Heaven
Is in the palm of my hand, and it's waiting here for you
What am I supposed to do with a childhood tragedy?
Оззи Озборн, Лита Форд — Close My Eyes Forever
У них был сад. В саду был лотосовый пруд. Чёрные волосы смешались со стеблями лотосов, спутались — не разобрать. Под ногтями земля чёрной кромкой. Одежда, пропитавшись водой, тянула вниз, сильные мужские руки — вверх, прочь из холодного омута, но не из лап смерти. Слишком поздно. Мёртвые тела невероятно тяжелы потому, что их жаждет поглотить земная твердь. При жизни эта женщина была легка, словно сорванный ветром цветок яблони. — Где ребёнок?! Словно догадавшись, что речь о нём, откуда-то из зарослей японской лилии подал голос младенец. Плакал он редко, что для младенцев, в общем-то, нехарактерно — но будто уже тогда понял, что слёзы и крик бесполезны. Никто не придёт. Однако сейчас, оставленный матерью на берегу, он зашёлся плачем. Горничная, искавшая его вместе с хозяином по всему саду, поспешила на помощь, подхватила крошечное, замерзшее существо, завернула в одеяло, принялась растирать. — Господин Чу, что мы будем с ним делать? — робко спросила она. — Я не знаю.***
У них был сад. У прошлых хозяев этого участка. В саду был лотосовый пруд. Заросший, неухоженный. Дом, стоявший здесь прежде, снесли, чтобы построить фантастическую виллу «Алый лотос», вошедшую в учебники по архитектуре. Чу Ваньнину это нравилось тогда, когда он только осознал, что у него есть собственный дом, и не нравилось теперь — слишком много людей ежедневно смотрят на его убежище. Пруд стоило бы засыпать, всё равно он превратился в гнилое болото, в котором ему всякий раз виделись чёрные пряди волос. Когда дед нашёл его, тогда двадцатипятилетнего, чтобы включить в завещание — после этого не прожил и года — Чу Ваньнин всячески отмахивался от рассказов старика. Но тот хотел облегчить душу, вернее — не мог умереть, не передав по наследству страшную тайну. Их было семеро. Кто-то из семерых — его биологический отец. Чу Ваньнину не нужна была земля и дом такой ценой. Но именно так он их получил — из приёмного сына пластического хирурга став сыном безымянного насильника. — Да у него маразм, моя мать в таком возрасте клялась, что она наложница императора, — уверял его приёмный отец. Хуайцзуй иногда был удивительно милосерден. — Я так и подумал. — Купить тебе мороженое? — Ты помнишь, сколько мне лет? — Я помню, что ты любишь сладкое. Почему-то он это запомнил. Может быть, потому, что Хуайцзуй не знал других слов любви, кроме таких, редких.***
Пруд существовал сам по себе, как пятно крови под ковром, как замурованный в стену труп, как нацарапанное в углу тайное послание, как безмолвный призрак с выеденными рыбами глазами. Большую часть времени архитектор просто старался его игнорировать. Но Мо Жаня восхищала «естественность» того, что осталось от роскошного сада прошлых владельцев, и это грёбаное болото он увлечённо рисовал. Чу Ваньнин теперь игнорировал не только реальный, но и нарисованный пруд. В акварелях Мо Жаня, из бунтарства жутко их чернившего, пряди волос в воде извивались почти зримо. Он тоже видел здешних призраков.