Maybe we're victims of fate Remember when we'd celebrate We'd drink and get high until late And now we're all alone Wedding bells ain't gonna chime With both of us guilty of crime And both of us sentenced to time And now we're all alone Protect me from what I want
Placebo — Protect me from what I want
Мо Жаню вдруг стало ужасно приятно и тепло от мысли, что этот человек волновался, переживал, бегал по городу, разыскивая его. Ни на секунду он не задумался о том, что Чу Ваньнин настучит на него дяде, ни единого раза не подумал, что с ним обойдутся жестоко или грубо. В баре было немноголюдно. Стройная фигура в светлом — Чу Ваньнин где-то оставил пиджак и теперь, в аккуратно заправленной в брюки рубашке, казался очень, очень хрупким — скользнула в зал. Мо Жань буквально наслаждался тем, каким растерянным и испуганным выглядит архитектор. Но и он поймал взгляд Мо Жаня и направился прямо к нему, по пути меняясь в лице и приобретая такой суровый вид, что, несмотря на свои невыдающиеся габариты, внушал ужас. Парни, гроза города, переглянулись и вежливо отошли, раскланиваясь и попискивая то ли приветствия, то ли извинения. Предатели, предатели!!! Однако вопрос, который Чу Ваньнин задал, поставил Мо Жаня в тупик. — Кто тебе купил алкоголь?! — рявкнул он. Мо Жань и не думал, что этот человек, которого трудно было назвать мужественным, умеет говорить и смотреть… вот так. Так, что кровь стынет в жилах. Теперь ему стала понятна паника в глазах бригадира, получившего нагоняй за мокрый пол. — Ну, ребята купили… — Ты их знаешь? — Не всех. Он выхватил коктейль из рук Мо Жаня, выбросил трубочку в сторону и… нет, не вылил. Залпом выпил. — Ты охренел? — только и проговорил Мо Жань. — А ты сам не охренел? Нельзя брать алкоголь из рук посторонних! Мало ли, что могут тебе подсыпать! — Ты-то откуда знаешь?! — Я в клубах провёл больше времени, чем ты на свете живёшь. Тебя что, нужно учить пить? — Чу Ваньнин со звоном поставил бокал на барную стойку. — Кстати, повторите, неплохое… И пойдем отсюда. Бармен, как под гипнозом, кивнул и приступил к алхимическому процессу, подкидывая бутылки, как жонглёр, хотя на него никто не смотрел. Смотрели они друг на друга. — А что, научишь? — подловил архитектора Мо Жань. — Нет, конечно! — Ну должен же ты меня хоть чему-то научить! — Мо Жань использовал запрещённый приём, известный как «нытьё», но нужно было срочно спасать вечер; с тётушкой нытьё прокатывало, с дядюшкой никогда, а вот в архитекторе чувствовалась какая-то слабина, несмотря на умение хмурить брови. — Мне нахрен не сдалась архитектура! Я хочу быть художником. Не каким-то иллюстратором, не концепты к играм рисовать, настоящим художником! Чтобы мои картины висели в музеях! Это дядя с тётей вбили себе в голову, что я буду архитектором. — А ведь это печально, — вдруг сказал Чу Ваньнин понимающим тоном. Уже впоследствии Мо Жань узнал, что его приёмный отец, Хуайцзуй, придерживался строго противоположной позиции относительно архитектуры — всеми силами пытался запихать его в медицинский университет. На эту удочку Мо Жань Чу Ваньнина и поймал. — Не то слово. — Слушай, мне тоже наша поездка не нравится, я тоже не рад… — нерешительно начал архитектор. — Выходит, мы товарищи по несчастью?.. — живо откликнулся Мо Жань, и поспорить тут было не с чем. Так Чу Ваньнин и решил, что пара коктейлей вреда не сделают. В конце концов, вот этот, зелёненький, с кислинкой и с остринкой, не такой уж крепкий и даже бодрит. Если не повторять несколько раз.***
Он смотрел на то, как Мо Жань, возмущённый тем, что ему купили очередной коктейль, а не что-то покрепче, посасывает зелёную жидкость через трубочку, и ощущал приближение катастрофы, как человек, который увидел со своего балкона поднимающийся на горизонте ядерный гриб. Катастрофа, впрочем, произошла не тогда, то были её последствия; катастрофа случилась годом или двумя ранее — он так старался забыть, что и вправду забыл, когда по-настоящему увидел племянника Сюэ, когда отделил его от неопределённого множества «ну, мальчики». Он знал, что с какого-то момента мальчиков стало двое, хотя раньше был один, но никогда не обращал внимания на всю эту мелюзгу. Дети как дети. Детей он терпеть не мог, не умел с ними общаться и испытывал к ним плохо скрываемое отвращение. Причины у него были. А вот присутствие Мо Жаня его тревожило, но не раздражало. И теперь он никак не мог отвести глаз от того, как мальчик, бросив трубочку на стол, допивает оставшуюся на дне бокала жидкость. Стоп, стоп! — Я на секунду. — Угу. Чу Ваньнин нашёл по указателям туалет и посмотрел на себя в зеркало над заляпанной раковиной, как на незнакомца. — Ты с ума сошел? — спросил он отражение. — Ты отдаёшь себе отчет в том, что ты делаешь? Ты идиот?! Тебе почти тридцать лет, проснись! Ты докатился до пьянства с ребёнком! Он не вполне понимал, сколько времени стоял там, пытаясь обрести хоть какое-то душевное равновесие, потом побрызгал себе в лицо ледяной водой, промокнул капли бумажной салфеткой и вернулся к столику, где скучал Мо Жань. Надо поскорее уйти отсюда. В паре коктейлей вреда нет, но… …но бокал Мо Жаня разве не был допит почти до конца? И… когда это он сам успел прикончить свой виски? Чу Ваньнин, конечно, всегда делал вид, что разбирается в алкоголе, напускал на себя чудовищный снобизм, когда речь шла о качестве вин и напитков покрепче, но, по большому счёту, и ему самому, и его организму было безразлично, что пить и в какой последовательности. Поэтому после коктейлей он перешёл к привычным для себя градусам и наконец-то чувствовал ту свободу, которая сигнализирует о легком опьянении. Он беспечно считал, что контролирует ситуацию. А вот ребёнку не стоило бы смешивать что попало. Чу Ваньнин пытался как-то осторожно задать ему вопрос о количестве выпитого, но Мо Жань взглянул на него совершенно ясными глазами и нехотя сделал глоток, будто не особенно и собирался пить в компании старшего «товарища по несчастью». Он не выглядел человеком, опрокинувшим в себя такое количество виски одним быстрым движением. — Ты закусывай, — заботливо посоветовал ему Чу Ваньнин, нарушив наконец гробовое молчание, звеневшее между ними и особенно ощутимое теперь, когда музыка стала тише. — Я кому это заказал? — Я вообще не хочу тут быть, — вдруг всхлипнул Мо Жань, и Чу Ваньнин с ужасом понял, что до последнего момента этот мальчик умело скрывал, насколько пьян, однако уже пересёк опасную грань; чёрт, да когда ж он успел. — Я хочу домой! — Я же верну тебя домой, — примирительно сказал он. — Нет! Не туда! К маме! — К маме? — Да, моя мама… моя мама ушла и не вернулась… — он вдруг схватил архитектора за запястье, и прикосновение это будто ударило Чу Ваньнина током, — а я ждал, ждал… а квартира была заперта, и я думал, она умерла и не придёт, никто не придёт, никто ведь не знает, что я там один, и я… там… умру!.. «Спасите», — подумал архитектор, оглядываясь по сторонам. Бар пустел. Напротив него рыдал пьяный шестнадцатилетний мальчик. — Но теперь всё хорошо, — тихо сказал он, надеясь, что они не так уж сильно привлекают внимание посетителей и персонала. — Нет! — отчаянно воскликнул Мо Жань. — Всё плохо! Моя мама… Чу Ваньнин смутно припоминал, что мать Мо Жаня — это какая-то сводная сестра Сюэ, кажется, у его отчима была дочь от первого брака, а у матери — собственно, сын, Сюэ Чжэнъюн. Или наоборот. Сестра эта была артисткой цирка, и то ли во время родов у нее случилось что-то с позвоночником, карьера полетела к чертям, а она начала употреблять наркотики, то ли она неудачно упала на арене, будучи под кайфом. Деталей он вспомнить не мог. Но точно помнил, что она пропала, оставив Мо Жаня в запертой квартире, и если пить можно было воду из-под крана, то еда кончилась очень быстро. К счастью, Сюэ не подвела интуиция, и он почему-то решил проведать свою беспутную сестрицу, а обнаружил голодного и грязного ребёнка, который уже даже плакать был не в силах. А что отец? Где был отец? Об отцах, хором осуждая матерей, в таких историях не упоминают. — …я ей совсем-совсем не нужен, она ведь так и не пришла, ни разу! Архитектор тоже был пьян, и если обычно алкоголь действовал как идеальная анестезия, притупляя чувства до полного безразличия, и мир терял остроту и колкость, то теперь история Мо Жаня слишком сильно задела его за живое — за остатки живого, спрятанного за дизайнерскими шмотками и эксцентричным поведением. Где-то там был человек, а не икона, чьи интервью моментально растаскивают на цитаты, а фотографии репостят модные блоги. Где-то там был ребёнок, которого тоже бросили. Его вдруг до удивления больно ранило совпадение их судеб, на миг показалось, что это знак. Его мать тоже пыталась его убить. И была гораздо последовательнее, чем мать этого бедного мальчика. Не владея чувствами, он коснулся ещё по-детски гладкой щеки Мо Жаня, мокрой от слёз. Тот вздрогнул, зло взглянул на него, и Чу Ваньнин отвёл руку, проклиная себя за несдержанность, но на кончиках пальцев ощущал упругость нежной загорелой кожи, и это было для него впервые за долгие годы. В эту секунду он уже стал преступником.***
— Так, — Чу Ваньнин пропустил Мо Жаня вперёд, — переночуешь у меня. Я не поведу машину… в таком состоянии. — Не т… такой уж ты и пьяный! — Такой. Чтобы терять равновесие и путаться в словах, мне нужно выпить весь алкоголь в баре. Я высшую математику сдавал пьяный в стельку, и никто не заметил. — С… сдал? — Разумеется. Трезвым я б это не сдал. Мо Жань, разуйся. — Да пошёл ты! — кажется, меланхоличное настроение мальчика сменилось агрессивным. Ну и качели… До дома, где Чу Ваньнин снимал квартиру на период строительства «Алого лотоса», они добрались пешком, и он раз десять ловил Мо Жаня по пути — ребёнок постоянно пытался куда-то сбежать, причём, кажется, направление не имело особого значения. Куда угодно, лишь бы подальше от надоедливого папиного друга, который, правда, без единого упрека оплатил всю выпивку. А счёт вышел приличный. — Не буянь. Тут есть соседи. Коробки с вещами, которые он не собирался разбирать, занимали большую площадь; кровать, стол и пустующий рейл для одежды составляли весь интерьер. Мо Жань запнулся об одну из них; впрочем, опасность поджидала гостя на каждом шагу, ведь, вынув что-то из коробки, Чу Ваньнин не убирал вещь обратно. Он бросал её куда-нибудь. Обычно на пол. Он снова поймал Мо Жаня на лету, но тот в его руках вдруг напрягся и, прищурившись, вгляделся в лицо. — Ты меня… напоил… и притащил к себе… я всё понял! А вот я на такси уеду! Дай мне денег! — Не дам, — архитектор захлопнул дверь. — Пешком уйду! — заорал Мо Жань. — Пьяный подросток поздно ночью… нет, я тебя не отпущу. И твой дядя устроит нам обоим головомойку. Я уступлю тебе кровать, умойся и ложись. Завтра верну тебя домой. Чу Ваньнин уже успел позвонить Сюэ и самым трезвым голосом сообщил, что они задержались, то-сё, Мо Жань в полном порядке, ведёт себя просто замечательно, очень заинтересован, поел, в шапке, будет возвращён в лоно семьи в восемь утра, потому что оба они устали, а по темноте ехать не хочется. Он умел забалтывать Сюэ, а госпожа Ван не особенно перечила супругу. Да и за госпожой Ван водились кое-какие грехи. — Это что, твоя кровать? — поинтересовался Мо Жань, мутно глядя на, собственно говоря, ту самую кровать, наполовину заваленную книгами, одеждой, бумажными макетами и распечатками чертежей. Чу Ваньнин без размышлений скинул эту кучу хлама на пол, и пластиковые тарелки с присохшими остатками еды упали на кипенно-белый жакет Louis Vuitton. — Это не моя кровать. Но я здесь сплю. А, да, подожди, я перестелю… — Похер, — Мо Жань рухнул на постель прямо в одежде. Повозился, закинул длинные ноги в кроссовках на одеяло. Чу Ваньнин внутренне взвыл. Вот же зараза! — Я просил тебя разуться. — И раздеться? — Это уж как хочешь, но если будешь спать в одежде… — он вдруг понял, что не хотел бы, чтоб Мо Жань при нём стаскивал с себя футболку, — впрочем, как знаешь. — Хочешь увидеть меня голым, извращуга? — Не хочу. Отдыхай. Я поработаю на кухне, — он хотел уйти, но Мо Жань довольно резво для вусмерть пьяного вскочил и поймал его за локоть. — Ты не будешь спать? — с неожиданным возмущением спросил он. — Буду, там же, постелю себе на полу. Кухня была, конечно, крошечная, да он туда и не заходил ни разу. Надо, в конце концов, использовать помещение… хоть и не по назначению. — Почему не здесь? — Мо Жань, это странный вопрос. Мо Жань, угомонись и попробуй… Да угомонись ты! — Ты меня не сильнее! — торжествующе выкрикнул мальчик. Для торжества имелись основания: он потянул и толкнул на кровать архитектора, и тот покорно на эту кровать сел. — Я сильнее, — возразил Чу Ваньнин. — Я просто не буду поднимать руку на ребёнка. — Я не ребёнок! — Ребёнок. — Даже если я тебя ударю? — Давай не будем проверять. Мо Жань снова забрался на кровать прямо в своих кроссовках, лег и потянул за собой Чу Ваньина со словами: — Спи здесь. Да чёрт бы тебя побрал!.. Архитектор и так не доверял ни своим чувствам, ни своей физиологии (как говорится, пьяный заклинатель мечу не хозяин), а теперь растрёпанный, пышущий жаром подросток, чьи ресницы и разбитые коленки плавили ему мозги, валял его по кровати, как щенок — тряпочную игрушку. — Это неправильно, — решительно сказал Чу Ваньнин скорее себе, чем мальчику, и попытался встать, но Мо Жань прижал его к кровати, упершись ладонями в грудь, и опасно навис сверху. Чу Ваньнин попытался подумать про что-нибудь максимально омерзительное и даже смог извлечь из недр памяти… резко вычерченное скуластое лицо приёмного отца, его жестокий взгляд, глубокие складки возле рта, почти лишенного губ, и его слова… «Так ты, значит, пидорас?!» Бери выше, пап. Этого достаточно, чтобы у нормального человека никогда больше не случалось эрекции. Но вслед за воспоминанием об отце пришло и другое, а там была и потёртая джинсовая куртка, и острые коленки, и пушок на смуглой щеке, и… Нет, стоп! Тогда они оба были детьми, но сейчас-то он взрослый! И теперь для него есть другое слово. — Хочу, чтобы ты лёг здесь! — Мо Жань надавил ему на грудь, будто пытался сделать непрямой массаж сердца. Ещё и бедром задел особо чувствительное место, и Чу Ваньнин бросился в омут памяти в поисках ЕЩЁ БОЛЕЕ отвратительных воспоминаний. Не то чтобы их у него не было. Повидал он в жизни всякое. Но румянец и пьяный блеск в глазах мальчика его отвлекали. Впрочем, было ли что-то отвратительнее, чем он сам, почти тридцатилетний, в одной постели с нетрезвым подростком, неспособный справиться с извращённым физическим влечением к этому самому подростку. Он попытался спихнуть Мо Жаня с себя и встать, но мальчишка навалился на него всем телом, тонким, сильным и буквально раскалённым. Чу Ваньнин не понимал, чьё сердце бьется безумно, как у пилота Формулы-1. Его? Мо Жаня? Их обоих — в унисон? Что ж, спасибо, теперь физический контакт ещё опаснее. В себе Чу Ваньнин был уверен: сейчас он отвяжется от этого дурачка, примет ледяной душ, а когда вернётся — тот будет уже мирно посапывать (ну или блевать, свесившись с кровати). Что делать с эпизодом стихийно возникшего сексуального желания, направленного на подростка? Больше никогда в жизни не приближаться к подросткам. Этого, наверное, даже стоило ожидать. Он же… он же рано или поздно должен был оказаться… Кем-то таким. Внутренне Чу Ваньнин последние года четыре был полностью ГОТОВ открыть в себе глубоко порочные наклонности и даже немного удивился, что это, ну… не желание отгрызать головы котятам… или участвовать в групповых изнасилованиях. С собой он разберётся. Но что делать, если мальчик в их дурацкой возне обнаружит… что дядин-лучший-друг… как бы выразиться повежливее… Что у почти тридцатилетнего мужика на него стояк. Ладно. Ладно… Отбиться от Мо Жаня оказалось трудно, а теперь он плотно обхватил архитектора руками. — Да зач… — и отцепить от себя эти руки было нелегко, особенно потому, что в глубине души отчаянно НЕ ХОТЕЛОСЬ. — Тьфу, Мо Жань! — Ты глупый и старый, понял? — Мо Жань резко встал и снова навис над ним в позе «санитар скорой помощи реанимирует пациента». — Понял, что ты делаешь? Мо Жань, хватит, это не смешно! — Чу Ваньнин все-таки спихнул его с себя, но между ними завязалась хаотичная и вялая потасовка, в которой он вдобавок боялся попасть мальчику по лицу рукой, увешанной тяжёлыми перстнями. — Мо Жань, хватит, я сказал, хватит! Он встал, снял украшения, кинул их куда-то в кучу вещей, ушёл в душ, там уже полностью разделся и долго стоял под струями ледяной воды, пока возбуждение не сменилось крупной дрожью. Всё. Он чертовски устал, а теперь еще и замёрз. Устраивать лежбище на кухонном полу ему не хотелось. Завернувшись в белый махровый халат, он прокрался в комнату. Судя по равномерному сопению, ребенок дрых без задних ног. Архитектор аккуратно расположился на самом краю кровати, надеясь, что утром проснется раньше мальчика и избежит неловких ситуаций. Если вообще удастся заснуть.***
Долго-долго он лежал и думал о том, что на расстоянии вытянутой руки от него — этот мальчик. Этот мальчик. Этот мальчик… По всему телу разливалась свинцовая тяжесть, та самая усталость, которая мешает спать. Может, всё не так уж мерзко? Может, всему виной был алкоголь, и нет у него никакой, страшно сказать, эфебофилии? Ведь никогда прежде его не тянуло к подросткам… ни к каким другим подросткам... кроме того времени, когда ему самому было лет пятнадцать. Он неосознанно подвинулся чуть ближе к Мо Жаню, сохраняя, впрочем, дистанцию, и осторожно перевернулся на другой бок, чтобы взглянуть, всё ли в порядке с ребёнком. Дышал Мо Жань ровно, но кто знает… они же чертовски надрались. Позорище. А-а-а-а-а, Сюэ его убьёт, и правильно сделает. Доверили, блин, чадушко приличному человеку, архитектору с мировым именем, и что, и что?! Мо Жань лежал на спине, глядя в потолок широко распахнутыми глазами. — Ты чего не спишь? — шёпотом спросил его Чу Ваньнин. Мо Жань резко повернулся к нему и вдруг с совсем уж неожиданной силой вцепился в волосы, прижал его голову к подушке, не давая вырваться, и впился пересохшими губами в губы.