***
Это – самое сложное, через что мне приходится проходить каждый день. Это не зависит от моих чувств. И это с каждым разом бьет только больнее. С каждым днем мне все больнее смотреть на то, как она занимает мое место за обеденным столом и берет его руку в свою. Это те же самые руки, которыми он гладит меня по щекам, когда рядом нет ее. Не могу не думать: мелькаю ли я хотя бы на задворках его разума, когда он вот так держится с ней за руки? Уж когда он трогает меня, она точно мельтешит у него в голове. Я точно это знаю, потому что, когда мы вместе, он время от времени впадает в ступор и просто зависает надо мной, все еще держа пальцы внутри моего нижнего белья. Взгляд меняется с горячего и тяжелого на грустный и сбитый с толку. Обычно достаточно издать стон или поцеловать его, чтобы он вернулся ко мне, но однажды он отстранился от поцелуя. Мне это очень не понравилось. Было чувство, как будто врезали по животу. Мне уже не так хорошо, как было утром, но этого стоило ожидать. Отчасти это оттого, что за нашим столом куча людей, которых я не очень хорошо знаю. Кайл и Баттерс снова увязались за Кенни, так что теперь они сидят прямо напротив меня и Токена. Это только все усугубляет. Я откидываюсь на спинку стула и улыбаюсь Клайду, сидящему по другую сторону от Токена. Выглядит абсолютно естественно, но я вот-вот выблюю свои сгнившие внутренности на стол. Клайд увлечённо о чем-то болтает. Кажется, предлагает пойти всем к Токену после школы, так как я давно не был у кого-нибудь в гостях, потому что все время сижу дома с Крэйгом. Немного трудно сфокусироваться: сейчас мои мысли совсем в другом месте. Однако я соглашаюсь и извиняюсь за то, что давно с ними не зависал, не отвечая при этом на вопросы о том, чем мы с Крэйгом занимаемся за закрытыми стенами. Мой голос звучит неровно и неуверенно, но он такой всегда, когда я среди толпы. Я очень стараюсь не оглядываться назад, где увижу пальцы Крэйга, переплетенные с ее пальцами. Когда они вместе, я всегда стараюсь не смотреть, потому что всякий раз от этого зрелища хочется начать биться лицом об обеденный стол, пока голова не разобьется в кровь. Это давняя вредная привычка. Мы с родителями никогда не могли найти общий язык, так что когда маленького меня переполняли эмоции, я начинал биться головой об стол. Я опрокидывал кружки и тарелки, вновь и вновь ударяясь лбом о деревянную поверхность, и кричал. Кричал: «Я хочу!», пока в легких еще оставался кислород. В ответ родители лишь продолжали заниматься своими делами, как будто бы их сын не пытается прямо сейчас разукрасить скатерть в розовый цвет мозга. Как обычно, они пытались подавить мои эмоции. Со временем я научился контролировать эти позывы. Помогли многочисленные походы к врачам и исполнение их предписаний. Всю жизнь вплоть до девятого класса я шлялся по докторам, словно смертельно больной. В то время я был до того неконтролируемый, что малейшего повода хватало, чтобы впасть в приступ ярости. В большинстве случаев я так или иначе ранил себя, будь то преднамеренно или нет. Раны разнились от обычных царапин и синяков до разбитой головы или сломанного носа. В тот период Токен и Клайд словно испарились из жизни: у них были свои проблемы и им было не под силу справляться еще и с моими. Крэйг отказался оставлять меня. Он не хотел, а может и не мог позволить мне самому разбираться со своими загонами. Весь восьмой и большую часть девятого классов мы были вдвоем. Во-первых, потому что исчезли Токен и Клайд, а во-вторых, потому что мы сами предпочитали изолироваться от остального мира. Тогда мы были неразделимы. Тогда мы практически жили в домах друг друга. Никто не мог сказать «Крэйг…» и не добавить при этом «…и Твик». Сколько же счастливых воспоминаний о той поре. Но, несмотря на ностальгию, нужно признать, что все было не так беззаботно. У меня все еще были проблемы, с которыми Крэйгу приходилось разбираться. Не могу поверить, что он прошел весь этот путь со мной, не обращая внимание на то безумное дерьмо, в которое ему приходилось погружаться из-за меня. Но опять же – Крэйг никогда не умел отпускать людей. Где-то в девятом классе к нам наконец-то вернулся Клайд. Я все еще помню, как он шмыгал носом около шкафчика Крэйга и, чуть ли не плача, рассказывал о том, что его сестру, Монику, забрали в больницу. Не в простую больницу, а в психиатрическую. Это стало своего рода предтечей ее раннего и трагичного ухода из жизни. Думаю, после того, как его лишили сестры, все, чего он хотел, – вернуть своих друзей. Мы с Крэйгом это поняли и сделали вид, что никакой разлуки не было. Мы так по нему скучали. Конечно же, после Клайда подтянулся и Токен, и наша группа наконец воссоединилась. Мне нужны были мои друзья тогда, нужны и сейчас. Крэйг всегда был нерушимой стеной, укрывающей меня от самых темных дней. Клайд заставил меня осознать, что пора меняться. А Токен помог не сбиться с этого пути. Без помощи, оказанной ими, скорее всего меня бы сегодня здесь не было. И страшно даже подумать, где я мог бы быть, если бы не они. Время от времени я все еще чувствую, как на меня накатывает приступ. В такие моменты череп как будто разрывается напополам, и туда заливается слякоть, прямо на мозг. От этих чувств мне только и хочется, что разбежаться головой в стенку. Но мне помогает стишок, которому меня научил нынешний терапевт: Когда нет сил держать себя в руках и вокруг все так несладко, Спокойно вспомни: через нос вдыхать, а через рот обратно выдыхать Я несколько раз использовал эту незатейливую фразу, чтобы эмоции не прорвались. Если так подумать, я и правда очень хорошо скрываю свои чувства. Гораздо лучше, чем считают люди вокруг. И сейчас очень показательная ситуация. Несмотря на то, что внутри я кричу так громко, что легкие вот-вот лопнут, снаружи все видят только извечную нервную улыбочку и трясущийся тихий голосок. За все года бесконечного притворства перед окружающими я настолько отточил свою фальшивую улыбку, что теперь никто не может разглядеть сквозь нее настоящие эмоции. Когда мы с Крэйгом были одни, до того, как все всплыло наружу, мне часто приходилось использовать эту фальшивую улыбку. Я прятал чувства настолько глубоко, что сам не мог их разглядеть. Но потом, когда я наконец-то признался Крэйгу, у меня появился еще один, куда более грязный, секрет. Теперь вместо того, чтобы притворяться перед ним, мне приходится притворяться перед всем остальным миром. Но это не так страшно. Все же, я привык притворяться. И если это – та цена, которую нужно заплатить, чтобы Крэйг продолжал возвращаться ко мне, я это сделаю. И неважно, насколько мне будет больно. От этих мыслей тело обмякает, падая на плечо Токена, листающего учебник по повышению квалификации. В последнее время он очень усердно учится, еще усерднее, чем до этого, как бы безумно это не звучало. – Привет, Чашечка, – мягко начинает он, не отрываясь от книги. – Устал? – Немного, – отвечаю я сонным голосом. Оттого, что он называет меня по кличке, на лицо наползает маленькая корявая улыбочка. Обычно он так делает, когда я очень расстроен или когда я делаю что-то очень смешное. Сейчас она звучит мило, но какое-то время я ненавидел это прозвище. Клайд придумал его еще в седьмом классе, когда мы все гуляли в парке. В тот день по телевизору показывали «Красавица и Чудовище», и Клайд сказал, что, если бы заклятие наложили на нас, Крэйг бы точно стал чудовищем, а я – той маленькой чашечкой. По началу друзья просто дразнились, подчеркивая мой небольшой размер, но потом Клайд начал называть меня так, когда хотел обратиться более ласково. В какой-то момент я больше не мог не ассоциировать себя с чашками и постоянно оборачивался, когда кто-нибудь упоминал их в разговоре. Теперь же Клайд вообще перестал меня называть по имени, а от него это передалось и Руби с миссис Такер. Весь город бы называл меня так, если бы я не воспринимал это как оскорбление от любого, кто не состоит в нашем круге. Моя кличка для меня – это что-то особое, так что мне нравится, когда люди, которых я не считаю особенными, называют меня ей. – Твик, а ты не голодный? – спрашивает нежный голос слева от меня. В тревоге я подпрыгиваю на месте и дергаю Токена за руку. Впрочем, он не замечает. Однако направленный на меня ожидающий взгляд прекрасной блондинки все еще заставляет меня трепетать и дрожать. Крэйг сейчас играет на гитаре, звук которой смешивается с гитарой Кенни, а их голоса поют в унисон какую-то песню. На столе лежит только одна ее рука, а это значит, что второй она, готов поспорить, держится за его бедро. Мне не нравится, что ей дозволено вот так запросто щупать его. Бебе часто донимает меня, когда мы едим. Но на нее очень трудно злиться, потому что всякий раз у нее наичистейшие побуждения. Из заботы ли, или просто хочет завязать разговор, но каждый раз она так любезно со мной говорит, что у меня не хватает эгоизма послать ее. – Ч-что? – спрашиваю я, ошарашенный вопросом. Я бы мог взбеситься и сказать ей, что мое питание никоим образом ее не касается, но это очень трудно. Уже около года она каждое утро обнимается со мной, так что это вполне нормально, что она беспокоится о моем благополучии. – Ну… Я заметила, что ты сегодня ничего не ешь – Ох…, – бубню я. – У меня закончились д-деньги на обеденном счете. Это даже не ложь. Скорее оправдание, учитывая, что я обычно приношу свой обед из дома. Но даже эти обеды я редко ем, я вообще не очень часто ем. Если бы я не отдавал еду Кенни, приходилось бы ее просто выкидывать. Уж не знаю, что происходит у него дома, но предполагаю, что ситуация там плачевная. Я никогда не видел, чтобы он покупал обед в школе, а ест он только за счет подачек от друзей. – Хочешь что-нибудь? Я могу купить тебе поесть, – с улыбкой предлагает она. Бебе, зачем ты так добра со мной? Из-за этого невероятно сложно тебя ненавидеть, а если я не буду ненавидеть тебя, тогда придется ненавидеть себя. Пожалуйста, перестань быть хорошим человеком хотя бы на две минутки, чтобы мне наконец перестало быть так плохо. Крэйг отрывает взгляд от гитары и смотрит на меня, продолжая перебирать аккорды под утробное завывание Кенни. Его взгляд никак не успокаивает, потому что я знаю, почему он смотрит. Он не доверяет мне. Не думает, что я смогу сохранить наш секрет в тайне. Этим взглядом он четко дает понять, что я должен помалкивать. Когда он так смотрит, хочется ударить его за недоверие. Такие ситуации – такой кошмарный стресс. – Ой нет…Я-я не могу позволить тебе т-тратиться на меня, – бормочу я, разводя руками в сторону, всем видом пытаясь продемонстрировать незаинтересованность. – А я могу! – выпаливает Кенни из-за стола, резко обрывая пение, чем сильно выбешивает Крэйга. – Кен! – ругается Клайд из-за спины Бебе, чуть ли не взымая палец вверх, как это делает его активная мама. – Не груби, тебе она ничего не предлагала. – Кен? – повторяет Крэйг с таким выражением, как будто бы услышал самую абсурдную вещь в своей жизни. – Вы ему придумали прозвище для прозвища? Я хихикаю оттого, насколько удивленным он выглядит, но остальные этого не замечают, так как продолжают разговор. – Да все в порядке! Я и Кенни могу что-нибудь взять, если он хочет, – говорит она, вставая со своего места. – Черт возьми, Бебе. Ты самый потрясающий человек из когда-либо живших, – восторгается Кенни. Несмотря на то, что он просто рад бесплатной еде, Крэйг все еще смотрит на него самым устрашающим взглядом, который я видел. Очевидно, ему не очень нравятся такие комплименты в сторону его девушки от самопровозглашенного «главного кобеля школы». Как обычно, этот взгляд проходит мимо Кенни, и он вскакивает со своего места и бежит занимать очередь в буфете. Он в таком ликовании, что даже не догадывается оставить гитару, пока Кайл не замечает, что будет несколько трудно нести поднос, когда руки уже заняты. Никогда не видел такой радости от еды. Не сравнится даже с Клайдом, когда по вторникам в доме Такеров готовят тако. – Пошли, Твик, – настаивает Бебе, показывая жестами, что стоит поторопиться. Очень не хочется вставать и идти куда-то с ней. Она, очевидно, будет продолжать душить меня незаслуженной щедростью, но в то же время мне уж точно не хочется показаться грубым, отказав ей. Я смотрю на Крэйга в надежде, что он заметит мой сбитый с толку взгляд и каким-то образом укажет мне направление. Он, кажется, все понял по моим расширенным зрачкам, но в его взгляде такое же смятение, как и в моем. Я смотрю на Токена, думая, что он сможет мне как-то помочь, трясясь при этом, как лист на ветру, от мысли, что мне придется куда-то идти с людьми, которые мне совсем неинтересны. – Не боись ты так, – усмехается Токен. – Всего-то пару метров пройти. Все будет нормально. Токен всегда думает, что все будет нормально, но он просто не слышит инфернальных криков, раздающихся у меня внутри. Не хочу стоять в очереди с Кенни и девушкой моего «как-бы-лучшего-друга-но-все-же-немного-больше-чем-просто-друга». Я едва выношу их компанию, когда вокруг нас люди. Все это так неправильно, но все за столом смотрят на меня, ожидая, что я встану и пойду с Бебе. Единственный взгляд, имеющий для меня значение, – взгляд Крэйга. Его брови сдвинуты, а губы плотно сжаты. Думаю, он тоже не хочет, чтобы я шел, но что мне остается? Я не могу справиться с этим ебучим давлением, когда на меня смотрит так много людей. Через нос вдыхать, А через рот обратно выдыхать Неуверенно вздохнув, я отлипаю от руки Токена и накидываю на плечо тяжеленный рюкзак. Я обречен идти следом за Бебе и Кенни. Я продолжаю тревожно оглядываться через плечо на друзей. Клайд машет мне рукой и ободряюще улыбается. Не помогает. Мы проходим мимо несколько полностью занятых столов, в их числе и стол чирлидерш. Раньше за ним сидела Бебе, и как бы мне хотелось, чтобы там она и оставалась. Кенни чуть ли не вприпрыжку несется впереди. Его изрезанные заношенные синие джинсы чудом не расходятся по швам, когда он просовывает руки внутрь глубоких карманов. Мы с ними из разных миров. Кенни похож на человека, всю жизнь прожившего в картонной коробке. Одет он в лохмотья, а на плечи спадают растрепанные светлые волосы, которым не помешал бы шампунь и поход к парикмахеру. Бебе выглядит как и положено выглядеть молодой девушке из приличной семьи: безукоризненная желтая блузка превосходно сидит на ней, а ребра облегает белая складчатая юбка, доходящая до колен. Вероятно, я выделяюсь больше всего: я выгляжу как двенадцатилетний ребенок с заскоками, не способный контролировать собственные конечности. Одежда вся разного цвета, все пуговицы на рубашке продеты не в те отверстия, волосы не причесаны, а еще я никак не могу перестать дергаться. Бебе загоняет меня и Кенни в очередь, словно курица наседка цыплят. Она дает мне отойти немного в сторону, только когда Кенни начинает продираться к горячим блюдам. Не люблю очередь в столовой. Здесь все, от пола до потолка, абсолютно белое; люди, которых я не знаю, постоянно толкаются, а буфетчицы, носящие уродливые сеточки для волос, напоминают мне медсестер. Мне не нравятся медсестры. Все же, здесь обычно достаточно приличный выбор еды: корн-доги, кусочки пиццы и куриные наггетсы – все это сегодня доступно выбору учеников. Я беру поднос и робко ложу его перед Кенни, так как в своем триумфе он напрочь забыл, что их нужно брать. – Что мне можно взять? – спрашивает он, рассматривая блюда с гротескно огромной улыбкой на лице. Несомненно, ему нечасто выпадает такое счастье. – Я совсем недавно положила денег на счет, – отвечает Бебе. – Бери все, что хочешь. Кенни складывает на поднос пиццу и !кукурузу!, а я беру только упаковку пирожных – самое дешевое, что было. Она начинает настаивать на том, чтобы я взял что-нибудь еще, но, кажется, понимает, насколько мне неудобно. Я грызу ноготь на большом пальце и стреляю взглядом то в сторону Кенни, то в сторону моего полупустого подноса. Смелости посмотреть ей в глаза мне не хватает. Возможно, в голове что-то помутилось, но мне кажется, что даже досюда доносится звук гитары Крэйга. Этого придает немного смелости. – В чем дело? Я не кусаюсь, – говорит Кенни. Он стоит позади Бебе, пока она оплачивает наш обед, настукивая пин-код длинными красными ногтями. Вдруг он вскидывает бровь и, усмехаясь, добавляет. – Но если попросишь… Мое лицо тут же багровеет, отображая смесь удивления и смятения. Когда они замечают, что я смотрю на них, я опускаю глаза в пол, бубня какую-то длинную и запутанную мысль, которую я и сам не в силах понять до конца. Как Кенни может вот так просто очевидно кокетничать с чьей-то девушкой? И почему от моей реакции его улыбка стала только шире? – Просто игнорируй его, – вставляет Бебе, пытаясь разрядить ситуацию и снова набирая, видимо, неправильно введенный пин-код. Буфетчица смотрит за ее пальцами, потихоньку начиная терять терпение. – Ты же знаешь, какой он порой извращенец. – Извращенец? Как грубо, – спорит Кенни все еще с улыбкой на лице. – Я предпочитаю термин «человек с сексуальными отклонениями». – Называй это как угодно, но из-за тебя ему неуютно, – говорит она, наконец-то правильно набрав код. – Да ладно, Крэйг – само воплощение неуютности, и раз Твик терпит его каждый день, то уж точно может потерпеть меня, – отвечает Кенни, как будто это что- то само собой разумеющееся, но он очень, очень ошибается. – Не согласен, – смущенно выдавливаю я, как будто бы в неуверенности, что мне вообще разрешено говорить. Руки цепляются за замок рюкзака, а охрипший звучит очень высоко и тонко. – А? – не веря своим ушам, спрашивает Кенни. – Не может быть, что я страшнее Годзиллы. Он же под два метра ростом, а если на него просто посмотреть, он в ответ так зыркнет, как будто хочет убить. Бебе, кажется, доставляет удовольствие такое описание ее парня, но я только больше нервничаю, потому что теперь я чувствую себя обязанным защитить друга. – Крэйг иногда страшный, но… эмм… на самом деле он очень добрый… а вот ты…, – я сбиваюсь с мысли, не желая никого оскорбить. – Человек с сексуальными отклонениями? – заливаясь смехом заканчивает за меня Бебе. – Эмм…да. Кенни надувает губы, словно ему разбили сердце, что очень веселит Бебе. – Вы так со мной грубы! Почему я вообще с вами дружу? – в шутку обижается он, всем видом показывая страшное огорчение. Мы наконец покидаем очередь. – Дружишь? – не подумав, выпаливаю я. Это слово вызывает у меня трепет. – Ну да, мы же видимся каждый день, – отвечает он, подкрепляя слова фирменной ухмылкой от уха до уха. Не думаю, что Кенни правильно понимает концепцию дружбы: то, что ты видишься с человеком каждый день, еще не делает вас друзьями. Есть люди, ненавидящие друг друга черной злобой, но они все еще видят друг друга каждый день. Однако он выглядит таким уверенным в своих словах, что не хочется его исправлять. Вдруг он расстроится? К тому же, чем больше я думаю о том, что он сказал, тем больше я чувствую себя польщенным. Никогда не считал кого-либо не из нашей компании своим другом. В груди все странно припухает оттого, что я кому-то нравлюсь настолько, что меня так называют. Не могу сказать, что мне очень уж нравится Кенни. Более или менее близко я его узнал только когда в прошлом году он рассказал какую-то гейскую шутку про нас с Крэйгом. За что тут же схлопотал в лицо, нетрудно догадаться от кого. По какой-то необъяснимой логике именно после этого удара они стали иногда собираться и вместе играть на гитаре. Небольшое расслабление, пришедшее ко мне, когда мы наконец вернулись к нашему столу, тут же заканчивается, когда Бебе усаживается на место, которое должно быть моим, но таковым не является. Всякий раз, как я вижу, как она обвивает руками Крэйга, хочется кричать и пинаться. Хочется сказать ей, что он мой, что он всегда будет только моим и что она не может забирать его у меня. Через нос вдыхать, А через рот обратно выдыхать. Больно. Очень-очень больно. Но никто не увидит моей боли. Как я уже сказал, я привык притворяться. И если это – та цена, которую нужно заплатить, чтобы Крэйг продолжал возвращаться ко мне, я это сделаю. И неважно, насколько мне будет больно.***
– Погоди, ты все-таки устроишь хэллоуинскую вечеринку у себя дома? – спрашивает Клайд, кушая чипсы. – Конечно. Нужно только избавиться от некоторых старых декораций, чтобы освободить место под новые, – уведомляет Токен. Мы все собрались на его кухне. Я лежу на кухонном столе, вытянувшись так, словно твердое дерево мягче самой мягкой кровати на свете. Клайд и Токен сидят по левую руку от меня, удобно усевшись на дорогущих стульях и поедая пачку «Доритос». Крэйг сидит на стуле справа от меня. На его лице то же обозленное на весь мир выражение лица, что и обычно, а сам он лежит головой на моем костлявом бедре, которое ему явно не по размеру, пытаясь тем самым утихомирить головную боль. Я отказался вставать, когда Миссис Блэк принесла нам перекусить, так что теперь у меня на животе лежит тарелка с бутербродами. В каком-то смысле я сам теперь стол. – О, крутяк! Но зомби же оставите, да? – восторженно спрашивает Клайд. – Да. Даже больше. Нам пришлось пожертвовать многими декорациями, чтобы было больше места для новых зомби. Ну… полузомби. Там встроен датчик движения. Так что они будут ползать за людьми, – говорит Токен, очевидно, куда более взбудораженный идеей с жуткими ползающими зомби, чем я. – АХ! Что?! Зачем вообще такое делать?! – я уже чуть ли не трясусь от ужаса. Все же, я стараюсь не сильно наклонять, стоящую на мне тарелку. Я хороший стол, а хорошие столы не роняют еду на пол. – Чтобы тебя напугать, – смеется Токен. Хэллоуин – самое веселое время для нашей компании. Есть что-то необъяснимо притягивающее в ночной сумасшедшей беготне по городу. А еще и костюмы. Конечно, весело до тех пор, пока не приходится на цыпочках пробираться через безумные декорации, расставленные в доме Блэков. Каждый раз я прохожу мимо их дома в абсолютном ужасе. Как-то раз из гроба, стоящего на крыльце их дома, выскочил аниматронный вампир, отчего я описался. Если Токен не шутит по поводу этого нового зомби, то у графа Дракулы может появиться серьезный конкурент. У них и так припрятано много пугалок. Но старые просто стояли и стонали, когда кто-то проходил мимо. А еще время от времени раскачивались из стороны в сторону и смотрели на посетителей полусгнившими пластиковыми лицами. Как же я их ненавидел. Все изменилось, когда в прошлом году Крэйг надел на одного из них ковбойскую шляпу и всякий раз, как кто-то из них начинал стонать, смотрел таким страшным взглядом, как будто его только что послали. Но несмотря на эти странные, но все-так очень теплые воспоминания, если вдруг на меня из темноты внезапно поползет торс какого-то гнилого придурка, то, клянусь Богом!… я свалюсь с инсультом. Еще даже не октябрь, но семья Блэков уже составляет планы для ежегодной хэллоуинской вечеринки. Они всегда выкладываются на полную, а если совместить это с внушительным состоянием, то из их прилизанного особняка на раз-два получается дом из ужастика. Некоторые семьи тоже устраивают небольшие вечеринки на хэллоуин, но ничего не может сравниться с чертовщиной, устраиваемой Блэками каждый год. Они полностью заставляют дом всевозможными устрашающими декорациями, как то: дым машины; картины, наблюдающие за теми, кто проходит мимо и роботы, изобретенные какими-то психопатами. Пару лет назад к уже упомянутым графу Дракуле и зомби добавился висельник в шкафу для курток, пугающий незатейливых тусовщиков прямо на входе. Думаю, он первый в списке на списание. Моника умерла всего чуть меньше года назад – вид трупа, висящего в петле, вряд ли хорошо повлияет на психическое здоровье Клайда. Не стоит сыпать соль на еще незажившие раны. Когда дом выглядит как заправский дом с привидениями, в нем раскладывают повсюду побольше еды, включают в кинотеатре тематические фильмы и зовут всех по соседству. Приходит почти весь город. Токен довольно популярный парень, так что они на пару с Клайдом всю ночь общаются с разными людьми. К моменту прихода гостей мы с Крэйгом обычно запираемся в нашей любимой гостевой комнате. Нам обоим не очень приятно находиться в доме доверху забитым людьми, так что мы запираемся на верхнем этаже, где всю ночь смотрим фильмы и наедаемся досыта. Если еда кончается, Крэйг отважно спускается вниз и пополняет запасы. В общем, мы так проводили каждый Хэллоуин. Однако учитывая недавнее развитие событий, мы вряд ли ограничимся одними лишь фильмами, когда окажемся в запертой комнате наедине друг с другом. – Я думаю в этом году нарядиться в оборотня, – объявляет Клайд, откидываясь на спинку стула. – Эй, братишка, как думаешь: мама с папой нас отвезут в тот новый хэллоуинский магазин. Очень мило, когда он называет мистера и миссис Такер папой и мамой. Хотя, по сути, именно ими они для него и стали, когда взяли к себе домой. – У нас еще полтора месяца, куда так спешить? – ворчит Крэйг, наблюдая за тем, как Токен берет бутерброд с тарелки на моем животе. Видимо, быть мебелью – это мое призвание. – Но, если отложим все на последний момент, все хорошие костюмы раскупят, – не унимается он. Крэйг лишь раздраженно вздыхает, так что Клайд решает переключить внимание на меня. – А ты кем будешь, Чашечка? – Клайд, разве я похож на чашку? Я стол, – без лишних раздумий выпаливаю я, показывая жестом на тарелку на животе и стараясь выдержать такую интонацию, будто бы я уже тысячу раз это повторял. Клайда и Токена поражает смех, который усугубляет головную боль великана, использующего меня как подушку. Крэйг стонет от боли и начинает так сильно тереться лбом о мое ребро, как будто хочет пробуриться до моего таза. – Ау, – стону уже я, твердой рукой хватаясь за желтый помпон на шапке, чтобы он остановился. Кажется, он даже зарычал на меня, но меня это только веселит. Чтобы немного успокоить боль, я начинаю играючи перебирать смоляно-черные прядки волос. У Крэйга порой случаются приступы мигрени, прямо как у его матери и сестры. Иногда все настолько плохо, что он весь день проводит в кровати: боль не дает встать, но боль и не дает уснуть. Эти приступы – единственное, что может выбить его из колеи, и случаются они довольно редко. Я всегда пытался облегчить его боль. За годы я разработал несколько работающих приемов. Я провожу рукой по его волосам, чешу затылок или играю с ушами. Сделать большее я не в состоянии. Каждый раз боль невероятно сильная, и она настолько часто встречается в его семье, что в их кругу это стали называть Проклятьем Такеров. Разговор быстро возвращается к теме хэллоуина. Но, пока я лелею Крэйга, как больного котенка, я задумываюсь: а как наши друзья относятся к такой близости? Мы и в школе друг друга касаемся: он порой берет меня на руки и несет, а я цепляюсь за его большие пальцы, когда чувствую стресс. Но среди друзей мы позволяем себе куда более тесный контакт. Он может лечь мне на колено или, наоборот, позволить мне лечь очень близко к нему, настолько близко, что многие бы не осмелились. В этом нет ничего неподобающего. Просто когда мы друг с другом, мы позволяем себе немного большее, чем с другими. Ну… я позволяю себе с ним немного большее, чем с другими. Мы всегда так себя вели, так что Токен и Клайд, должно быть, так привыкли видеть меня липнущим к Крэйгу, что даже не вдумываются, когда видят Крэйга, прижатым головой к моему ребру. Особенно учитывая, что у него снова мигрень, а я вообще занят олицетворением стола Токена. Все же, немного разыгрывается паранойя: а вдруг начнут догадываться? Интересно, а что бы они думали, если бы Бебе не встречалась с Крэйгом? Если бы с Крэйгом были вместе, не в той извращенной манере, установившейся сейчас, а по-нормальному, и однажды просто рассказали бы им? Конечно, мы всегда были более близки друг с другом, чем со всеми остальными, но мы никогда не выказывали друг другу уж слишком ласковых чувств. Так что в нас просто нельзя увидеть что-то большее, чем очень близких друзей. Это как если бы Клайд вдруг подошел ко мне и сказал, что между ним и Токеном внезапно что-то промелькнуло. Меня бы это точно удивило, если мягко сказать. В моих глазах они друг для друга – братья. Но опять же, Токен и Клайд не спят в одной кровати и не держатся за руки. Голоса ребят то появляются, то исчезают. Я продолжаю гладить Крэйга по волосам. Хотелось бы мне оказаться сейчас в кровати. Крэйгу нехорошо, и мне очень хочется поцеловать его, чтобы ему полегчало. Я хочу, чтобы он снова нависал надо мной и прижимал к себе, как это было этим утром, перед тем как он проколол мне уши. Даже совсем короткого поцелуйчика бы хватило. Однако не имеет значения, чего я там хочу. Потому что есть причина, по которой он сможет все это сделать только за закрытой дверью. Крэйг – не мой парень. Он принадлежит другому человеку. Иногда это очень сложно вспомнить, а иногда – очень тяжело забыть.