For so bare is my heart, I can't hide And so where does my heart belong Now that I've found you And seen behind those eyes How can I Carry on
Portishead — Undenied
1998
— Я буду осторожен. — Глубже! — Тебе будет больно! Я другое дело, я почти не чувствую боли, я могу… — Я хочу чувствовать её за нас двоих. Отдай! Она отобрала у него нож и полоснула себя по ладони поверх тонкой кровоточащей царапины, которую оставил ей он. Кровь темной струйкой потекла по смуглой коже, на её черный рукав, на его белый рукав и выбеленные джинсы, закапала носы её леопардовых лодочек. И везде — и на одежде, и на обуви, и на коже — смешивалась с каплями его крови. Они потом почти всё сумели отчистить и отстирать, кроме рубашки, на которой остались еле заметные желтовато-бурые разводы. — Поклянись, что мы никогда не поссоримся из-за мужика и из-за шмоток. — Ну-у-у-у, насчет шмоток гарантий я тебе дать не могу… — Дурак! — Мы никогда не поссоримся.2012
— Нижайше прошу меня простить, моя императрица современного искусства, — Чу Ваньнин коснулся губами еле заметного шрама на её ладони; у него был такой же, детская придурь, но тогда им казалось, что их судьбы мистически связаны, и нужно омыть связь кровью. — Чем я могу загладить свою вину? Кофе по-ирландски существенно улучшил его настроение. В принципе, можно было обойтись без сливок, сахара… и кофе. Талант Мотры выбирать для их встреч красивые места проявлялся даже тогда, когда дело касалось крохотных кафешек — на сей раз в европейском стиле. Ему страшно понравился оттенок мебели — тёмное дерево, слегка сероватое. Прежде, чем прилюдно липнуть к Мотре, он задумчиво погладил стол. Хорошо… Моду на голую каменную кладку он не одобрял, но что поделать! Ближайшие десять лет каждое первое подобное заведение будет сочетать в интерьере кирпич, латунь и дерево в различных пропорциях. Потому и не одобрял. — О, — Мотра легонько щёлкнула его по носу. — Я хочу сердце твоего инженера, Пиноккио. На самом деле не сердце, но, кажется, он очень хороший мальчик, и к желаемому придется идти окольными путями. Она звала его Пиноккио с самого начала. Нет, он сам себя так назвал. «Ты настоящий? — спросила она. — Живой человек не может так танцевать». Он сказал: «Нет, конечно! Отец выстругал меня из дерева, поэтому матери у меня и нет. Но надеюсь стать настоящим мальчиком!». Так и пристало. А Мотрой она представлялась, потому что это был «единственный по-настоящему сильный женский персонаж в мировом кинематографе». Он знал, что она не такая сильная, какой хочет казаться. Она была из тех трагических героинь, которые погибают уже в самом начале пьесы, не заслужив ни малейшей симпатии зрителей; и всё же, вопреки своей природе, она сражалась за избранный ею путь, и он искренне уважал её за это. Ей не довелось родиться красивой, она не умела быть милой, и она всегда хотела больше, чем могла заполучить — черты, в женщинах безмерно раздражающие. В отличие от него, в ней не было ни капли фатализма, никакого стремления в пропасть, но — умение вгрызаться в жизнь и брать всё, до чего удастся дотянуться. Битва за выживание порождает странные союзы. Им обоим, пожалуй, надлежало бояться огня — деревянной кукле и королеве монстров. — Сердце на фарфоровом блюде? — иронично спросил он. Дружба дружбой, а поползновения к Сюэ Мэну он осуждал. Отношения отвлекают от работы. — Конечно! — Веджвуд? — Какая пошлость, Цзиндэчжень, семнадцатый век. — Дорогая, но видела ли ты таких ухоженных гетеросексуалов? Что ты будешь с ним делать? — А, так ты приберёг эту конфетку для себя? Жадина. — Я построил для тебя дворец, имей совесть! — Ты знаешь, Деревяшка, что в народе этот, как ты выражаешься, дворец называют «хаски» из-за остроконечных башен? — Мотра вдруг сменила тему. — Говорят, похоже на ушки. — Нет, я не знал. Забавно! Мне нравится, когда люди находят в моих постройках что-то свое, — это было «его», и башни-ушки нарисовались сами собой, а Сюэ Мэн уболтал инвесторов и градостроительную комиссию, что это самая энергосберегающая и что-то-там-эффективная форма из возможных. — Кстати, выручи меня! Поговори с Ши Мэй. — Она же твоя сотрудница. — Она твоя подруга и неблагодарная девчонка. У «Костяных бабочек» отчётная конференция в день открытия центра, а я ей сказал, что видимости женщин-архитекторов гораздо больше поможет её присутствие на открытии, она же столько сделала для этого проекта. Пусть стоит под софитами, пусть ей аплодируют! Пусть будут фотографии во всех социальных сетях, комментарии СМИ. Она мне ответила, что это… какое-то модное слово… — Мэнсплейнинг? — предположила Мотра, хорошо подкованная в вопросах феминизма. — Да! И учить борьбе за права женщин никакие мужчины её не будут. Мне казалось, я столько вложил в её карьеру, что могу иногда и поучить. Иначе она безосновательно называет меня Учителем. — Не можешь, — отрезала Мотра и перешла к обсуждению грядущего мероприятия. Но он знал, что мастерство интриги эта женщина освоила от и до — а значит, в её голове уже пишется убедительный спич, адресованный Ши Мэй. Ши Мэй умна и демонстративно независима, но на деле легко поддается влиянию, особенно если в игру вступает профессионал манипуляций. На каждую демоницу найдётся пострашнее.***
— Сразу видно — помоечная ты псина, — мрачно сказал Сюэ Мэн, когда Мо Жань перемерял весь его гардероб, и результат никого из них не устроил. — Как же из тебя человека-то сделать?! Мо Жань вздохнул. Они действительно сравнялись в росте, но дорогущие костюмы Сюэ Мэна были подогнаны строго по фигуре, по крупной, крепкой, атлетичной фигуре — Мо Жаню недоставало объёмов, которые приобретают только тяжёлым трудом в спортзале. На рейле висел идеально отглаженный чёрный пиджак, брюки с такими острыми стрелками, что глаз резало, и источающая свет белая рубашка, от вида которой хотелось проморгаться. Мо Жань даже глаза потёр, когда увидел, в чем Сюэ Мэн собрался идти на открытие. А его запонки, а Rolex… На фоне этого пижона действительно не хотелось выглядеть бездомным. Тем более, на открытии будет… Нет, нет, нельзя, нельзя, нельзя. Он просто посмотрит выставку. Мо Жань был уверен, что за прошедшие годы Чу Ваньнин ни разу не поинтересовался, как у него дела. Да и зачем ему? После той ночи архитектор и не захочет его видеть. К чему наряжаться?.. Что за глупости он себе намечтал? — Денег у тебя, конечно, нет? — обреченно спросил Сюэ Мэн, устраиваясь рядом с ним на полу среди разбросанных вещей. Наверное, в этой маленькой стерильной квартирке впервые царил бардак. Мо Жань всё допытывался — у тебя баснословно дорогая машина и часы, почему твоя квартира похожа на пустую коробку от холодильника? Брат отмахнулся — мол, я тут только сплю и готовлю. Кровать и вправду была хороша, занимала большую часть комнаты, а ортопедический матрас, похоже, по стоимости в несколько раз превосходил те самые ботинки из бедного аллигатора. Мо Жань хотел из любопытства попрыгать на кровати, но Сюэ Мэн стукнул его по башке. Кухня сияла и светилась так, как будто на ней никогда не готовили. Но там стояла прорва техники и штатив — Сюэ Мэн снимал свои кулинарные опыты для фитнес-блога с тысячами таких же тревожных подписчиков (правда, некоторые просто ждали фотографий с обнажённым торсом). Количество бытовой химии в шкафчиках — да, Мо Жань полазил по шкафам — вызывало желание предложить Сюэ Мэну сходить на психотерапию. — Ну откуда у меня деньги? — От моих родителей, блин! На, — кузен протянул ему банковскую карту и скидочный купон в какой-то дорогущий магазин одежды. — Мне на работу надо, я с тобой не поеду. Но, умоляю, присылай мне фотографии, ты же сам выберешь полную ерунду. — Да павлина ты кусок! — возмутился Мо Жань. — Я уж в состоянии купить себе портки! — Ты не в состоянии понять, что выглядишь в них как мусорный мешок. Он провёл в магазине три часа (не считая дороги, потом заблудился в торговом центре и в расстроенных чувствах злобно съел ужасно невкусный бургер за сюэмэновы деньги) и исчерпал свой запас проклятий прежде, чем кузен все-таки одобрил чёрную водолазку и аккуратно сидящий чёрный же костюм, который настоятельно рекомендовал посадить ещё точнее, но тут уж Мо Жань, привыкший к свободной одежде, решительно воспротивился. В другом отделе на глаза ему попалась шикарная косуха, и он долго-долго на неё смотрел, представляя, как Сюэ Мэн медленно перемалывает его в фарш для паровых котлет. Потом не удержался и купил.***
— Так, почти хорошо, дай-ка я тебя подстригу. — Чего?! — ужаснулся Мо Жань. — Отойди немедленно! Убери ножницы!!! Не смей меня трогать!!! Кара за покупку косухи его настигла; кузен на словах её одобрил, на деле, кажется, собирался косплеить Суини Тодда. — Два сантиметра — и ты другой человек. Ну-ка, замри, — Сюэ Мэн прищурился, собрал его волосы в кулак и будто бы наугад резанул отросшие пряди. — Вот! Он тут же убежал за пылесосом, а Мо Жань всё крутился перед зеркалом. На удивление из «некогда постричься» его прическа превратилась в «так и задумано». Сюэ Мэн командным тоном приказал ему не шевелиться, собрал волосы на макушке в хвостик, расчесал те, что оставил свободными, и глазами Пигмалиона окинул свое творение. — Пятнадцатилетние девочки в радиусе ста километров будут от тебя в восторге, — сообщил он. — И все-таки… косуха. Ты в ней сдохнешь от жары, но так тебе и надо. — Дались мне те пятнадцатилетние девочки! — У девочек за тридцать обычно те же предпочтения. А там найдется пара-тройка добрых мамочек, готовых прибрать к рукам бедного щеночка. Вот госпожа Сун, по слухам, очень любит юных красавчиков. — А, так мы идём туда искать мне покровительницу? Она хоть красивая, эта твоя госпожа? — Да какая разница? Надо будет — зажмуришься. Ну, как ещё ты собираешься продвигаться в мире искусства? — Сюэ Мэн демонстрировал удивительный цинизм. — Неужели благодаря таланту? Так для того ТАЛАНТ нужен. Укладывая волосы, Сюэ Мэн пшикнул лаком для волос в сторону Мо Жаня, и тот от неожиданности долго обзывал кузена всеми словами, к нему нынешнему не имевшими уже никакого отношения.***
Приглашённая на открытие группа играла какой-то недоступный для понимания этно-джаз, так что Чу Ваньнину хотелось сунуть в уши наушники и выкрутить громкость на максимум, но он терпел. Стемнело; мягко загорелись цветные светильники, соединённые в единую спираль из пластиковых трубок под потолком, залили пространство выставки отсветами Северного сияния. Огромное панорамное окно открывало вид на город, полный огней. Собирался дождь. Небо тревожно затянуло тучами. Чу Ваньнин представил струи воды, стекающие по стеклу. Иногда ему казалось, что он любит в архитектуре только это, и удается ему только это — окна за занавесью дождя. Пробежавшись по выставке (ничего интересного), поздоровавшись со всеми и попозировав всем — иначе зачем он весь в белом, зачем асимметрично скроенный пиджак Haider Ackermann в талии плотно перехватывает узкий ремешок, зачем так сияют его снежные «оксфорды»? — он попытался найти уголок поспокойнее. Однако Мотра подцепила его под локоток и потащила в толпу, обсуждавшую инсталляцию из фарфоровых тарелок и чайников, поросших омерзительно реалистичными языками и щупальцами, но, похоже, разговор повернул в иное русло. — Я бы трахнула того, что справа. — Говорят, это бесполезно. Он никому не даёт. Такое тело зря пропадает… А вот тот новенький кажется… м-м-м… перспективным. — Ох, какая у него фигурка! «Кого это они опять трахать собрались», — подумал Чу Ваньнин, поворачиваясь. Когда-то его шокировало, что изысканно одетые женщины с тщательно уложенными волосами — «элегантные женщины», пользуясь терминологией Сальвадора Дали — разговаривают между собой именно так, потом он привык. Что Сюэ Мэн притягивал всеобщее внимание — то было неудивительно. От его великолепия резало глаза. И поэтому, видимо, не в силах стерпеть этого сияния, все переводили взгляд на того, кто шёл следом. И фигурка у него была, конечно, «ох, какая». Только не в фигурке дело... — Чёрт, — прошипел Чу Ваньнин, отбирая у Мотры бокал вина и опрокидывая его… в себя. — Ты чего? — отозвалась она. — Восхищён красотой сегодняшнего вечера, — тем же тоном разъярённого кота объяснил он. — Отличная вечеринка, мать кайдзю. Мо Жань изменился за пять лет. Того и следовало ожидать. Мальчики в этом возрасте взрослеют резко, неожиданно. Но… но необязательно же становиться таким… таким… Он вытянулся, возмужал, но еще не превратился в мужчину — бунтарское обаяние юности, не красота в полной мере, а разящая угроза красоты. И подростковая угловатость была ещё при нем, и едва уловимый след детской беззащитности, и в каждом его шаге, в каждом движении — упругость и сила взрослого тела. Он заинтересованно вертел головой, нет бы идти спокойно — но каждый поворот демонстрировал то твердый его профиль, то длинную шею, то великолепно вылепленный затылок. Людвиг Мис ван дер Роэ писал, что у здания есть скелет и кожа; скелет — само строение тела, пропорции, соотношение длин — в Мо Жане был анатомически совершенен. Так ведь и плоть, и ровная, гладкая кожа под стать безупречности этой конструкции! Чу Ваньнин и сам не заметил, что оценивает внешность живого человека, как оценивают архитектурное сооружение, но довольно скоро его унесло вглубь, вдаль, и он вспомнил и острые коленки, и белые зубы, впивающиеся в его плечо, и толчки бедер, порождающие боль и удовольствие, и подумал о том, сколько теперь силы и ярости несет в себе стройное тело, скрытое под одеждой. ДА НЕЛЬЗЯ ЖЕ ОБ ЭТОМ ВСПОМИНАТЬ. Сколько сил он потратил, сколько времени, чтобы выбить из головы ту железную хватку, которой тот, шестнадцатилетний, Мо Жань вжимал его лицо в подушку на съёмной квартире? Мо Жань перехватил его взгляд, на секунду опешил, а затем мягко улыбнулся, чуть приподняв широкие брови. Он был весь в чёрном. Он был весь в чёрном, и… Что ему здесь нужно?! Чу Ваньнина пробрала дрожь. Пульс разогнался, как под стимуляторами. Он знал, что выдал себя, что лицо у него сейчас такое, будто он призрака увидел, что Мо Жань должен бы заметить перемену в его мимике. Он понял, что надо бежать. Мотре похлопали, Ши Мэй похлопали, ему похлопали, тарталетки на шпажках съедены, фотографии с директором фонда в жанре «а это я и моя сучка-подружайка» сделаны, пора и честь знать. Если он задержится хоть на секунду, будут последствия. Стены, выстроенные из чужих лиц, тел, верёвок, ремней, крюков в потолке, синяков, ссадин, скрипа кожи, запаха резины, ощущения удушья и стука каблуков, стены, возведённые вокруг воспоминания о той кошмарной встрече под яблоней и ещё более кошмарной ночи на съемной квартире, — рухнули и рассыпались в прах. Бежать. Б е ж а т ь. Прежде, чем осуществить задуманное, он отобрал бокал у мужчины слева от себя и осушил до дна. — Ваше здоровье и всё такое, — проворчал ограбленный гость культурного центра.