Die Liebe ist ein wildes Tier
Sie beisst und kratzt und tritt nach mir
Hält mich mit tausend Armen fest
Zerrt mich in ihr Liebesnest
Frisst mich auf mit Haut und Haar
Und würgt mich wieder aus nach Tag und Jahr
Lässt sich fallen weich wie Schnee
Erst wird es heiss
Dann kalt
Am Ende tut es weh
Rammstein — Amour
2012
Распахнутая постель не хранила запахов — так, напоминание. Но Мо Жаню нравилась мысль, что в этой постели он уже побывал на правах любовника Чу Ваньнина, а теперь побывает ещё раз… и не раз. Пока что он валялся, то уткнувшись лицом в подушку, то забравшись с головой под одеяло, на кровати, где каждую ночь спал человек, которого он… Да, любил. Разве любовь не может вспыхнуть, как пламя, от одной встречи, питаться болью и виной, уничтожить всё, подобно лесному пожару, и над пепелищем расправить огненные крылья феникса, когда тот, недоступный, невозможный, невероятный человек так легко и просто окажется в его объятиях? Мо Жань прежде и думать боялся о том, чтобы поговорить с Чу Ваньнином, позвонить ему, расспрашивать о нём, а теперь они возлюбленные. Как хорошо… Богатое воображение Мо Жаня, какое и положено художникам, особенно несостоявшимся, рисовало ему чудесные картины. Чу Ваньнин утверждает — никаких поцелуев во время фейерверка? Так ведь фейерверк можно запустить в этом огромном, страшно неухоженном саду и целоваться до трещин на губах! А как прекрасен будет их безумный дом во время снегопада! Надо разузнать, какие блюда любит Чу Ваньнин. Необязательно на праздники готовить то, что принято. Может быть, у него есть какие-то особые… предпочтения? — Да у него на каждом шагу особые предпочтения, — хихикнул Мо Жань, закидывая руки за голову. — А у него вообще весь гардероб белый? Оказалось, что не весь. Но, когда Мо Жань распахнул шкаф, ему навстречу вывалился эдакий голем из хитро скроенных пиджаков, белых рубашек, шёлковых шейных платков и… почему из кармана пиджака торчит носок? В общем, он поспешил захлопнуть створки, чтобы не быть погребённым под завалами брендовых шмоток. Проводить в этом доме инспекцию следовало с особой осторожностью. Больше всего Мо Жаня интересовал угол, назначенный здесь кухней. Под культурными слоями пустых и початых упаковок от чипсов из тапиоки и моти со смертельно опасным количеством сахара обнаружилась плита. Похоже, в порядке Чу Ваньнин держал только бар. Как можно так шикарно выглядеть, запивая одну дрянь другой дрянью? Всё дело в консервантах? Или он заспиртовался напрочь? Если б Мо Жань не увлёкся превращением места для хранения упаковок от чипсов в пригодную для кулинарных экспериментов территорию, он бы, разумеется, отыскал пару-тройку интересных вещиц вроде плётки с латунными листочками и алых лодочек на шпильках. Однако Мо Жань пытался найти хотя бы одну сковороду, не сожжённую насквозь, а это требовало времени и усилий.***
Но он не очнулся, и, когда рассвет прошёл между нами в клубах мелкого искрящегося снега, который задувала в окно горная метель, он, ещё раз простонав, перестал дышать, и тогда уже успокоенная, я легла рядом, прильнула к нему, сжала в объятиях и лежала так при свете дня и во мраке ночи все двое суток пурги, которая укрывала нас нетающим одеялом. А на третий день взошло солнце. Последняя фраза в истории была подчёркнута красным карандашом. Мо Жань проследил кончиками пальцев эту линию, взглянул на обложку — здорово потрёпанный сборник фантастических рассказов. Нашел в содержании — «Маска», Станислав Лем. Какое старьё! Он ожидал увидеть на книжных полках у Чу Ваньнина что угодно, но никак не переводную западную фантастику, с которой песок от времени сыплется. Ободранные корешки, загнутые страницы, обведённые фразы, галочки на полях… В библиотеке архитектора надеешься встретить роскошные альбомы с сумасшедшими постройками с таких ракурсов, что и не поймёшь, это стена дома со множеством окон или тёрка крупным планом… зато на весь разворот. Гладкая плотная бумага и будоражащий запах типографской краски… Или антикварные издания стихов, иллюстрированных старинными гравюрами, каждое — едва ли не дороже, чем этот сырой захламлённый дом. Но у Чу Ваньнина была библиотека подростка из девяностых — приключенческая литература и англоязычные супергеройские комиксы. — Ну какой же ты странный, — проворчал Мо Жань. — И кого ты из себя строишь? Впрочем, тут его и ждал сюрприз — когда он вытащил книгу с непонятной надписью на чёрной шероховатой обложке, внутри он потрясённо увидел иллюстрации, где хрупкие женщины в жемчугах ласкали друг друга в изящно обставленных комнатах. — Это, нахер, что такое? — возмутился Мо Жань, будто бы действительно обыскивал комнату подростка и неожиданно отыскал в ней слишком взрослые журналы. — Ну ты и извращенец! — Это фон Байрос, — прозвучал у него за спиной полный ледяного спокойствия голос. — Величайший австрийский порнограф, считавший себя учеником Бёрдсли. Есть ещё Ропс, правда, я ни разу не открывал его… вон там, повыше, фотоальбом Араки с дарственной надписью от одной прекрасной дамы. — Ой… — Мо Жань вышел из оцепенения. — Я… не шарился в твоих вещах, просто… — Просто тебе было совершенно нечем заняться, — Чу Ваньнин, чуть прищурившись, всмотрелся в его лицо. — Ты скучал… бродил по дому… — Я ходил в магазин и приготовил ужин. И ещё кое-что купил. На вечер. «А ещё в твоем холодильнике всё плесень сожрала и умерла от отравления, а ты мне про прекрасных дам заливаешь», — хотел сказать Мо Жань, но промолчал. Он и вправду весь день до вечера, смакуя воспоминание о сцене на подоконнике, слонялся по дому, так что архитектор был прав в своих подозрениях. Аромат яблочного парфюма Чу Ваньнина немного развеялся, и теперь ощущался запах его тела. Простой человеческий запах. Мо Жань привлёк его к себе и прижался лицом к шее. Пусть руки у архитектора были прохладными, а вот шея там, где еле заметно пульсировала жилка — тёплой и немного влажной. На улице стояла духота. Мо Жань решительно потянул вверх рубашку Чу Ваньнина. — Погоди, я в душ. — Ну нет! — Мо Жаню захотелось немножко поныть. — Хочу чувствовать тебя настоящего, а не только гель для душа. — А я не хочу, — архитектор вывернулся из его объятий, как кот, которого удерживают против воли. — Жди. — Вот чёрт… Ой, я приготовил ужин! — Я что-то ел, спасибо, Мо Жань. — Ну да, видел я твоё «что-то», — засопел юноша ему вслед, но безрезультатно.***
— Итак? — Чу Ваньнин в тонком шёлковом халате на голое тело устроился на краешке кровати. Его бледные пальцы с чётко обрисованными суставами разглаживали ткань, расписанную журавлями и лотосами, угол рта немного дрожал, и он опасался смотреть на молодого человека, расположившегося подле. Но эти осторожные взгляды — взглянул искоса и вновь опустил ресницы, только острая бровь дёрнулась — молодого человека распаляли неимоверно. Так что Мо Жань, вытянувшись на одеяле во всём великолепии своей юности и наготы, тоже лукаво посмотрел на него и протянул руки. — Иди сюда! — Я немного… — начал было Чу Ваньнин и замолчал. — Волнуешься? — мягко спросил Мо Жань. Не дождавшись, что в его объятия кинутся со всей страстью, он сел в постели и, обняв архитектора за плечи, притянул к себе. Тот не подался к нему, и худое тело под прохладной тканью было напряжено, словно натянутая струна. Кажется, задень — и прозвучит высокий, чистый звук. Мо Жань отвёл его волосы и коснулся губами светлой, как будто не знавшей солнца шеи, тонкой дорожки волос вдоль неё, погладил по спине. Светила лишь одна лампа, и в полумраке Чу Ваньнин казался совсем хрупким и беззащитным. Мо Жань с нежной горечью вспомнил о тех трогательно хранимых потрёпанных книжках, полных приключений в далёких-далёких галактиках. — Ну какой же ты… — снова произнёс он, но только уже горячим шёпотом на ухо архитектору. — Какой? — странным, чуть осипшим голосом отозвался тот, все ещё не поддаваясь на его ласки. — Я не знаю, но… — он спустил халат с острых плеч Чу Ваньнина и продолжил целовать, легко и мимолётно. — Ты… Чу Ваньнин покорно откинул голову назад, позволяя Мо Жаню делать всё, что вздумается. Мо Жаню вздумалось его раздеть, и архитектор неловко вытащил руки из широких рукавов. Мо Жань перебрался на самый край кровати, устроился там, подвернул под себя ногу и, взяв Чу Ваньнина за подбородок, горячо поцеловал его. Целовал, целовал, целовал, целовал, прерываясь лишь, чтобы перевести дыхание и сглотнуть слюну. Ой, да обслюнявить бы этого дьявола с головы до ног, как псина! Невозможно же просто сидеть рядом с ним! Мо Жань совал язык в рот Чу Ваньнину, касался кончиком неровного края верхних зубов, облизывал губы по контуру, вжимал пальцы в затылок, не давая отстраниться ни на миг… Свободной рукой он гладил архитектору шею, грудь, дразняще задевал соски и надеялся, что тот позволит себе хотя бы судорожный вздох, хотя бы стон. Но нет. Никаких поблажек. Ни малейшей поддержки. — Хватит, — Чу Ваньнин, до того всё так же терзавший шёлк халата, вдруг оттолкнул его. — Делай своё дело. — А я что делаю? — улыбнулся Мо Жань, сопротивляясь его попыткам вырваться. — Моё дело — любить тебя. — У меня были другие планы. Давай. И так неловко встал в коленно-локтевую позу, что Мо Жань поперхнулся. Журавли и лотосы покрывали его ноги, и вкупе с непривычно обнажённым телом это выглядело удивительно непристойно. Мо Жань увидел его острые лопатки, проследил пальцем выпирающие позвонки и понял, что никакого грубого секса у него не получится, несмотря на такой стояк, что, кажется, кончить можно не от движения — от мысли. — Давай… не так, — осторожно попросил он. — Разве так не удобнее? — возмущённым тоном спросил Чу Ваньнин. — Тебе холодно? — вдруг вопросом на вопрос ответил Мо Жань, заметив, что плечи архитектора чуть подрагивают, а волоски на руках стоят дыбом. — Давай… начнём под одеялом. Ты согреешься и расслабишься. — Мне не холодно. Мо Жань, хватит трепаться, делай что-нибудь! Он аккуратно заставил архитектора лечь на бок и заботливо накрыл одеялом, прижался грудью к худой спине, погладил по руке, переплёл ноги — с его, почувствовал, что ступни у Чу Ваньнина совершенно ледяные. И, конечно, его твёрдый член упирался… — Просто… э-э-э… засунь… — А так нельзя, — промурлыкал Мо Жань, хаотично гладя его плечи, живот, грудь, бёдра… — Нельзя? — Ох, я думал, у тебя есть опыт… — Конечно, есть! — Конечно… — согласился Мо Жань и впился поцелуем в его шею уже с безусловным намерением оставить синяк. Много синяков. Везде.***
Чу Ваньнин услышал в его голосе чуть ироничную нотку и перепугался, что Мо Жань догадается — все его фантазии в духе «свяжи меня и отымей, даже если я буду сопротивляться» лишь прикрытие. Впрочем, они не были в полной мере прикрытием, он и вправду терялся в этих горячих ласках и поцелуях, а ощущение затвердевшего члена, упирающегося в бедро, вызывало… А что оно вызывало? Почему, чёрт побери, ему сейчас так страшно? Ведь он не впервые в постели с этим мальчиком, и то, что должно случиться, случалось между ними прежде. Но тогда лихорадочные пьяные поцелуи так быстро и стремительно переросли в нечто большее, руки Мо Жаня так суетливо скользили по его телу, сжимали, стискивали, тянули, поворачивали, раздвигали… делали столько, что он, распалённый алкоголем, желанием и неожиданностью происходящего, даже не запомнил, в какой они были позе и как в действительности всё произошло. А воспроизводя в памяти — и обманывая себя, что делает это не нарочно — ту ночь, он терял всё больше деталей и сохранил, в конце концов, лишь опьяняющее чувство полной обречённости и раскрасневшееся лицо Мо Жаня. Тогда ещё нежное, почти детское лицо. Но теперь… Мо Жань решительно массировал его ягодицы сильными настойчивыми руками, забираясь пальцами чуть глубже и останавливаясь на грани. Но прервался и потянулся к тумбочке. — Что ты делаешь? — Нужна смазка и презерватив. — О, теперь нам нужна смазка?! — не удержался Чу Ваньнин от язвительной реплики, но Мо Жань то ли не услышал, то ли не понял. — Твою ж… ты что делаешь?! Смазки было столько, что он бы поклялся, что слышит мерзко хлюпающие звуки. Кому вообще может понравиться ощущение слизи в заднице? Но затем очень осторожно Мо Жань ввёл палец и… — У тебя презерватив на пальцах?! Это… это… настолько брезгуешь? — О, — Мо Жань поцеловал его в плечо. — С чего ты взял? Вот вылижу тебя изнутри и снаружи, чтобы ты не думал всякого! — Не смей, — отрезал архитектор таким тоном, что юноша действительно не посмел и даже думать бросил о подобном на ближайшие пятнадцать минут. Но сама мысль о том, чтобы забраться языком в самые укромные места на теле Чу Ваньнина, засела у него в голове и вертелась потом день и ночь, пока не представилась возможность, несмотря на яростное сопротивление и ругань, всё-таки провернуть эту затею. А пока Чу Ваньнин ворчал, что ему достались пальцы вместо вожделенного нефритового стержня, хотя даже палец, вошедший на две фаланги, доставлял ему какую-то странную смесь слабо ощутимой боли и… преддверия удовольствия? — Расслабься, расслабься, я не буду торопиться, — пообещал Мо Жань архитектору на ухо, задев губами точку, которая в его нервной системе выполняла роль кнопки на ядерном чемоданчике. — Тихо, тихо… давай на выдохе… — На выдохе? — Чёрт возьми, с тобой хоть кто-то прежде был нежен? Чу Ваньнин закусил губу и не ответил. Кто вообще мог быть с ним нежным? Мо Жань… что-то делал. Пальцем, затем двумя. Архитектор, сжимая теперь зубы, совершенно не понимал, что происходит с его телом, он не был возбужден, не был охвачен страстью, но словно бы терял контроль, поддавался, не имел воли противиться тому, что вовсе не соответствовало его планам. Мо Жань нащупал внутри него точку, ради которой, в общем-то, всё и затевается, когда мужчины решают заняться анальным сексом, и по тому, как сбилось дыхание Чу Ваньнина, догадался, что на правильном пути. — Хватит ерундой заниматься! — тут же процедил архитектор. — А разве это тебе не нравится? Нравилось. Но он не хотел удовольствия, он хотел боли. Конечно, врать партнёру, что всё хорошо, было сомнительным решением, потому что морально он оказался не готов к ощущению, которое последовало за ласкающими, но всё же бережно тянущими движениями пальцев. И ведь сказал, что готов! Мо Жань толком не вошёл, но даже высокий болевой порог архитектора не был — какой унылый каламбур — преградой боли, которой он желал эмоционально, но не ожидал вновь ощутить физически. Ему казалось, не осторожничай Мо Жань так, было бы легче. — Жёстче, — сказал он, удивившись тому, как неуверенно звучит его голос. — Будет больно. Я и пальцы-то с трудом… — Я сам решу, больно мне или нет. — До чего ж ты упрямый! — Мо Жань снова поцеловал его костлявое плечо. — Просто делай, что сказано. — Но ты… Чу Ваньнин расслабил руку, которой безотчётно стискивал наволочку. Нужно следить за тем, чтобы не выдавать себя. Нужно казаться расслабленным, раз уж расслабиться не получится. Вот женщины могут сымитировать оргазм. Как скрыть, что от волнения напряжён, как сжатая до предела пружина? Он был слишком трезв. Вот в чём дело. Но рухнуть в объятия Мо Жаня мертвецки пьяным он не решился. Впервые в жизни что-то останавливало его в намерении влить в себя столько, что простой смертный умер бы от токсического шока. Однако он подумал, что в следующий раз добавит топлива. Смазка нужна не только телу. Горячая ладонь Мо Жаня скользнула по его рёбрам, по предплечью, их пальцы переплелись, и на секунду Чу Ваньнин потерял контроль, болезненно стиснув руку юноши. Он тут же снова попытался скрыть свои истинные ощущения, но неудачно. — Давай пока не будем так, — предложил Мо Жань к его полному разочарованию. — Давай… по-другому. — Ты… Что ты делаешь? — Тихо, я сделаю всё правильно. Тихо… — Мо Жань прижался губами к его шее, прижал к себе и совершил несколько очень медленных, очень аккуратных движений бёдрами. — Больно? — Заткнись, — прошипел архитектор, надеясь, что любовник разгорячится, потеряет самообладание и просто оттрахает его до полуобморочного состояния. — На этот раз я сделаю всё правильно, — прошептал юноша ему прямо в ухо. — Просто не станем спешить. — Стой, зачем… Но Мо Жань уже вынул член, рывком перевернул архитектора на спину и, нависая сверху, вгляделся в бледное, как полотно, лицо. Искусанные губы, складка между бровей… — Ты мне врёшь, — сказал он. — А мне нужна твоя настоящая реакция. Иначе… — Моя настоящая реакция — это мои слова! — Нет, — на его холодный влажный лоб тяжело опустилась рука Мо Жаня. — Ты говоришь не то, что чувствуешь. А я хочу, чтобы тебе было хорошо. Начнём сначала. Мо Жань взял одну из подушек, попросил архитектора приподнять бёдра и сдвинуться ближе к краю кровати, подсунул подушку ему под поясницу, потом плотно обхватил его тонкую лодыжку и устроил ногу у себя на плече. Нога-то его и отвлекла. Чу Ваньнина тоже отвлекло то, что его ногу принялись облизывать — подъём, стопу, каждый длинный аккуратный палец, плотно прижатый к другому из-за многолетнего ношения узкой обуви, косточки, чуть выпуклые синие вены… Ах, чёрт… В ушах у Чу Ваньнина зазвенело. Нет, наверное… наверное потому, что, если лежишь, подняв ноги, то… Носи каблуки, Вирджиния. — Ты хоть что-то делать будешь? — Да. Чу Ваньнин не придумал, какую ещё гадость сказать на то, что Мо Жань надевает на пальцы презерватив, потому что уже устал от разговоров. Та сильная усталость, которая охватила его, позволила лишь неподвижно лежать и поддаваться всему, что любовник с ним делал. Если уж начал — пусть закончит, даже если это полная ерунда. Ему открывался прекрасный вид. Длинные волосы, чуть вьющиеся, падали Мо Жаню на лицо, глаза его блестели, на щеках пылал свежий румянец, капелька пота ползла по виску. Тело, тело, это крепкое, сильное, здоровое тело с бархатной смуглой кожей нависало над архитектором, безупречное творение природы и идеальный механизм насилия — только что же должно вновь сорвать предохранитель? Тем временем движения пальцев Мо Жаня становились сильнее и настойчивее. И свободнее, раз шли тем же путём, что прежде член. И… он безошибочно точно нашёл, куда давить. Архитектор закрыл глаза, чтобы не видеть его лицо, его внимательный, чуть заискивающий взгляд, закусил губу, чтобы сдержать стоны. Нечего выдавать мальчишке положительное подкрепление. Пусть знает, что… Сколько это длилось? Чего добивался от него этот мальчик? — Я попробую, как ты хочешь, — прошептал Мо Жань и наконец-то по нужному участку внутри тела прошлись не пальцы, а твёрдый, всё так же с трудом продвигающийся внутрь член. Его собственный член, стиснутый рукой Мо Жаня, готов был излить семя в любую секунду. Но теперь уже Мо Жаню понадобилось всего несколько движений, чтобы вызвать его оргазм и почти сразу кончить самому. Наконец-то он бросил дурную затею следить за каждым вздохом Чу Ваньнина, и они вместе, рука об руку — Мо Жань поймал его запястье — дошли до финала. Затем юноша снял его ногу со своего плеча, наклонился и поцеловал сначала в лоб, затем в угол глаза. — Вот видишь, всё хорошо. — Отпусти меня. Блядь! Отпусти, отпусти меня!.. — А что я… — на лице Мо Жаня отразилась смесь недоумения и обиды. Чёрные волосы, прилипшие к потной шее, всколыхнули в памяти Чу Ваньнина ещё какое-то жуткое воспоминание, но от этой клубящейся тьмы он с привычной лёгкостью отмахнулся.***
Мо Жань опустился на край кровати, ошарашенно глядя на то, как Чу Ваньнин, свернувшись в позе эмбриона, натягивает одеяло до самой макушки. — Но… — начал юноша, не понимая, что случилось и что он должен сделать теперь. — Что такое… Он, поразмыслив, пристроился рядом и обнял архитектора поверх одеяла. — Что такое? — повторил он уже с иной, сочувственной интонацией. Чу Ваньнин всё так же лежал, пытая Мо Жаня напряжённым молчанием. — Ну, что ты… — прошептал Мо Жань, нежно проводя кончиками пальцев по его щеке. — Убери руки, — он сорвал одеяло и безжалостно врезал любовнику локтем в живот. — Ай, мать т-т-т... Зачем ты так? На бледном лице архитектора проступали алые пятна, на шее — багровели синяки, оставшиеся от поцелуев. Миндалевидные глаза под сведёнными бровями, острыми, как клинки, светились гневом, и Мо Жань признал бы, что соблазнительнее выглядеть невозможно, если б это поразительное создание не попыталось только что сломать ему ребро. — И проваливай на диван. — Всё было так плохо? Мне казалось, что… Может, мы это… обсудим? — Мо Жань, что это за фразы из американских мелодрам?! Ты прекрасно знал, что делать! — Но я не могу… — Ты МОГ. Мо Жань вздохнул. Что-то в нём вдруг перевернулось, и это что-то ощущалось как поселившийся в солнечном сплетении дикобраз. Вот он возится — и больно. — Ты имеешь в виду… — нерешительно начал он, гадая, верно ли разгадал намёк. — Но мне было шестнадцать, я был пьян, и… Никто не может снова стать шестнадцатилетним! — Я и не прошу.***
Свернувшись под одеялом, Чу Ваньнин без сна и без мыслей пролежал до рассвета. На излёте ночи он все-таки затащил себя в душ и мылся долго, прекратив только тогда, когда понял, что расцарапывает кожу на плече, зацелованном Мо Жанем. Он старался не открывать глаза, измучанный бессонницей, и взглянуть на собственное тело ему казалось чем-то немыслимым, будто за одну ночь его отвращение к себе просочилось наружу, окрасило кожу в мертвенный оттенок, превратило руки и ноги в гадкие отростки. «Да что со мной?» — удивился он. Он зябко закутался в белый махровый халат и осторожно присел на край ванны. С волос капала вода. Немного ныла мышца на ноге, которую Мо Жань закидывал себе на плечо, слегка болел живот. Неудобная поза, да и… смотреть в лицо любовнику, когда ты в таком уязвимом положении — не самая приятная часть процесса. Но они оба кончили, верно? Почему ему так… — Думаешь, приятно трахать такую мерзкую тварь, как мы с тобой? Чу Ваньнин закрыл глаза, успев лишь мельком увидеть тощую длинноволосую фигуру в белом, устроившуюся на краю ванны рядом с ним. Его начало знобить. — Давай не будем делать вид, что ты существуешь, ладно? — сказал он вслух. — У меня тяжёлая химическая зависимость, ты порождение моего мозга, навсегда отравленного алкоголем и всякой дрянью, которая… блин, я даже не знал тогда, что принимаю! Ещё бы мне не мерещилось теперь всякое. — Ты себе-то не ври. Какого хрена он появился сейчас? Сколько лет прошло с первой встречи? Чу Ваньнин не боялся галлюцинаций, однако обычно он лишь находил в стоке ванны такие длинные чёрные волосы, чавкающие и извивающиеся, пиявки в поисках крови, что становилось ясно — их создает его подсознание. Если не смотреть, они пропадают. Только и всего. Только и всего. — Привет, — Мо Жань, сонный и растрёпанный, возник на пороге ванной. — Я слышал, что ты проснулся. С кем ты говорил? — Ну и что? — архитектор встал и попытался проскользнуть мимо него. — Ты-то чего вскочил? Иди поспи. — Просто вчера мы… — Я не хочу это обсуждать. — Мы можем вместе позавтракать. — Не можем. У Мо Жаня были сильные руки, но руки это теперь безвольно висели вдоль тела, тогда как Чу Ваньнину хотелось, чтоб его прижали к кафельному полу и совершили что-нибудь отвратительное.***
Настроение у Учителя было ужасное, но он скрывал его так тщательно, что обманул даже чувствительного к оттенкам его состояния Сюэ Мэна. И именно в этот день Сюэ Мэн при горячей поддержке Ши Мэй решил попытать счастья и завести разговор о предстоящей командировке. — Учитель, у меня к вам… просьба, — он встал перед рабочим столом Чу Ваньнина в скованной позе прилежного школьника. — Отпустите меня, пожалуйста, на неделю в Чэнду. — А что там? — Чу Ваньнин отвернулся от монитора. — Конференция по гуманитарной архитектуре. Ну, знаете, решения для беженцев и для пострадавших во время стихийных бедствий… — Мы не в сейсмоопасной зоне, — отрезал архитектор. — Для работы над проектами в таких регионах у тебя, насколько я помню, вполне хватает знаний. Сюэ Мэн одёрнул пиджак, в котором ужасно потел, и поспешно пустился в объяснения: — Речь не о сейсмоустойчивых зданиях, речь о временном жилье, например, для тех, кто… — Мы не занимаемся временным жильём, мы занимаемся коммерчески выгодными проектами, чтобы ты имел возможность кататься на своей красивой машинке и носить Rolex. И мы достаточно жертвуем в пользу пострадавших во время природных катастроф, можешь посмотреть финансовые отчеты. — Но благотворительность — это одно, а понимать потребности людей… — Мы хорошо знакомы с потребностями людей, с которыми работаем, — Чу Ваньнин нервно поправил шёлковый платок, чуть сползший и оттого открывший взгляду ученика багровый кровоподтёк. — Сюэ Мэн, я понимаю тебя, я в твоём возрасте сам думал, что архитектура должна менять, так сказать, социальный климат. Построишь правильный квартал — и всем там сразу будет хорошо и весело жить. Построишь красивый город — и там моментально исчезнет неравенство, преступность, насилие и коррупция. Ну да, разве может жесткость существовать там, где есть красота? — Это всё теория, но проекты Сигэру Бана… — А, там ещё и японец. — Но вы же сами поклонник бюро SANAA… — Сюэ Мэн стушевался под этим убийственным взглядом. — Я хочу сказать, что… его картонные дома возводятся с целью принести людям в разрушенных районах… возможность чувствовать себя лучше… — Сюэ Мэн, чтобы чувствовать себя лучше, можно не жить в разрушенном районе. Места мало, что ли, на планете? Серьёзно, ты собираешься потратить неделю на то, что никогда тебе не пригодится? А потом в спешке закрывать текущие задачи? Или переложить всё на плечи Ши Мэй? Ей и своих забот хватает! — и вернулся к работе, которая заключалась, кажется, в том, что он семнадцатый раз просматривал сделанные студентами-фрилансерами визуализации и оставлял в текстовом файле комментарии в духе «свет — дерьмо полнейшее». Ши Мэй предстояло переписать эти замечания подробнее и… человечнее.***
— На твоём месте я бы использовала наш козырь, — задумчиво сказала Ши Мэй; она сидела на столе Сюэ Мэна, болтая ногами в высоких ботинках. — Это что мы с тобой едим? — Безглютеновые чипсы с сельдереем, обогащённые протеином и вит… ты могла бы прочитать это на упаковке, — Сюэ Мэн слегка обиделся. — Мне нравится тебя дразнить, — призналась она. — Поговори с братом! Пусть будет хорошим мальчиком. Или плохим, мало ли, что Учителю нравится. В какую дырку он не дал нашему гению, что тот породил словосочетание, цитирую, «говноублюдочный кирпич»? Сюэ Мэн сомневался. Безглютеновые чипсы с сельдереем на вкус были гадкими, и он особенно остро скучал по картошке фри с тонной масла.***
После работы Чу Ваньнин уехал в район социального жилья, неблагополучный, давно требовавший реновации. Он совершенно не задумывался о том, как будет добираться домой — хорошо одетый и вусмерть пьяный молодой мужчина в дорогих ботинках и часах из лимитированной коллекции Chopard. Бар ещё не наполнился людьми, и был шанс накидаться в тишине и покое. Возле барной стойки сидела лишь немолодая женщина, прежде, наверное, отличавшаяся красотой — её фигура и теперь несла отпечаток прежней грации, в повороте головы, в осанке чувствовалась выучка профессиональной танцовщицы. Она опрокинула в себя шот и, повернувшись к нему, вдруг изменилась в лице и закричала: — Ты! Грёбаное привидение! Ты обманул меня, обманул, ничего ты от меня не получишь! Я его спрятала, спрятала, слышишь?! Я его спрятала! Чу Ваньнин не успел отреагировать. Вышибала размером с хороший шкаф-купе, страдальчески закатив глаза, направился к даме и вывел её на воздух. На улице она ещё долго бушевала — голос её проникал сквозь стены, превращался в звон в ушах. Не он один видит призраков. — Давно тебя не было, — заметил бармен. — Но у тебя, конечно, сейчас водятся бабки, зачем тебе в нашу дыру. — Здесь есть особая прелесть социального дна, — архитектор подпёр голову рукой и взглянул на бармена снизу вверх. — Давай-ка сразу водки. Я имею в виду, нашей водки. Не сорокаградусной. — Что, не любишь долгие прелюдии? — Угадал.