны, а как это трахать, это же искусство. …он только что подумал о трусах постороннего мужика, друга своего дядюшки? Вот что с людьми делает похмелье! Вообще-то он не раз видел этого человека — обычно мельком, потому не присматривался. Ему почему-то помнилась глубокая ночь, слипающиеся глаза, тяжёлое, давящее — лето стояло душное — одеяло, кажется, у него была температура, и этот голос где-то вдалеке, очень, очень далеко спорил с голосом дяди, и эхом все ещё звучали незнакомые названия: Аллегона, Талиесин, Савой. А год или два назад уже имел сомнительное счастье рассмотреть во всех подробностях, но тогда, кажется, тот мужчина ещё не довел свою внешность до такого убийственного блеска. Он дожидался Сюэ Чжэнъюна под цветущей яблоней, и лепесток, опадая, задержался на его плече. Сухо взглянув на Мо Жаня и отвернувшись, он презрительно стряхнул лепесток с плеча, будто мерзкое насекомое. И всё же Мо Жань помнил, как что-то в его манере держаться, холодном, пристальном взгляде, в его надменности, в осязаемой остроте ключиц под белой футболкой, в очертаниях суставов длинных пальцев… так, о чём вообще речь? — Всё никак не привыкну к тому, что у тебя нормальная причёска. Где твои выбритые виски, Юйхэн? Гость еле заметно улыбнулся и отвел в сторону прядь волос, демонстрируя, что выбритые виски никуда не делись. В ухе у него тускло блестела небольшая серёжка. Ну не геюга ли?! Тётушка вообще не сводила с гостя глаз — даже неприлично. Ты ж замужняя женщина, мать детей, жена мужа! Но вопрос она задала другой: — Что у тебя за парфюм? В жесть утра с дороги он ещё и полился какой-то душной водой с отчётливым яблочным ароматом. Яблочным и каким-то… загробным, что ли. Мо Жань сообразил, что веет жутью из-за нотки ладана. Вот ведь так и научишься разбираться во всякой фигне. — А, это Dunhill, пришлось сменить. Представь, отовсюду пропала моя любимая Escada. Мо Жань почувствовал, что уровень гомосексуальности в помещении достиг отметки «гей-парад». — Как тебе удаётся быть таким стройным? — продолжала мурлыкать госпожа Ван. — Поделись секретом. — Я сам не рад, — гость адресовал ей сладчайшую улыбку. — А вам на что жаловаться, госпожа Ван? Вы же совершенство. Должно быть, у Сюэ что-то со зрением, если он не говорит вам комплименты каждые пять минут. Но мне вы можете доверять! Гетеросексуальные мужчины не разбираются в женской красоте, их обманывает собственная гормональная система, инстинкт размножения, чьи гены выгоднее — та и красавица. Я-то объективен! — Хорош флиртовать с моей женой, Юйхэн, — наигранно возмутился дядюшка. — Прими к сведению, Сюэ, что, если ты не будешь уделять внимание своей жене, это будет делать кто-то другой, и уж лучше я. Я, по крайней мере, безопасен! — Болтун ты! Мо Жань почувствовал, что его сейчас вырвет, и вовсе не от алкоголя. С гостем-то всё понятно, но почему люди солидного возраста ему подыгрывают? Что тут смешного? …и этот человек только что прилюдно намекнул, что действительно гей?! Не то чтобы у Мо Жаня не было опыта однополого секса. В компаниях, где он зависал ночами, случалось всякое. Но он не стал бы трепаться об этом вот так просто, за завтраком, да ещё и при ребёнке! При нём то есть. Разговор за завтраком не клеился. Сюэ Мэн к ним так и не вышел, и звать его снова никто почему-то не стал. Мо Жань макал в кофе паровую булочку под умоляющим взглядом тетушки. — Да, кстати, Юйхэн, не возьмёшь Мо Жаня с собой на стройку? — вдруг спросил дядя. — Ещё чего! — одновременно сказали Мо Жань и так называемый Юйхэн, явив удивительное единодушие. — Нет, погоди, Сюэ, — гость попытался говорить мягче. — Что ему там делать? «Алый лотос» еще не достроен, не на что там смотреть. Там сплошной строительный мусор и… — Вот на это пусть и посмотрит! Пусть видит, что это серьёзная работа, а не какие-то почеркушки! — Не хочу ни на что смотреть! — Мне кажется, ты уже давно объяснил своим детям, что наша работа — не почеркушки. — Да я не хочу! — У него в голове одни развлечения! — Да я в его возрасте… — Не напоминай, — сурово сказал дядюшка Сюэ, и заткнулись все. Гость, которого наконец-то представили Мо Жаню как Чу Ваньнина, архитектора с мировым именем, все дела, потягивал кофе с таким выражением лица, будто его пригласили на казнь.***
— Ладно, — Чу Ваньнин завёл машину. — Будет ужасно скучно. — Ну ещё бы! — проворчал Мо Жань, ковыряя корочку на разбитой на днях коленке. — Я по твоему лицу вижу, что ты зануда! Архитектор косо глянул на него. — Т в о е м у? — повторил он таким тоном, что окна машины, кажется, покрылись ледяными узорами. — Да! — выпалил Мо Жань. — Я что еще, уважать тебя должен?! — Нет. Не должен. Ответить на это Мо Жаню было абсолютно нечего и, запахнув поплотнее джинсовую куртку и наконец-то пристегнувшись, он с недовольным сопением рассматривал безупречный профиль своего конвоира. И всё-таки нашёлся в этом выставочном образце изъян — немного сдвинутая назад нижняя челюсть, отчего изгиб губ казался каким-то кукольно капризным и противоречащим всей колюще-режущей остроте его облика. «Ну что, при таких-то деньгах ты прикус себе поправить не можешь?!» — мрачно подумал Мо Жань. Он поглядывал то в окно, то на бледное, тонкое лицо архитектора. Порыв ветра разогнал сгустившиеся было тучи, и архитектор, прищурившись, достал из бардачка солнцезащитные очки… Да, чёрт побери. Да. В белой оправе. Следующим движением он включил музыку. — Что это за дерьмо? — процедил Мо Жань. — Depeche Mode. — Старьё какое-то… — Да и я немолод. Район частной застройки сменился безликими серыми коробками, перемежавшимися скверами; чем ближе они оказывались к центру города, тем больше в этих коробках было стекла и меньше бетона, время от времени между ними в просветах мелькали фрагменты заботливо сохраненных старинных зданий. Здесь был один очень старый храм, к которому стекались туристы, и театр годов шестидесятых, куда Мо Жаня, несмотря на сопротивление, таскали дядя с тетей; лишь за последние годы вознеслись ввысь футуристические башни и торговые центры, спроектированные «Жуфэн» и «Бэйдоу», давно конкурирующими архитектурными бюро. В остальном же… он не понимал, почему этот человек, воплощённый лоск и глянец, да еще и архитектор с мировым именем, живёт не в Пекине и не в Шанхае. Что, надеется придать налёт цивилизации этой дыре своими стеклянными замками?.. Возле одного из таких стеклянных замков они и остановились. — Выйдешь размять ноги? Мне нужно в офис. — Я тут посижу, — буркнул Мо Жань. — Ладно. Запоздало он понял, что стоило использовать ситуацию ради побега, но ему стало немного интересно, о каком таком «Алом лотосе» говорил архитектор. Или всё же… Он дернул дверь и понял, что она заблокирована. Когда Чу Ваньнин вернулся и бросил на заднее сиденье пухлую папку с документами, Мо Жань издавал такое возмущенное сопение, что архитектор всё-таки поинтересовался, что случилось. — Ничего. — Хочешь воды? — с какими-то заискивающими нотками спросил его Чу Ваньнин. — И в бардачке есть конфеты. Извини, я не умею общаться с детьми. — Я что, ребёнок? Мне шестнадцать лет! — тут же взвился Мо Жань. Чу Ваньнин проигнорировал его выпад. Путь к месту строительства виллы «Алый лотос» занял минут сорок и привел их в ту часть города, где жили по-настоящему богатые люди. Неподалеку возвышалась гора, тоже местная достопримечательность — к пагоде на её вершине вела извилистая лестница в три с лишним тысячи ступеней. Когда-то гору окружал лес. Теперь на его месте располагался парк с беседками, искусственными водоёмами (впрочем, озеро на дальнем краю парка было очень даже естественным), прогулочными тропами, дождевым садом и каменным лабиринтом. Тётушка Мо Жаня, госпожа Ван, работала над этим проектом, поэтому он и помнил его в мельчайших деталях, как и скандал из-за вырубки леса. Кроме того, недовольство местных ревнителей старины вызывало и то, что возле священной горы и овеянного легендами озера сгрудились китчевые, кто во что горазд, виллы богачей. Мо Жань усилил градус презрения по отношению к Чу Ваньнину. Он настоящий выпендрёжник, раз живёт в таком месте. Вот было бы здорово, если б все эти уродливые дома за высокими заборами сгорели, и здесь снова выросли сосны до самого неба, а к горе никто не смог бы подобраться. Мо Жань лишь в общих чертах помнил эту историю. Кажется, на этой горе много дней, снежной, суровой зимой, на коленях стоял святой человек; он замёрз здесь насмерть, и убитый горем и виной ученик возвел на месте его смерти пагоду. Пагода была не та. В шестидесятые годы под эгидой борьбы с суевериями старинную постройку сравняли с землёй, но на её месте сама собой (по неистребимым слухам за одну ночь) выросла яблоня. Здесь всегда было много яблонь — в парках, в частных садах, даже вдоль дорог. Года три назад вокруг раскидистой яблони построили стены и привели в порядок древнюю лестницу, и с тех пор туда наведывались иностранцы, гости города и почему-то — несчастные влюбленные, умоляющие святого даровать им благосклонность объектов страсти. Мо Жань иногда думал о том, что же заставило древнего мудреца принять бессмысленную мученическую смерть на вершине горы. Когда он представлял себе этого мудреца, то видел его одетым в белое — просто чтобы лучше сочеталось с окружающими его сугробами. — Приехали, — сухо сказал архитектор. За высоким забором ничего не просматривалось. Впрочем, пока что вилла «Алый лотос» и не напоминала лотос. Это был лишь искривленный голый каркас на возвышении, обнаженные железобетонные рёбра, вырастающие над грудой строительного мусора. Туда-сюда сновали рабочие. Всё казалось каким-то пыльным и серым, очень хотелось и не получалось чихнуть. Чу Ваньнин подозвал к себе сурового мужчину в рабочем комбинезоне и, открыв папку с документацией, принялся с ним что-то обсуждать. Тон их голосов становился всё выше, говорили они всё быстрее, и Мо Жань ни черта не понимал. Он просто не знал этих слов. Будто другой диалект! Заскучав, он принялся бессмысленно бродить вокруг. Пораскинув мозгами, он понял, что вилла будет длинной и изогнутой. Ну и чем это похоже на лотос, скажите на милость?! Уж скорее на червя! Мо Жань прошагал вдоль здания, следуя его изгибам. Изгибы увели его вглубь участка, где не ступала нога ландшафтного дизайнера, в заросли можжевельника. Продравшись сквозь них и вломившись в несчастный, переживающий худшие свои дни османтус, он вышел на небольшую, когда-то зацементированную, а теперь местами заросшую травой площадку, посреди которой затаился пруд, сильно заросший и воняющий болотом. Мо Жань опустился на землю. Здесь даже воздух, пропитанный запахом гнили, был будто бы тяжелым и густым. Мо Жань снял куртку, свернул и сунул под голову. Над ним медленно, лениво ползли пепельно-серые облака. Интересно, этот человек испугается, что он пропал? Будет его искать? А удастся сбежать от него, если они снова поедут в офис? Нужно сказать, что захотелось в туалет — не будет же Чу Ваньнин караулить его у двери? Хотя черт его знает, геюгу. — Он не придёт, — прозвучал низкий старческий голос, но бодхисаттва, грея слабеющим дыханием тонкие пальцы, покачал головой. Длинные черные волосы скрыли его лицо, когда он склонил голову, но Мо Жань, потянувшись, чтобы отвести их в сторону, увидел изгиб верхней губы и чуть коротковатую нижнюю; лицо это, тонкое и бледное, казалось совсем молодым. На запястьях святого были багровые следы, будто от кандалов. — Поехали, я покормлю тебя, — сказал Чу Ваньнин над его головой, врываясь в тревожную похмельную дремоту и путаясь в сознании Мо Жаня с образом давно умершего человека. — Должен же ты получить хоть какую-то компенсацию за пережитые страдания. Повернувшись, Мо Жань увидел серую строительную пыль на его белоснежных «оксфордах».